Электронная библиотека » Зулейка Доусон » » онлайн чтение - страница 34

Текст книги "Форсайты"


  • Текст добавлен: 12 мая 2014, 17:21


Автор книги: Зулейка Доусон


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Глава 3
Прогулка в парке

Проспав ночь в совершенно непривычной обстановке чуть ли монашеской кельи, Кэт проснулась – ей снился мистер Рочестер, который сидел в кресле возле двери в комнату Джейн Эйр, – увидела незнакомое ей мансардное окно и почувствовала такой знакомый запах. Кофе! Где-то его варили, и вместе с запахом кофе плыл замечательный аромат теплого хлеба. Под действием таких стимулов ее чувства проснулись быстрее, чем ум. Смутно припомнился Париж, где она прожила у своей бабушки год после окончания университета; бесчисленные тамошние кафе со столиками на тротуарах, все такие похожие друг на друга и все равно такие разные и незабываемые, и кофе во всех был превосходный, а разламываемые круассаны дышали на тебя теплом; яркие афиши, только что наклеенные или полусорванные; забавные маленькие прилавки книготорговцев; серый цвет, которым во Франции окрашено все, даже небо…

Кэт резко приподнялась на локтях, и не сдерживаемые шпильками волосы упали на плечи. Она не в Париже, серый рассвет пробивается не в мансардное окно atelier[97]97
  Мастерская художника (фр.).


[Закрыть]
 – она провела ночь на кровати с медными спинками в приспособленном под жилище чердаке в Саут-Кенсингтоне! Она вспомнила безупречно убедительные причины, почему физически не могла вернуться домой вчера вечером, – туман стал совсем как гороховый суп; пробираться в нем на Саут-сквер было просто опасно, хотя бывший преподаватель предложил проводить ее; им слишком долго пришлось брести в ресторанчик на соседней улице, где она убедила его позволить Джайлсу накормить их ужином из данных им пяти фунтов; еще дольше они возвращались обратно, к его дому, – и сердце ее стало биться немного ровнее. Понимая, что все без исключения сочтут ее поступок странным, более того, недопустимым, Кэт стала убеждать себя, что да, она оказалась в щекотливом положении, ну и что, в жизни всякое случается: люди оказываются в совершенно немыслимых обстоятельствах, и нужно вести себя мудро, по-взрослому, именно это «взрослое» качество она и продемонстрировала, позвонив для отвода глаз маме из автомата на углу Кенсингтон-сквер, потому что в мансарде телефона не было.

Она выскользнула из-под одеяла и поспешно оделась за пологом. Неслышно вышла в комнату, но никого в ней не было, зато из-за кухонной занавески доносились звуки. На плюшевой скатерти стояли две вчерашние кружки и бутылка виски, которого существенно поубавилось с прошлого вечера. На кресле, как она заметила, лежал смятый дорожный плед.

– Пожалуйста, мисс Монт, не волнуйтесь. Мне не впервой проводить ночь в кресле…

Поверить ему почему-то было легко.

Она вышла из ванной, где оказалось на удивление много горячей воды, свежая после умывания, с напудренным носиком и свернутыми в узел волосами, и увидела, что стол накрыт. Скатерть исчезла, на одном углу стояли два прибора, корзиночка с бриошами, масло и джем на тарелках. Кэт улыбнулась, увидев скромное угощение: и где только он все это раздобыл в такой ранний час – этот очаровательный французский завтрак в таком унылом английском антураже!

– Отлично! – услышала Кэт и, обернувшись, увидела Бойда: откинув занавеску одной рукой, он держал в другой кофейник и с улыбкой смотрел на нее. – Не совсем «Де Маго»[98]98
  Знаменитое кафе в Париже на площади Сен-Жермен, где раньше любили встречаться поэты и художники.


[Закрыть]
, но я рад, что вы довольны. Давайте пить кофе, пока не остыл.

И не мешкая стал наливать ее чашку.

Как и накануне вечером, они стали говорить о Париже, делились воспоминаниями и впечатлениями об одних и тех же местах и событиях, и Кэт только диву давалась: сколько раз в тот год ее жизни в Париже они чуть не встретились, их разделяли всего лишь несколько минут или несколько шагов. Он такой переменчивый и непредсказуемый, а разговаривать с ним было удивительно легко и просто.

– Я иногда жалею, что не осталась там дольше, – говорила она, – жила бы у бабушки или сняла бы маленькую квартирку. Там было так хорошо. Все дни в Париже такие… насыщенные… каждый день происходило что-то новое, интересное.

