Текст книги "Белое движение. Исторические портреты (сборник)"

Немцы это очевидно поняли, и я сильно опасаюсь, что они этим воспользуются в свою пользу, т. е. для разъединения офицерства.

Не подлежит сомнению, что формированием при немецкой поддержке и на немецкие деньги Астраханского монархического отряда немцы преследуют ту же цель. По дошедшим до меня сведениям, кандидатами на формирование и командование этой армией или отрядом немцы называли Ген[ералов] Залесского, Павлова и меня. Генерал Залесский известен всем как слишком ярый поклонник немцев и поэтому был нежелателен им, я, хотя известен как определенный монархист, но из людей непокладистых, который на немецких помочах не пойдет, да к тому же и открытый противник немецкой ориентации, пришлось немцам остановиться на Павлове, как на определенном монархисте, но человеке, не привыкшем к работе[70]70
  Что´ Келлер имеет в виду, не совсем понятно. – А. К.


[Закрыть] и таком, которого легко обойти. Его к вам и прислали (Деникин вспоминал: «Павлов побывал у меня в Тихорецкой, осведомился об отрицательном отношении моем к новому формированию, но должность принял». – А. К.).

Боюсь я также, что для того, чтобы отвлечь от Вас офицеров, из которых лучший элемент монархисты, немцы не остановятся и перед тем, чтобы и здесь в Малороссии или Крыму формировать армию с чисто монархическим, определенным лозунгом. Если немцы объявят, что цель формирования [–] возведение законного Государя на престол и объединение России под Его державою, и дадут твердые гарантии, то для такой цели, как бы противно ни было идти с ними рука об руку, пойдет почти все лучшее офицерство кадрового состава.

В Ваших руках, Михаил Васильевич, средство предупредить еще немцев (чистым намерениям которых я не верю), но для этого Вы должны честно и открыто не мешкая объявить, кто Вы, куда и к какой цели Вы стремитесь и ведете добровольческую армию.

Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенен, и каждый даже ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так [как] каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшееся можно только к одному определенному месту или лицу, Вы же об этом лице, которое может быть только прирожденный законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, а если Его действительно уже нет на свете, то за законного же Его наследника, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшийся по твердой власти. Добровольному отречению Государя в пользу Михаила и законности этого акта никто из здравомыслящих людей никогда не поверит.

Верю, что Вам, Михаил Васильевич, тяжело признаться в своем заблуждении, но для пользы и спасения родины и для того, чтобы не дать немцам разрознить последнее, что у нас еще осталось, Вы обязаны на это пойти, покаяться откровенно и открыто в своей ошибке (которую я лично все же приписываю любви Вашей к России и отчаянию в возможности победоносно окончить войну) и объявить всенародно, что Вы идете за законного Царя и восстановление под Его скипетром России. Время не терпит.

Я верю, что если Вы это объявите, то не может быть сомнения в твердости и непоколебимости такого Вашего решения, и верю в то, что Алексеев мог заблуждаться, но на обман не пойдет.

Готовый к услугам Вашим

Гр[аф] Келлер»

Важно отметить, что Федор Артурович, по-видимому, попытался расширить круг лиц, знакомых с этим письмом, придавая ему таким образом характер открытого. О получении «собственноручно» снятой графом копии письма вспоминает, цитируя его, Георгий Николаевич Герцог Лейхтенбергский, один из видных представителей той части русской общественности, которая находила возможным опираться на немецкую помощь. Еще одна копия сохранилась в бумагах Деникина, которому она была направлена Келлером при следующем сопроводительном письме:

«Глубокоуважаемый Антоний Иванович,

чтобы не повторять два раза написанного, я препровождаю Вам копию моего письма к Алексееву. В Вас я верил, считал Вас всегда честным монархистом, и для меня непонятно, какие причины заставляли и заставляют Вас до сих пор умалчивать об этом. Если Алексеев на мою просьбу не пойдет, верю, что Вы для блага общего нам дела убедите его и заставите это сделать. Только слепой человек или глупый может не видеть и не понимать, к чему привела революция и бесцарствие и чего от этого еще можно ожидать, а Алексеев никогда дураком не был.

Тяжело подумать, что немцам может удаться разъединить лучшее, что еще осталось в России, но как бы ни тошно было опираться на них, многие могут на это пойти как на единственное средство спасти монархию, без которой немыслимо и восстановление нашего отечества.

