Текст книги "Пирамида"

56

Дмитрию снилось землетрясение. Он видел себя, сидящего в кресле, среди высокой каменной пустыни, мощные подземные толчки сотрясали его, камни угрожающе дыбились, медленно двигались, с грохотом сталкиваясь друг с другом, кресло скрипело, ноги мелко подрагивали. «Асса!» – вдруг взревело откуда-то сверху, и «вождь» проснулся и понял причину землетрясения. Причиной могла быть только победа.

Победа заставляла неистовствовать Ольфа и Лешку, они заняли середину «штаба» и отплясывали какой-то немыслимый танец. Твист, чечетку, шейк? Всего тут хватало – Даже, пожалуй, пляски святого Витта. Ольф плясал стремительно, его руки и ноги образовывали живой, неуловимо мелькавший клубок, взрывавшийся хлопаньями и дробным перестуком каблуков. Лешка, как видно, вообще не умел танцевать. Его огромные туристические ботинки с блестящими подковами неутомимо грохали в пол, словно пытались проломить его, и в такт этим слоновьим па плясали стаканы на столе и пустые бутылки. Мелентьев курил и улыбался, Таня беззвучно давилась хохотом, Воронов пил воду прямо из графина и косил веселым блестящим глазом на танцующих.

– Асса! – снова взревел Ольф, заметив, что Дмитрий проснулся, и кинулся к нему. – Лешка, подымай!

И не успел Дмитрий сообразить, что они собираются делать, как Ольф и Лешка схватили его кресло и вздернули вверх. Дмитрий спрыгнул и молча покрутил пальцем у виска.

– Димка! – орал Ольф. – Эввива! Банзай! Ты гений! Мецтакахубербиллер! Пик-то вот он, аззакатандер! Точно такой же, как на графике! М-ма! – Ольф смачно облобызал лист с решением и сунул Дмитрию.

Тот посмотрел на решение и спокойно сказал:

– Вот и отлично, можно ехать дальше.

– Кретин! – завопил Ольф, трагически воздев руки к потолку. – Растакудыттер! Тебя в паноптикум, в долговую яму, в невесомость, в разбазараздер! Можно! Нужно! Должно! Других слов ты не знаешь?! Гр-р-ры-ы! – зарычал Ольф, не в силах выразить свое возмущение. – Уз-зы его! Смотрите на его рожу! Это же покойник! Покойник! Отстойник! Аб-бр-ре-виатур-р-ра! – даже зубами заскрежетал Ольф.

– Дайте ему воды, – улыбнулся Дмитрий.

– Воды?! – рассвирепел Ольф. – Водки! Спирту! Нефти неочищенной! Мазут! Где мазут, дайте сюда мазут! Я буду лакать его, ать, мать, бать!

Лешка тем временем тихонько направился к двери, но Дмитрий остановил его:

– Ты куда?

– Так… это самое, Дмитрий Александрович… ребятам надо сказать.

– Подожди.

– Они же все равно не спят.

– Да что ты слушаешь этого параноика! – вышел из себя Ольф. – Гони что есть духу! Пусть рвут сюда сломя голову! Головы новые привинтим! Дуй, валяй, бей!

Но Лешка уже и так выскочил в коридор, а Ольф плюхнулся в кресло и шумно вздохнул:

– Фу, мать моя владычица… А в самом деле, дайте-ка водицы испить.

Но графин был пуст. Ольф изумленно повертел его в руках и захохотал:

– Он же только что полный был! Ворон, ты что, все выхлебал?

– Да вроде бы, – неуверенно поморгал длинными девичьими ресницами Воронов.

– Вот это финт, я понимаю… Вот это жажда…

Ольф вдруг заметил Жанну, сидевшую в уголке, и осекся. Медленно поднялся с кресла и пошел к ней:

– Жан, да ты что, никак плачешь? А ну-ка…

Он легко поднял Жанну вместе со стулом и вынес на середину комнаты.

– Вот она, возьмите ее за рупь двадцать. Все радуются, а она плачет!

– Я тоже… от радости, – сквозь слезы улыбнулась Жанна.

– Ну, это другой коленкор… А вот и наше племя несется. Вождь, приготовиться!

«Племя» действительно неслось сломя голову. Оно, сотрясая двери, с грохотом влетело в «штаб» и окружило Ольфа, размахивающего листом с решением, как знаменем.

– Братья славяне! – орал Ольф. – Мы спасены! Аллилуйя! Осанна!

И хотя трудно им было что-то разглядеть на этом листе, да и не просто разобраться в густой вязи цифр, но они уже знали от Савина, что ошибка найдена, а вид Ольфа подтверждал это лучше всяких слов. И они толкались вокруг него, смеялись; но шум этот как-то уж очень быстро стал прекращаться – и совсем затих. И чей-то неуверенный голос спросил:

– Дмитрий Александрович, это правда?

– Что? – Дмитрий поднял голову – он небрежно перебирал листки на столе, искал что-то.

– Что нашли ошибку?

– Да.

Они почему-то продолжали молча смотреть на него, и Дмитрий шутливо спросил:

– А что вы так смотрите? Может, у меня нос в чернилах?

Рассмеялись, но не слишком энергично, и стали рассаживаться.

– Давайте думать, как убирать неустойчивость, – сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. – Как думаешь, это сложно?

– Не очень. За час справимся, – уверенно сказал Мелентьев. – У меня уже есть мыслишка.

«Мыслишка» Мелентьева попала в точку – проверка на машине показала, что неустойчивость исчезает.

– Ну что ж, – сказал Дмитрий, – пересчитаем, благословясь.

Ольф, ухватившись за его последнее слово, тут же принялся благословлять Таню, Он осенил ее широким крестом и с чувством сказал:

– Отыди, женщина, в свое предназначение и принеси нам весть добрую, великую, благостную. Мир с великим и невозможным нетерпением ждет тебя…

И мир дождался. В машинный зал их не пустили – там были только Ольф и Таня, – и они ждали в коридоре перед дверью. И когда дверь наконец открылась и показалась Таня, а за ней и Ольф, держа поднятый вверх большой палец, кто-то шепотом сказал:

– Ура.

И тихо повторили за ним:

– Ура.

И кто-то в одиночестве закончил:

– Ура.

И второй пик после пересчета исчез – как и не бывало его. Когда они стояли вокруг кульмана и смотрели, как Дмитрий наносит его на график, Костя Мальцев с изумлением сказал:

– Братцы, а ведь излом тоже получился… Смотрите!

Об этом главном, ради чего проводился эксперимент, они совсем забыли – неустойчивость заслонила все. И сейчас, не веря себе, смотрели они на два крестика, круто изогнувших плавную до сих пор кривую.

– А кто наносил их на график? – спросил Полынин.

– Я, – сказал Дмитрий.

– А почему же сразу не сказали? – даже рассердился Мальцев.

– Опасался за целость перекрытий, – неловко попытался отшутиться Дмитрий, но шутку не поддержали, и он подосадовал на себя: «Надо было сказать… Что они так смотрят? Обиделись?»

Были в их взглядах и обида, и недоумение, и – как ни странно – что-то вроде жалости и сочувствия к нему. Эта жалость явственно промелькнула в глазах Игоря Воронова – он сразу отвел глаза, когда Дмитрий посмотрел на него, – а Дина Андреева прикусила губу и с таким страдальческим непониманием глядела на него, что Дмитрий окончательно смешался: «Почему они так?»

Майя Синицына боязливо спросила:

– Дмитрий Александрович, а теперь… все в порядке?

– Конечно, – чуть-чуть удивился Дмитрий. – Вы же сами видите.

– И никаких… неприятностей не будет?

– Думаю, что нет. Самые сложные этапы уже закончились. Так что можете спокойно дожидаться конца… и веселиться.

Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху?

Потом Жанна говорила ему:

– Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно… Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади.

– Что, такой несчастный вид был у меня?

– Не несчастный, конечно, а… неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, – сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений.

Дмитрий промолчал.

57

А был ли он рад успеху?

Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали… Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом – и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже – он вспомнил Жанну – плакали… Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то…

Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. «Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу», – усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину:

– Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я.

Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, – не поверить этому нельзя было, – а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его.

Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было.

– Поздравляю, – сказал Дубровин.

– Спасибо.

– А что это голос у тебя… осенний?

– Да так…

– Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади?

– Как будто.

– Не слышу должного энтузиазма… Устал, что ли?

– Да.

– Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления.

– Хорошо.

Дмитрий положил трубку и сказал:

– Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. – И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: – Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь?

– Идите спать, Дмитрий Александрович, – сказал Воронов.

– Пойду, – тут же согласился Дмитрий.

И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе – цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. «Ну, это уже зря», – подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул.

Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном.

– Нехорошо спишь, – сказал Дубровин. – Дергаешься весь, стонешь… Снилось что-нибудь?

– Не помню, – пробормотал Дмитрий и осторожно провел руками по лицу – почему-то болели глаза и лоб.

– Иди умойся, – сказал Дубровин.

– Сейчас… Вы были там?

– Да. Все в порядке. Осталось пять итераций.

– Так мало?

– Да ведь уже первый час. – Дубровин внимательно посмотрел на него. – Когда ты лег?

– Часов в семь, что ли, – неуверенно сказал Дмитрий.

– Двадцать минут восьмого ты звонил мне.

– Разве? Значит, позже.

– Ладно, иди умывайся.

Дмитрий нетвердыми шагами – после тяжелого сна его покачивало – пошел в туалет, сунул голову под кран и долго держал так. От холодной воды боль внутри лба улеглась, но поворачивать глаза было все еще трудно. Он посмотрел на себя в зеркало – белки налились кровью, взгляд был мутный. «Заболеваю, что ли? – огорченно подумал он и вздохнул. – Как некстати…»

Когда он вернулся, Дубровин окинул его пристальным взглядом и сказал:

– Надо бы тебе врачу показаться.

– Здоров я, – буркнул Дмитрий, открывая бутылку с лимонадом. – Вы будете?

– Нет.

Дмитрий выпил и жадно затянулся сигаретой. Дубровин продолжал бесцеремонно разглядывать его и неодобрительно качнул головой.

– Все-таки сходи, пусть посмотрят тебя.

– А, – отмахнулся Дмитрий, но Дубровин рассердился:

– Не акай, ноги не отвалятся. Твое геройство никому не нужно. И не заставляй меня еще раз напоминать тебе об этом.

Помолчали. Дубровин, постукивая пальцами по столу, нерешительно сказал:

– Надо бы побыстрее обработать и подготовить публикацию, но с этим, в случае чего, и без тебя справятся. Так что, если скажут, чтобы ехал куда-нибудь, – поезжай.

– Да куда мне ехать? – с досадой сказал Дмитрий. – Закончим все, дождусь Асиного отпуска – тогда и поедем.

– А врачу все-таки покажись. Сейчас.

– Я уже сказал – схожу, – с раздражением повел плечом Дмитрий. – Да и с чего вы взяли, что я так уж нуждаюсь в этом? Просто скверно спал – только и всего.

– Нет, не только, я вижу… Да и другие не слепые.

– Уже накапал кто-то?

– Экий ты… – Дубровин поморщился. – Кое-кого очень беспокоит твое состояние, и я могу только приветствовать такое беспокойство.

– Я пока еще вполне вменяем, и хватит об этом, – сердито сказал Дмитрий, прикидывая, кто мог нажаловаться Дубровину: Ольф, Жанна? Наверняка кто-то из них. Не Ася же, конечно, – она никогда не вмешивалась в его дела, связанные с работой. (А во что она вообще вмешивается?)

– Хватит так хватит, – согласился Дубровин и, улыбаясь, спросил: – А знаешь, с кем я приехал сюда?

– С кем? – безразлично осведомился Дмитрий.

– С Шумиловым.

Дмитрий удивленно взглянул на него:

– А что ему понадобилось здесь в воскресенье?

– Не знаю, – уклончиво ответил Дубровин. – Он позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я, как у тебя обстоят дела. Я сказал, что все в порядке, и нельзя сказать, чтобы это его огорчило. Скорее наоборот…

– Даже так, – невнятно сказал Дмитрий.

– А когда я сказал, что собираюсь поехать к тебе, он предложил подвезти. – Дмитрий промолчал, и Дубровин продолжал: – По-моему, он хочет поговорить с тобой. Как ты на это смотришь?

– Вообще-то надо бы… Он у себя?

– Да.

– Пойти сейчас?

– Как хочешь.

Дмитрий подумал немного – и отказался:

– Нет, потом.

– Ну, пошли тогда к ребятам.

В «штабе» была атмосфера будничной усталости – дремали в креслах, вяло переговаривались, лениво дымили сигаретами, позевывали. Теперь, кажется, уже все были уверены в успехе эксперимента.

Дмитрий подошел к кульману. Кривая строчка синих крестиков цепочкой куриных следов послушно тянулась за красными точками. Оставалось всего три итерации. Вообще-то говоря, вполне можно было обойтись и без них. Дмитрий предлагал брать всего шестьдесят точек, продолжительность эксперимента сократилась бы на два часа, но его не поддержали – ни свои, ни в Ученом совете. Избыточная защита – так это называется. Или – защита от «дураков». «Дураки», а точнее, просто чересчур осторожные люди могли оказаться везде. Приходилось на всякий случай защищаться от них.

Тихо подошла Жанна, молча встала рядом с ним – и вдруг легонько погладила его по руке. Дмитрий улыбнулся ей и спросил:

– Устала?

– Очень. А ты спал?

– Как младенец.

58

И вот сейчас, когда его спросили, как он спал, и все почему-то смотрели на него, словно им очень важно было знать это, – не смотрела только Ася, она разделывала курицу, – он чуть не сказал: «Как младенец». Но, взглянув на Жанну, сказал другое:

– Нормально. – И скомандовал на другой конец стола: – А ну, наливайте там!

– Да налито уже!

– Тост, Дмитрий Александрович!

– Тост! – требовало застолье.

– Тосты по части Ольфа, – отмахнулся Дмитрий. – Он вам сейчас такое загнет, что полдня будете разбираться, что к чему.

– Ах так! – рассердился Ольф. – Тогда назло тебе ничего не буду загибать. Сам говори, посмотрим на твое ораторие!

– И я не буду.

– Нет, Дмитрий Александрович, тост!

– Не умею я, так пейте.

– Тост!

– Ну хорошо, – сдался Дмитрий. – Всего три слова. За нашу удачу!

И он торопливо выпил, забыв чокнуться. За столами недовольно зашумели:

– Мы не чокнулись!

– Так не пойдет!

– Налейте ему еще!

– Вот недотепа! – ругнулся Ольф. – Да закуси хоть!

– Я же говорил вам – не умею, – расстроился Дмитрий, глядя, как ему снова наливают. – Сами говорите.

– Можно мне? – сказала Майя

– Можно!

– Давай, Майя!

– Реки, богиня плодородия!

Майя вышла из-за стола и зашептала что-то на ухо Асе. Та, улыбаясь, кивнула. Майя подошла к Дмитрию, стала рядом и повернулась к столу.

– Я предлагаю выпить… конечно, и за нашу удачу, но в первую очередь за того, кому мы обязаны ей… За вас, Дмитрий Александрович!

Майя поставила рюмку на стол – и вдруг обняла Дмитрия и поцеловала его.

– Браво, Майка!

– Вот это тост!

– Молодчина!

– За вас, Дмитрий Александрович!

Тянулись через стол руки; гремя стульями, вставали из-за дальнего конца стола, шли к нему, тонко звенели рюмками:

– Будьте здоровы, Дмитрий Александрович!

– Многая лета!

– За вас!

Смотрели на него признательными, почти влюбленными глазами, говорили добрые, ласковые слова.

Он, растерянно улыбаясь, молча выпил, постоял, крутя рюмку в пальцах; кто-то взял ее у него, поставил на стол.

– Да-да, – почему-то сказал Дмитрий, оглядывая всех, и, торопливо нашарив спинку стула, сел, быстро сказал: – Да садитесь вы, ешьте, а то опьянеете.

– Сегодня можно, – засмеялся Савин.

– Сегодня все можно!

– Атлеты, налетай!

Налетели атлеты, только сейчас сообразив, что изрядно проголодались. Неверными от усталости и водки движениями тыкали вилками, толкали друг друга локтями – сидели тесно, в ход пошли даже детские стульчики из квартиры Ольфа – и говорили:

– Хорошо-с!

– Особенно после рюмашечки.

– А что это мы, братцы, так окосели?

– И вообще – хорошо-с!

– Смени пластинку, Савва.

– Братцы, а ведь отпуск скоро!

– Не торопись, коза, в лес, все твои волки будут.

– Надо еще обработать все.

– А долго это?

– Не знаю.

– Недели три, наверно.

– Надо у Дмитрия Александровича спросить. Дмит…

– Тихо, горлопан! Дай человеку поесть. Успеешь, все узнаешь.

– Тоже нашел когда спрашивать.

– А что, если всем вместе поехать?

– Идея! Только не на паршивый юг.

– Лиса, на скатерть ляпаешь.

– Дина, дай селедочки, жажда одолела.

– Слушай, братва, а Дмитрий Александрович что-то очень уж невеселый.

– Устал…

– Да нет, не то.

– Да, тебе бы так… Мы, как щенки, повизгивали, а он…

– Да не о том я.

– Не лезьте вы к нему.

– Нет, братцы, что ни говори, а с начальником нам дико повезло.

– Это уж точно.

– Не дай бог, если бы Мелентьев был.

– Я бы с ним и дня работать не стал.

– Да куда бы ты делся? Работал бы как миленький.

– Тише вы! Услышит.

– Пусть услышит.

– А ведь он остановил бы эксперимент.

– Это уж как пить дать.

– А ты на его месте не остановил бы?

– Ну, я… Не обо мне речь. Дмитрий Александрович не остановил же.

– Так то Дмитрий Александрович… Нам до него ехать да ехать, пахать да пахать.

– Ольф говорил, что на эту идею он еще в университете наткнулся, на втором курсе…

– На третьем.

– Все равно. А что ты умел на третьем курсе?

– Тихо, Дмитрий Александрович будет говорить!

– Просим!

– Да тише вы!

Он действительно хотел говорить. Встал и, дождавшись тишины, медленно заговорил:

– Благодарю за все добрые слова, сказанные в мой адрес, но не могу принять их на свой счет…

– Так не пойдет!

– А то снова придется повторить!

– Да тише, охломоны, дайте сказать!

– …не могу принять их на свой счет, – повторил Дмитрий. – Возможно, не все из сидящих здесь знают, что судьба нашей работы в самом зародыше висела на волоске, и тем, что этот волосок не оборвался, да и вообще – самим существованием нашей группы мы обязаны одному человеку, сидящему здесь. Человеку, которого я считаю своим учителем и чья неизменная поддержка не раз спасала нас от тяжелых неприятностей. Вы этой поддержки непосредственно ощутить не могли, но, поверьте, она была так велика, что… В общем, как вы, наверно, уже догадались, я предлагаю выпить за Алексея Станиславовича.

За столом неистово захлопали и потянулись к Дубровину:

– Алексей Станиславович, ваше здоровье!

Дубровин постучал вилкой по бокалу и встал:

– Ну что ж, друзья, приятные речи приятно слышать. С вашего позволения, мне придется ограничиться этой бледной водичкой… – Он поднял бокал с нарзаном. – С удовольствием и благодарностью принимаю ваш тост, но сначала позвольте мне сказать несколько слов… Я действительно с самого начала, когда вас здесь еще и не было, – а говорю я в основном для вас, мои молодые коллеги, – наклонил голову Дубровин, – помогал Дмитрию Александровичу в его работе. И сейчас, когда эта работа закончена, мне приятно сознавать, что мои усилия вознаградились сторицей… Еще раз поздравляю вас со столь успешным началом вашей научной деятельности. Поверьте, очень немногим удается начинать так внушительно… – Дубровин переждал взрыв радостного гула и продолжил: – Дмитрий Александрович только что говорил о моих заслугах и совершенно справедливо заметил, что вы не могли непосредственно ощутить моей поддержки. Это, так сказать, наши внутренние счеты, и сводить их – наше личное дело…

Засмеялись, захлопали, Дубровин улыбнулся и продолжал:

– Должен сказать, что мой друг – а я считаю Дмитрия Александровича не столько своим учеником, сколько другом, товарищем по работе, – явно преувеличил мои заслуги. Я при всем желании не мог оказать ему столь внушительной помощи, как это можно заключить из его слов. Моя помощь имела в основном административный характер…

– И моральный, – вставил Дмитрий.

– Пусть так… Но все, что касается чисто научной стороны этой работы, – целиком ваше. А уж вам лучше судить, кто что сделал. Это уж ваши счеты, и лавры извольте делить сами…

Очень не хотелось им расставаться, но время шло к двенадцати, и они разошлись.

Дмитрий, не раздеваясь, прилег на диване, решив дождаться, когда Ася уберет на кухне и постелет. Но так и уснул одетым. Проснулся среди ночи, прошел в ванную и долго пил воду прямо из-под крана. Ася спала. Дмитрий постоял немного у ее постели и снова лег на диван. Раздеваться не хотелось, да и смысла не было – Асе через полтора часа вставать.

Но когда он проснулся, Аси уже не было. Не было даже записки.