– Это потому что французы народ практичный, они живут в настоящем времени. Каждый день начинают жизнь сначала.

– А англичане сентиментальны и живут прошлым?

– Если вы склонны к сентиментальности, то Англия – единственное место, где вам ничего не грозит. В Лондоне каждый завтрашний день все больше и больше похож на вчерашний.

Именно об этом она думала не далее как вчера.

– Этим вас и привлекает Лондон? – спросила она.

– Трудно сказать. – Он вдруг помрачнел, но тут же улыбнулся и добавил: – Может быть, вы сможете, если вычислите в вашем гроссбухе.

К тому времени как они покончили с завтраком, уже совсем рассвело. В маленькие оконца квартиры под самой крышей были видны облетевшие макушки лип в парке и ясное небо.

– Ночью туман рассеялся, – сказал он, и она засомневалась, ложился ли он вообще спать в свое кресло. Ей представилось, что он бредет по темным улицам, точно зверь. – У вас найдется время пройтись по парку?

Кэт растерялась, услышав его вопрос, и, желая выиграть время, взглянула на свои часики. Но часики остановились, она забыла завести их вечером, ложась спать.

– Думаю, да, – ответила она, и ей снова пришлось посмотреть на него. Кажется, он искренне обрадовался ее согласию, и она услышала свои слова: – Спасибо. С удовольствием.

* * *

Осень из последних сил цеплялась за Кенсингтонские сады. Кэт и Бойд вошли со стороны Пэлас-Гейт и свернули направо, в широкую извилистую каштановую аллею; они шли рядом на приличествующем расстоянии, стальные набойки его ботинок мерно цокали по дорожке, и этот звук почему-то казался странно успокаивающим. Деревья почти совсем облетели, листья лежали ковром на траве, похожие на стружки, медленно падали на дорожку, но на концах черных веток, сомкнувшихся через аллею над их головами, они кое-где еще держались, похожие на руку с растопыренными желтыми пальцами. Что касается птиц и прочей живности, сейчас здесь остались только самые неприхотливые и выносливые – голуби, скворцы, воробьи и вороны; над Круглым прудом носились чайки с пронзительными жалобными криками – верный признак грядущей суровой зимы. Какой-то отважный дрозд издал трель, когда они проходили мимо балюстрады, на которой он сидел. На земле среди опавшей листвы белки искали припрятанные запасы, деловито работая лапками, нюхая землю, поднятые вверх пушистые хвосты вздрагивали. Несколько любителей вставать пораньше выгуливали собак.

Вспыхнув черно-бело-синим оперением, на дорожку перед ними опустилась одинокая сорока.

– Одна птица – это к несчастью, – вырвалось у Кэт, и она тут же пожалела об этих словах.

– Нет, нет! – горячо прошептал Бойд, словно желая утешить огорченного ребенка. Он остановился и чуть приподнял шляпу, кланяясь птице.

– Доброе утро, сударь… – Птица наклонила голову и посмотрела на него глазом-бусинкой. – …Как поживает ваша супруга?

Бойд тронул Кэт за рукав и указал на одно из деревьев. Кэт посмотрела туда сквозь меховую опушку своего красного капюшона. Из-за ствола каштана вышла еще одна сорока.

– Видите, их две, а две к счастью, – тихо поправил ее он.

Чуть поодаль, возле закрытой на зиму «ракушки» для оркестра черный пес залаял на ворону, усевшуюся на молоденькой рябине. Большая черная птица сердито каркнула на пса с ветки, и началась оглушительная перепалка. Кэт с Бойдом остановились и стали наблюдать за сценкой.

– Можно понять, откуда произошло слово «пустобрех», – заметил Бойд.

– И все нелестные сравнения с вороньим карканьем.

Пес не унимался, но и ворона не сдавала позиций, тогда он принялся яростно наскакивать на ствол дерева.

– А также выражение «птичьи мозги».

– Птиц этой метафорой несправедливо обидели, скорее уж она применима к собакам.

И тут, как поняла Кэт, они в первый раз засмеялись вместе, и его смех показался ей гораздо более добродушным, чем раньше.

– По-моему, лучше всего гулять в парке с собакой, – сказала она.

– Да. С собакой… или с любимой женщиной.

Хозяин собаки пристегнул к ее ошейнику поводок, и наши зрители пошли дальше. Кэт подумала: «Интересно, какие воспоминания заставили его произнести последние слова – радостные или печальные?»

