Текст книги "Форсайты"

– Иногда кажется, что не прошло и минуты.

– Я понимаю. Она… вы же были очень близки.

– Я рад, что вы помните. Энн восхищалась вами!

А! Вот и решение первой загадки.

Из-под изящно полуопущенных век Флер продолжала изучать лицо своего гостя. Как и его голос, симпатичные черты американца не таили ни намека на иронию. Флер решила, что он такой же, как и все подобной породы – то есть все, с кем ей довелось познакомиться, но их вполне хватало. Никакой скрытности в лице, и в глазах ничего не пряталось. Такая душевная открытость! Такой образ жизни ей казался нестерпимым. И, значит, вывод напрашивался один-единственный: Фрэнсис ничего не знал о том, что Джон изменил его сестре. Совершенно очевидно (иначе она что-нибудь да прочитала бы на этом бесхитростном лице), Энн Форсайт не рассказала брату об этом. Или же, если Фрэнсису все-таки известно про это из какого бы то ни было источника (неохотно она признала, что после смерти жены Джон мог кому-то исповедаться), о том, что «другой стороной», как выражаются адвокаты, была Флер, он не знает.

А потому Флер ограничилась легкой улыбкой, которая старательно ни о чем не говорила.

– Вы останетесь поужинать? Майкл, я знаю, будет вам очень рад.

– Я очень бы хотел, Флер, правда. Но мне надо быть вечером на Гросвенор-сквер… – Фрэнсис прямым пальцем отогнул манжету и взглянул на свои часы. – Собственно говоря, мне уже пора.

– Гросвенор-сквер? Посольство?

– Да.

Первоначальная оценка социального положения ее гостя сразу пошла вверх. Ведь не каждого американского офицера и, уж конечно, не каждого подполковника приглашают пообедать у посла.

– Значит, мы теряем то, что достается мистеру Уиненту! Но вы ведь еще завернете как-нибудь на огонек, правда?

– Ну, непременно, если вы разрешите. Могу я навестить вас, когда устроюсь?

– Обязательно!

Но Флер не добавила обычных прощальных слов, решив еще раз рискнуть и взболтать воду.

– Вы уже видели Джона?

– Пока нет. Я поеду в Грин-Хилл завтра.

– Вы знаете, он помогает мне с моим домом для выздоравливающих летчиков. Передайте ему от меня привет и напомните, что я надеюсь его увидеть на следующем заседании правления.

– О! Непременно.

В этом Флер не сомневалась. И рискнула взболтать воду еще раз.

– Он женится снова, как по-вашему?

Это был бы простой вопрос из любых уст, кроме той, кто сама в прошлом думала выйти за него. И ответ последовал не сразу, явно проходя процесс тщательного формулирования, словно химическая реакция в пробирке. Флер высматривала признаки, подсказавшие бы ей, каким будет этот ответ. Но это открытое лицо на удивление ни о чем не говорило. Наконец Фрэнсис сказал:

– Я ведь не в том положении, чтобы высказывать предположения, Флер… – Он сделал паузу, и Флер, решив, что это все, уже приготовилась смириться. От него и следовало ждать сдержанности, и он как будто напомнил ей об этом. Но тут он, без всякого нажима с ее стороны, продолжил: – …но, по-моему, Джон из тех, кто хранит верность. Даже памяти.

Это мягкое мнение – полное такого уважения ко всем и абсолютно искреннее – втайне ее обрадовало. Фрэнсис ничего не знает о ее интриге, сестра ему ничего не говорила, это ясно. И, что было неизмеримо важнее, Джон тоже ничего не сказал, хотя случаев было много. Он сохранил ей верность!

Прежде чем Флер успела усвоить этот новый момент и установить, как он сочетается с ее тайной неколебимой решимостью, она увидела, что в гостиную вошел муж.

* * *

Когда американец ушел, а они взяли коктейли, Майкл сказал:

– А знаешь, не всякий недопеченный полковник получает в свое распоряжение машину с шофером и обедает в посольстве.

– Я тоже так подумала. В чем подоплека, как ты думаешь?

– Это означает только одно, любовь моя. Наш Фрэнсис или, во всяком случае, его миссия очень и очень важны.

