Текст книги "Скорпионья сага. Cамка cкорпиона"

3

Мы шли на север. Июньское солнце лизало нам плечи. Иногда поливали дожди, грохотали грозы, били шквальные ветры. Нас трепало, мочило, сушило, заряжало энергией. Дни удлинялись. Близились белые ночи. Ширились новые горизонты.

Нас было четверо. Разбились на вахты по два часа каждая. Андрон, как капитан, взял в свою вахту меня, неопытного салагу. В основном управляясь сам, он по ходу дела меня обучал, не слишком ругал и не скупился на похвалы. Под его руководством я учился сматывать бухту, вязать морские узлы, швартоваться, бросать и выбирать якорь, работать с рангоутом и такелажем. Я был ему благодарен. Мне открылась другая жизнь. И главное открытие – радость мужской свободы.

Радовало все: тесный кубрик, грубые лежанки-гробы, запах пота, выполосканное белье, развешенное по леерам, бинокль, карта фарватера, штурманский столик, жарко чадящий камбуз, простая суровая пища, водка в железной кружке.

Мы шли по озерам и рекам акватории Волго-Ба́лта. Я открывал для себя новые города, городки и деревни. Разливы и шлюзы. Случайных людей с печатью судьбы на обветренных лицах. Торчащие из воды силуэты церквей. Серые избы по берегам. Чем дальше от цивилизации, тем интересней, таинственней – и естественней, проще. Везде была жизнь, настоящая, подлинная, без прикрас. Я открывал красоту неподдельности. Странно, что только теперь. Ведь это не первое мое путешествие.

Почему-то в поездках с женой я был слеп к красоте моей родины.

Мы посетили монастыри: Горицкий, Ферапонтовский, Кирилл-Белозерский. Один из парней поставил свечку Николаю Угоднику, пояснив, что тот считается покровителем путешественников и мореплавателей. После этого ритуала наш парус наполнился ветром иной силы и сути.

В тот вечер за ужином разговорились о вере, о Боге, о праведной жизни. Тому способствовали звездное небо над головой и водка внутри нас. Выросшие в атеизме, мы все же склонились к идее, что помимо научного взгляда есть и другое, не менее стройное и мудрое измерение. Дошли до того, что цивилизация – тупик человечества. Горожане дохнут как мухи, а вот монахи, без всяких удобств, но с Богом в душе, живут по сто лет. Долголетие божьих угодников заставило призадуматься. И тут один из парней выдал гипотезу: «А может, причина не в служении Богу, а в том, что монахи живут без участия женщин?»

Все улеглись, а я долго еще сидел на палубе. Мне нравилось одиночество, наедине с темным простором, с бездонным прозрачным небом. Поймал вдруг себя на мысли, что мог бы жить как монах. Не в монастыре, а отшельником. В домике на краю деревни. А лучше вообще на отшибе, в глуши.

Один? Почему бы и нет.

Волна ударила хлестко, рассыпалась в брызги, окатила всю палубу, шипящей клокочущей пеной обрушилась в кокпит, стекла по ногам.

Яхта шла через озеро Белое. Мы с Андроном стояли на вахте. Наши сменщики спали. Свежий утренний ветер крепчал, набирал силу шторма.

Андрон приказал надеть спасжилеты. Ветер выл. Волна нарастала. Чтоб не смыло за борт, пришлось пристегнуться карабинами к леерам. Мы шли бейдевиндом, под острым углом к ветру, яхту здорово кренило, паруса упруго свистели, гудели ванты и штаги, лицо обжигали искрящие брызги.

Сжимая румпель, Андрон весело скалился, светился от счастья. Я тоже расплылся в улыбке, грудь наполнил восторг: вот оно, началось! Настоящий мужской драйв, настоящий мужской отдых. Я вдруг осознал: настоящий отдых – только то, что несет дух приключения, авантюры, хорошего риска.

Ветер усилился. Андрон скомандовал сменить большой стаксель на средний. Я полез выполнять. Под ногами плясало, скользило, горизонт ходил ходуном. Я менял стаксель, передний парус, с трудом удерживаясь на баке. Меня то вздымало к далекому ватному небу, то пригибало к самой воде, близкой, живой, жуткой. Солнце исчезло. Вода стала черной. Ветер рассвирепел, бешено гнал по небу рваные в клочья свинцовые глыбы. Какое-то время мы держались нужного курса, но яхту все круче валило, и Андрон принял решение сменить средний стаксель на крохотный штормовой. Я снова полез. Меня опрокинуло, потащило по палубе. Хорошо, был пристегнут. На карачках добрался до носа. Снял, скомкал мокрый стаксель, переправил Андрону. Долго прилаживал штормовой, пальцы закоченели. Наконец, получилось. Ползком добрался до кокпита, уже не обращая внимания на окатывающие меня тонны воды. Пошел дождь, видимость снизилась. Ветер совсем озверел. Андрон приказал зарифить грот, то есть, уменьшить площадь заднего паруса. Я сквозь бурю кричал: «Может лучше вообще паруса убрать?» «Нет, нельзя. Яхта управляема, пока стоит парус», – отвечал капитан.

Он был как скала, тверд и невозмутим, омываем дождем, обдуваем злым ветром. Вглядываясь в муть, совершенно спокойно мне объяснял, что к чему. Белое озеро, хоть краев не видать, похоже на блюдце: широкое, круглое и очень мелкое, каких-то пять метров. Поэтому ветер здесь разгоняет чудовищную волну. Поэтому периодически здесь случаются кораблекрушения. Опасна не глубина, а именно мель. Сесть на брюхо, еще полбеды. Но можно врубиться в луду, подводную скалу, и это будет совсем другая история.

Он не рисовался, он был кремень, настоящий морской волк. Я проникся к нему уважением. Во мне-то давно побулькивал страх. Но я виду не подавал. Однако же, если нас так нешуточно здесь приложило, какого ужаса нам ждать от Онеги? Впрочем, еще нужно добраться.

Показался берег. Серая линия. Где-то там – устье реки. Не видать ни черта. Где же входной буй? Кажется, сбились с курса. Ясно только одно: мы движемся к отмели, хлещет дождь, беснуется ветер, и на многие мили вокруг – ни малейшего признака человеческой жизни.

Время исчезло. Осталось движение в свистящей, грохочущей мгле и напряжение суровой, безжалостной до самозабвенья работы. Команды капитана. Смена галса. Автоматизм подчинения. Стрекот лебедки. Разбухшие пальцы, натертые вымокшей, грубой веревкой шко́та.

Андрон поднял ребят. Они вылезли сонные, озираясь без радости. Я и не заметил, что закончилась наша вахта. Не чувствовал самого себя. Спросил из приличия, есть ли во мне нужда. Обещали справиться, могу идти спать. А Андрон? Капитан останется до конца, пока не выберутся из передряги.

Я нырнул в темный кубрик. Скинул мокрое, вытерся полотенцем, натянул сухое белье, забрался в спальник на лежанке в носу. В борт лупила волна. Меня отделяли какие-то сантиметры. Вспомнилось о луде, но на страх утонуть не осталось сил. Накатило состояние такой запредельной усталости, когда что выжить, что помереть, уже все одно.

И вдруг сверху раздался радостный крик: «Вижу буй!» Я улыбнулся. Все хорошо, ребята справятся. Закрыл глаза и полетел в сон.

Никогда еще я не испытывал такого блаженства. Полная выжатость, энергии ноль – и полнейшее счастье. Что-то вроде оргазма. Только чище. Нирвана? Пожалуй. Награда монаха. Нет, нет, женщине этого не понять.

