Текст книги "Форсайты"

Глава 7
Звездный час агентства Полтид

На следующий день, в пятницу, проезжая мимо газетных киосков, Майкл обнаружил, что отныне причислен к высшей знати. «Сына баронета застукали с лучшей подругой жены». Этот заголовок и еще один – «Я его видела», – состряпанный на потребу публике, сопровождали их до самой Кэри-стрит. «Иди к нам!» приберегли для воскресных выпусков.

«По крайней мере этот титул обойдется даром, – поглядывая на вывески, думал Майкл, пока Ригз парковал машину, – даже если, кроме судебных издержек, ей присудят возещение. Когда попадаешь в переплет, деньги – тоже не последнее дело».

Они вошли в зал суда, и Майкл заметил, как, прежде чем сесть, Флер окинула быстрым взглядом места адвокатов. Одно мгновение – и снова, как накануне, устремила взгляд прямо перед собой. Тяжелый темный мех, шляпа с полями – она оделась так, будто боялась продрогнуть до костей, будто вчера, одетая слишком легко, оказалась совсем незащищенной. Истица – Майкл проследил за взглядом Флер – в сером бархате, будто в кротовой шубке – ну просто куколка.

– Если позволит ваша честь и присяжные, – начал Галантерейщик еще елейнее, чем вчера, хотя, казалось бы, елейнее уже некуда, – обвинение в супружеской измене ответчиком не оспаривается. Он настаивает на сохранении брака, мотивируя это просто тем, что его проступок истица фактически простила. По этому поводу ответчик даст показания под присягой, а я, со своей стороны, приведу данные в подтверждение. Итак, я вызываю ответчика.

Когда Майкл увидел сына на свидетельском месте, в первый момент ему показалось, что перед ним незнакомец. Светловолосый, лет тридцати, с язвительным взглядом, загорелый, одетый с иголочки – удалой баловень судьбы, будто только что из колоний, где такие наживают состояние. Мираж рассеялся, как только ответчик, положив на поручень руку, принял свою обычную позу, а лицо его – привычное выражение: этакое «фи», настоянное на двух поколениях до него, генетически отфильтрованное, высокомерно-снисходительное.

Наскоро покончив с формальностями, Галантерейщик приступил к вопросам:

– Ваши отношения с соответчицей прекращены?

– Да.

– Когда они прекратились?

– Летом, до моего возвращения в Англию.

– Известно ли это вашей жене?

– Я ей об этом сказал. Верит ли она мне – спросите у нее.

– Совершенно верно, и поэтому вы не оспариваете обвинение в супружеской измене, предъявленное вашей женой?

– Надо быть идиотом, чтобы его оспаривать.

В конце зала послышались смешки. Судья устремил грозный взгляд из-под очков на задние ряды, а потом – на Кита. Бесполезно, подумал Майкл. Сам он оставил подобные попытки, когда Киту было десять!

Галантерейщик продолжал:

– В таком случае соблаговолите объяснить, на каком основании вы требуете отклонить иск о разводе?

– На том основании, что между нами восстановлен, как вы это называете, «статус кво».

Брови судьи поползли вверх. Ну и тон! Ему в его собственном суде будут объяснять, что такое закон!

– Вы подразумеваете супружеские отношения в полном объеме? – не отставал Галантерейщик.

– Именно.

– Вплоть до интимных отношений?

– В том числе!

Зал ловил каждое слово, затаив дыхание. Пожалуй, второй день окажется похлеще первого. Вот это спектакль!

– А теперь, мистер Монт, я попрошу вас изложить обстоятельства…

Пока не прозвучало: «На каком основании вы требуете отклонить иск?», Энн и не задавалась этим вопросом. Услышав ответ Кита, она, судорожно стиснув лежавшие на коленях перчатки, с трудом подавила готовое вырваться «Нет!» Немыслимо! Неужели единственную ее оплошность он обернет против нее, неужели воспользуется этим, чтобы доказать свою правоту? И зачем? На что он надеется? Он ведь знает, она не вернется к нему. Неужели просто сам факт обладания значит для мужчины так много?

А Кит уже рассказывал про то утро в Грин-Хилле, и ее отец, и брат, и мачеха слушали…

– И вы не прибегли к какому-либо принуждению, мистер Монт?

– В этом не было надобности.