Глава 3
И там

Поездка в Грин-Хилл на следующее утро была первой такой поездкой в жизни Фрэнсиса Уилмота. Когда он последний раз был в Англии, его сестра и новый зять еще выращивали персики в Северной Каролине, и у Фрэнсиса не было повода знакомиться с сельской Англией – разве что из окна поезда по дороге из порта и назад в порт. Он даже Парижа не видел. «Эта глупость» с Марджори Феррар, а потом его болезнь задержали его в Лондоне. И вот он впервые отправился в дом, где его сестра прожила тринадцать лет, – какая ирония, что он едет туда после ее смерти! Хотя шоссе в Суссекс было ему абсолютно неизвестно и он даже толком не знал, лежит ли его путь на север, восток или запад, тем не менее им овладело щемяще знакомое чувство, когда по сторонам замелькали верески и холмы, поля и луга. С той минуты, когда он уехал из родной страны в Англию, мысленно он совершал такую поездку тысячи раз.

На ферме его ожидала именно та встреча, которую он предвкушал и которой опасался примерно в равных долях, хотя с каждой оставшейся позади милей равновесие это постоянно нарушалось то в одну, то в другую сторону. За ночь распогодилось, и чудесный день английской осени – в хрустальном небе ясное солнце, и все словно мерцает – не предлагал укрытий для робкого сердца. Такой же сияющий, как глянец на яблоке, он не допускал возражений. Фрэнсис расслабился на заднем сиденье и попытался предаться волшебству дня, но чувства его оставались противоречивыми. Его шофер вела машину уверенно и почти все время держала максимально разрешенную скорость. В воздухе еще не чувствовалось осенней зябкости, и можно было опустить стекла. Американец радовался этому ветру, уносящемуся на его родной запад, – свежему, бодрящему, напоенному запахом мякины со сжатых полей справа и слева. Открывающиеся виды напоминали ему старое лоскутное одеяло из кусочков бархата и дерюги – коричневых, рыжеватых, оранжевых и бежевых, сшитых вперемешку с зелеными и золотыми.

Едва он пришел к этому выводу, как лоскутки скрылись за живыми изгородями такой высоты, что дорога превратилась в зеленый туннель, весь в ягодах шиповника и ежевики, сочной после дождей. Часто сами кусты заслонял высохший бурьян. Фрэнсис спросил, как он называется, однако, услышав в ответ «бутень одуряющий», почувствовал разочарование: ему было известно куда более романтичное название – «кружева королевы Анны». Изгороди и поля проносились и проносились мимо. Когда на крутом повороте с куста вспорхнула стайка воробьев и серым облачком пронеслась над машиной, Фрэнсис удивился – он считал их городскими птицами. А когда на следующем повороте он увидел красногрудую пичужку, которая упрямо осталась сидеть на столбе, хотя машина пронеслась совсем рядом, он сообразил, что это реполов. А в Америке так называли совсем других птиц, втрое крупнее.

Всюду вокруг него была эта двойственность, как и внутри – знакомое и чужое, и с каждой новой милей одно сменялось другим, и сердце у него начинало бешено колотиться.

Но даже тени этой борьбы не отражалось на лице Фрэнсиса, и девушка, его шофер (он подумывал закрепить ее за собой постоянно), была отнюдь не первой и отнюдь не самой юной, кого обманула его внешняя уравновешенность. Она знала только, что везет своего нового офицера в деревню к родственникам. Откуда же ей после столь краткого знакомства было знать, что в душе Фрэнсиса Уилмота, как у его покойной сестры, таился источник глубокого покоя, не возмущаемый извне и столь далекий от поверхности, что никакое его волнение не было различимо сверху. Исключением являлись только глаза, на самом дне которых очень чуткий наблюдатель мог бы уловить затаившийся призрак. Вот почему молчаливость и задумчивость Фрэнсиса столь часто принимали за безмятежность и в отношениях с ним исходили только из этого впечатления. Это была наследственная черта: Уилмоты приходили в мир быть утешителями, а не утешаемыми.