Крепко жмет Вашу руку искренно уважающий Вас

Келлер»

В письмах этих соседствуют проницательные наблюдения и выводы с заключениями довольно наивными. Характерна уже изначальная ошибка графа, видевшего в Деникине союзника против Алексеева: на самом деле, хотя оба они были монархистами, в вопросе о целесообразности выдвижения такого лозунга именно Деникин в какой-то мере сдерживал Верховного Руководителя Добровольческой Армии.

«Руководящие деятели армии (а к таковым в данный период следовало отнести, кроме самого Алексеева, Деникина и начальника его Штаба генерала И. П. Романовского. – А. К.) сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонились от этого основного принципа», – писал Алексеев в частном письме, и слова эти звучат в унисон с мыслями Келлера; однако наряду с ними не меньшее значение для Верховного Руководителя имели и тактические соображения: «…Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определенные политические лозунги ближайшего государственного устройства, признавая, что вопрос этот недостаточно еще назрел в умах всего русского народа, и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач». Таким образом, вопрос сводится к оценке «народных чаяний», в которых ожидание порядка, часто интерпретируемое как ожидание Царя, далеко не укладывалось в прямолинейные политические схемы.

Вопрос о сравнительных качествах офицеров, устремившихся в Добровольческую Армию или воздерживавшихся от этого, решился на практике в ближайшие же месяцы, но уже и в тот момент можно было видеть, что материальное положение Добровольцев оказывалось несопоставимым с чинами щедро снабжавшейся Астраханской Армии, а бои Добровольцы вели непрерывные и весьма жестокие, в то время как в Киеве все формировались и формировались, начиная не с офицерских взводов, а с раздутых штабов и управлений. Это же относилось и еще к одной организации – «Южной Армии», руководители которой (в том числе уже известный нам Герцог Георгий Лейхтенбергский и его ближайший помощник, присяжный поверенный М. Е. Акацатов) рассматривали кандидатуру Федора Артуровича на пост Командующего. Герцог вспоминал:

«Был граф Келлер; но он не желал идти с немцами, не веря им; Акацатов находил неудобным брать его из-за его немецкой фамилии (как будто титул «Лейхтенбергский» звучит лучше! – А. К.), я же, лично не зная его тогда, но зная от других его характер, отдавал себе отчет в том, что он был бы не у места: командующий Южной Армией должен был быть человеком гибким, умеющим примениться к обстановке, ладить и с гетманским правительством, и с немцами, и не выбрасывать слишком открыто монархический флаг, дабы не поставить и тех, и других в необходимость прекратить поддержку армии… Прямой, цельный характер графа Келлера, конечно, не справился бы с этой задачей».

«Самый благородный из крайних правых граф Келлер, рыцарь монархии и династии, – человек прямой и чуждый интриги, но весьма элементарного политического кругозора, – искренне верил в легенду о “мятежном генерал-адъютанте”», – утверждает Деникин, комментируя обращенный графом к генералу Алексееву призыв «покаяться». Заметим все же, что «вера» не заставила Келлера, подобно многим, предполагать в Алексееве сознательного изменника, «заманившего Государя в ловушку», и присоединиться к развернутой монархическими кружками травле Добровольческой Армии. Напротив, у Федора Артуровича крепло намерение лично отправиться в Екатеринодар, где размещалась ставка Алексеева и Деникина.

* * *

Ехал туда Келлер, должно быть, все же предубежденным. Упомянутый в его письме «начальник политического отдела», Генерального Штаба полковник Я. М. Лисовой, стремясь всемерно поддерживать авторитет генерала Алексеева, по-видимому, пытался делать это за счет принижения второго из вождей Добровольческой Армии – Деникина. У генерала Б. А. Штейфона со слов Лисового так и осталось впечатление, что Алексееву был «навязан» лозунг Учредительного Собрания – сначала Корниловым, а затем «преемственно воспринят и генералом Деникиным». Если Лисовой то же говорил и Келлеру, – граф, именно Деникину веривший как «честному монархисту», а к Алексееву относившийся скептически, должен был окончательно придти в недоумение.

Прояснилось ли что-либо в результате «двухдневной беседы», которую Алексеев в письме к Великому Князю Николаю Николаевичу относил к «концу августа»? «Вот хотя бы Деникин, мой прежний подчиненный, – записывал через полгода рассказ Келлера, услышанный в ноябре 1918-го, философ и политический деятель князь Е. Н. Трубецкой. – Я ему поставил вопрос: скажите мне, наконец, Ваше Превосходительство, кто вы и что вы такое. Он сконфузился и отвечал: “я монархист” и поспешно добавил: “я конституционный монархист”. “Ваше Превосходительство, сказал я ему, я думаю, что я не глупее вас, но полагаю, что это не нашего с вами ума дело. Мы, военные, должны стоять вне политики; для нас должно быть только одно: воля Государя Императора и единая Россия. А о конституции рассуждать нам не приходится. Захочет Государь Император, будет вам и конституция или хотя бы даже федерация, не захочет Его Величество, не будет ни того, ни другого. А мы с вами должны исполнять его волю, а не политиканствовать”».

«Сконфуженность» Деникина нам все-таки кажется возможным отнести на счет личного восприятия графа: Командующий Добровольческой Армией имел заслуженную репутацию человека прямого и резкого, имевшего собственные взгляды и не боявшегося их отстаивать ни перед каким начальством и авторитетом. Почти нет сомнений, что Деникин – неплохой полемист, умевший говорить красноречиво, сильно и убедительно, – не преминул вернуть Келлеру его слова об аполитичности Армии (правда, вряд ли убедил графа полностью: ведь и на замечание князя Трубецкого насчет убеждений Федора Артуровича – «это тоже политика, хотя политика правая и монархическая» – старый генерал ответил искренним недоумением: «Он просто разводил руками и не понимал, повторяя: “Государь Император и Россия, да какая же это политика”»). Вполне мог ответить графу его же собственными аргументами и Алексеев, обеспокоенный немецкой игрою с Южной и Астраханской Армиями и с горечью восклицавший: «Какое торжество немецкой политики, когда она незаметно направит друг на друга лучшие и наиболее честные элементы Русского народа, когда мы собственными руками будем истреблять друг друга, тогда как немцы в тиши будут помогать большевикам». И ко всем этим предостережениям Федор Артурович не мог не прислушаться.

Вряд ли он был убежден полностью: генерал Штейфон вспоминал, что монархизм графа имел более глубокие основания, чем выгоды или невыгоды политического момента. «…Граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с Иваном Карамазовым, – пишет Штейфон, – а русских солдат и крестьян эпохи революции с Смердяковым – вывихнутой душой. Однако, так как русская народная душа хранит и святость Зосимы, и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых порывов заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющие[71]71
  В первоисточнике – «имеющим». – А. К.


[Закрыть] историческое обоснование». Встретил ли он здесь понимание? Сложно сказать, но и аргументы собеседников не должны были пройти даром.

«Двухдневная беседа со мной и ген[ералом] Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений», – писал вскоре Алексеев. Граф, как мы знаем, продолжал ворчать, но гораздо более важным представляется принятое им решение более не отговаривать своих бывших подчиненных, стремившихся к Деникину. «…Отказавшись вступить в Добровольческую армию, он нас – офицеров своей дивизии – благословил идти в Добрармию с тем, чтобы, когда он нам кликнет “клич”, – мы бы незамедлительно собрались к нему», – вспоминал полковник Слезкин, в составе группы офицеров посетивший Келлера после его возвращения из Екатеринодара.

…В одной из речей Деникин предлагал Добровольцам «веру в своих руководителей». Разумеется, верить в Деникина мог взводный командир, но не генерал граф Келлер, чей авторитет был никак не меньшим; но поверить Деникину и в дальнейшем доверять Деникину старый воин мог – и он поверил и доверял.

* * *

«…Теперь Сам Бог осенил меня, и я считаю своим долгом для родины объединить армии Добровольческую, Астраханскую и Южную», – с такими словами, как вспоминал бывший подчиненный Келлера, обратился к нему граф в Киеве осенью 1918 года. Похоже, что эта формулировка все-таки должна быть отнесена на счет ошибки памяти мемуариста, поскольку о переходе Добровольцев под начало Федора Артуровича нельзя было говорить, не утратив окончательно чувства реальности; о планах же старого генерала, вернее, о путях, на которых, по его мнению, следовало искать выхода из крайне запутанного положения, лучше всего говорит его собственное письмо Донскому Атаману Краснову от 9 октября:

«Скоропадский, по-видимому, предполагает ввести всех в заблуждение, намеревается сформировать под видом Русской Армии – украинскую, отнюдь не монархическую, армию, с единственной[72]72
  В документе – «единой». – А. К.


[Закрыть] целью охраны северных границ Украины от большевиков, предвкушая прелести своего коронования на престол украинского королевства, которое он рисует себе в том же положении относительно России или Австрии (это не доказано), в каком была Саксония относительно Германии…

Положение нашего отечества в настоящую минуту, когда союзники каждый день могут высадиться у нас на юге[73]73
  Переговоры о перемирии держав Антанты с Турцией, в результате которых Босфор и Дарданеллы оказались открытыми для союзных судов, действительно были не за горами, хотя до появления союзников на Юге России и после этого оставалось более месяца. – А. К.


[Закрыть], настолько серьезно, что, мне казалось бы, времени терять нельзя, так как высадившиеся англо-французы могут ложно учесть положение в России; видя, что есть фронт Учредительного Собрания[74]74
  Имеется в виду действовавший на Волге Комитет членов Учредительного Собрания. – А. К.


[Закрыть], существует Добровольческая Армия с программою далеко не монархическою и т. п., но не видя реальной силы, открыто стремящейся к объединению России и [к] Монархии, они могут вообразить, что в нашем отечестве все только [и] мечтают о республике.

Казалось бы, настала минута, когда необходимо спешить из всех сил, дабы сорганизовать из Астраханской и Южной Армий одну сильную монархическую армию, которая, поддержанная Доном и всем казачеством, а также торгово-промышленниками и народом в Малороссии, представилась бы союзникам реальной силой, не признающей другой идеи, кроме единой неделимой России с законным Государем на Престоле…»

Однако Келлер снова ошибся, не встретив ожидаемой поддержки со стороны Краснова, который считал монархический лозунг несвоевременным и скорее разделял точку зрения Скоропадского на необходимость своего рода «конфедерации» Дона, Украины, Добровольческой Армии (подконтрольной ей территории), Грузии и, может быть, еще каких-либо скороспелых государственных образований. Должно быть, Федор Артурович испытал очередное разочарование… но именно в эти дни перед ним открылись новые перспективы, связанные совсем с иным театром предполагавшихся военных действий.

Новый фронт возникал под Псковом, где немцы собирались, передвигая демаркационную линию с РСФСР к западу, передать большевикам часть ранее оккупированной территории. В этой ситуации некоторые из германских офицеров согласились поддержать инициативу русских военных и общественных кругов о сформировании «Псковского добровольческого корпуса», а в дальнейшем – и целой «Северной Армии». Оккупанты могли сочувствовать или не сочувствовать целям, которые намечали для себя русские, но и отказать последним в праве хотя бы отстаивать свои очаги с оружием в руках тоже не решились. Теперь возникал вопрос о Главнокомандующем, который должен был бы обладать именем, привлекающим добровольцев и придающим вес всему предприятию. И уже вскоре командированный в Киев военный представитель Северной Армии телеграфировал во Псков: «…Бессмысленно ждать командующим Драгомирова, который находится (в) Добровольческой… Точное имя командующего необходимо для вербовки людей… На этой почве много отказов… Келлер в Киеве. Уполномочиваете ли вступить (с ним) в переговоры?»

Переговоры шли по двум линиям: одновременно с представлявшим командование корпуса ротмистром А. К. Гершельманом на Юг России выехала и целая делегация от «псковских общественных организаций», в которую входили, в частности, члены Государственной Думы Г. М. Дерюгин, Н. Н. Лавриновский и А. П. Горскин и сенатор Н. И. Туган-Барановский. Похоже, они обратились к Келлеру еще в период пребывания графа в Харькове, что при сопоставлении с процитированной выше телеграммой заставляет сделать вывод не просто о параллельности действий военных и «общественных» уполномоченных, а об их конкуренции.

Федор Артурович согласился возглавить движение на Северо-Западе, однако обязательным условием для него стала координация действий с Деникиным, которого он 2 ноября запросил по телеграфу: «Признаете ли Вы меня командующим Северной Псковской монархической армией, или мне следует сдать эту должность? Если признаете, то с какими полномочиями? Необходимо разрешение принять меры к охране разграбляемых в Малороссии военных складов, воспользоваться украинскими кадрами и продолжать формирование, для него необходим немедленный отпуск денег, которые можно добыть в украинском правительстве». Из текста телеграммы с очевидностью следует, что речь идет не о совещании или консультации: граф (сколько бы он ни брюзжал по адресу «конституционалиста» Деникина) в сущности считает Главнокомандующего Добровольческой Армией единственно правомочным распоряжаться русским государственным имуществом, в том числе и на территории, непосредственно ему не подконтрольной. Запрос Келлера мог быть связан с появлением 31 октября первых сообщений (оказавшихся ложными) «о подчинении всех войск на территории России ген[ералу] Деникину и мобилизации всех офицеров», на которые граф откликнулся письмом, также преданным гласности и, очевидно, имевшим характер открытого:

«Прочитав в газетах Ваш приказ о подчинении Вам всех Русских армий, полагаю, что он основан на том, что Вас уже признали Дон, Кубань, Южная и Астраханская армии (до полного «признания» оставалось на самом деле еще полтора месяца. – А. К.), а также признали Вас и союзники.

Приветствую от души это состоявшееся, наконец, объединение всех Русских сил, объединение, о котором я мечтал и говорил Вам еще в Июне месяце, будучи в Екатеринодаре (очевидная ошибка, причины которой неясны. – А. К.). Что касается меня, то я буду рад подчиниться Вам с той армией или корпусом, который при Божьей помощи мне, быть может, удастся сформировать».

Впрочем, еще до обращения графа к Деникину началось распространение воззваний Федора Артуровича, говоривших о его намерении принять командование на Северо-Западе. Наиболее полный известный нам вариант, появившийся в печати, гласил:

«Из далекого Пскова приехали к нам русские люди, долгие месяцы прострадавшие под властью разбойников и грабителей и испытавшие оскорбительное для каждого патриота порабощение иностранцами.

Тяжелое горе образумило и сплотило их, они поняли, что не скрытыми путями, не умалчиванием, не поддержкою членов Учредительного Собрания, не обманом привлекаемых на службу офицеров, а только честно и открыто можно идти к святой цели спасения родины, и что без Царя и единой, под его державою, великой России нет спасения.

Неужели же мы откажемся поддержать своих родных русских братьев, неужели же мы не станем в их ряды за природного нашего Государя, за русский народ и за неделимую, великую Россию, – не станем грудью за то, что всего дороже каждому русскому человеку и воину.

Вы знаете меня, дорогие мои боевые товарищи. Во время трех лет войны, сражаясь вместе с вами на полях Галиции, в Буковине, на Карпатских горах, в Венгрии и Румынии, я принимал часто рискованные решения, но на авантюры я вас не вел никогда.

Теперь настала пора, когда я вновь зову вас за собою и сам уезжаю с первым отходящим поездом в Киев, а оттуда в Псков.

Почти целых томительных два года ждал я той минуты, когда русские люди опомнятся от своих заблуждений и когда наконец прозвучит настоящий, всем понятный и единственно верный призыв: “за Веру, Царя и Отечество”.

Обращаюсь ко всем вам, русским людям, умеющим командовать и владеть оружием, и ко всем моим незабвенным дорогим боевым товарищам от генерала до рядового – к вам, создавшим славу своих полков 10-й кавалерийской дивизии и 3-го Конного корпуса, с горячим призывом:

Настало время, когда честному человеку грешно сидеть дома, сложа руки, или заботиться о собственном пропитании и благополучии.

Настало время, когда нас громко призывает исстрадавшаяся Родина-мать.

За Веру, Царя и Отечество мы присягали сложить свои головы, – настало время исполнить свой долг.

Поспешим же на помощь братьям псковичам.

Пополним же скорее ряды доблестных псковских дружин…

Время терять некогда – каждая минута дорога!

Вспомните и прочтите молитву перед боем, – ту молитву, которую мы читали перед славными нашими победами, осените себя крестным знамением и с Божьей помощью вперед за Веру, за Царя и за целую неделимую нашу родину Россию».

Неизвестно, было ли это воззвание единственным: в газете «Киевская Мысль» появилась заметка о распространении в Киеве «воззвания ген[ерала] Келлера под названием “Призыв старого солдата”». «Воззвание сообщает, – говорится в заметке, – что в Пскове образовалась русская монархическая армия… “Хлеб у псковичей, – пишет Келлер, – есть; оружие и снаряды они добыли в изобилии, русские деньги собраны”, нужны только опытные боевые офицеры и солдаты». Не преминула газета и дать ехидный комментарий: «Интересно бы только знать, откуда в Пскове, в пределах германской оккупации, получили монархисты “в изобилии” все им нужное – и оружие, и хлеб, и деньги». Ирония как будто уместна, хотя намеки на связь «монархистов» с немцами и прозвучали со страниц издания, процветающего «в пределах» той же оккупации. Но свой ответ Келлер дал, конечно, не «мыслителям» из «Киевской Мысли», а… генералу Деникину.

«Придавая огромное политическое и стратегическое значение прибалтийскому району и направлениям Ревель – Петроград и Либава – Петроград, – рассказывает Деникин о планах графа, – он считал необходимыми предпосылками успеха формирования армии и ее операций: 1) занятие союзным флотом Ревеля и Либавы; 2) отпуск широких кредитов и 3) передачу немцами армии богатых русских складов Пскова, Двинска, Вильны и других городов оккупационной зоны». Поражение Германии в Мировой войне, которое предвидел Келлер, и вправду не заставило себя долго ждать, а в свете этого приписанная Федору Артуровичу оценка псковских ресурсов перестает казаться близорукой или неискренней.

Планы Командующего Северной Армией Деникин мог узнать от генерала А. Н. Розеншильд-Паулина, героя первых сражений Великой войны, привлеченного к работе его родственником Келлером (мать Федора Артуровича была урожденная Розеншильд-Паулин). Именно Розеншильд был направлен графом в Екатеринодар, где ему для обратного проезда было выдано удостоверение, черновик которого сохранился:

«Дано сие Генерал-Лейтенанту Розеншильд Фон Паулин в том, что он действит[ельно] командиров[ан] в Добровольческую Армию с докладом по поручению Графа Келлера.

Прошу оказывать Генерал-Лейтенанту Розеншильд Фон Паулин необходимое содействие во время следования в Киев для выполнения данного ему поручения к Главнокомандующему Добровольческой Армии».

Интересно отметить, что первоначально в документе стояло: «…следования в Киев как лицу, едущему с особым поручением от Главнокомандующего Добровольческой Армии», и этот вариант выглядит более правдоподобным, исправление же могло появиться вследствие осторожности генерала Лукомского: вполне допустимо предположение, что именно он хотел избежать утечки информации об «особых поручениях» Деникина к столь «одиозному» монархисту, как граф Келлер. Поручение же, на наш взгляд, должно было касаться координации действий во внешней политике – единства в представительстве на переговорах с союзниками. Основанием для таких предположений может стать следующая командировка Розеншильда, который был направлен Федором Артуровичем в Яссы (Румыния), где собиралось совещание представителей Антанты – с одной стороны и русских общественно-политических объединений – с другой.

А тем временем та же международная конъюнктура – поражение Центральных Держав – оказывала влияние и на политику Гетмана Скоропадского, который судорожно пытался найти новых союзников. И 1 ноября «Украинская Держава», должно быть, не без удивления, услышала Гетманский манифест («грамоту»):

«…После пережитых Россией великих потрясений условия ее будущего бытия должны несомненно измениться. На иных началах, на началах федеративных должно быть воссоздано прежнее величие и сила Всероссийской державы, и в этой федерации Украине надлежит занять одно из первых мест.

…На этих началах, которые – я верю – разделяют и союзники России – державы Согласия[75]75
  Антанты («Entente Cordiale» – по-французски «Сердечное Согласие»). – А. К.


[Закрыть]… должна быть построена будущая политика нашей Украины. Ей первой надлежит выступить в деле создания всероссийской федерации, конечной целью которой явится как восстановление Великой России, так и обеспечение экономического и культурного преуспевания всего украинского народа на прочных основах национально-государственной самобытности».

Грамота обнадежила тех, кто не признавал искусственно взращиваемого сепаратизма; но у противоположного лагеря она вызвала бурю возмущения и до сих пор обычно трактуется как детонатор, повлекший взрыв националистических эмоций и «антигетманское восстание». Так полагал и сам Скоропадский, писавший в 1919 году: «Я и до сих пор считаю, что единственной причиной такого подъема среди повстанцев в первое время была… моя грамота о федерации», – и утверждавший, что, не будь ее, «социальные вопросы» сами по себе не вызвали бы активного противодействия Гетманскому режиму. Факты, однако, свидетельствуют об обратном.

Оппозиция режиму в лице «Украинского Национального Союза», загодя почувствовав колебания власти, уже была настроена на решительный натиск. Еще до выхода грамоты был создан Оперативный Штаб готовившегося восстания, в котором активно обсуждалась стратегия предполагавшихся боевых действий. 31 октября на тайном заседании была сформирована «Высокая Директория Украинской Народной Республики» во главе с беллетристом В. К. Винниченко и с бывшим чиновником Земско-Городского Союза С. В. Петлюрой в качестве «Головного Отамана» (Главнокомандующего) «республиканских войск». 1 или 2 ноября перебазировавшись в Белую Церковь, в расположение сочувствовавшего ей Сечевого стрелкового отряда, Директория оставила в столице «Военно-революционный комитет» (что за большевицкая терминология!), и практически одновременно, в ночь на 2-е, в Киеве появились прокламации нового «правительства» с призывами к восстанию против «изменника» Скоропадского. Все это было бы невозможно без заблаговременной подготовки, и очевидно, что круги, незамедлительно получившие название «петлюровских», внимательно следили не только за совершавшимися событиями, но и за политическими тенденциями, и в нужный момент оказались во всеоружии.

Но какова была программа этого нового движения? Неправомерным было бы отделение в ней сепаратизма от революционности. Характерным примером является настроение Сечевиков: «Новосформированные в Белой Церкви Сечевые стрелки сознавали, что они должны стать не только защитниками Самостийной Украины, но и революционной силою, которая имеет целью сокрушить реакцию». Помимо штыков Сечевого отряда, руководители восстания делали ставку на повсеместное выступление крестьянства. Оно и началось, но направленность этого движения должна была вызвать горькое разочарование у националистических теоретиков. По признанию Винниченки, «часто среди крестьянства, до того не слыхавшего имени Петлюры, раздавались такие речи: “Ага, теперь Петлюра идет на гетмана. Она ему покажет! Слава Богу, больше не будет этой Украины”»… И только недовольство «помещичьей» политикой Скоропадского и австро-германской оккупацией побуждало крестьян следовать за Директорией.

А что же Гетман? – Не собираясь сдаваться без боя, но чувствуя, как почва колеблется у него под ногами, в эти дни он обращает растерянные взгляды… на графа Келлера.

* * *

Выехать на Северо-Запад Федор Артурович так и не успел, и это, должно быть, уберегло его от горьких разочарований как в подлинном состоянии дел и перспективах псковских формирований, так и в тех лицах, которых он уже готов был считать своими сотрудниками. В действительности во Пскове были лишь немногочисленные отряды, для солидности именовавшиеся полками, плохо одетые и вооруженные. Мистифицировав Келлера, члены посещавшей Киев и Харьков делегации по возвращении во Псков начали мистифицировать командование корпуса, теперь уже от имени Келлера, заявив о существовании «Совета Обороны» (якобы из них же и состоявшего), о том, «что этот совет признан генералом графом Келлер[ом] как высший орган управления», и о заключении «договора “Совета Обороны” с генералом графом Келлер[ом]».

«Договор» содержал условия, на которые в здравом уме и твердой памяти не мог бы согласиться ни один серьезный военачальник, не говоря уж о властном, самостоятельном и решительном Келлере: «1) командующий армией назначается и сменяется распоряжением “Совета”; 2) назначения на высшие командные должности также делаются с ведома и согласия “Совета”; 3) все денежные средства находятся в распоряжении “Совета” и отпускаются им по мере надобности командующему; 4) организация административного и гражданского управления областью всецело находится в руках “Совета”, и т. д.». Неудивительно, что исполнявший обязанности начальника Штаба Псковского корпуса ротмистр П. фон Розенберг, ознакомившись с текстом, «вполне открыто заявил, что первым его ходатайством у генерала графа Келлер[а] будет просьба разорвать этот договор, который генерал мог подписать только будучи в заблуждении о действительных полномочиях вошедших в “Совет” лиц», хотя первым должно было бы, наверное, стать ходатайство о расследовании, откуда сей документ вообще взялся. Впрочем, ни разоблачениям странной игры «общественных деятелей», ни возглавлению Федором Артуровичем северо-западных формирований не суждено было состояться.