Не было, что правда, то правда. Но ее уступчивость была лишь средством ускорить его отъезд, и еще, если уж начистоту, это был как бы прощальный дар, в память о прошлом, а может, вдруг захотелось былого тепла… но не более. Кит не мог этого не понять.

Джонни сунул ей записку. «Его слово – против твоего. Боумен скажет об X».

Кит все говорил. Энн подняла глаза и вздрогнула: он смотрел прямо на нее, пока его адвокат задавал свой следующий вопрос. Будто знал, что написал ей брат, и с удовольствием играл в игру, где победа ему обеспечена.

– Итак, вы считаете, что ваш брак может быть сохранен ради самого брака?

– Да, – отвечал он, не сводя с нее серовато-голубых со стальным отливом глаз, – и ради будущих детей. У меня есть основания полагать, что моя жена беременна.

– Спасибо, мистер Монт.

Энн зажмурилась, как от ледяного ветра, ее бросило в дрожь. Тряхнув головой, она подавила внезапно охвативший ее озноб. Не мог он этого знать. Никто не знал. Никто в целом мире, кроме нее и врача. Ей привиделся доктор Беньон – не он ли расквитался с ней, раздраженный ее сомнениями в верности его заключения. Нет, он связан врачебной присягой. Конфиденциальность превыше всего – за ее нарушение врача могут лишить практики. А она, ну что ж, надо будет – она солжет и под присягой. Если другого выхода нет. Чувствуя на себе взгляды всего зала, Энн, теребя лежащие на коленях перчатки и записку Джонни, изо всех сил старалась смотреть куда-то чуть ниже судейской скамьи, где по крайней мере не было лиц.

Галантерейщик сел. Боумен, пошептавшись немного с Джонни, поднялся, возведя очи.

– Известно ли вам, мистер Монт, об ответственности за ложные показания?

Галантерейщик встал.

– Ваша честь…

– Да, да. Мистер Боумен, я полагаю, ответчик вполне осведомлен об этом пункте закона.

– Как будет угодно вашей чести. Был ли еще кто-нибудь в доме, кроме вас и вашей жены, мистер Монт, в момент этого, как вы утверждаете, примирения?

– По-моему, нет.

– Стало быть, фактически нет свидетелей, могущих подтвердить хотя бы ваше присутствие в доме в этот день?

– Только моя жена. К сожалению, «третья сторона» в данном случае не присутствовала.

И опять судья Орр вынужден был пресечь непочтительный смех на галерке.

– Не будете ли вы так любезны, мистер Монт, использовать юридическую терминологию в ее прямом смысле…

– Ваша честь.

– Мистер Боумен…

– У меня нет больше вопросов к ответчику, ваша честь. Боумен сунул в рот таблетку и вернулся к своему столу.

– Вы можете сесть, мистер Монт.

…Энн почувствовала на своей руке руку брата, а на плече – руку Пенни. Они верят ей, ей, а не Киту. Что бы они подумали, знай они правду! Сдержав глубокий вздох, она сжала губы. Не имеет значения – ничто не имеет значения, лишь бы вырваться из этого ада, только бы на свободу! Потом она объяснит им, почему лгала, почему ей пришлось солгать, – все это потом. А сейчас, пока не разрешилась эта проклятая шарада, – это всего лишь слово Кита против ее слова.

Энн едва осознавала, что адвокат Кита снова встал, что ее адвокат опять обсуждает что-то с ее братом. Сосредоточиться не было сил. Пальцы скручивали записку Джонни, в голове вертелась только одна мысль. «Его слово против твоего…»

– Я вызываю мисс Олив Блетсоу.

По залу прошелестел шепот. Следующая свидетельница предстала перед судом. Энн лишь мельком взглянула на невзрачную фигуру в коричневом.

«Его слово против твоего…»

Галантерейщик нес что-то несусветное:

– Мисс Блетсоу, вы – сотрудница частного сыскного агентства Полтид[115]115
  Примеры безупречной работы этой фирмы см.: «Форсайт против Форсайт и Форсайта» (1890) и «Корвен против Корвен и Крум» (1931). – Примеч. авт.


[Закрыть], не так ли?

– Совершенно верно.

– В ваши обязанности, я полагаю, входит в основном слежка?

– Именно так. – Голос свидетельницы выводил каждый ответ, как законченную музыкальную фразу. Вот уж кто искушен в искусстве давать показания! Будто маленькая дерзкая птичка влетела в зал и уселась на стропила. Ее трели пробудили Энн от отрешенности.