– До войны мы с братом часто ходили сюда с нашей собакой.

– А какая у вас была собака?

– Далматин… по имени Тигра.

– Тигра?

Брови Бойда комично взлетели; ободренная, Кэт стала рассказывать дальше.

– Щенка выбрал брат, поэтому мне позволили дать ему имя: всему миру известно, что в английских детских царит справедливость. Я была тогда еще очень маленькая, и несовместимость пятен и полосок меня не смутила. Бедный старенький Тигра, он был такой глупый, но я его очень любила…

Поддавшись неосознанному порыву и чувствуя лишь, что для нее это самая естественная вещь на свете, Кэт стала рассказывать Бойду о своей любимой собаке, самом близком друге в ее безмерно одиноком детстве, и тем самым дала возможность своему проницательному собеседнику узнать о себе гораздо больше, чем того хотела.

– Ему было четырнадцать лет, когда он умер, он не мог наступать на одну лапу… это случилось как раз перед тем, как я поступила в Оксфорд. Больше мы потом собак никогда не заводили.

Кэт искоса взглянула на Бойда из-под своего капюшона и увидела, что он смотрит на нее со странной полуулыбкой. Она резко оборвала себя и почувствовала, как лицо опять залил жаркий румянец. Они уже прошли мимо ступенек Мемориала принца Альберта и приближались к Колбрук-Гейт – она болтала почти четверть мили!

– Простите ради бога, – спохватилась она.

– За что?

– Я вас совсем заговорила. Это со мной редко случается, моя лучшая подруга обычно болтает и за меня, и за себя. Вы, наверное, умираете со скуки.

Бойд покачал головой и снова устремил рассеянный взгляд вперед, ни на что особенно не глядя.

– Ничуть. Это было замечательно. – Он повернул к ней голову и как само собой разумеющееся спросил: – Куда теперь?

– Мне пора. – И она указала в сторону Кенсингтон-Гор. – Втиснусь в десятый номер и поеду на работу. Мне бы очень хотелось еще погулять…

– И мне тоже.

– …но нельзя опаздывать.

– Конечно, нельзя, – согласился он, и тон его стал более серьезным. – Вы не должны позволять мне задерживать вас… такого пункта в моем договоре нет.

– Ой, что же я! Договор!

Он снова улыбнулся и, сунув руку во внутренний карман пальто, достал оттуда сложенную пачку бумаг и протянул ей. Она вопросительно взглянула на него.

– Все подписано, и число поставлено – вчерашнее. Можете сказать своему приятелю Бигби, что неприятности ему больше не грозят.

– Спасибо, скажу. – И она взяла договор. – Он будет вам вечно благодарен.

– Может не утруждать себя. Мне его благодарность так долго не понадобится.

Он сорвал с головы шляпу и протянул руку. Кэт подала ему свою, и ее рука исчезла в его руке, утонула, он крепко сжал ее, словно хотел снять с нее слепок.

Кэт не знала, как его назвать, и поэтому просто сказала:

– До свидания!

– До свидания, мисс Монт.

Она шла к автобусной остановке и все время чувствовала на себе взгляд его глаз цвета светлого хереса.

* * *

В жизни каждой женщины случаются периоды, когда переживаемое ею настолько интимно и настолько лично, что поделиться им она могла бы только с матерью, лучшей подругой или доктором. У Энн Монт, которая безвыездно жила в Грин-Хилле, по-прежнему называясь Энн Форсайт, не было ни матери, ни подруги, только доктор, но он был семейным доктором и пользовал всех Форсайтов и Дарти, а потому Энн в ее нынешних обстоятельствах не могла к нему обратиться. Она решила найти другого и стала звонить по телефону, выбирая такие минуты, когда ее никто не мог подслушать.

И вот, сказав как-то вечером во время ужина, что она давно не виделась с Джун, Энн согласилась, чтобы ее молоденькая мачеха отвезла ее на следующее утро на станцию к поезду девять двадцать… В вагоне, где ехали в основном коммивояжеры в костюмах в тонкую полосочку и сельские дамы в мехах, она поставила дорожную сумку на верхнюю полку рядом с кейсами и сложенными зонтами и села в уголок возле двери. Поезд тронулся и покатил, а Энн никак не могла избавиться от мысли, что Пенн знает: ее желание повидаться с Джун лишь предлог. Прощаясь, мачеха сказала Энн:

– Если тебе когда-нибудь захочется поговорить… поделиться чем-то личным… ты всегда можешь довериться мне, всегда и во всем.

