Текст книги "Форсайты"

Глава 5
Игроки собираются

Битва за Англию, бомбежки, затемнения, «Фау», карточки на бекон и яйца, сахар и масло, а также тысячи других больших и малых трудностей за последние пять лет войны пополнили копилку английского фольклора. Практически каждый мог указать на осколок бомбы на каминной полке и заявить: «Пролетел в дюйме от моей головы!» Тема погоды в светских разговорах сменилась обменом рецептами вкуснейших блюд из яичного порошка. И без исключения каждый солдат во время обучения спал в дортуаре бывшего пансиона для благородных девиц, где сохранилась надпись над звонком: «Вызов ночной дежурной». Обрывки и клочки войны ложились в основу легенд.

«Англия выдержит» – стало общим присловием. А с Англией, естественно, и Форсайты, хотя кое с чем мириться было очень трудно – Форсайтам, например, с тем, что лондонский крикетный стадион был закрыт до конца войны. Для многих закрытие доступа в этот храм спорта с прекрасным полем, точно ковер султана, от трибуны и до трибуны, явилось тяжелым ударом, причем ниже пояса. А некоторые усматривали в этом род коллаборационизма.

Однако в других местах крикет упрямо не умирал, вернувшись к своим истокам – к деревенским выгонам в графствах, еще богатых зеленой травой, каким бы скудным ни стало все остальное. Когда участники матча между Уонсдоном и Мастонбери заняли свои места на поле, Фрэнсис Уилмот, сидя рядом с родными Джона среди полсотни зрителей, начал свое знакомство с игрой. Он был готов откровенно признаться, что ничего не понимает.

– Так, значит, это средний правый? – осведомился он оптимистично, указывая на точку на поле, соответствующую цифре одиннадцать на часовом циферблате, если считать, что они с Вэлом находились на цифре шесть.

– Нет, это средний левый, – объяснил Вэл Дарти. – Средний правый вон там, видите скирду?

– А-а!

Ну, хотя бы скирду Фрэнсис узнал сразу. Однако он все еще удивлялся, почему крытая дранкой сараюшка у них за спиной пышно именовалась «павильоном». А другая, которая, на его взгляд, не подходила даже для такой низменной цели, была обозначена как «туалет для гостей». Зато поле, расположенное между деревенской церковью и парой «подлинно старинных» амбаров, радовало глаз, как и живые изгороди, алеющие ягодами среди листвы, уже кое-где тронутой осенними красками. Жаль только, что солнце еще не выглянуло, – пасмурное небо эффектно раскинулось до горизонта.

На скамье позади них сидела мать Джона с миссис Вэл Дарти.

– А мы знаем, кого от Мастонбери выставили сегодня? – спросила Ирэн.

– Неизвестно. Да любого, кто сегодня свободен от полетов. Ну, да в такую облачность они могли отобрать самых лучших. Правда, Вэл?

Но Вэл продолжал растолковывать разницу между левым средним и правым, а Фрэнсис, казалось ему, продолжал ничего не понимать.

– Теперь разобрались? – спросил он американца.

– Вроде бы. Значит, когда каждый игрок приближается к отбивающему, это опасное положение и он становится «глупым»? Так?

– Верно! Средний левый становится глупым средним левым, а средний правый – глупым средним правым…

Фрэнсис почувствовал, что уже многое постиг.

– По тому же самому положение между калитками становится глупым положением, а левое положение становится глупым левым положением. Теперь ясно.

Вэл испустил неопределенный звук.

– Не стони, Вэл, – сказала его жена. – Ты сам начал! – Она наклонилась и потрогала Фрэнсиса за плечо. Машинально он подставил ей ухо. – Мне кажется, вам следует выкинуть белый флаг, пока можно. Не исключено, что это ваш последний шанс.

– Ну, если, по-вашему, это не будет слишком грубо…

По другую его сторону Вэл сказал Ирэн:

– Куда запропастилась Энн?

– Думаю, готовит бутерброды.

– Она пропустит начало, если не поторопится. Форсайты – первый и второй отбивающий. Только подумать. Пойду поищу ее.

Когда Вэл удалился, Фрэнсис сказал:

– Ваш муж, миссис Дарти, большой знаток крикета…

– Пожалуйста, называйте меня Холли.