– Значит, вы были одной из двух сотрудниц, которым, согласно инструкциям, полученным агентством Полтид от ответчика, поручалась слежка за истицей, миссис Кристофер Монт, в течение октября и ноября этого года?

– Совершенно верно. Мне была поручена слежка в Лондоне, – тараторила свидетельница, не без удовольствия замечая, что со стороны присяжных она, пожалуй, смотрится неплохо. Как все-таки удачно расположены их места! – Стоило ей выйти из дома и отправиться на станцию, мне звонили и сообщали, мол, поезд такой-то. Ну а уж от Виктории я ее подхватывала.

– И как часто истица ездила в Лондон за это время?

– Всего дважды. И оба раза в одно и то же место.

– Куда, мисс Блетсоу?

– На Харли-стрит.

…Энн, не отрываясь, смотрела на руку, лежащую на поручне свидетельской трибуны. Ногти, алые, как капельки крови, блестящие кольца. Она дослушала до конца – время и продолжительность ее визитов, специализация врача, каждая мелочь, – не отдавая себе отчета, звучат эти слова в ее сознании или идут извне. Самые сокровенные подробности ее жизни оглашены во всеуслышание.

Когда в качестве вещественного доказательства был представлен забытый ею носовой платок, у нее словно земля ушла из-под ног.

У Боумена вопросов не было, и свидетельницу отпустили. Заметив, что брат взглянул в сторону адвокатов, Энн машинально посмотрела туда же. Адвокат Кита совещался со своим поверенным. Оцепенение и полное, абсолютное бесчувствие вдруг овладели ею.

Посовещавшись, Галантерейщик встал.

– Ваша честь, в свете показаний последней свидетельницы я попросил бы вашего разрешения повторно вызвать истицу.

Судья кивнул, и только тут Энн поняла, что говорят о ней. Она нерешительно поднялась, видя, что Джонни держит ее под руку, но совершенно этой поддержки не чувствуя, и на ватных ногах пошла к свидетельской трибуне.

Услышав наконец тихий утвердительный ответ на вопрос, повторенный, как заклинание, дважды: «Верно ли, миссис Монт, что вы ждете ребенка от вашего мужа?», Флер внезапно почувствовала, как внутри у нее все сжалось. Майкл протянул ей руку, но она отдернула свою. Уйти, уйти отсюда скорее! Она поднялась, Майкл встал вслед за ней, тут она услышала глухой стук и, почти в тот же миг, голос Джона с другой стороны зала:

– Энн!

Это имя! Никуда ей от него не деться…

Флер мгновенно обернулась – чтобы сквозь пелену в глазах увидеть, как, забыв обо всем на свете, ринулся Джон к опустевшей свидетельской трибуне, увидеть тревогу и боль на его лице, – и, не в силах больше смотреть, отвела глаза. Судья вызвал пристава, успокоил внезапно зашумевший зал и объяснил:

– По-видимому, у истицы обморок.

Не оглядываясь, крепко держа Майкла под руку, Флер вышла из зала.

Глава 8
В сельской тиши

С неподдельным сожалением упомянув о «защитнике», попавшем в собственную ловушку, судья Орр объявил присяжным, что в настоящем деле существуют обстоятельства, которые он рассматривает как непреодолимое препятствие. Перефразируя слова известного поэта применительно к данному случаю, он объяснил, что для истицы прощение зла не прошло безнаказанным, по крайней мере с точки зрения закона. В связи с этим, заключил он, иск должен быть отклонен.

Проводив до машины Флер и отдав Ригзу распоряжение отвезти ее на Саут-сквер, Майкл вернулся в зал как раз к объявлению решения суда. Простившись с Галантерейщиком, он отправился к выходу вместе с сыном и «очень молодым» Роджером. И тут, завернув за угол в каком-то из обшитых панелями наружных коридоров, они наткнулись на «противную сторону». Кит в упор посмотрел на жену, она тут же отвела глаза и спряталась за мачеху. Кит прошел дальше, Роджер отвел в сторону своего противника – обменяться парой слов по делу, ну а Майкл – совсем некстати – остался с глазу на глаз с Джоном Форсайтом.

Две-три секунды, не больше; ни единого слова; и все сказано. Одни и те же чувства отразились на лицах двух мужчин: и упрек, и сожаление, и – на самом донышке глаз, голубых и серых, – усмешка.

«Если бы не ты…»

«Если бы не я…»

Уинифрид Дарти нашла бы подходящее выражение – «голова кругом». Майкл лишь едва заметно кивнул и быстро пошел дальше.

К коктейлю все семейство собралось в Липпингхолле. Развода будто не бывало – да, строго говоря, с юридической точки зрения его и не было. Обсуждение свелось к пяти минутам – выбрав время, пока Флер переодевалась для поездки за город, из своего кабинета на Саут-сквер Майкл позвонил матери. Он знал – она ждет результатов. Он рассказал ей все, выслушал ее «очень огорчительно» и вытянул из нее клятвенное обещание держать язык за зубами – даже под дулом пистолета – три дня.

Кит из суда отправился на ленч в свой клуб, где, как говорится, «без воли Божьей» никто не посмел бы указать на него пальцем. Хотя, кто знает, было ли ему вообще до этого дело. (В действительности его победа лишь прибавила ему славы – еще бы, мужчина, которому удалось поставить жену на место!) Потом на такси он доехал до Паддингтона, и как раз вовремя, чтобы встретиться с сестрой и поспеть на поезд в четыре двадцать пять, прибывавший в Пэнгборн без чего-то шесть. В этот час Ригз встретит их на станции и отвезет в Липпинг – еще двенадцать миль.

Вот Лондон уже позади. Кэт взглянула на брата. Тот сидел, раскинув руки по спинкам сидений. Они были одни в вагоне – толпы служащих повалят позже. Сама Кэт рано освободилась – Джайлс по-прежнему чувствовал себя перед ней в долгу из-за контракта.

– Что скажешь? – спросила она.

Кит пожал плечами, в точности как мать: короткое молниеносное движение – и одновременно плавно опускаются ресницы. Совершенно по-французски! Какой изысканный, яркий жест – сама она его так и не освоила.

– Да ничего особенного, – ответил он, – иск отклонен, вот и все.

Поздравления были неуместны, и она просто кивнула, будто на вопрос, пришла ли уже вечерняя почта. Кивнул и он.

– Лакомый кусочек для воскресных газет.

Громыхнув дверью, вошел кондуктор. Прокомпостировал билеты и удалился, чуть коснувшись фуражки, приветствуя главным образом Кэт, поскольку молодой джентльмен витал в облаках.

– Останешься ненадолго?

Странно – говорить с братом вот так – полудружески, полуотчужденно – будто с давним однокашником, случайно встреченным в поезде.

Кит тряхнул головой.

– Отплываю следующим кораблем – в воскресенье. Завтра на рассвете Ригз отвезет меня в город – так что не забудь пожелать мне счастливого Рождества сегодня.

– Не забуду. А они знают?

– Только отец.

Кэт снова кивнула. Кит сказал отцу; отец – матери и бабушке, но каждой в отдельности. И все в курсе; et fin d’his-toire[116]116
  И делу конец (фр.).


[Закрыть].

– Когда приедешь еще?

– Может, и раньше, чем кто-нибудь успеет по мне соскучиться. – Он криво усмехнулся. – Если удастся прилично продать имение, и летом вернусь насовсем. А там…

Он умолк, глянул в окно. В заоконной тьме мимо проплывали желтоватые огни предместий.

– …там посмотрим.

Сквозь стук колес она услышала – вздох?

– Кит, тебе хотя бы не слишком туго пришлось?

Задавая вопрос, она и сама знала, что нет, что для брата с самого начала вся эта история не более чем легкая мигрень. По-настоящему его заботит нечто совсем другое. Не отрываясь от окна, он ответил:

– Папа, бывало, говорил: «Считай, что это упражнение по воспитанию характера».

Он наконец повернулся к ней, и Кэт увидела – он улыбается. Вдруг показалось – впервые за столько лет, – что старший брат снова с ней.

– Хочешь совет, Кэтти? Если тебе придет когда-нибудь в голову надеть на себя ярмо…

Брови ее поднялись – ну, дальше? Он широко улыбнулся.

– …не делай этого.

К этой теме вернулись лишь однажды.

Позже, вечером, когда Кит, и Кэт, и бабушка уже поднялись наверх, оставшись вдвоем с Флер в библиотеке у догорающего камина, Майкл предположил:

– Может, на сей раз он хочет преуспеть на семейном поприще – если она позволит ему вернуться.