Энн чувствовала на себе взгляд ее голубых глаз все то время, пока шла от машины к поезду…

Выйдя из поезда на вокзале Виктория и сразу же окунувшись в столичную сутолоку, Энн снова почувствовала, что в этой анонимности толпы никто не вторгнется в ее уединение. Она должна была встретиться с Джун за ленчем, но прежде ей предстояло еще кое-где побывать, и, поймав такси, она назвала водителю всем хорошо известную улицу и номер дома.

Как всегда, столица показалась ей огромной и неведомой, в чем она и призналась своему водителю. Помня о тумане, который так недавно рассеялся и который отнял у него столько заработка, водитель сочувственно поддакнул, что отлично ее понимает, и сообразил, что у него появилась прекрасная возможность «показать достопримечательности» Лондона своей пассажирке.

Энн глядела в окошко и почти ничего не замечала: памятник королеве Виктории перед Букингемским дворцом, величественная перспектива Пэлл-Мэлл, плавный поворот на Риджент-стрит – и всюду между фонарями веселые гирлянды рождественской иллюминации, правда еще не включенные (здесь она повернула голову и посмотрела в заднее стекло кабины на восстановленного Эроса[99]99
  Разговорное название памятника известному филантропу графу Шафтсбери, который был установлен в 1893 г.


[Закрыть]
); вот элегантный простор Кавендиш-сквер, поворот на стерильно чистую улицу, где обитают только люди одной профессии… Наконец они уже остановились в конце этой улицы возле нужного дома.

Выйдя в строгую приемную по этому адресу, Энн назвала свое настоящее имя – ей и в голову не пришло, что его можно скрыть, и услышала, что пришла на сорок пять минут раньше – назначено в двенадцать. Решив, что лучше немного пройтись, чем ждать, так она будет меньше волноваться, Кэт сказала секретарше, что вернется через полчаса, и, выйдя на улицу, пошла к Риджент-парку – она еще раньше обратила внимание на указатель.

Оказавшись в этом по-зимнему неприветливом убежище, Энн впервые за все время путешествия почувствовала себя немного спокойнее. Она медленно шла мимо свежевскопанных клумб, на которых не было ни цветов, ни листьев, и старалась ни о чем не думать, особенно о причинах, вынудивших ее предпринять эту поездку. После не столь уж неожиданного появления Кита в Грин-Хилле во время последнего международного турнирного крикетного матча – Энн о его визите никому не рассказала – она жила в предельном нервном напряжении, у нее расстроился желудок и вообще все, что может в организме расстроиться. И потому ей сейчас не хотелось ни думать, ни чувствовать, пока все не прояснится. Энн села на скамейку, запахнула поплотнее пальто и стала смотреть на чаек, которые с криками носились в холодном небе над лодочным прудом неподалеку; и в этом уединении к ней пришло что-то сродни печальному утешению. Но уединение ее длилось не дольше пяти минут. В том состоянии отрешенности, в которое удалось погрузиться, она вздрогнула, когда кто-то довольно бесцеремонно плюхнулся на другой конец скамейки.

Энн с досадой посмотрела поверх поднятого воротника на нежеланного соседа – в парке полно пустых скамей – и увидела молодую женщину своего возраста, тоже блондинку, хотя и довольно вульгарную; женщина сидела в такой же позе, что и Кэт, закутавшись в потертую коричневую шубейку то ли из выдры, то ли из нутрии, и вытирала глаза таким же скомканным носовым платочком. Пальцы, сжимавшие мокрый платочек, были унизаны кольцами, на ногтях красный лак. Отметив взглядом все эти детали, Энн вдруг словно при яркой вспышке увидела, как сильно изменилась она за последние годы, насколько меньше после всего пережитого ее трогают людские страдания. Всего год или два назад она немедленно, не раздумывая спросила бы женщину, чем она так расстроена и как ей можно помочь. Но сейчас она и пальцем не пошевельнет. Словно желая испытать ее решимость, женщина глухо зарыдала, уткнувшись в носовой платок. Энн пробрала дрожь. Застегнув пальто на все пуговицы, она встала и пошла туда, где ей был назначен прием.