– Вы, кажется, знаете здесь все перекрестки и повороты, Пенни. (Фрэнсис сразу заслужил ее прочную симпатию, попросив разрешения обращаться к ней по имени.) Вы тут не в первый раз?

– Да, сэр. Я выросла в Суррее.

– Где-то тут?

– В соседнем графстве к северу. Мы его как раз проехали.

– А!

Фрэнсис увидел в зеркале заднего вида миловидное овальное лицо Пенни и заметил, что его географические познания, а точнее, их отсутствие, вызвали у нее улыбку. Он уже замечал, что его слова часто производили на нее такое действие. Впрочем, улыбка была обаятельной.

– Ваша семья все еще живет тут?

Улыбка в зеркале исчезла. Но по ее голосу он об этом не догадался бы.

– У меня нет семьи, полковник Уилмот.

Она назвала его по фамилии – этого было достаточно, чтобы он оставил эту тему.

– А! – сказал он, подчиняясь. – Ну, вы, безусловно, ведете машину, как местная уроженка.

Впереди них из ворот фермы выехала повозка и остановилась, перегородив дорогу. Пенни остановила машину и выдернула ручной тормоз. Лошадь постукивала передним копытом, словно отбивая такты паузы. Возчик немелодично посвистывал.

После минуты безмолвного ожидания Фрэнсис спросил:

– Вам не кажется, что мы тут надолго?

Пенни повернулась на сиденье и посмотрела на Фрэнсиса поверх своего локтя – и вновь обаятельно улыбнулась.

– Думаю, он ждет, когда подойдут работницы, чтобы отвезти их пообедать.

– В ближайший трактир?

– Скорее на ферму. В любом случае они опаздывать не станут, а он, очевидно, не из тех, кто приезжает загодя.

– Пенни, да вы же деревенская девушка! А я и не сообразил!

На это она ответила быстро, с легкой обидой в голосе:

– Надеюсь, я все-таки вычесала солому из волос, полковник!

Фрэнсис чуть было не попался на удочку, но вовремя заметил, как дернулась ее бровь.

– Мне указано мое место, верно? Похоже, это у меня из волос торчит солома… А вот и ваши работницы – ни минуты опоздания.

Шумно, со смехом появилась компания из десятка девушек «Земледельческой армии» в форме, смахивающей на школьную: светло-коричневые брюки, белые блузки, темные свитера. Некоторые просто накинули свитера на плечи, завязав рукава узлом на груди, другие обмотали головы пестрыми шарфами. Хотя все утро они трудились, вид у них был свежий, как у только что скошенной травы. У самой смелой из-под красной косынки выбились золотисто-рыжие волосы, и одна прядь задорно падала на глаз – возможно, и случайно, но скорее в подражание некой американской актрисе. Она разглядела Фрэнсиса на заднем сиденье и направилась к нему со злокозненным блеском в глазах.

Опершись локтем на дверцу, она сказала в открытое окно так громко, чтобы ее услышали подружки, забиравшиеся в повозку:

– Привет, капитан! Как жизнь?

– Ничего, – кротко ответил Фрэнсис.

– Слышали, девочки? Он сказал: ничего.

Остальные ответили веселым воплем.

– Вот что, капитан, не будь я пай-девочкой, так попросила бы у вас огонька. Мне еще никогда янки не давал прикурить.

Новые вопли и подбодряющий свист. А возница даже головы не повернул: несомненно, он давно привык к подобному. В отличие от Фрэнсиса, хотя тот и понял, что его «изводят», говоря на школьном жаргоне.

– У меня есть спички, если они вам нужны.

– Да уж, капитан, у вас есть то, что мне нужно.

Новый кошачий концерт на повозке, пока девушка дожидалась, чтобы Фрэнсис вытащил спички из кармана брюк. Он протянул их ей – сувенир, захваченный им после последнего обеда на базе перед отплытием.

– Хм-м! – пробормотала она, разглядывая этикетку, а затем кивнула с наигранным огорчением: – Конечно, не «Сарди»…

Очередной взрыв хохота.

– …но все равно, спасибо.

– Не стоит благодарности.

– Ну, почему же? Беда в том, что у меня ни единой сигаретки нет.