– Она не позволит. – Флер лениво опустила ресницы, передернув плечами.

Майкл хотел спросить, откуда такая уверенность, но по ее глазам понял: растолковывать такому болвану, как он, эту простую арифметику – жуткая скука. И он выбрал менее скользкий путь.

– Кит знает это, как ты думаешь?

– Не может не знать. – Флер покачала головой, словно отметая все сомнения. – Он же видит, что она разлюбила его, – и, что бы он ни сделал, теперь это значения не имеет.

– Но ведь предостаточно браков и без любви, правда?

– Только если так было с самого начала. Тогда – никаких иллюзий. Разочарование – вот что фатально.

Потрескивая, рассыпались в прах головни в камине. Руины. Майклу вдруг стало не по себе – будто он услышал приговор. Так вот почему их союз продержался эти тридцать два года – просто с самого начала чего-то в нем не было. Чего-то самого важного.

– Во всяком случае, – продолжала Флер, вздохнув (ее терпение тоже не безгранично), – ему нужен только ребенок. Как-никак, двенадцатый баронет.

– Боже правый!

Упоминание о двенадцатом настолько ошеломило десятого, что он вскочил как ужаленный.

– Послушай, я и не думал…

Флер, в свою очередь, встала, взгляд ее из-под темных опущенных ресниц – на этот раз их движение вниз сопровождало всего лишь зевок – говорил, что реакция мужа ее ничуть не удивила.

А Майкл уже был целиком во власти новой мысли. Теперь, в свете этого открытия, он пересматривал прежние свои заключения. Безусловно, это все меняет. Как Киту поступить, если жена не вернется к нему? Какими средствами располагает в этом случае закон? Ведь этот ребенок – наследник! Возможно ли рассмотрение в суде лорда-канцлера, пока ребенок еще не родился? Это, конечно, головоломка, и, похоже, в родословной Монтов таких заковыристых еще не было. Поговорить с Уитекером – и немедленно, иначе он не уснет. Ай да сын! Его невозмутимость в таком деле – это явно унаследовано по женской линии!

До него дошло, что Флер собирается выйти из комнаты. Для нее с этой темой покончено. Она здесь ничего сделать не может, значит, пусть все идет своим чередом. Что поделаешь – французская кровь. Ламоты в чистом виде!

– Ты думаешь, на самом деле его волнует только это? – спросил он напоследок, когда она была уже у двери.

И опять плечи Флер приподнялись на мгновение.

– Зачем толочь воду в ступе, милый. Не засиживайся долго.

Пока Майкл сидел и грезил, камин погас. Он оградил экраном остывающее пепелище и, забыв об Уитекере, отправился наверх.

* * *

Спустившись на следующее утро к завтраку на полчаса позже обычного и через два с лишним часа после того, как ее брат укатил в Лондон, Кэт в полной мере ощутила себя временно исполняющей обязанности единственного отпрыска.

– Доброе утро, все!

– Доброе утро, соня! – отозвался отец. – Яичницу, почки, или претендуешь на остатки колбасы?

В его тоне она различила чуть утрированное bonhommie[117]117
  Добродушие (фр.).


[Закрыть]. Потерлась мимоходом щекой о его щеку.

– Почки, пожалуйста, и кофе, если еще остался. Мама…

– Доброе утро, дорогая. Кофе здесь, вон там – теплое молоко.

Флер с несвойственной ей готовностью подставила дочери щеку для поцелуя. Потом Кэт подошла к Эм.

– Ба!

– Блоур только что принес свежее. Точен, как швейцарские часы. – Эм погладила внучку по руке. – Ты так мило целуешь, Кэт. Мне все кажется – войду в кухню и увижу, как Августина его заводит, этого Блоура. Кто сегодня охотится?

Ответила Флер:

– Вивиан – да, Нона – нет, стало быть, Майкл – да, а я – нет.

– Вивиан? – сев на место, спросила Кэт.

– Боюсь, отдохнуть от него тебе в этот уик-энд не придется. – Отец поставил тарелку перед ней, сел и поверх своей тарелки взглянул на нее, будто в голову ему пришла запоздалая мысль. – А ты случайно не разругалась с ним в офисе?

– Да нет, ничего подобного – просто я на уик-энд пригласила Астрид и Джайлса.

Минутное молчание.

– Ну, класс! – выпалил отец.

– Вот холера! – воскликнула бабушка.