Онежское озеро встретило нас почти полным штилем. Паруса едва колыхались, лениво вздуваясь и томно сникая. Поблекшее солнце клонилось к воде, но не заходило. Мы шли в парно́м молоке. Мы вползали в белую ночь.

Всё вокруг было белым – палуба, паруса, небо, море. Я не оговорился: Онежское озеро – фактически море, вода только пресная. Сто миль по оси и сто метров под килем. Не шутка. Я это почувствовал, глядя на цифры лота, быстро набирающие глубину.

Мы достали компас и склонились над картой. При известном воображении форма Онеги напоминает силуэт скорпиона. С головою на юг и множеством лапок на северо-запад, круто к северу задирается хвост с иглой Беломорканала в конце. Взяли курс на Шардонские острова – архипелаг посредине Онеги, пункт передышки на полпути к остальным здешним прелестям. Яхта беззвучно скользила в пространстве. Я оглянулся. Берег плавно уменьшился, призрачно истончился и канул вдали.

По традиции, всякий новый матрос обязан лишиться невинности. То есть, на глубине окунуться в Онегу. Разумеется, нагишом. Новичок в экипаже был только один – я. Парни глумились. Спустили лесенку. Мне дали веревку с петлей, чтоб я продел руку. И я сиганул.

Вода обожгла. Ледниковая бездна не слишком-то прогревалась. Я вылетел пробкой. Не столько от холода, сколько от ужаса. Что бы там ни рассказывали про опасности мели, я почувствовал шкурой: глубина – это страшно. Под торжественное улюлюканье поднесли кружку с водкой. Я, задыхаясь, выпил.

Потом все разделись и по очереди окунулись. Просто из куража. Потом сели пьянствовать. Голые боги с природой наедине. Стесняться здесь некого. Тем не менее, кое-что бросалось в глаза. Я особенно-то не смотрел, но подсознание то и дело косилось – на Андронов увесистый мужской атрибут.

Я невольно ему позавидовал. Не умом, а чем-то темным, глубинным. Можно рассуждать, есть Бог или нет, но то, что природа всех награждает по-разному – факт. И не случайно, когда Каин убил Авеля, Бог оправдал злодея. Он оправдал человека: после изгнания из рая первой человеческой эмоцией оказалась зависть. Или то была ревность?

Шардонские острова – пара плоских базальтовых скал, покрытых мхом и корявыми соснами. Между ними – пролив. Мы вошли. Бросили якорь у южного острова. Спустили сходню на черные камни. Слегка разбрелись. Терпко пахло цветением севера. Вокруг простиралось безмолвие.

Андрон вытащил сотовый и забрался на верхнюю точку острова. Тыкал кнопки, настраивал, наконец, поймал Северо-западную GSM. Это было шикарно: позвонить с края света, с Шардон, из сердца Онеги – в цивилизацию. Он позвонил Любаве и, раздуваясь хмельной радостью, с ней поболтал.

От избытка чувств и широкой натуры предложил позвонить и ребятам. Парни воспользовались. Каждый вышел на связь со своею женой.

– Ну а ты, будешь звонить?

Я взял телефон. Поглазел на дисплей, на кнопки… И вдруг понял, что некому. Нет в этом мире души, с которой меня бы связывала нить моего сердца – пустого, как горизонт в белую ночь.

– Спасибо. Нет.

4

«Для моряка, уходящего в дальнее плавание, проблема не в том, что нельзя дважды войти в одну воду, а в том, что невозможно дважды ступить на один берег». Это изрек один из парней, когда наш курс лег на финиш, и вдали показался причал клуба «Парус».

Вот так и бывает: встретишь в пути человека, проведешь вместе время, пройдешь через испытания, а по-настоящему и не поговоришь. И только в конце путешествия случайная фраза всколыхнет глубину, и почувствуешь душу, и намек на возможную дружбу, но пора расставаться, ограничившись легким приятельством и обращая все в шутку.

На причале ждала Любава. Накануне Андрон ей звонил, уточнил, когда мы прибудем. Она приехала за рулем «мерса». И еще ждали знакомые одноклубники. Собралась небольшая толпа. Они издали махали ладошками, чествуя нас, как героев.

Берег был тот же.

Пришвартовались, сошли. Нам жали руки, хлопали по плечам. Замелькали пиво, пластмассовые стаканчики, открыли бутылку водки. Едва кончилась первая, появилась вторая. Возражений не принималось. Со стороны рощицы тянуло сочным шашлычным дымком. Кажется, здесь собрался весь клуб. Не то чтобы ради нашего чествования, да так уж совпало: мы прибыли вечером пятницы, народ начинал отдыхать. На сей раз заурядный уикенд на природе, с учетом нашего возвращения, быстро раздулся до всеобщего клубного праздника.

Один из парней, тот, что философ, засобирался домой. Предложил ехать с ним. То есть, пешком до шоссе и до города на автобусе. Второй матрос задержался. Андрон и Любава тоже не торопились: никто их дома слезно не ждал.

А меня? В груди промелькнул холодок беспокойства.

Мне нужно было домой. Но пешком не хотелось. Да и Андрон обещал, что Любава останется трезвой и подбросит до дома. Звучало заманчиво. Да и шашлык. Да и легкий хмель уже принятого без всякой закуски. Нужно было на что-то решаться.

И я решился. Остался на клубной тусовке.

Мы здорово натрескались. Я это почувствовал, когда отошел от костра. Чтобы справить нужду, пришлось опереться рукой о березу. Моя струйка шуршала по росистой траве. Вокруг все качалось. Я задрал лицо к небу. Ветви и звезды неподвижно свидетельствовали о безветрии.

Выбрел на берег. Умыл лицо, голову. Анестезия не проходила. Скинул одежду, вошел по колено, по пояс, нырнул. Поплескался, поплавал. Поторчал в воде, пока не начал слегка замерзать. Вылез, подрагивая, однако же, малость взбодрившись, собрал кулем одежду и в одних плавках зашлепал к огню.

Праздник все длился. Мне тут же налили. Я незаметно кружку отставил. Больше пить не хотелось. Так хорошо было просто сидеть на бревне, протянув руки к пламени. Гудел разрозненный гомон. Звенела гитара. Порхали обрывки фраз. Пьяные шуточки, сдобренные матерщиной. Взрывы грубого хохота.

В центре внимания красовался Андрон. С преувеличенной энергичностью излагал эпизод из похода. Язык заплетался. Иные слова давались ему не с первой попытки и, одолевая сопротивление, Андрон раскачивался с угрожающей амплитудой. Его не столько слушали, сколько смотрели.

На ум пришел каламбур. В древности говорили «со щитом или на щите». Возвратившийся из похода воин либо входил в город живым, либо его несли мертвым. В наше мирное время, когда поход – всего лишь игра, возвращаются так: на рогах или с ро…

Моя мысль поперхнулась.

На меня смотрели глаза.

Любава. Сидела напротив. Между нами пылал костер. В медовых очах мерцало по маленькому собственному костерку. Я это отметил вскользь. Потом вновь осторожно взглянул. Ее глаза в этот миг разгорелись странной, лукавой и наглой пристальностью.

Я смутился. Что это она на меня так уставилась? Снова глянул. Она продолжала смотреть. В пляске огня лицо светилось усмешкой. Ах, вот, значит, как? Что ж, посмотрим, кто в переглядки сильнее.

Я вонзил в ее взгляд.

Она откровенно ответила тем же.

А потом произошло нечто необъяснимое. Мы одновременно поднялись и разошлись во тьму: она в свою сторону, я в – противоположную. Мы разошлись, но сердце так застучало и во рту пересохло, что я только смог оглянуться: где там Андрон?

Андрон разливал водку по кружкам.

Хмель как рукой сняло. Все обострилось до невероятности. Я чувствовал каждую ветку, травинку, внимал каждый звук, улавливал каждый запах. Я шел через рощицу наугад, делая крюк, не задумываясь о направлении. Меня вело нечто, что сильней меня и чему я не в силах противиться.

Она стояла спиною ко мне, глядя в ночь, на краю поляны. У меня под ногами шуршало, похрустывало, она не могла этих звуков не слышать. Я остановился на расстоянии шага. Она стояла, не шевелясь.

Туман серебрил траву. Небо сверкало звездами.

Я хрипло выдавил:

– Боишься меня?

– Нет.

Я только дотронулся. Она стремительно развернулась. Голова пошла кругом. Начали целоваться. Судорожно, взахлеб. Вселенная опрокинулась. Что же это такое? Что же мы делаем? Что же я лично делаю?

– Как же здесь сыро, – жарко шептала Любава, – сыро и холодно.

– Что мы здесь делаем? Что нам теперь с этим делать?

– Я знаю одно место…

Она отпрянула, побежала, оглядываясь и смеясь. Я, безумный, за ней. Сердце выпрыгивало, легкие разрывались, по коже хлестали ветви. Вынеслись к темному эллингу. Она скрылась в проеме двери. Я нырнул следом. Не видно ни зги. Только запах и вкус распалившейся прелести. Ее тело звало, направляло по курсу, никакого парфюма, никакого обмана, одна правда желания, взаимного вожделения, все предельно естественно. Она куда-то меня повлекла, потянула, куда-то наверх. Я нащупал железную лесенку. Неожиданно понял: разбитая яхта. От пола до палубы – метра три, а то и четыре. Жуть высоты добавила мне бесшабашности. Мы спрыгнули в кокпит, пролезли в каюту, обрушались на лежанку. Я целовал ее жаркое тело, высвобождая от лишнего, она горячечно, жадно мне помогала. То, что мы делали, было настолько ужасно, что я забыл о подспудном страхе – о мужской неуверенности пред новой, непознанной женщиной. Я стал дерзок и лих, превзошел себя, превратился в животное, в хищника.

Я заскорпионил ей по самые клешни.

В город вернулись к обеду следующего дня. Как и планировали, машину вела Любава. Андрон сидел с нею рядом, но уже не командовал, а все больше молчал, изредка лишь постанывая и жалуясь на головную боль.

Я пассажирствовал сзади. Все выглядело так же, как и тогда, когда мы ехали отправляться в поход. И вот мы вернулись. Берег был тем же. Город был тем же. Но как же все теперь дьявольски по-другому!

В зеркало заднего вида заглядывать избегал.

Подрулили к подъезду. Андрон, кряхтя, вылез. Любава осталась сидеть. Я извлек из багажника свои вещи. Андрон улыбнулся меланхолически:

– Такой долгий поход, а пронесся как миг…

Я безмолвно развел руками.

– Столько было всего, а по душам так и не поговорили…

Я не знал, что ответить.

– Но я убедился, ты – настоящий мужик. Не балабол. С таким можно идти на дело. – Он повернулся к водителю. – Любава, классный у меня друг?

– Замечательный!

Я почувствовал себя гордо и подло.

Жена спросила: «Ну, как поход?» Я ответил: «Прекрасно». И вдруг осознал: лучший способ обмана – говорить правду. На этот раз уже не отвел своих глаз. Она, вроде, поверила. А окончательно успокоилась, когда в ту же ночь я исполнил безжалостный секс.

Говоря объективно, я становился циничным чудовищем. Но разве не женщина делает чудовищем своего мужчину? Разве не сама девальвирует нежность? И разве не жена подтолкнула меня к цинизму, когда заявила, что между нами главное – деньги?

Теперь-то точно я знал: любовь от денег никак не зависит. Она внезапна, она безусловна. Ее не купить. Что любопытно: именно после похода жена стала со мною ласковей. Я же все чаще супружеский долг норовил отдавать деньгами.

По окончании отпуска вплотную занялся делом. Ворованные скорпионы на «Птичьем рынке» шли на ура. Неблаговидным занятием я стал зарабатывать хорошие деньги. Ей это нравилось. Когда вечерами удачного дня я выкладывал выручку, Бедная вся аж светилась.

Я заподозрил, что наши отношения укладываются в схему. Схема стара как мир: проститутка – клиент. Подозрение трансформировалось в гипотезу, и я начал наблюдать за развитием ситуации с отстраненностью истинного ученого.

Приносимые мною деньги она раскладывала на столе, сортируя по стопочкам, с наслаждением пересчитывая. Сортировать и раскладывать деньги был ее любимый пасьянс. Любимее этого было только пускание денег на ветер. Меня забавляли ее лупоглазая увлеченность купюрами и ее слепота к моему прогрессирующему охлаждению. Но сквозь веселье забавы все ясней проступало пугающее осознание женской натуры: денег требуется все больше и, похоже, предела ее алчности нет.

Скорпионы, как известно – охотники. Но далеко не всегда им приходится выходить на охоту. Нередко бывает, беспечная жертва сама заползает в случайную норку, а норка оказывается логовом зверя.

Первая пара ротового аппарата называется хелицерами. Вторая пара именуется педипальпами. Они образуют массивные клешни, которыми скорпион хватает добычу и расчленяет на мельчайшие части.

Твердую пищу скорпион проглотить не способен, у него очень узкое ротовое отверстие, поэтому сперва он добычу дробит и тщательно обслюнявливает. Таким образом, происходит обработка пищеварительным соком, ферменты которого плавят добычу в клейкий бульон, и уже из бульона скорпион высасывает то, что пойдет на пополнение энергии жизни, а твердые остатки задерживает щетинками рта и отбрасывает.

Когда я это прочел, рассмеялся безудержно, дико. Хохотал до колик, до полного изнеможения. То была истерика внезапного осознания.

Вот что значит назвать вещи своими именами!

Все объяснилось. Насчет женской натуры. Насчет моей Бедной. И как это я раньше-то не догадался? Цинизм, конечно, горше невинности, и все же осознанность лучше иллюзий: для нее деньги – удобоваримая форма высасывания.

Ну что ж, теперь я владею правдой. И значит, вооружен. Отныне голыми руками меня не возьмешь – откуплюсь. А что до денег – не жалко. Не нужны они мне, пусть сосет.

Только бы в душу ко мне не лезла.

5

Самый доходный бизнес делается на обмане.

Я осознал это еще по весне, до яхтенной эпопеи. Уже тогда я отчетливо понял: выкраивая крохи на необходимое, люди готовы с легкостью платить за ненужное. Это открытие, столь же удивительное, сколь и неопровержимое, я сделал вскоре после того, как организовал свое дело. Из шкуры потребителя я перебрался в шкуру торговца. С новой позиции все виделось по-другому.

Андрон, зарабатывая на компьютерах, любил поболтать о высоте технологий. Жена примерно о том же: ее фармацевтические фирмачи продвигали высокотехнологичный продукт. Звучало красиво. Но если вдуматься: разве до появления компьютеров люди томились желанием пялиться в монитор? Или без пилюль в иностранных красочных блистерах дохли как мухи, а тут обрели сверхчеловеческую живучесть?

К 97-му мои соотечественники не то чтобы стали богаче, но психологически к инфляции адаптировались. Денег у них не прибавилось, однако нищими быть надоело. Люди начали делать покупки, позволяющие чувствовать себя успешными. И не столь важно, что, прижимисто экономя копейку, хлеб насущный большинство приобретало на диких рынках, зато приодеться норовили в именитые лейблы, да и в отпуск съездить куда-нибудь по загранпаспорту, чтобы намекать с этакой ленцой искушенности друзьям и знакомым, мол, мы тоже не лыком шиты и можем позволить.

Я осознал: истинная высота технологий состоит в том, чтобы навязать человеку то, что на самом деле ему не нужно.

Как заставить потребителя раскошелиться? Надо сделать товар модным. А затем сыграть на комплексе неполноценности. Если у тебя этого нет, значит, ты – лох. Редкий смельчак отважится быть изгоем. Не так ли? Чем товар эфемерней, тем лучше – для продавца. Эфемерность не так-то просто критически развенчать. Ну, а если товар экзотичный, да еще с качеством явной опасности, да еще и с наружностью, никого не оставляющей равнодушным…

Бизнес ширился. Особенно, после яхтенной эпопеи.

Помимо «Птичьего рынка» я наладил поставки в зоомагазины. То, что начиналось как скромный «левак», быстро вырастало в серьезное дело – благо, ресурс лаборатории позволял. В городе, наподобие эпидемии, распространялась острая мода на скорпионов. Я работал все больше, и усталость меня не брала.

Все потому, что мою жизнь пронзила Любава.

С того жуткого случая меня переполняла фантастическая энергия. Во мне проснулись такие недюжинные резервы, что мне по плечу стало горы свернуть, не говоря уже о доставке заказчикам моего неприметного, но весьма рентабельного товара.

Каждый выходной счастливые супруги заезжали за мной на «мерсе». Бедная отпускала меня, находя, что право на отдых я вполне зарабатываю. Пока Андрон дул пиво с дружками, мы с Любавой выкраивали с десяток минут, чтобы порознь исчезнув, слиться в разбитой яхте.

Я обманывал жену и предавал друга. Она изменяла мужу. По трезвому размышлению, груз моей совести был тяжелей вдвое.

А впрочем, можно ли чем-то измерить ложь?

Ну разве что только деньгами. Я нес деньги жене, которая мне не нужна, и зарабатывал все больше, благодаря жажде жить, которую пробудила во мне любовница.

К концу лета снабдил скорпионами всех членов яхт-клуба. Каждый имел теперь по личному хищнику. Среди парней выпендреж своими питомцами даже начал теснить традиционное обсуждение различных моделей яхт. Уж не припомню, кто впервые высказал это вслух, да только однажды, в одну из наших клубных тусовок, под звон бутылок, в дыму сигарет и гуле пьяного трепа, возникла идея – устроить скорпионьи бои.

Идея понравилась всем. Андрону – особенно. Он тут же выставил своего скорпиона на бой. Однако вопреки первоначальному воодушевлению, никто не решался на вызов ответить. Конечно, одно дело ляпнуть по пьяной лавочке, подзадоривая на лихость товарищей, и совсем другое – рисковать своим единственным ненаглядным.

Мы сидели в эллинге. По крыше шуршал дождь. Все притихли.

– Ну что поджали хвосты? Есть здесь хотя бы один мужчина?! – Андрон, посмеиваясь, обводил собутыльников взглядом. Парни чесали затылки, конфузились, отводили глаза. Андрон повернулся: – Дружище, последняя наша надежда – ты.

– Я? Нет, нет, я в этом участвую.

– Да не парься! Чем ты рискуешь? У тебя их целая ферма!

– Понимаешь, я против насилия над животными.

– А может, тебя просто душит жаба?

Все те глаза, что минуту назад трусливо попрятались, с веселой наглостью уставились на меня. С некоторых пор мне приклеили прозвище «Скорпионий Олигарх». Теперь их разбирало любопытство испытать меня на прижимистость. Нет, жадным я не был. Хотя, начав зарабатывать, научился деньги считать, это факт. А в общем, плевать я на них всех хотел, но в толпе сидела Любава, заинтригованно улыбаясь и выгнув бровь.

– Ну что ж… Раз такое дело… – Я покашлял в кулак. – Будем драться.

У меня оставалась парочка скорпионов, которых я не успел в тот день распродать. Взял того, что поменьше: рыночная цена его ниже, и не так будет жаль, если потеряет товарный вид. Бизнес есть бизнес. К тому же, не хотелось угрожать скорпиону Андрона: не так давно я преподнес его другу в подарок, и случись подарку быть изувеченным, придется дарить еще один экземпляр.

Приволокли деревянный ящик с яхтенным инструментом. Вывалив железо, установили на стол. Получился этакий ринг с диагональю в полметра и бортиком высотой сантиметров двадцать. Зрители, теснясь, столпились вокруг. Достали футляры: я с моим бойцом, Андрон – со своим. Кто-то выкрикнул клич делать ставки. Зашуршали купюры.

Встав по краям стола, мы с Андроном взглянули друг другу в глаза.

Вытряхнули. Скорпионы упали на доски и замерли. Некоторое время мы наблюдали их неподвижность. Это затягивалось. Вокруг раздавались нетерпеливые реплики. Не желали и членом пошевелить. Неизвестно, что они друг к другу испытывали, но нас развлекать они явно не собирались.

Тогда мы с Андроном взяли по гаечному ключу и принялись подталкивать гладиаторов на сближение. Столкнувшись нос к носу, они тут же шарахнулись и поползли в противоположные стороны. Мы снова их подгребли. Они опять увернулись. И так раз за разом: мы их стравливали, а они драться отказывались.

– Андрон, ты когда своего кормил?

– Кормил? Кажется… вчера вечером.

– Я своего тоже. Все ясно, сытый сытому – не противник. Господа игроки! Разбирайте ставки! Шоу не состоится!

С разочарованием все вернулись к прерванной пьянке. Однако темой дня осталась идея скорпионьих боев. При величайшем разнообразии мнений все сходились в одном: бойцов нужно специально к поединку готовить. Весь вопрос только – как?

На некоторой стадии все более шумного обсуждения Любава встала из-за стола и направилась в глубину эллинга. Дошла до двери, за которой был темный соседний отсек, – из наших туда никто не ходил, там хранились чужие лодки, и стояла разбитая яхта. Делать там было нечего.

Любава исчезла.

Я посидел для видимости еще минут пять, поучаствовал в скучнейшей для меня дискуссии, а затем потихоньку поднялся и под глухую пульсацию сердца, ненавязчиво озираясь, последовал в знакомую уже тьму…

Расхожее мнение об агрессивности скорпионов – миф. На самом деле, по натуре скорпион довольно труслив. Он нападает только на мелочь, а при встрече с крупным объектом старается по возможности скрыться.

Несмотря на броню, могучие клешни и ядовитое жало, скорпионы нередко становятся пищей других животных. Прежде всего, это сами же скорпионы. Затем, отдаленные родственники – пауки, сколопендры, фаланги, сольпуги. Далее их едят некоторые змеи, ящерицы, лягушки, причем, есть такие, которые предпочитают именно скорпионов. Их атакуют летучие мыши и совы. На них охотятся ежи, мангусты, землеройки и крысы. Даже некоторые из приматов, в частности, павианы и бабуины, не прочь полакомиться скорпионом, ловко выдернув у него жало.

Если бы не многочисленные «любители остренького», смакующие чужую жизнь с ядом вприкуску, да если бы не внутривидовой каннибализм скорпионов, их племя заполонило бы всю планету. Природа регулирует баланс разных животных, где скорпион – одно из звеньев пищевой цепи.

И все же главный враг скорпиона – человек. Ведь только человек убивает не их нужды, а по прихоти.

Досужие туристы давят скорпионов подошвами. Серьезные хозяйственники травят инсектицидами. Отмечено сокращение численности некоторых видов.

Однако в целом, скорпионов меньше не стало.

При всех угрозах, поджидающих скорпиона, его выживаемость остается очень высокой, ибо он не упустит возможности пополнить энергию жизни, если есть шанс из противника сделать добычу.