– Тут я вам помочь не могу. Я не курю.

– Вот и хорошо, капитан, я тоже некурящая.

Девушка пошла к повозке под бурные аплодисменты, точно боксер, возвращающийся в свой угол после нокаута, и послала Фрэнсису воздушный поцелуй через плечо, когда ее втащили через борт.

Тогда возница свернул вбок, показав, что загораживал дорогу из чистого хамства, проделать этот маневр с пустой повозкой было бы много легче. Пенни включила мотор и протиснулась по узкой полосе свободного пространства, которую он ей предоставил. Пока они проезжали мимо, все девушки дружно махали им и посылали воздушные поцелуи.

И снова в зеркале заднего вида Фрэнсис поймал улыбку Пенни.

– Грязь у меня на лице очень заметна?

– Что вы, сэр. Вы же в нее ударили самую чуточку.

И Фрэнсис невольно рассмеялся вместе с ней.

И чужие и такие знакомые! Земля, люди, их язык, юмор. Словно он знал это всегда и в то же время нечто абсолютно новое. Вдруг он почувствовал, что напряжение его отпустило, и опять засмеялся.

Глава 4
Встреча

В молодости все происходит быстро. А если вы молоды в дни войны, то и еще быстрее. Энн Форсайт в семнадцать лет плюс несколько месяцев достигла возраста максимальной быстроты. Но вот в чем? Она обдумывала, она взвешивала, она подозревала и именно в этом порядке – с надеждой решила, что влюблена.

Интуитивно следуя старому семейному суеверию, что оглашение чувства убивает его, она никому ничего не сказала. Не доверилась даже брату, хотя и нарочно не могла бы измыслить лучшего способа открыть ему глаза на происходящее.

В это утро Энн ускользнула, как только смогла, – едва закончив упражняться на рояле. Она позаботилась, чтобы никто, и в первую очередь Джонни, не заметил ее ухода. Зная, что до приезда дяди остается меньше двух часов, она торопливо прошла по дороге, а потом напрямик через фруктовые сады, где ветки гнулись под тяжестью плодов, почти готовых к сбору (сначала яблоки, затем сливы), выбралась к полю, где совсем недавно запахали ячменную стерню. По нетронутому дерну она пробралась к забору, за которым лежало другое поле, прежде принадлежавшее ее отцу, но четыре года назад переданное воздушной базе в Мастонбери.

Приближаясь к условленному месту, где забор утыкался в лесок, она почувствовала, что сердце у нее учащенно забилось от предвкушения. Забавно! Еще два месяца назад оно билось бы точно так же из-за приезда дяди. Но теперь появился молодой человек…

При каждой встрече (а после первой их было шесть за меньшее число недель) – всегда здесь, у конца забора, под кривой дикой яблоней, – она неизменно ощущала в груди этот трепет – с самого-самого начала…

Энн вспомнила день на исходе июня, когда впервые увидела этого молодого человека. В летной форме он сидел в дальнем углу их яблоневого сада, прислонясь спиной к стволу одной из их яблонь, и блаженно грыз одно из их яблок, которое, возможно, само упало ему в руки, а возможно, что и нет. Такое невозмутимое нахальство сразу же заворожило Энн. Прячась за стволами, она тихонько подобралась к нему.

Но тут неведомо откуда появилась пятнистая собака, подбежала к ней и уселась у самых ее ног, повиливая тонким хвостом и умильно на нее поглядывая.

Молодой летчик заметил только, что его пес куда-то убежал.

– Назад, псина! – Тут он увидел Энн. – А, привет! Вы кто? Мой пес думает, что вы знакомы.

Энн не удалось подавить смешок.

– Я здесь живу, – объяснила она. – На ферме Грин-Хилл. А вы из Мастонбери?

– Мою эскадрилью только что сюда перебросили. Отличные яблоки! Угощайтесь.

Она снова засмеялась. Да уж, невозмутимости ему не занимать!

– Значит, в ВВС теперь берут и далматинов? Нести дозорную службу?

Тут он улыбнулся, и где-то глубоко внутри она почувствовала, что попалась.