– Холли, но почему он сам не играет?

– Из-за своей глупой ноги. Она сорок лет не дает ему играть, но сделала его знатоком в мгновение ока.

– А-а! Но игра эта у него просто в крови.

– Крикет отнюдь не просто игра, Фрэнсис, – сказала мать Джона.

– Разве?

– Конечно. Крикет – это аллегория, неужели вы не заметили?

– Да нет, миссис Форсайт. Аллегория чего?

– Того, как, по мнению англичанина, должен быть устроен мир. Две команды в безупречно белой форме играют, скрупулезно соблюдая правила, и ведут себя с подобающей благопристойностью. И все завершается к чаю. На этом была создана империя!

Она, конечно, шутит?

– Но что будет, если не удастся составить команду?

– Вот именно? – Он заметил, как иронично поднялась ее бровь при этих словах.

– Ирэн права, Фрэнсис, – сказала Холли почти тем же тоном. – Это аллегория и их образа мышления.

– Какого же?

– Чисто школьного… А, вот и Вэл.

Ее муж сел.

– Энн сейчас придет. Смотрите, вот и благородные отбивающие!

Из «павильона» позади них вышли Джон и Джонни – оба в спортивных костюмах и туфлях такой белизны, что она вызывала недоумение в столь пасмурный день.

– Молодец Джон! Джонни! Летчики рядом с ними – просто сброд. А где их бросающий?

Отец с сыном вышли на поле под одобрительные хлопки.

– «Ура» кричать? – осведомился Фрэнсис.

– Пока достаточно рукоплескать, – ответила Холли. – «Ура» прибережем для первого удара за линию.

Отбивающие встали у своих калиток, и аплодисменты стихли.

– Ну-у… хладнокровный малый, скажу я вам, – заметил Вэл, глядя, как бросающий Мастонбери неторопливо направляется к своему месту от дальней линии, где он стоял, прислонившись к скирде. Крикетная шапочка с козырьком была надвинута на самые глаза, чтобы защищать их от солнца, хотя оно и не думало выглянуть. – Кем он себя воображает?

И словно в ответ молодой летчик сдвинул шапочку на золотисто-рыжий затылок, вышел на поле, потратил секунду-другую, чтобы ввинтить в ладонь твердый, красный, как яблоко, мяч, а потом побежал, наращивая скорость, к калиткам.

Первой его узнала Холли, но от удивления так растерялась, что не успела потрогать мужа за плечо и помешать ему произнести слова, которые, она твердо знала, не могли у него не вырваться.

– Черт побери! – воскликнул Вэл, от изумления наклоняясь вперед в ту секунду, когда рука его жены протянулась к нему. – Это же Кит Монт!

* * *

Энн Форсайт вышла из палатки, служившей буфетом (по мнению дам, занимавшихся там бутербродами, слишком маленькой, если вдруг погода совсем испортится), и направилась к своим родным как раз вовремя, чтобы услышать восклицание своего дяди.

Энн была поражена. Так дядя Вэл, судя по его тону, знает Кита – даже его фамилию, которую она услышала сейчас впервые? Она хотела подойти, сказать что-нибудь – задать нейтральный вопрос, но посмотрела на бабушку, и слова замерли у нее на языке. Почему у нее такое выражение? Будто дядя назвал убийцу.

Она увидела, как ее тетя прикоснулась к руке бабушки утешающим жестом, но та продолжала смотреть прямо перед собой. Смотрела на Кита. Тайна стала еще загадочнее, когда Энн услышала, как ее американский дядя спросил безмятежно:

– Неужели? Сын Флер?

– Э… Да-да. Его недавно перевели в Мастонбери. – Энн заметила, что ее тетя постучала носком под сиденьем дяди Вэла. – Э… Лучше будем следить за игрой, старина.

Что знают они все, чего не знает она? Бабушка стала словно статуя.

– Энн, вот и ты, милочка, – сказала ее тетя так, словно ровно ничего не произошло. – Садись с нами. Вот свободное место.