– Ты мне не сказала, – бросила мать – слишком поспешно на фоне всеобщего благостного настроения.

– Что за выходки, Кэт?

– Это моя вина. Кэт сказала мне об этом, когда вы оба были с Китом. Мне казалось, я вам передала, но все эти дни я какая-то вареная. Блаженство в неведении. Бигби, да? Не помню. Ох, как неловко!

– Ну и ну! – высказавшись таким образом, баронет подумал с минуту, как бы сменить тему.

– А как Бигби котируется сейчас в издательских кругах?

– Сейчас – довольно высоко. Он только что заполучил нового американского автора, и ему присудили золотую звезду.

– Слава Богу. Он охотится?

– Да, он прирожденный охотник, пап, – Пенникрайкские пустоши…

– А, конечно.

– Теперь вспоминаю – дядюшка все ездил туда до мировой войны. От них потом мало что осталось, и ездить туда перестали. Потом война, а теперь их включили в Национальный фонд. Ну как я, Кэт?

– Бесподобно, Ба. Берк тебе и в подметки не годится.

Чело баронета просветлело.

– Ну ладно, звучит не так уж плохо. Только умоляю, Кэт, скажи ему – пусть не вздумает подстрелить зверя, по которому промахнется Вивиан. Не стоит искушать судьбу.

– Загородное рабочее совещание, – заключила Эм. – Не пришлось бы Блоуру обзавестись шарабаном!

* * *

Бигби приехали минут за сорок до Мессенджеров. Первоначальный шок, вызванный перспективой «служебного уик-энда», de facto улегся, и ленч прошел оживленно и шумно. Подкрепившись знаменитым охотничьим пирогом Августины и столь необходимым для поднятия духа отменным кларетом, суматошные послеполуденные часы провели в рощице, на чем веселье отнюдь не закончилось.

Чай был подан на тигровой шкуре, расстеленной в большой гостиной перед камином, пылавшим так, будто Блоур, разводя его, намеревался спалить весь дом. Майкл спросил Мессенджера о последнем контракте. Успех его собственных «Военных дневников» был весьма умеренный, а провал «Мирных дневников», повествующих о начале его карьеры в стане оппозиции, оказался беспримерным. Прошло полгода, а тираж так и остался нераспроданным. Не получив от Вивиана предложения о третьем томе, Майкл счел, что лучше лишиться издателя, чем друга.

– Говорят, у вас новый американец, Вивиан?

– Для меня, во всяком случае, новый. Кое-где его уже отфутболили. Эвери Лерер Бойд. Как человек – исчадие ада, а как писатель, по-моему, вполне. А по-вашему, Бигби? – Вивиан позволил себе снизойти к Джайлсу, который как раз собирался приняться за третий кусок торта. – Бигби этого парня знает.

Поколебавшись, Джайлс решил все же взять приглянувшийся кусок, но, тем не менее, приосанился. Он чуть не выпалил: «Кэт тоже его знает», – как бы переход подачи, – но вовремя сообразил, что не в его интересах признаваться, что ему пришлось прибегнуть к ее помощи.

– А по-вашему, Бигби? – повторил Майкл.

– По-моему – тоже, сэр. Я бы сказал, этот человек – маньяк.

Замечание восприняли как объективное.

– Кэт окрестила его «Le Byron du nos jours»[118]118
  Байрон наших дней (фр.).


[Закрыть], – добавил Джайлс, оставив на сей раз официальный тон. Он взглянул на Кэт, ожидая, что при звуке собственного имени она посмотрит на него, но она увлеклась разговором – вполне дамским, как он тут же определил, – со Старой Дамой, Астрид и с женами хозяина и его старшего партнера.

– Метко, – заметил Вивиан, – Кэт его с ходу раскусила. Волк у дверей.

– А его прошлое? – вступила в разговор Флер. Это был верх изобретательности – выбрать себе место в самом центре, между дамским и мужским кружками. Все эти галереи, моды – извечные женские темы – уже изрядно наскучили. – У байронических типов всегда есть прошлое. Женщина, конечно?

Вивиан кивнул.

– Трагическая история. Из него слова не вытянешь, но я собрал все по кусочкам. Любовь всей жизни, и все такое. Она погибла в войну – француженка, оказалась в Америке, в тридцать девятом вернулась – участвовала в Сопротивлении, ну и убили. Бойд после этого отказался от призыва на службу.

– Еще и отказник по убеждениям?

– Вы только увидите его, Майкл, – сразу все поймете. Нрав изгоя и глаза больной собаки. Американцы послали его ухаживать за малярийными больными – на альтернативную службу, вместе с другими отказниками. С тех пор временами его треплет лихорадка, и тогда он пьет по-черному, ну и так далее. В промежутках пишет.

– Прямо еретик, – отметила Флер, – или кандидат в самоубийцы.

– И то и другое, я бы сказал, – судя по его писаниям. Не самое плохое сочетание, если есть еще и талант.

– А он есть? – спросил Майкл. – Пишет он хорошо?

– Как бог – когда это можно печатать.

– Да ну, в литературе что сегодня непристойно – завтра станет классикой. Взять хотя бы моего старого друга Уилфрида Дезерта. Его разве что не канонизировали спустя двадцать лет после смерти, хотя за два года до нее пытались исключить из клуба. А с этим вашим, похоже, хлопот не оберешься.

– Гений того стоит. Флер, дорогая, Бигби оставил что-нибудь от торта?

* * *

Покончив с чаем, из гостиной кто поодиночке, кто парами потянулись в свои комнаты – передохнуть часок и подготовиться к следующему раунду – неизбежному коктейлю перед ужином. Одна из первых скрылась в свое убежище Кэт. Внешне совершенно поглощенная разговором с бабушкой – Кэт развлекала ее рассказом о галереях, в которых побывала в последнее время, не упоминая, впрочем, с кем, – на самом деле она жадно ловила каждое слово о Бойде. Отчитаться о пьесе, виденной в «Амбассадоре», она великодушно предоставила Астрид. Маскировка маскировкой, но румянец на ее щеках бабушка все-таки отметила: «Очень к лицу!»

Слишком на взводе, чтобы разобраться в своих мыслях, слишком захваченная только что услышанным, чтобы взяться за книгу, Кэт несколько минут мерила шагами комнату, потом бросилась навзничь на кровать и лежала теперь, уставив взгляд в пространство.

«Изгой… еретик… гений… глаза больной собаки… самоубийца».

Все эти эпитеты должны бы напугать ее, заставить по-другому взглянуть на этого человека, но она расценила их не более как «объективные замечания», как должное – и в его пользу. Думала ли она о нем как об отступнике? А ее первое впечатление о нем – надо же! – его пальто. А суть в том, что все это вторично, главное – в нем есть изюминка. И это не дает покоя – да, не дает, и еще как! А что до слухов об утраченной любви…

За дверью послышались голоса: кто-то поднимался по лестнице. Здесь приходилось обогнуть небольшую площадку перед ее и соседней спальнями – издержки архитектуры этого крыла.

Она услышала мать, Астрид, различила тяжелые шаги Джайлса на фоне более легких женских. Остановились на площадке. Несколько раз прозвучало ее имя – первой его произнесла мать. Кэт замерла на кровати и прислушалась.

– Я не прошу извинения, Астрид, что поместила вас в эту келью рядом с Кэт. Я же знаю, не сделай я этого, вы с ней стали бы бегать друг к другу полночь – за полночь через весь коридор поболтать. Они сообщаются через гардеробную, вы заметили?

И надтреснутые нотки Астрид:

– Да, спасибо, это будет чудесно – прямо как в колледже. Нам толком и не удавалось пообщаться с тех пор, как она стала работать вместе с Джайлсом. Теперь наверстаем.

Мать дружелюбно рассмеялась.

– Ох, Астрид, можно подумать, вы с ней третьекурсницы – она же ночевала у вас только в конце прошлого месяца.

– Прошу прощения – когда?

Господи! Кэт будто воочию увидела, как воззрился на Астрид Джайлс, услышала секундную, но вполне явную запинку в голосе матери:

– В последнюю ночь этого ужасного тумана – двадцать шестого, так ведь?

– Но двадцать шестого я была в Париже.

В тоне матери послышались новые нотки.

– Астрид, вы уверены? Кэт сказала мне, что провела эту ночь на Бедфорд-сквер…

– Ну, она…

– Она ее там и провела, леди Монт (это вступил голос Джайлса – во всем своем рыцарском пафосе!)… но со мной.

Теперь, уж конечно, обе пары глаз уставились на Джайлса, а он твердо продолжал:

– Был жуткий туман – это было единственным разумным выходом. Думаю, нет необходимости добавлять, что все было безупречно.

От Астрид – ни звука, только голос матери:

– Разумеется. Что ж, в восемь спускайтесь выпить.

Два щелчка – это Астрид закрыла дверь, Джайлс и мать ушли. Пройдет ли Астрид прямо к ней? Если да – что сказать? Но она не придет. Сначала она напустится на брата; а Джайлс, если она его хоть немного знает, будет отстаивать свои позиции. Ну, так или иначе, ничего не поделаешь. Если Джайлс будет держаться своей версии, ей придется все ему рассказать. Если нет – хей-хо!

Опять голоса на лестнице.

Теперь – отец и бабушка. Вот они поднимаются к ее двери, и, пока шаги не смолкли, Кэт снова вслушивалась, замерев, и снова не один раз прозвучало ее имя. Поначалу бабушка пересказывала отцу их разговор, путая названия картин и галерей. Вдруг – пауза. А потом, на полпролета опередив сына, Эм произнесла: «Пылающие щеки и галереи!» Внезапное открытие нахлынуло, как прилив, и, не в силах двинуться, будто чуть покачиваясь на его волнах: «Кэт влюблена!»

Эта фраза разнеслась в ее комнате так отчетливо, будто судьбой был назначен для нее этот лестничный виток, эта причудливая акустическая ошибка Липпингхолла, и, как громом поразив, мгновенно заставила забыть все до сих пор здесь сказанное.

«Влюблена?» – мелькнуло в первую секунду, и тут же – «Конечно!» – будто всегда это знала. За ужином, казалось, все взгляды были устремлены на нее – такое от нее исходило сияние.

* * *

Тишина воцарилась в доме, по крайней мере человеческие звуки стихли, а сам дом жил – постанывали старые половицы, тихонько вздыхали стены, и все эти шорохи, скрипы, всхлипы сливались в хор – хор ветшающего дома.

Кэт долго лежала без движения, слушая мерное тиканье высоких напольных часов там, внизу. Пробило час, потом два. Пожалуй, ее ждет une nuit blanche[119]119
  Бессонная ночь (фр.).


[Закрыть], ей не заснуть, если так и лежать не шевелясь. Астрид явно не удалось припереть к стене Джайлса, а то бы она непременно зашла. А теперь спит, наверно, крепким сном за стеной.

Еще не пробило четверть третьего, как Кэт встала, сунула ноги в ночные туфли, натянула толстый свитер. Грубая шерсть покалывала сквозь шелк ночной рубашки. Освоившись, она вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице, ступая так легко и быстро – зная и в темноте каждый закоулок в этом доме как свои пять пальцев, – что, наткнись на нее кто-нибудь – принял бы, наверно, за привидение. Но никто на нее не наткнулся, и, никем не обнаруженная, она добралась до цели – небольшого прохода за кухней, пахшего плесенью и волглой кожей коридорчика, через который выходили на охоту. Испокон веку его называли «полевой выход».

Здесь, в тусклом свете горелки газового котла, она сунула ноги – вместе с ночными туфлями – в отцовские резиновые сапоги, по-хозяйски сдернула с вешалки, больше напоминавшей свалку, непромокаемую куртку и шарф и обеими руками отодвинула дверной засов. Старые петли огласили ночь жалобным стоном.

В приглушенном сиянии под ясным безлунным небом вырисовывались силуэты деревьев. Ни ветерка, ни дуновения, ничем не потревожено ледяное застывшее безмолвие, только она, не разбирая дороги, идет незнамо куда.

«Кэт влюблена!»

Не подслушай она случайно этот разговор, пришло бы такое ей в голову? Невероятно: слово сказано – и все сразу встало на свои места! Переполненная прежде неведомыми ощущениями, блуждала она по ледяному царству, и это новое знание согревало ее. Повсюду в полусумраке ночи мерещился он – то ступал крадучись, то на фоне серебристо поблескивающего неба мчался к ней вниз по склону – пальто нараспашку, полы разлетаются в стремительном беге, то, похрустывая гравием, брел по аллее под темными кронами аккуратно подстриженных ив, то, в ожидании ее, стоял недвижимо, как изваяние, у стены, оплетенной белесыми стеблями глициний. Куда ни взгляни – все был он, и все в нем ошеломляло: возвышенная одухотворенность, изысканность и утонченный ум. Призрак шел за ней неотступно, след в след, повинуясь малейшему движению.