Прием, за который Энн полностью заплатила наличными, продолжался ровно двадцать две минуты, по истечении которых она услышала от врача, каков, по его мнению, будет результат нескольких анализов, то есть именно то, чего она так боялась, а сестра сообщила, что все данные будут посланы в конверте без обратного адреса примерно через неделю. Потом Энн долго стояла на тротуаре возле дома, все так же кутаясь в пальто, и думала, что никогда уже ей не собрать себя воедино, никогда не почувствовать исцеленной. Она с пронзительной ясностью осознала то, что понимала, но о чем не хотела думать раньше. Какой позор, какое невыразимое унижение, что она в очередной раз поддалась бредовой прихоти мужа, от которого хотела избавиться, за которого ей вообще никогда не надо было выходить. Она дрожала в своем пальто, вспоминая, как в то роковое утро два месяца назад она решила, что ей будет легче всего избавиться от него, если она уступит. «Надо соблюдать правила игры». Что ж, она по ним и сыграла – но в последний раз. Развод положит всему конец. Только по этой единственной причине она и могла еще несколько недель назад выносить мысль о бракоразводном процессе – он обещал ей свободу. Было невыносимо тяжело рассказывать сейчас обо всем этом совершенно чужому человеку – доктору, но повторять все в подробностях перед еще двенадцатью чужими людьми, «мудрыми и беспристрастными» присяжными, в зале суда, куда набьются любопытные и бог знает кто еще… брр! Омерзительно!

Энн так и стояла у перил, глядя вдаль невидящими глазами и смутно представляя, как будет складываться ее будущее, и в это время какая-то женщина в коричневом перешла дорогу и приблизилась к ней. Это оказалась ее соседка по скамейке в шубейке из выдры; она направлялась к той же двери, откуда только что вышла Энн. У порога женщина остановилась, шагнула было вперед, снова остановилась и вдруг быстро сбежала вниз по ступенькам. И так горько зарыдала, что Энн просто не могла еще раз пройти мимо трагедии, это было выше ее сил.

Она протянула женщине свой носовой платок, который ей самой не понадобился, потому что она твердо решила, что не прольет ни слезинки. На этом платке, заказанном сразу после ее замужества, были вышиты инициалы «А.М.». С какой радостью она раздала бы все, на чем стоит эта монограмма! Женщина посмотрела на нее полными слез глазами с черными подтеками от туши. Щеки ее были покрыты несколькими слоями современного изделия, реклама которого обещала «естественное сияние здоровой кожи».

– Пожалуйста, не расстраивайтесь так, – стала убеждать незнакомку Энн, не зная, кого она хочет успокоить – ее или себя. – Все обойдется, я уверена.

Покрытые «Расцветающим пионом» губы сложились в жеманную улыбку. Женщина высморкалась в тонкий батист.

– Спасибо, милочка. Я знаю, нельзя так распускаться на улице… позволять себе такое. Но я ужасно волнуюсь, иду сейчас к незнакомому доктору… Я записана к нему на прием, Бенион зовут, а я его сроду в глаза не видела.

Всхлипывающая женщина назвала имя врача, у которого только что была Энн. Ей вдруг стало жалко незнакомку – судя по ее виду, гонорар доктору стоил не меньше недельного жалованья, а попытки прихорошиться для визита в столь респектабельное место показались почти трогательными.

– Вы совершенно напрасно волнуетесь, – сказала Энн, чувствуя, что к ней вернулась утраченная было потребность бросаться на помощь, и призналась: – Он на редкость деликатен. Я только что была у него.

При этих словах на лице женщины мелькнуло странное выражение, словно птица ухватила червяка.

– Ах, милочка, вы такая добрая. Я так рада, что вы это сказали. Огромное вам спасибо.

И, сунув в карман носовой платочек Энн, она засеменила по ступенькам в скрылась в дверях.

* * *

Кэт не стала садиться в автобус номер десять, как говорила Бойду, она решила истратить то, что осталось от данных Джайлсом Бигби пяти фунтов, на такси, и ей хватило времени заскочить домой на Саут-сквер и переодеться – так же быстро, как она переодевалась в школе, – а потом попасть в редакцию «Мессенджера», опоздав всего на несколько минут, но все же – и это главное! – раньше секретарши. Джайлс сидел на ее письменном столе и ждал.

– Ну что?

Он вскочил и, когда она села, наклонился к ней. Надежда на его добродушной веснушчатой физиономии готова была смениться отчаянием.

– Что «ну что?», Джайлс?

– Господи, Монти, перестань мучить человека. Ты принесла?

– Что принесла, Джайлс?

– Договор!

– Вот ты о чем.

– Да, именно об этом!

– Принесла.

– Принесла? Серьезно? Не может быть!