– Я сбежал на полчаса от родных и близких, вы меня не выдадите? Мой старик служил в тот раз с начальником базы и решил меня навестить. Ну, словно и это – школа, вы представить себе не можете! Даже привез с собой престарелую тетушку и собаку. Только с собакой из них всех и можно поговорить, честное слово! Его зовут Тигра, а меня – Кристофер. Кит для краткости.

– А я – Энн, – ответила она и уже хотела назвать свою фамилию, но только кличка собаки напомнила ей о чем-то знакомом, а вот о чем, она так и не вспомнила.

И вот теперь ей вдруг пришло в голову, что они до сих пор не знают фамилий друг друга. Почему-то это не имело никакого значения. Кит и Энн – они радостно обходились именами. Может быть, спросить его сегодня…

Он уже там! Она увидела его форменную куртку – он прислонился к стволу, – и у нее подпрыгнуло сердце. До чего он ей нравится! Это небрежное самообладание, эта уверенность – словно потягивающийся лев. Он всегда прислонялся к этому стволу, повторяя его изгиб. Последние пятьдесят шагов она пробежала. Ее солнечные волосы развевались у нее за спиной.

– Ты опоздала, – сказал он сурово и сразу улыбнулся. Энн поняла, что он вовсе не сердится. Какая у него чудесная улыбка!

– Упражнения, упражнения – конца им не было.

– Какие это? Балетные?

– Нет, рояль. – Вечно он ее поддразнивал. Она наморщила нос, а он вдруг обнял ее за талию. Все-таки на этот раз поцелует? Она решила позволить и поглядела ему в глаза – спокойные, голубые, – но ничего в них не прочла. Ну вот! Он опустил руку.

– Погуляем? – сказал он.

Они пошли по дорожке для верховой езды в сторону Чанктобери-Ринг, а старые буки о чем-то совещались шепотом у них за спиной. На вершине холма они сели на нагретую солнцем траву. Кит заложил руки за голову и поглядел в небо. Энн, нагнувшись вперед, смотрела вокруг. В хрустальное утро отсюда открывался вид на десятки миль. Какая высота… ну просто вровень с жаворонком, сыплющим трели над полями. Далеко внизу виднелась их ферма – совсем игрушечная, вроде той, что когда-то подарили Джонни. Теперь она пылится на чердаке рядом с ее куклами. А вон и увитый плющом дом, сложенный словно бы из кубиков. А справа в долине – деревня Уонсдон, там, где серебряной лентой струится река. Словно все графство распростерлось у их ног, убегая к мерцающей полосе Ла-Манша на горизонте.

– Как я люблю этот вид! – сказала Энн. – Он такой… ну просто не знаю, как выразить. Такой за горами за долами. Понимаешь?

– Да, вполне. Тут – все лучшее, что есть в Англии Если спуститься, вблизи будет уже не так. Нет, лучше оставаться вверху. Поэтому я и захотел летать.

– И мне бы хотелось.

– Но ты же говорила, что твой старик летает. Неужели он не мог тебя обучить?

– Наверное, мог бы. Но я не про самолеты. Мне хотелось бы… хотелось бы, чтобы мы взяли и полетели прямо сейчас.

– Что? Как Питер Пэн и Вэнди в Небывалую страну?

– Да-да!

Он засмеялся.

– Нет, ты еще совсем маленькая. Маленькая и смешная козочка.

Он заблеял по-козьему, откинулся на спину, задрав колени, и подложил ладони под затылок. Фуражка съехала ему на нос.

Энн посмотрела на него, убедилась, что он ее не видит, и оперлась на локоть. Только бы он не счел ее навязчивой, хотя иногда так трудно удержаться!

Некоторое время только ветер шевелил листьями да кружила пара поздних ос, а потом он вдруг спросил:

– Ты бы правда улетела бы, если бы могла? Ну, отправилась бы путешествовать, посмотреть мир?

Его голос стал почти серьезным, и Энн почувствовала, что не должна обмануть его ожиданий.

– Конечно!

– И даже поселилась бы за границей?

– Да. Мы однажды чуть было не переселились в Америку, но не получилось.

– Почему?

– Война. Папа решил, что должен остаться здесь, помогать, понимаешь?

Кит пренебрежительно фыркнул под фуражкой, потом сбросил ее и сел.

– Ну, я бы ни за что не вернулся в эту чертову кутерьму.

Энн подумала, что он говорит так из скромности – летчики всегда посмеивались над своими подвигами, но он продолжал уже совсем серьезно.

– По-моему, этой стране каюк.

От этих слов ее пробрала дрожь.

– Но мы же выиграем войну, правда? – быстро спросила она.

– Да, конечно, – ответил он странным голосом. – Теперь, когда янки все делают за нас. Но это ничего не изменит. С Англией кончено.

Энн решила, что сверху он насмотрелся самого худшего.

– Люди все снова склеят, когда война кончится. Вот увидишь.

– Я? Нет. Меня тут не будет. Сорвусь сразу же, чуть смогу.

В Небывалую страну со своею тенью, подумала Энн, и что-то в ней болезненно сжалось. Он говорил с такой решимостью! Так он и сделает.

– Куда же ты уедешь? – спросила она, словно это имело хоть какое-то значение.

– В Индию. Поступлю на гражданскую службу года на два, узнаю, что к чему, а потом куплю плантацию. Или еще что-нибудь.

– О! – произнесла она тихо. – Как замечательно!

– Ты действительно так думаешь?

– Да.

Он посмотрел на нее через плечо.

– Хочешь со мной?

Энн промолчала. Опять он ее поддразнивает! Ну зачем?

– Значит, это была просто болтовня? – спросил он, все еще смеясь над ней. – Будто ты хочешь улететь и жить за границей?

– Нет, я говорила серьезно. В отличие от тебя. – Энн выпрямилась и почистила юбку, собираясь встать. Внезапно его пальцы сомкнулись на ее запястье.

– Не надо шутить, – сказала она и опустила глаза, стараясь высвободить руку, но он только сжал ее сильнее. Свободной рукой он приподнял ее подбородок, чтобы она заглянула ему в глаза.

– Когда ты узнаешь меня поближе, маленькая Энн из Грин-Хилла, то поймешь, что я никогда не шучу. Смеяться смеюсь, но говорю всегда серьезно.

Он разжал пальцы, но она продолжала их чувствовать. Он сунул руку во внутренний карман.

– Вот возьми. – Он протянул ей коробочку, но Энн, совсем смутившись, только посмотрела на него. – Бери же! И открой, она тебя не укусит.

Энн послушалась. В коробочке лежал брильянтовый кулон, величиной и формой похожий на слезу. Она вынула кулон за тонкую золотую цепочку, легкую как пушинка.

– Извини, что это не кольцо, – сказал он. – Но цепочка совсем как твои волосы, вот я и купил его. Если ты его наденешь, мы будем помолвлены.

Энн не могла произнести ни слова. Он взял у нее цепочку и открыл крохотную застежку. Энн подставила ему шею, дрожащими руками приподняв волосы. Она почувствовала, как кулон скользнул в вырез платья, холодно скользнул в ложбинку между грудями, а потом скользнул вверх, когда застежка застегнулась. А потом почувствовала на шее его губы.

После первого долгого объятия (Энн казалось, что она правда сейчас улетит далеко-далеко) она вскрикнула:

– Ой! Мне пора.

– Мне тоже, как ни жалко. Ты придешь завтра на матч?

– Еще бы! А ты?

– Если меня не посадят под замок. Я хочу быть первым бросающим. Увидимся там.

Они встали и отряхнули друг друга. Энн позволила ему еще один поцелуй, но сразу вырвалась и всю дорогу до дома бежала бегом.

Перед домом Энн увидела незнакомую черную машину. В голове у нее молнией блеснули мысль, и, прежде чем войти в калитку, она спустила кулон под вырез. В дверях показался Джонни и посмотрел на нее. Она отвела глаза. Но заметил ее один он. Она увидела часть американской формы своего дяди: наклонясь над открытым багажником, он доставал чемоданы. Рядом стоял ее отец и разговаривал с девушкой в форме вспомогательной женской службы. Подходя, Энн увидела, как он провел рукой по лбу, и услышала, как он сказал:

– Ну кто бы мог подумать! Ты слышал, Фрэнсис?

Энн увидела, как голова ее дяди высунулась из-под крышки багажника. Как он постарел!

– Ты что-то сказал, Джон?

– Я был знаком с братом твоей шоферши. Он был летчиком здесь, в Мастонбери.

– Неужели?..

Туг дядя посмотрел в ее сторону, и она увидела, как он на секунду словно окаменел. Потом его губы зашевелились, но он не окликнул ее, а словно шептал слова молитвы. Она расслышала что-то вроде:

– Ради всего святого… ради всего святого…

– Дядя Фрэнсис!

* * *

Когда вечером Фрэнсис спустился в гостиную, Ирэн играла на рояле. Она была одна. Он не думал кого-нибудь застать там в относительно ранний час и рассчитывал побыть наедине с портретом сестры. В широком камине уже горел огонь, начиная распространять можжевеловое благоухание.

Когда он вошел, на ее лице появилась медлительная улыбка. Не поднимая глаз от рояля, она догадалась о его присутствии, хотя Фрэнсис знал, что ступал совсем бесшумно. Казалось, ей об этом сказало какое-то внутреннее чутье, и ему внезапно пришло в голову ни с того ни с сего, что утаить от этой женщины ничего не возможно.

– Я вам не помешаю? – спросила она.

– Нет, что вы! Не обращайте на меня внимания. Григ чудесен.

– Почему-то он мне вдруг вспомнился. Возможно, из-за горящих поленьев.

Она продолжала играть, а Фрэнсис стоял рядом, любовался изяществом ее движений и думал, какой красавицей была она в свое время.

Кончив, она посмотрела на него с той же улыбкой, и Фрэнсис неожиданно для себя сказал:

– Надеюсь, вы извините меня, миссис Форсайт, но вы даже прекраснее, чем были.

– А вы, Фрэнсис, еще более обаятельны. Скажите, нет ли вещи, которую вам сейчас хотелось бы послушать?

Его взгляд неотвратимо устремился на портрет над камином. У него был глаз, у этого художника – Блэйда, как он прочел в нижнем углу, но фамилия ему ничего не сказала. Хотя в любом случае он сумел уловить дух леса, который Фрэнсис всегда чувствовал в своей сестре, игру света в ее затененных глазах. Утром этот свет он словно опять увидел в глазах племянницы.

– Шопена, – шепнул он.

– Да, – негромко ответила Ирэн и начала прелюдию. – Энн любила Шопена.

Фрэнсис слушал с закрытыми глазами, и мало-помалу судорога, сжавшая его горло, исчезла. Но не сразу, нет, не сразу.

– Я вижу ее в девочке, в Энн, – сказал он.

– Да?

– Не волосы, не цвет лица… Их Энн унаследовала от вас, мэм. Но что-то в ее глазах. Частицу души ее матери?

– Возможно. Они были очень близки.

Прелюдия закончилась. Ирэн опустила руки на колени. Играть ей как будто больше не хотелось, и Фрэнсис продолжал:

– А Джонни – он пошел в отца. Теперь, когда он вырос, это особенно заметно. Особенно что-то в подбородке.

– Говорят, он похож и на моего мужа.

Поскольку ему было известно, что отец Джона умер прежде, чем кто-то из Форсайтов познакомился с кем-то из Уилмотов, Фрэнсис не мог ни возразить, ни согласиться. А выражение лица Ирэн заставило его подумать, что сказать что-то еще было бы как нарушить тишину в храме.

Ее нарушило появление его племянницы.

– Энн, да ты прелестна. И, как вижу, ты надела клипсы.

– Они чудесны, дядя Фрэнсис, честное слово. Большое тебе спасибо.

Энн коснулась жемчужин в своих ушах, но думала о слезке под платьем у самого сердца. Она нарочно надела вечером платье с высоким воротником, чтобы не снимать кулон, пока не придет время ложиться спать. А может быть, его и тогда не снимать?

– Ну, очень мило, что надела их сегодня, и платье у тебя очень красивое. Ты немножко не покружишься передо мной?

Какой он чудный, а она почти забыла! Энн грациозно повернулась на носках и сделала маленький книксен.

Фрэнсис смотрел на нее, медленно покачивая головой.

– Подумать только, – повторял он. – Только подумать!

Эти непритязательные слова помогли замаскировать безмолвную тоску, которую он испытывал весь день, стоило ему взглянуть на племянницу. Как она похожа на мать! И все же… Неприятная мысль забрела ему в голову – и не в первый раз, – но Фрэнсис отогнал ее. Этого не могло быть, и строить предположения было бессмысленно. К тому же молитвенник был против, а для человека, который не следовал никакой религии, а потому был религиознее многих и многих, это было непреодолимым препятствием.

– Извини, что я так на тебя уставился, – сказал он наконец, и никто в мире не догадался бы, о чем он успел подумать. – Но я никак не свыкнусь с тем, что ты уже совсем взрослая. Когда я тебя видел последний раз, ты была еще крошкой. Что-то невозможное.

– Мне кажется, Фрэнсис, вам предстоит убедиться, что маленькие девочки имеют обыкновение вырастать. Особенно если… их долго не видеть.

– Так-то так, но не все они вырастают в таких красавиц.

Энн почувствовала, что у нее горят щеки.

– Ну вот! Я заставил тебя покраснеть. Нет, этим пусть занимается кто-нибудь помоложе. Мне следовало бы вовремя прикусить язык. Если на сцене имеется молодой человек, Энн, расскажи ему завтра, пусть отвесит мне пощечину. Договорились?

Энн только весело улыбнулась и отвернулась к камину, где начало стрелять полено. Она пошевелила его кочергой и услышала, как бабушка сказала у нее за спиной:

– Не тревожьтесь, Фрэнсис! Никакого молодого человека нет. Иначе, не сомневаюсь, Энн все нам про него рассказала бы.

* * *

Бабушка и внучка покинули столовую после ужина, такого «первоклассного», как выразился Фрэнсис, что старые семейные узы обновились еще до того, как подали рыбу. У Джона отлегло от сердца. Он ожидал напряжения и неловкости, но и сам их не ощущал, и в других не заметил. Наоборот, по выражению того же Фрэнсиса, все было «лучше некуда». А теперь он с тихой радостью наблюдал, как его сын и шурин обсуждают, как именно следует передавать графин с портвейном.

– Вот так? – спросил Фрэнсис у Джонни. – Только в эту сторону, но почему?

– Честно говоря, не знаю. А ты, папа?

Джон признался, что и он понятия не имеет. Фрэнсис поднес рюмку к свече, любуясь рубиновыми отблесками в хрустале.

– Чудесный старый портвейн, Джон, сразу видно.

– Естественно, – ответил Джон, выколачивая трубку. – Мой дед заложил эту партию в погреб в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году.

Фрэнсису мысль, что можно пить такую редкость и не подвергнуться немедленному линчеванию, доставила особое удовольствие.

– Дядя, вы завтра придете посмотреть крикетный матч?

– Да, Фрэнсис, тебе, наверное, будет интересно. Команда нашей деревни встретится с командой Мастонбери, если погода не испортится.

– Папа и я оба играем.

– Да? – Фрэнсис взглянул на Джона, который со смущенной улыбкой раскуривал трубку.

– Пожалуй, единственный вклад в военные усилия, который мне доступен, – сказал он, выпуская клуб дыма. Фрэнсису почудился какой-то подтекст. Но Джон ведь перегонял самолеты, хотя вроде бы только в последнее время. И ведь Флер упомянула, что он помогает с ее «домом отдыха»? Но об этом, решил он, тут заговаривать не следует. Он хотел было сказать что-то другое, но связанное с этим, однако передумал. Спешить некуда. И, откинув голову, он сказал:

– Нет, такого я пропустить никак не могу. А на базе есть настоящая команда?

– Да нет. Выставляют тех, кто в этот день свободен.

– Должен признаться, я в крикете ничего не понимаю…

– Ничего, – утешил его Джонни. – Летчики тоже ничего в нем не смыслят. Мы от них мокрое место оставим.