Энн покачала головой и улыбнулась быстрой, ничего не значащей улыбкой. Она отвернулась к полю, испытывая легкую тошноту. А она-то собиралась представить Кита своим во время чая – конечно, просто как знакомого, по-прежнему храня тайну кулона. А теперь выяснилось, что они все его знают и (кроме дяди Фрэнсиса) ничуть этому не рады.

Ей вспомнилось, как они с Джонни узнали про своего дядю Джолли, погибшего на Бурской войне. И узнали только потому, что тетя Джун допустила очередную неловкость. И что она сказала потом:

«Эти вечные семейные тайны!»

Энн потерла ладонями плечи. Воспоминание об этой внезапной вспышке вызвало у нее противную дрожь. Да! Тут что-то кроется. И внезапно она подумала, что про ее тайну не должен узнать никто.

* * *

Занимая позицию у черты, Джон ясно представлял себе свою стратегию. Юный летчик держится уверенно, раскованно, даже небрежно – следовательно, надо ожидать точных и быстрых бросков. Он успел подставить биту, мяч отлетел, и бросающий подобрал его. Они обменялись взглядами с расстояния в пять ярдов, и Джон окончательно убедился, что нужно соблюдать сугубую осторожность: в глазах малого поблескивала сталь.

Во втором броске юный летчик показал, чего он стоит. Мяч в воздухе вдруг словно изменил направление, будто снабженный мотором, и полетел прямо к калитке. Джон еле успел его отклонить.

Третий мяч был брошен снизу вверх и грозил врезаться Джону в лоб, и он, приняв мгновенное решение, пригнулся. Мяч пролетел над его головой и (как сказал ему взгляд через плечо) пролетел и над Джонни. Джон рискнул на перебежку. И правильно сделал, одобрил Джонни, когда вместе они успели-таки заработать два очка.

Простодушные зрители, сочувствовавшие, естественно, своей команде, радостно захлопали. Бросающий словно бы присмирел, и следующие два броска были длинными и прямыми. Отец и сын сумели получить еще четыре очка. Зрители захлопали, Фрэнсис крикнул «ура», и боги улыбнулись с небес.

Джон заметил, что шестой бросок был медленнее прежних, только когда ничего уже не мог сделать. Он отбил слишком рано и получил сомнительное удовольствие, наблюдая, как мяч по пологой дуге опустился прямо в руки бросающего.

– Ловко!

Джон повернулся на каблуках и скрылся в павильоне.

Богам приелась эта забава – в отличие от Форсайтов. Джонни заработал какие-то восемнадцать очков, но тут Кит его выбил, и разверзлись хляби небесные. Зрители ринулись в палатки, игроки – в павильоны или хоть куда-нибудь под крышу. В суматохе Энн улизнула и нашла Кита под деревом.

– Привет! Как тебе понравился мой стиль? Посшибал их, как кегли. Если дождик кончится…

Энн не знала, как начать. Она вытерла капли с лица и перебила его:

– Твою мать зовут Флер?

– Да. Но при чем…

– Значит, мой дядя с ней знаком.

– А кто он?

– Фрэнсис Уилмот. Он служит в американских ВВС.

Кит решительно мотнул головой.

– Никогда про него не слышал.

– А другой мой дядя…

– Я думал, что мы говорим о крикете, а не о генеалогиях, – сказал Кит. – А как именуется он?

– Не смейся, Кит. Это очень серьезно. Он тебя сразу узнал.

– Ну, так скажи мне его фамилию, а то его преимущество передо мной слишком велико.

– Дарти, Вэл Дарти.

Кит посмотрел на нее, но она не поняла его взгляда.

– Вэл Дарти что-то вроде моего двоюродного дяди, – сказал он наконец. – Значит, мы с тобой родственники. Как твоя фамилия?

Когда она ответила, он повторил со смехом:

– Форсайт! У меня половина родни – Форсайты. Смешно! Значит, мы таки занялись генеалогией!

– Нет! Это очень скверно, потому-то я и прибежала. Что-то не так, я чувствую.

– Но что?

– Еще не знаю. Я увидела… – Но сказать ему, что она увидела, не упомянув, какое действие его имя произвело на ее бабушку, Энн не могла. Она уже поняла, что эта неизвестная беда как-то связана именно с бабушкой. – Я хотела познакомить тебя с ними за чаем. Но теперь даже не знаю…

– Ну, Вэл милый старикан. Я с ним виделся недели две назад. Значит, это твои.

Энн и сама пришла к такому заключению.

– Да и неважно – меня там все равно не будет. Дождь как будто затяжной. Ну-ка, иди сюда!

В его объятиях, ощущая его губы на шее, щеках, губах, Энн на долгие минуты забыла обо всем. Наверное, и правда, это неважно. Ведь Кита это не встревожило – но ведь его никогда ничто не тревожит! А потом, уже не чувствуя его рук и губ, Энн утратила свою мимолетную уверенность. Но прежде чем уйти, она настояла на одном: пока никто не должен знать об их помолвке – ни родные, ни друзья.

Глава 6
Прием на Саут-Сквер

В Греческой гостиной Флер гостей собралось как раз в меру по времени года, общей обстановке и непосредственной причине. Время года? Конец октября, когда на редкость приятная осень начинала уступать место крайне неприятной зиме. Об общей обстановке уже говорилось – все та же война, хотя и на более позднем этапе. А причина – годовщина свадьбы. К их взаимному и раздельному изумлению, Монты состояли в браке двадцать четыре года.

После «бумажной» (ее флирт с Уилфридом, который как раз тогда начал печататься) следовали «сахарная» (ее первая попытка вернуть Джона, совсем, совсем несладкая) и «медная» (явно воздействовавшая на цвет волос Кэт, родившейся тогда). На «оловянной» Флер поставила точку. Десяти лет строгого соблюдения хватало с избытком. На протяжении тридцатых годов – ее собственных и века – годовщины не отмечались. Но с войной, с их двадцатой годовщиной («битый сервиз», как выразился Майкл), которая пришлась на разгар бомбежек, празднования возобновились, как скверная привычка, когда нет силы воли покончить с ней. Муж с безупречным прошлым делал привычку особенно досадной, хотя в эту годовщину Майкл сумел ее рассмешить. Поскольку двадцать четвертая годовщина материального символа не имела, он осведомился, не удовлетворится ли она удвоением двенадцатой («тонкое белье»), приняв двойной комплект лучших зимних панталон?

Флер хотела пригласить двенадцать пар, но Майкл счел такой прецедент опасным: когда дело дойдет до золотой свадьбы, как бы они не окочурились, рассылая приглашения. Сошлись на четырех парах, включая их самих, и число гостей оказалось вполне скромным. Мать Майкла, Динни и Юстэйс, Вивиан и Нона, а также Фрэнсис Уилмот, как представительный холостяк и кавалер для Эм. Ну, и он был полезен, как еще один выход на Джона.

После организации ее дома отдыха для летчиков Флер виделась с Джоном реже одного раза в три месяца. И выдерживала их встречи на чисто деловой основе – никаких завтраков потом, если, конечно, не вместе с остальными, никаких особых взглядов или улыбок. Было очень трудно видеть его за ее испанским столом среди великих и добродетельных, составлявших остальной ее попечительский совет, и обходиться с ним точно так же, как с ними. Но она вынуждала себя. Только бы не отпугнуть его! На этот раз она раскроет карты, только когда будет уверена в выигрыше. К тому же Хилери – дядя Майкла – был очень чуток к нюансам, а ей пришлось включить его в совет и сделать председателем. Нет, необходимо еще выждать. Инстинкт подсказывал, что иного пути у нее нет. А пока, если общество Джона ее и не насыщало, она все-таки не голодала. Пусть она еще не вернула его любовь, но хотя бы заслужила благодарность. Уже что-то. И Фрэнсис мог оказаться дополнительным козырем.

По размышлении Флер пришла к выводу, что американец изменился гораздо меньше, чем она ожидала. Теперь, когда ей выпала возможность изучить его повнимательней – при шести гостях у нее оставалось гораздо больше времени для собственных мыслей, чем среди обычных ее сборищ, – теперь, когда она могла последить, как он движется, как улыбается и разговаривает, не подозревая, что она за ним следит, у нее сложилось самое благоприятное впечатление. Возраст коснулся его легко, форма сидела на нем прекрасно. Отлично! Обычно легче сознавать собственное старение в наружности сверстника, которого долго не видел. Кроткие грустные глаза, карие, как у сестры, тонкий чуть вздернутый нос, тоже как у нее.

«Вы были так добры к Фрэнсису. Он только о вас и говорит…»

Ну, что же, она уже больше не помеха… И тут Фрэнсис обернулся к ней, словно услышав ход ее мысли. Флер была немножко обезоружена, увидев, что выражение его лица ничуть не изменилось. Он стоял на коврике у камина, разговаривая с ее свекровью, – а может быть, и с Поллом у нее на плече, подумала Флер, направляясь к ним.

– Это и прежде была прелестная комната, серебро и золото, – услышала она его слова, которым выговор придал напевность.

– А, так вы восходите к биметаллическому периоду, – заметила Эм, – и, значит, пропустили «Деко». Я уже тогда отстала. А Психея похожа на Кэт.

– На мою дочь Кэтрин, – пояснила Флер. – Волосы правда похожи. Ей только пятнадцать, и она пока худышка.

– Но уже округляется.

– А я и не знал, Флер, что у вас с Майклом был еще ребенок.

Уже что-то. Его сестра действительно помалкивала.

– Вы первый, Клод, – сказал попугайчик.

– О, так эта пичуга разговаривает?

– Виноват Майкл, – ответила Флер. – За городом он просто не выключает радиоприемник.

– Неприятно, что у птицы нет выключателя, – вздохнула Эм.

– Вы первый, Сисили.

– Полл, ты совсем опростился. Отправляйся на кухню! – И Эм удалилась с попугайчиком.

– Мне кажется, я, когда сам был за городом, видел вашего сына.

– Неужели? На его базе?

– Нет. На крикетном поле Уонсдона. Команда этой деревни играла с летчиками, когда я гостил у Джона. Кит замечательный бросающий, насколько я понял.

– Так Джон знакомил вас с крикетом? Вы хоть что-нибудь поняли?

– Игра очень увлекательная.

– Такой милый дипломатичный ответ! Но крикет, Фрэнсис, не просто игра, – сказала Флер и удивилась, почему американец наклонил голову набок. – Это наш национальный характер, выставленный на всеобщее обозрение.

– Да, я так и понял.

– А что вы поняли о характере Кита?

– Он весь выкладывался.

– Да, это у него есть. Вернейший симптом. А как играл Джон?

– Я ведь не судья. Его выбили где-то вначале.

Мимо прошла Тимс с подносом.

– А Джон упомянул про мое благотворительное начинание?

– Еще бы! Вы замечательно все устроили, Флер.

– Это Джон говорит?

– Он говорит, что завидует вашим организаторским способностям.

Вот результат деловой маски! Ну, неплохо, что она так убедительна.

– Когда мы последний раз виделись, он перегонял самолеты. И все еще этим занимается?

– Не так часто, как хотел бы. Он страдает, что не может сделать больше.

Это Флер выслушала с интересом. Может быть, она сумеет подыскать ему еще занятие!

– Ну, без его помощи я бы не справилась. Непременно приезжайте сами посмотреть. У нас сейчас как раз долечиваются два ваших мальчика.

– Буду очень рад.

– Отлично. Значит, договорились.

Флер увидела лицо мужа в другом углу комнаты и заметила, что он снова смотрит на нее. Уже в третий раз! Никогда он за ней так не следил! Она радушно улыбнулась и поманила его к ним.

Баронет весело пенял своему издателю и почти невольно следил за женой. Он стиснул зубы, когда она купила дом, прежде принадлежавший ее кузену, а еще раньше – ее отцу, чтобы устроить там свой дом отдыха для раненых. Она была занята и счастлива, а он только этого для нее и хотел, да и вообще, что тут такого? Тот дом или другой, какая важность? Так он убеждал себя, заметая сор прошлого под ковер. Но так до конца и не убедил, и сор кое-где остался на виду.

«Тебе всегда хотелось быть владелицей Робин-Хилла? – спросил он как-то в глухие часы ночи, на исходе интенсивных бомбежек. – Я пойму, Флер. Просто мне надо знать».

Не повернувшись к нему в их общей кровати, она ответила в темноте:

«Наверное. Я просто не думала об этом. Но, пожалуй, так».

«Спасибо… что сказала мне».

«Майкл?»

«Что?»

«Не будь таким участливым. Я этого не стою».

С тех пор он так и не нашел случая задать еще вопрос. Когда она собирала свой попечительский совет на Саут– сквер, он старательно исчезал из дому, хотя она всегда приглашала его принять участие в заседании. Ирония заключалась в том, что именно такая открытость Флер и тревожила его больше всего остального. Отсутствие доказательств – это не доказательство их отсутствия, думал Майкл, ненавидя себя за такие мысли. Он знал, что дядя нашел бы тактичный способ открыть ему глаза, если бы было на что их открывать… И еще больше презирал себя, потому что присутствие такого домашнего шпиона его успокаивало.

А самым нелепым было то, что кузен этот ему нравился вопреки всем его опасениям. Встречи их обычно ограничивались обменом вежливыми фразами в холле, когда он входил, а Джон уходил, или наоборот. В нем не было ничего от соблазнителя чужих жен. Но… ведь такое же впечатление производил и его отец!

– Вивиан, ты пьян!

– Не больше твоих вишен в шоколаде. А в эти дни и того меньше. Мы раньше выпили коктейли с кем-то еще. Довольно паршивый джин, довольно паршивые люди, но не будем грубы. Кто этот американский дядюшка?

– Точнее, кузен. Троюродный брат Флер был женат на его сестре.

Майкл похвалил себя за находчивость. Как все у него вышло естественно!

– А где они? – Вивиан изумился, не увидев их. – А-а! – объявил он затем, тараща странно ясные глаза. – Чулан в скелете, не тревожься, старина. Язык на заборе. У самого в избытке. Смотри, мы требуемся Флер!

Они направились к ней, и Вивиан, обняв ее за талию, объявил:

– Флер, я открыл тайну твоего счастливого брака.

– Сквозь тусклое стекло, как святой Павел во младенчестве?

– Ты держишь Майкла на цыпочках. Он весь вечер глаз с тебя не сводит, точно робкий поклонник. Просто сказка! Поделись с Ноной, ладно?

– Фрэнсис, вы знакомы с… – Флер назвала Вивиана полным титулом, зная, что это его разозлит, и высвободилась из его руки. – Вивиан, это подполковник Фрэнсис Уилмот, американские воздушные силы.

– Милорд, – сказал американец, но Флер ускользнула к Динни, уклонившись от взгляда мужа.

– Не надо, о Господи! – сказал Вивиан con amore[72]72
  Со страстью (ит.).


[Закрыть]. – За что?..

– Прошу прощения. Я сказал что-то не то?

– Слишком то! Я сразу себя почувствовал дряхлой развалиной. Вот что, Уилмот, вы меня не титулуйте, и я вас не буду. Что скажете?

– Скажу, что это очень демократично.

– Отлично. И вообще, Майкл не думает, что аристократия переживет войну. Так чего ждать?

– Ты так считаешь, Майкл?

– Да. Война слишком уж перемешала людей. Не вижу, как они могут вернуться к прежнему порядку вещей.

– А у них будет выбор?

– Проголосуют за лейбористов, вот вам и выбор.

– Чернь! – воскликнул Вивиан. – Тишком из грязи. Бр-р!

– Разве чернь не заслужила большей доли пирога после ада, через который прошла?

– Ты недопеченный социалист, Майкл, вот в чем твоя беда. Нечистая совесть ставит палки в колеса твоему неплохому мозгу. Лейбористские ребята целят не на большую долю, а на весь пирог. Как и все прочие. Закон природы! Получайте свою плановую экономику, заседайте всем скопом в палате лордов – больше от одной войны ждать нельзя. Где поднос?

Вивиан обернулся за новой рюмкой, и им завладела Эм.

– А вы? – спросил Майкл.

– Нет, спасибо. А виски у вас прекрасное, Майкл.

– Еще бы! Оно же ваше. Мы с Флер очень вам благодарны за ящик, который вы прислали сегодня. Но я даже не спросил: вы могли себе это позволить?

– Вполне. Я привез с собой один-два.

– Надеюсь, что все-таки побольше.

– Ну, правду сказать, немножко побольше. До отъезда хватит.

Оба засмеялись.

– Я хотел спросить вас, – сказал американец, – во время войны политика становится более интересной или менее?

– И так и так, пожалуй. Добиться можно меньше, чем в дни мира, но эта малость кажется куда более важной. Или просто мы все научились морочить себя более ловко.

– Однако демократический прогресс продолжается. Это само по себе огромное достижение, верно?

– Более или менее. Движемся мы теперь, собственно говоря, в инвалидном кресле, но он пока продолжается.

– А правда, как сказал ваш друг Мессенджер, весь парламент теперь заседает в палате лордов?

– Да, но боюсь, демократический прогресс тут ни при чем. Своими бомбежками фюрер не оставил нам иного выхода. Нижняя палата ненадежна. Знаете, порой мне кажется, что наш друг Адольф куда больший демократ, чем все мы. За пять лет он расчистил трущоб много больше, чем парламент за сто! Вон Юстэйс. Думаю, он согласится со мной.

Флер, разговаривая с Динни, заметила, что Майкл вышел из гостиной.

– Да-да. Сестра Фрэнсиса была замужем за моим кузеном Джоном.

– Они развелись?

– Она умерла несколько лет назад. А была твоей ровесницей.

– Как ужасно!

Флер поспешно кивнула и на миг придала лицу скорбное выражение. Динни сполна обладала проницательностью Черрелов. К ним подошла Нона и заговорила о последнем ревю. Куда ушел Майкл?

* * *

– Неужто носки требуют столько времени?

Пенни Робертс, вздрогнув от неожиданности, вскочила со стула возле сундука в холле, и ее вязание соскользнуло на пол.

– Я спросил только потому, что полтора месяца назад, когда я увидел вас в первый раз, вы вязали носок точно такого же цвета. – Он подал ей закатившийся под сундук бутылочно-зеленый клубок.

– Спасибо. Это другой.

– Очень практичный цвет… («И идет к ее волосам, – подумал он. – Такие медно-рыжие!») Запас никогда не помешает.

– Правду сказать, никакого запаса у меня нет. Шерсть та же самая. Кончу один, распущу и вяжу новый.

– Понятно! – Майкл ничего не понял, но объяснение ему понравилось. – А я пришел спросить, не хотите ли выпить кофе? Боюсь, мы еще не скоро отпустим вашего полковника.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Мне ничего не нужно, честное слово. Ведь все очень заняты, а я захватила…

– Свое вязание. Да, я знаю. Послушайте, отправляйтесь-ка вместе с ним на кухню и потребуйте чашечку, чтобы согреться. Там вы найдете добродушную кухарку, обожающую кормить и поить, а также попугая, который с успехом заменяет радио.

Майкл предостерегающе поднял ладонь, предупреждая новый вежливый отказ, и был вознагражден благодарной улыбкой. «Какое лицо! – думал он, глядя, как она спускается по лестнице в кухню. – Пожалуй, я предпочел бы пойти с ней поговорить о прямой и фасонной вязке! Ну, что же! Назад в сечу!»

– А как у вас с другими дневниками? – спросила Эм у Вивиана в тот момент, когда Майкл вернулся в гостиную и прошел мимо них. – Майкл утверждает, что продолжает писать свой.

– Пусть-ка попробует бросить! А вообще так-сяк, Эм. Договорился с мичманом, но он уронил его за борт.

– А!

– И еще стрелок-радист.

– А с ним что произошло?

– Осколочек зенитного снаряда.

– Вы меня разыгрываете, Вивиан, – помолчав, пожаловалась Эм. – Флер меня предупреждала!

И тут вдруг раздался вой сирены. Все замолчали, прислушиваясь, но никто не двинулся с места. Воцарилась некоторая растерянность: это был сигнал отбоя, хотя и заметно пронзительнее обычного.

– Странно! – сказал Майкл. – Ведь воздушной тревоги не объявляли?

– Не понимаю! – отозвалась Флер. – Мы бы услышали.

– Наблюдатели хлебнули лишнего, – предположил Вивиан.

– Вслушайтесь! – заметила Динни. – Это где-то внизу, а не сверху.

Все снова прислушались.

– Да это же Полл, – наконец объявила Эм. – Я и забыла. Он очень любит давать отбой.