Кэт вынула договор из сумочки.

– Как, неужели подписал?

Она кивнула.

– Умница ты моя! Да как же тебе удалось его уломать?

«Так я тебе и рассказала!» – чуть не сорвалось с языка Кэт. Она протянула ему договор через стол, и Джайлс взял его с таким благоговением, будто это один из свитков Мертвого моря. В миг высшего торжества и радости он прижал договор к губам.

– Я спасен! Псих он или нет, но я буду вечно ему благодарен.

– Он уже сказал мне, что ему твоя благодарность не потребуется. А вот мне потребуется, и ты, Джайлс, изволь это помнить.

– Все, что угодно! Когда угодно! Монти, дорогая, я перед тобой в неоплатном долгу!

Послав ей звонкий воздушный поцелуй, Джайлс ушел в свой кабинет и закрылся там, чего никогда раньше не делал. Немного погодя из его кабинета за матовым стеклом двери раздалось довольное и на редкость немузыкальное мурлыканье.

Кэт улыбнулась про себя. В конце концов Джайлс всего лишь безобидный дурачок. И он не подозревает, что уже оказал ей услугу, обеспечив алиби на прошлую ночь, которую она провела в весьма странных обстоятельствах. Они с Астрид вместе снимали квартиру на Бедфорд-сквер, а поскольку Астрид была «на задании» и до субботы не появится, ни ему, ни ей совершенно не нужно знать, как удачно они ее выручили!

Все утро она радовалась своему успеху на обоих фронтах и с таким же чувством радости пошла перекусить в ресторанчик, где всегда обедала.

Когда Кэт вернулась в редакцию, ей сообщили о посылке, которая ждет ее на столе. Она села и увидела лежащий на своем ежедневнике картонный цилиндр с адресом «Мессенджера» и ее именем. Она легонько потрясла цилиндр, но никаких звуков не услышала. Тогда она сняла колпачок сверху и увидела одну-единственную белую розу! Кэт взяла ее за кончик стебелька. Роза, полураспустившаяся, белая и свежая, как июньское утро, – в ноябре! Кэт долго любовалась ее красотой, потом поднесла к носу и вдохнула аромат и только тут догадалась, кто ее прислал. Она тотчас встала, чтобы идти к Джайлсу: надо поставить его на место, а то вообразит себе бог знает что относительно «благодарности» – розу прислал, тоже мне волшебник! Но тут на столе зазвонил телефон, и она снова села и сняла трубку.

– Издательство «Мессенджер». Вас слушает мисс Монт… алло?

Сначала ничего не было слышно, только слабый шум и легкое потрескивание на линии. Потом очень явственно и где-то совсем близко кто-то сделал глотательное движение и вдохнул воздух:

– Алая роза ликует: «Она здесь, она пришла!»

Белая роза рыдает: «Нет, она далеко…»[100]100
  А. Теннисон (1837–1895). Монодрама «Мод» (1855), часть I, ст. 22.


[Закрыть]

Она тотчас узнала низкий, чуть надтреснутый голос Бойда.

– «Она опоздала!» – негромко засмеялась Кэт, радуясь, что так хорошо помнит Теннисона, но еще больше остроумной выдумке профессора. Стало быть, розу прислал он, он – волшебник, сотворивший ее зимой!

– Всего на четыре минуты, – добавила она, – за них мне не грозит выговор.

– А вашему гроссбуху – новые строчки?

– Тоже нет.

– Отлично. Давайте опять погуляем с вами в парке?

Она замялась, отчасти потому, что не знала, что ответить, отчасти потому, что секретарша Полли только что вернулась в кабинет после обеденного перерыва.

Но Бойд настаивал:

– В субботу?

В субботу… Эта суббота у нее уже была занята. Она подумала было предложить воскресенье, но решила не проявлять инициативу.

– Не знаю… я…

– Пожалуйста, согласитесь!

– Ну хорошо. Где?

Кэт видела, что ее вопрос заставил Полли насторожиться – она зачем-то подошла к картотеке за спиной Кэт и принялась что-то искать.

– Аптекарский сад Челси… на Набережной. В три?

– Да.

И Кэт снова услышала в трубке быстрый вздох.

Дельфиниум счастлив: «Я слышу, я слышу».

Лилия шепчет: «Я жду»[101]101
  А. Теннисон (1837–1895). Монодрама «Мод» (1855), часть I, ст. 22.


[Закрыть]
.

Раздался щелчок, и связь оборвалась.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации