Электронная библиотека » Курцио Малапарте » » онлайн чтение - страница 27

Текст книги "Капут"


  • Текст добавлен: 14 апреля 2015, 20:45


Автор книги: Курцио Малапарте


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Не любил? – сказала, смеясь, Лавиния. – О Боже, как мужчины самонадеянны!

– Если не ошибаюсь, Галеаццо тогда чуть не подал в отставку, – сказала Джанна.

– Галеаццо никогда не уйдет добровольно, – сказал Анфузо. – Он слишком любит власть. Il couche аvec son fauteuil de ministre, comme avec une maîtresse. Со своим министерским портфелем он ложится в постель, как с любовницей. Он дрожит от страха при мысли, что его в любой момент вышвырнут вон.

– В те дни в Бари, – сказал я, – у Галеаццо была еще одна причина бояться. Именно в те дни на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини меморандум Гиммлера против Галеаццо.

– А не был ли этот меморандум направлен скорее против Изабеллы Колонны? – сказала Анна Мария.

– Qu’en savez-vous?[450]450
  Откуда вы знаете? (фр.)


[Закрыть]
– спросил ее Отто фон Бисмарк с легким беспокойством в голосе.

– Tout Rome en a parlé pendant un mois[451]451
  Весь Рим вот уже месяц говорит об этом (фр.).


[Закрыть]
, – ответила Анна Мария.

– Это был очень неприятный момент для Галеаццо, – сказал Анфузо. – Даже самые близкие друзья отвернулись от него. Бласко д’Айета сказал мне по этому поводу, что, выбирая между Галеаццо и Изабеллой, он встал бы на сторону Изабеллы. Я ответил ему: «А между Гитлером и Изабеллой?» Ясно, речь не шла о том, что нужно обязательно выбирать между графом Галеаццо Чиано и княгиней Изабеллой Колонной, но люди так думают. Однажды утром Галеаццо попросил меня прийти к нему домой. Было непривычно рано, около восьми. Я застал его в ванной. Он вышел из ванны и, растираясь полотенцем, сказал мне: «Фон Риббентроп нанес мне удар в спину. За Гиммлером стоит фон Риббентроп. Кажется, в этом меморандуме просят моей головы. Если Муссолини отдаст мою голову фон Риббентропу, он покажет себя таким, каким мы все его знаем, – подлым трусом». Потом, прижимая обеими руками свой голый живот, добавил: «Надо немного похудеть». Растершись насухо, он отбросил халат, встал голым перед зеркалом и принялся приглаживать волосы пучком травы, которую ему прислали из Шанхая: эту траву китайцы используют вместо бриллиантина. «Хорошо еще, – сказал он, – что я не министр иностранных дел Китайской Республики, – и добавил: – Ты знаешь Китай не хуже меня, это удивительная страна, но подумай, что ждало бы меня, попади я в Китае в немилость». И он принялся описывать мне китайскую казнь, которую ему случилось видеть на улицах Пекина. С привязанного к столбу приговоренного срезают по кусочку все мясо, оставляя нетронутыми нервные волокна, артерии и вены. Человек становится своего рода каркасом из костей, вен и артерий, сквозь который пролетают мухи и сквозят лучи солнца. Подвергаемый такой казни человек может прожить несколько дней. На самых страшных деталях Галеаццо останавливался с мучительным удовольствием и весело смеялся. Чувствовалось желание казаться жестоким и одновременно страх и бессильная ненависть. «Муссолини придумал казнь значительно более жестокую, чем китайская, это пинок под задницу», – говоря это, он потрогал свой зад. «Беда не в самом по себе пинке, – сказал он, – а в его ожидании, в постоянном, непрекращающемся ожидании, ежедневном, ежечасном, ежеминутном». Я в шутку сказал ему, что и он и я, по счастью, предусмотрительно обзавелись упитанными задницами. Галеаццо помрачнел и, ощупывая свой зад, спросил: «Моя задница тебе действительно кажется упитанной?» Его очень расстроило известие, что у него жирная задница. Уже одеваясь, он сказал мне: «Муссолини никогда никому не отдаст мою голову. Он боится. Он прекрасно знает, что все итальянцы за меня. А итальянцы знают, что я единственный на всю Италию имею мужество противостоять Муссолини». Он упивался этой иллюзией, и не мне было разубеждать его, поэтому я промолчал. С тех пор он искренне убежден, что сопротивляется Муссолини. В действительности Галеаццо дрожит с утра до вечера в страхе получить пинок под зад. Перед Муссолини Галеаццо, как и остальные, как и все мы, – запуганный лакей. Всегда с львиной отвагой говорит ему «да». А за спиной Муссолини он ничего не боится. Если бы у Муссолини была пасть на спине, Галеаццо без колебаний сунул бы в нее голову, как это делают укротители с кровожадным зверем. Говоря о войне, о Муссолини, о Гитлере, он рассказывает вещи порой самые удивительные, в выдумке и остроумии ему не откажешь. Некоторые политические ситуации он оценивал как человек, знающий свое дело и кое-какие чужие дела. Однажды я спросил его, что он думает о вероятном исходе войны.

– И что он вам ответил? – спросил Отто фон Бисмарк с ироничной улыбкой.

– Что еще нельзя сказать, кто выиграет войну, но уже известно, кто ее проиграл.

– И кто же? – спросил фон Бисмарк.

– Польша и Италия.

– Не слишком интересно, кто проиграет, – сказала Анна Мария, – интереснее знать, кто выиграет.

– Не будьте такой прямолинейной, – сказал Анфузо. – Это государственная тайна. Не правда ли, это государственная тайна? – обратился он к фон Бисмарку.

– Naturellement, – сказал князь Отто фон Бисмарк.

– В своих суждениях Галеаццо иногда бывает очень неосмотрительным, – сказал Филиппо Анфузо. – Если бы стены его кабинета в палаццо Киджи и стол Изабеллы умели бы говорить, Муссолини и Гитлер услышали бы кое-что пикантное.

– Ему надо быть поосторожнее, – сказала Жоржетт, – ведь стол Изабеллы – говорящий.

– Encore cette vieille histoire![452]452
  Опять эти старые сплетни (фр.).


[Закрыть]
– сказал фон Бисмарк.

Когда в начале 1941 года на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини направленный против Галеаццо меморандум Гиммлера, эта новость вызвала в римском свете сначала удивление, потом страх, а потом открытое и злорадное удовлетворение. Но за столом Изабеллы над меморандумом смеялись как над плохой шуткой нерадивой, распоясавшейся прислуги. «Гитлер, да он goujat[453]453
  Хам (фр.).


[Закрыть]
», – говорила Изабелла. В действительности меморандум метил не так в графа Чиано, как в княгиню Изабеллу Колонну, которую Гиммлер назвал «пятой колонной». В нем со скрупулезной точностью слово в слово и день в день излагались все беседы за столом Изабеллы, и не только слова Галеаццо, Эдды и Изабеллы, замечания особ, известных своим именем, социальным положением в государственных органах или политическим влиянием, не только суждения о войне или о военно-политических промахах Гитлера и Муссолини, Чиано или иностранных дипломатов, часто посещавших палаццо Колонна, – в нем приводились даже светские сплетни, женское злословие, невинные слова о второстепенных лицах, таких, как Марчелло ди Драго или Марио Панса. Острые словечки Эдды о том или ином персонаже, о Гитлере, фон Риббентропе, фон Макензене, рассказы о ее частых поездках в Будапешт, Берлин и Вену; нескромные замечания Чиано о Муссолини или Франко, о Хорти или Павеличе, о Петене или Антонеску; беспощадные суждения Изабеллы о вульгарных любовницах Муссолини и ее горькие предсказания об исходе войны вместе с забавными флорентийскими сплетнями Сандры Спаллетти и скандальными историями каких-то молодых немецких или итальянских артисток с «Чинечитта́», о любовных похождениях Геббельса и Паволини – все это составляло предмет подробнейшего отчета. Бо́льшая часть в нем была посвящена любовной жизни Галеаццо, его непостоянству, ревности его фавориток, развращенности его маленького двора. Что спасло графа Чиано от гнева Муссолини, так это честь, которой была удостоена в меморандуме Гиммлера Эдда. Доклад мог бы привести к гибельным для Галеаццо последствиям, если бы не содержал ни одного слова против Эдды, ни слова о ее любовных историях, об опасных связях ее подруг, о скандалах в Кортине д’Ампеццо и на Капри. Обвинения против своей дочери вынудили Муссолини защищать и своего зятя. Меморандум Гиммлера, однако, посеял сомнения в среде придворных Галеаццо и Изабеллы. Кто сообщил Гиммлеру все детали? Слуги палаццо Колонна? Дворецкий? Кто-то из любовников Изабеллы и Галеаццо? Назывались разные имена; под подозрение попала молодая отвергнутая любовница, чья гордость была уязвлена сместившей ее соперницей. Каждая «вдовица» была тщательно допрошена, осмотрена и обыскана.

– En tout cas, ce n’est ni vous ni moi[454]454
  В любом случае, это не вы и не я (фр.).


[Закрыть]
, – сказала Изабелла графу Чиано.

– Moi, sûrement pas[455]455
  Я, конечно же, здесь ни при чем (фр.).


[Закрыть]
, – ответил Галеаццо.

– Quelle histoire![456]456
  Что за дела! (фр.)


[Закрыть]
– сказала Изабелла, воздев глаза к расписанному Пуссеном потолку.

Единственным последствием меморандума Гиммлера стало временное удаление Галеаццо из Рима: он был отправлен в Бари, в эскадрилью бомбардировочной авиации, базирующуюся на аэродроме в Палезе, и на какое-то время в залах палаццо Колонна и палаццо Киджи о нем стали говорить, только понизив голос или с показным безразличием (но Изабелла, хоть и была глубоко уязвлена его «я здесь ни при чем», в глубине сердца оставалась верной Галеаццо, ce n’est pas à son âge qu’une femme peut se tromper[457]457
  В ее возрасте женщина не может ошибаться (фр.).


[Закрыть]
); о нем говорили не как о впавшем в немилость, а как о человеке, которого она может настигнуть в любой момент. Выражаясь спортивной терминологией, the ball wasn’t now at his foot[458]458
  Он не владел в тот момент мячом (англ.).


[Закрыть]
.

– Je parie, – сказала Анна Мария, грациозно повернувшись к Филиппо Анфузо, – que dans le rapport de Himmler il n’y avait pas un seul mot sur vous[459]459
  Держу пари, что в меморандуме Гиммлера нет ни слова о вас (фр.).


[Закрыть]
.

– Il y avait toute une page sur mа femme et cela suft[460]460
  Но в нем целая страница посвящена моей даме, и это утешает (фр.).


[Закрыть]
, – ответил со смехом Анфузо.

– Toute une page sur Maria? Ah! Pauvre Maria, quel honneur![461]461
  Целая страница посвящена Марии? Ах! Бедняжка Мария, какая честь! (фр.)


[Закрыть]
– сказала Жоржетт без тени злорадства.

– Et sur moi? Est-ce qu’il y avait aussi toute une page sur moi?[462]462
  А обо мне? Нет ли там странички и обо мне? (фр.)


[Закрыть]
– смеясь, спросила Анна Мария.

– Ваш вопрос, – ответил я, – того же свойства, что и заданный мне однажды генералом Шобертом.

Это было на Украине в первые месяцы русской кампании. Генерал фон Шоберт пригласил меня на ужин в штаб-квартиру командования армией, за столом нас было человек десять. Фон Шоберт спросил меня, что я думаю о положении немецкой армии в России. «Мне кажется, – ответил я, намекая на итальянскую пословицу, – что немецкая армия в России похожа не на цыпленка в пакле, а на цыпленка в степи».

– Ah! Mon Dieu! – воскликнула Анна Мария.

– Très amusant[463]463
  Весьма забавно (фр.).


[Закрыть]
, – сказал фон Бисмарк, улыбаясь.

– Ты уверен, – сказал Филиппо Анфузо, – что генерал фон Шоберт понял, что ты хотел сказать?

– Надеюсь, понял.

Генерал фон Шоберт бывал в Италии и немного говорит по-итальянски. Но когда переводчик лейтенант Шиллер, выбравший себе немецкую национальность, хотя сам он урожденный тиролец из Мерано, пытаясь передать смысл этой итальянской пословицы, перевел мой ответ, генерал фон Шоберт сурово, с недоумевающим упреком спросил меня, как это так, что в Италии цыплят держат в пакле.

– Мы не держим их в пакле! – ответил я. – Это народная поговорка говорит о том, в какую передрягу попадает бедняга цыпленок, если ему вздумается забраться в паклю.

– У нас в Баварии, – сказал генерал фон Шоберт, – цыплят разводят в опилках или в соломенной сечке!

– Но у нас в Италии цыплят тоже выращивают в опилках или в соломе!

– Тогда почему вы говорите о пакле? – спросил генерал фон Шоберт и наморщил лоб.

– Да это всего-навсего поговорка, так говорят! – ответил я.

– Хм, странно… – сказал генерал.

– У нас в Восточной Пруссии цыплят разводят в песке, это очень рационально и недорого, – сказал полковник Генерального штаба Старк.

– И у нас в Италии в местах с песчаной почвой тоже держат цыплят в песке! – ответил я.

Я начинал потеть и тихо попросил переводчика, ради Бога, помочь мне выпутаться из этой истории. Шиллер улыбался и смотрел на меня искоса, как бы желая сказать: «Сам влип в историю, а мне тебя выпутывать!»

– Если это так, – сказал генерал фон Шоберт, – я не понимаю, при чем здесь пакля. Понятно, что это пословица, но в каждой пословице всегда есть доля правды. И, несмотря на ваши утверждения об обратном, это значит, что в Италии кое-где цыплят таки выращивают в пакле, а это метод нерациональный и жестокий.

Он буравил меня суровым взглядом, в котором начинал гореть мерцающий огонек недоверия и презрения. Я хотел ответить ему: «Да, господин генерал, я не осмеливался сказать, но истина в том, что цыплят в Италии выращивают в пакле, и не в некоторых районах, а везде: в Пьемонте, в Ломбардии, в Тоскане, в Умбрии, в Калабрии, на Сицилии, – везде, во всей Италии; и не только цыплят, но и детей, все итальянцы выращены в пакле. Разве вы не знали, что все итальянцы выросли в пакле?» Тогда, может быть, он понял бы меня, а может, и поверил бы, но никогда бы не догадался, насколько правдивы были бы мои слова. А пока я обливался потом и повторял, что нет, это неправда, что нигде в Италии не выращивают цыплят в пакле, что так говорят в народе, что это народная поговорка, ein Volkssprichwort. Но здесь майор Ханбергер, уже давно пристально смотревший на меня стеклянным серым взглядом, холодно сказал мне:

– Тогда объясните мне, при чем здесь степь? Ладно, пакля, вы прекрасно объяснили вопрос с паклей. Но степь? При чем здесь степь? Was hat die Steppe mit den Kücken zu tun?[464]464
  При чем здесь степь вместе с цыпленком? (нем.)


[Закрыть]

Я повернулся к переводчику, моля о помощи, взглядом прося его избавить меня, ради Бога, от этой новой, еще более серьезной опасности, но с ужасом заметил, что Шиллер тоже начал потеть, что лоб его тоже покрылся испариной, а лицо побледнело; я испугался, оглянулся вокруг, увидел, как все буравят меня суровым взглядом. Пропал, подумал я, и принялся повторять еще раз, два и три раза, что речь идет о поговорке, о народном присловье, о простой игре слов.

– Хорошо, – сказал майор Ханбергер, – но я не понимаю, при чем здесь степь с цыплятами.

Начиная раздражаться, я бесстрастно ответил, что немецкая армия в России – совсем как цыпленок в степи, не больше и не меньше, именно как цыпленок в степи.

– Хорошо, – сказал майор Ханбергер, – но я не понимаю, что странного в цыплятах в степи. В каждой украинской деревне много кур, а поэтому и цыплят, и мне это не кажется странным. Цыплята как цыплята, хоть и в степи.

– Нет, – ответил я, – эти цыплята не такие.

– Не такие? – сказал майор Ханбергер, удивленно глядя на меня.

– В Германии, – сказал генерал фон Шоберт, – наука разведения кур достигла неизмеримо больших высот, чем в Советском Союзе. И очень вероятно поэтому, что степные цыплята значительно уступают в качестве немецким цыплятам.

Полковник Старк изобразил на листке бумаги образцовый курятник, разработанный в Восточной Пруссии; майор Ханбергер вспомнил многочисленные статистические данные, и понемногу беседа превратилась в настоящую лекцию о научном подходе в выращивании цыплят, в которой приняли участие остальные офицеры. Я молча вытирал со лба пот, а генерал фон Шоберт, полковник Старк и майор Ханбергер внимательно смотрели на меня, прерывали свою лекцию и говорили, что так и не поняли, что может быть общего между немецкими солдатами и цыплятами; остальные офицеры смотрели на меня с глубоким презрением, пока генерал фон Шоберт не встал и не сказал:

– Schluss![465]465
  Закончили! (нем.)


[Закрыть]

Все встали из-за стола, вышли и разбрелись по улицам городка каждый к своему ночлегу. К зеленоватому небу поднимался круглый, желтоватый луч света. Прощаясь со мной, переводчик Шиллер сказал:

– Надеюсь, вы поняли, что с немцами острить не надо!

– Ach so! – ответил я подавленно и побрел спать. Но заснуть не мог: миллионы цикад трещали в ночной тьме, мне казалось, я слышу писк миллионов цыплят в бескрайней степи. Уснул я, когда уже пели петухи.

– C’est adorable![466]466
  Восхитительно! (фр.)


[Закрыть]
– воскликнула Анна Мария, хлопая в ладоши.

Все смеялись, а князь Отто фон Бисмарк смотрел на меня странным взглядом:

– Vous avez beaucoup de talent, – сказал он, – pour raconter de jolies histoires. Mais je n’aime pas vos poussins[467]467
  У вас большой талант рассказывать забавные истории. Но мне совсем не по душе ваши цыплята (фр.).


[Закрыть]
.

– Moi, je le adore![468]468
  А по мне, они восхитительны (фр.).


[Закрыть]
– сказала Анна Мария.

– А вам я могу сказать правду, – сказал я, обращаясь к Отто фон Бисмарку, – в Италии цыплят выращивают в пакле. Но это та правда, о которой нельзя говорить. Не будем забывать, что мы воюем.

В этот момент к столу подошел Марчелло дель Драго.

– Воюем? – сказал он. – Вы еще говорите о войне? Нельзя ли о чем-нибудь другом? Война уже не в моде.

– Oui, en efet, elle est un peu démodée, – сказала Жоржетт, – on ne la porte plus, cette année[469]469
  Действительно, война уже несколько не в моде, в этом году о ней уже больше не говорят (фр.).


[Закрыть]
.

– Галеаццо просил узнать, – сказал Марчелло, обращаясь к Анфузо, – не сможешь ли ты зайти сегодня на минуту в министерство?

– Почему нет? – ответил тот с ироничным и несколько упрямым видом. – Ведь мне за это платят.

– Около пяти, хорошо?

– В шесть меня больше устроит, – ответил Анфузо.

– Тогда в шесть, – сказал Марчелло дель Драго и, кивнув головой в сторону молодой дамы за соседним столом, спросил, кто она такая.

– Comment? Vous ne connaissez pas Brigitte? – спросила Анна Мария. – С’est une grande amie à moi. Elle est jolie, n’est-ce pas?[470]470
  Как? Вы не знакомы с Бригиттой? Это моя большая приятельница. Она мила, не правда ли? (фр.)


[Закрыть]

– Ravissante[471]471
  Очаровательна (фр.).


[Закрыть]
, – сказал Марчелло дель Драго.

Возвращаясь к столу Галеаццо, он дважды обернулся в сторону Бригитты. Тем временем многие стали расходиться, направляясь к полю для гольфа. Мы остались еще поболтать и немного позже увидели, как Марио Панса проводил Галеаццо к столу Бригитты. Анна Мария заметила вслух, что Галеаццо толстеет.

– Во время прошлой войны, – сказал Анфузо, – все худели; теперь же все толстеют. Мир действительно перевернулся. Кто теперь что разберет? Бисмарк заметил (и я не сказал бы, что в его словах не было иронии), что embonpoint, тучность, – признак морального здоровья.

– Европа уверена в победе, – сказал он.

Люди стали тощими, заметил я, достаточно проехать по Европе, чтобы убедиться, как отощали люди.

– И все же, – добавил я, – народы уверены в победе.

– Какие народы? – спросил фон Бисмарк.

– Все, и немецкий, естественно, тоже, – ответил я.

– Вы говорите «естественно», – сказал иронично фон Бисмарк.

– Самые тощие – рабочие, – сказал я, – естественно, и немецкие рабочие тоже, и рабочие вообще больше всех уверены в том, что выиграют войну.

– Vous croyez?[472]472
  Вы полагаете? (фр.)


[Закрыть]
– сказал фон Бисмарк с некоторым недоверием.

Граф Чиано стоял перед Бригиттой и по привычке громко говорил, смеялся и вертел головой по сторонам. Бригитта сидела, уперев локти в стол и склонив голову на ладони, подняв на министра свои прекрасные, полные невинного лукавства глаза. Потом Бригитта встала и вышла вместе с Галеаццо в сад, где они стали прохаживаться вокруг бассейна, ведя томную беседу. Граф Чиано с галантным видом громко и гордо о чем-то вещал. Все наблюдали происходящее и перемигивались с понимающим видом.

– Ça y est![473]473
  Вот и сладилось! (фр.)


[Закрыть]
– сказала Анна Мария.

– Brigitte est vraiment une femme charmante[474]474
  Бригитта в самом деле очаровательная женщина (фр.).


[Закрыть]
, – сказал фон Бисмарк.

– Galeazzo est très aimé des femmes[475]475
  Галеаццо большой сердцеед (фр.).


[Закрыть]
, – сказала Жоржетт.

– Здесь нет ни одной дамы, у которой бы не было романа с Галеаццо, – сказал Анфузо.

– Я знаю кое-кого, – сказала Анна Мария, – кто не терял от него головы.

– Да, но здесь ее нет, – сказал Анфузо и помрачнел.

– Qu’en savez-vous?[476]476
  Откуда вам знать? (фр.)


[Закрыть]
– сказала Анна Мария со слегка агрессивным кокетством.

В этот момент вошла Бригитта и подошла к Анне Марии. Она весело и чувственно смеялась.

– Будьте внимательны, Бригитта, – сказал Анфузо, – граф Чиано выигрывает все свои сражения.

– Oh! je sais, – ответила Бригитта, – on m’a déjà avertie. Moi, au contraire, je perds toutes mes guerres. Mais je suis de guerre lasse, et Galeazzo ne m’intéresse pas[477]477
  О, я знаю, меня уже предупредили. А я, наоборот, все сражения проигрываю. Но мне надоела война, и Галеаццо меня вовсе не интересует (фр.).


[Закрыть]
.

– Vraiment?[478]478
  Правда? (фр.)


[Закрыть]
– сказала Анна Мария с недоверчивой улыбкой.

Мы тоже вышли в сад и под осенним солнцем, в запахе меда и увядших цветов направились к первой метке для мяча. Игроки появлялись и пропадали в складках местности, как пловцы среди гребней волн. Мелькали сверкающие на солнце кончики клюшек, гольфисты поднимали сомкнутые руки к небу и оставались на миг в этой молитвенной позе, потом клюшки, сверкая, опять прочерчивали в зеленом воздухе широкую дугу и исчезали, потом появлялись снова, как на огромной балетной сцене. Ветер выдувал в траве нежную мелодию, голоса скакали по полю – зеленые, желтые, красные, синие, – расстояние придавало им гибкую звонкость, мягкость и отрешенность. Группа молодых дам сидела в траве, перебрасываясь шутками и смеясь. Все поворачивали головы в сторону Галеаццо: тот прохаживался невдалеке с Бласко д’Айетой, проводя смотр этого соблазнительного парада молодых, коварных дам. Это был bouquet самых красивых лиц и самых славных имен Рима; среди смеющихся громче других женщин с более свежими телами, более дерзкими глазами и более алыми губами, с более развязными и смелыми манерами было несколько самых молодых и красивых женщин Флоренции, Венеции и Ломбардии. Одна была в красном, другая в голубом, третья в сером, четвертая – в платье телесного цвета. Одна носила короткие вьющиеся волосы, заслуженно гордясь высоким божественным лбом и чистых линий устами, у другой волосы были собраны на затылке, третья приподнимала их на висках, – все вместе они открывали солнцу и свежему воздуху свои смеющиеся лица: Марита с видом Алкивиада, Паола с видом Форнарины, Лавиния с видом Аморрориски, Бьянка с видом Дианы, Патриция с видом Сельваджи, Мануэла – Фьяметты, Джорджина – Беатриче, Энрика – с видом Лауры. Нечто уступчивое и вместе с тем невинное было в тех лбах, в тех глазах и губах. Триумф разврата сверкал в их ясных, розовых лицах, в их влажных, полных чувственной стыдливости взорах из-под сени ресниц. Долгие порывы ветра освежали теплый воздух, гордое солнце золотило стволы пиний, руины могил на Аппиевой дороге, кирпич, камни и осколки древнего мрамора, рассеянные среди кустов ежевики по краю поля. Сидящие возле бассейна молодые англоманы из палаццо Киджи разговаривали между собой, пожалуй, излишне громко по-английски, некоторые слова долетали до нас, облагороженные ароматом табака «Кэпстен» и «Крэйвен микстур». По вызолоченному усталым пламенем осени фарватеру прогуливались взад-вперед старые римские матроны – в девичестве Смит, Браун, Самуэль, напыщенные douairières, дамы в тюрбанах, опирающиеся на трость с серебряным набалдашником, vieilles beautés, перезрелые красотки, поколения д’Аннунцио с чинной поступью, с подведенными черным глазами и длинными хрупкими белыми руками. Девочка с растрепанными волосами бежала с криком за молодым блондином в брюках-гольф. Живая, хотя немного усталая, слегка поблекшая сцена, потрепанная на краях, как старая цветная гравюра.

Вдруг Галеаццо заметил меня, оставил Бласко д’Айету, подошел и положил мне руку на плечо. Мы не разговаривали уже больше года, и я не знал, что сказать ему.

– Давно вернулся? – спросил он меня с легким упреком в голосе. – Почему не заходишь ко мне?

Он говорил доверительно и с некоторой необычной для него отрешенностью. Я ответил, что был в Финляндии, серьезно болел и сейчас еще очень слаб.

– Я очень устал, – добавил я.

– Устал? Хочешь сказать, что тебе все опротивело? – спросил он.

– Да, мне все опротивело.

Он посмотрел на меня, потом сказал:

– Увидишь, скоро дела пойдут лучше.

– Лучше? Италия – мертвая страна, – сказал я. – Что ты хочешь от мертвеца? Остается только предать его земле.

– Никогда не знаешь, как все обернется, – сказал он, – никогда нельзя загадывать.

– Может, ты и прав, нельзя загадывать.

Я знал его с детства, он всегда защищал меня ото всех, хоть я об этом не просил. Он защищал меня в 1933-м, когда меня приговорили к пяти годам, защищал, когда меня арестовали в 1938, в 1939, в 1941-м, он защищал меня от Муссолини, от Стараче, от Мути, от Боккини, от Сенизе, от Фариначчи; я был глубоко и сердечно благодарен ему, несмотря ни на какие политические соображения, мне было жаль его; хотел бы и я однажды быть в состоянии помочь ему. Кто знает, может, я смогу помочь ему когда-нибудь. Но теперь ничего нельзя было поделать. Не оставалось ничего иного, кроме как похоронить его. По крайней мере, я был уверен, что его хотя бы похоронят. Имея стольких друзей, можно было надеяться, что его все-таки похоронят.

– Будь осторожен со стариком, – сказал я ему.

– Я знаю, он ненавидит меня. Он ненавидит всех. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли он с ума. Ты думаешь, еще можно что-то сделать?

– Пожалуй, уже ничего не поделаешь. Слишком поздно. Ты должен был что-то предпринять в сороковом, чтобы не дать ему втянуть Италию в эту постыдную войну.

– В сороковом? – переспросил он и рассмеялся так, что мне это не понравилось. Потом добавил: – Война могла сложиться иначе.

Я молчал. В моем молчании были печаль и настороженность, он уловил это и сказал:

– Я не виноват. Это он захотел войны. Что я мог сделать?

– Уйти.

– Уйти? А потом?

– Потом? Ничего.

– Это не помогло бы, – сказал он.

– Это не помогло бы, но ты должен был уйти.

– Уйти, уйти. Всякий раз, когда мы говорим об этом, ты повторяешь одно и то же. Уйти! А потом?

Галеаццо отпрянул от меня и скорым шагом направился к зданию клуба, остановился на пороге и вошел.

Я остался, прошелся по полю и тоже вошел в клуб. Галеаццо сидел в баре между Сиприен и Бригиттой, рядом расположились Анна Мария, Паола, Мария, Жоржетт, Филиппо Анфузо, Марчелло дель Драго, Бонарелли, Бласко д’Айета и молоденькая, незнакомая мне девушка. Галеаццо рассказывал о своем объявлении войны послам Франции и Англии.

Когда посол Франции Франсуа-Понсе вошел в его кабинет в палаццо Киджи, граф Чиано сердечно принял его и сразу сказал:

– Vous comprenez certainement, Monsieur l’Ambassadeur, pour quelle raison j’ai demandé à vous parler?[479]479
  Вы, конечно, понимаете, господин посол, причину, по которой я вызвал вас на переговоры? (фр.)


[Закрыть]

– Je ne suis pas très intelligent, d’habitude, – ответил Франсуа-Понсе, – mais cette fois-ci comprends[480]480
  Хотя обычно я не очень догадлив, но на этот раз я понимаю (фр.).


[Закрыть]
.

Тогда граф Чиано, стоя за столом, прочел ему официальную ноту об объявлении войны: «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie»[481]481
  От имени Его Величества Короля Италии, Императора Эфиопии… (фр.)


[Закрыть]
и так далее.

Франсуа-Понсе смешался и сказал:

– Alors, c’est la guerre[482]482
  Итак, это война (фр.).


[Закрыть]
.

– Oui.

Граф Чиано был в форме подполковника авиации. Посол Франции сказал:

– Et vous, qu’est-ce que vous allez faire? Vous allez jeter des bombes sur Paris?[483]483
  А вы, что вы собираетесь делать? Будете сбрасывать бомбы на Париж? (фр.)


[Закрыть]

– Je pense que oui. Je suis officier, et je ferai mon devoir[484]484
  Думаю, что да. Я офицер и буду выполнять мой долг (фр.).


[Закрыть]
.

– Ah! Tâchez au moins de ne pas vous faire tuer. Ça ne vaut pas la peine[485]485
  Ах, тогда постарайтесь поменьше убивать, не стоит этого делать (фр.).


[Закрыть]
.

Сказав это, посол Франции растрогался и произнес еще несколько слов, которые Галеаццо не счел возможным повторить. Пожав друг другу руки, граф Чиано и Франсуа-Понсе расстались.

– Так что же мог сказать посол Франции? – спросила Анна Мария. – Любопытно узнать.

– Очень интересную вещь, – ответил Галеаццо. – Но я не могу повторить ее.

– Бьюсь об заклад, он сказал тебе какую-то дерзость, – предположила Марита, – поэтому ты и не хочешь нам рассказать.

Все рассмеялись, Галеаццо громче всех.

– Он был вправе сказать какую-нибудь дерзость, – ответил Галеаццо, – но на самом деле не сказал ничего обидного. Он был очень взволнован. Дальше Галеаццо рассказал, как принял ноту об объявлении войны посол Великобритании. Сэр Перси Лорейн вошел и сразу спросил, зачем его вызвали. Граф Чиано прочел ему официальную ноту об объявлении войны: «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie» и так далее. Сэр Перси Лорейн внимательно выслушал, стараясь не пропустить ни слова, затем холодно спросил:

– Это точный текст объявления войны?

Гарф Чиано не мог сдержать удивления:

– Да, это точный текст.

– Ah! – воскликнул сэр Перси Лорейн. – May I have a pencil?[486]486
  Можно карандаш? (англ.)


[Закрыть]

– Yes, certainly, – граф Чиано протянул ему карандаш и лист бумаги с грифом Министерства иностранных дел.

Посол Великобритании аккуратно перегнул лист, отрезал ножом для бумаги гриф, проверил заточку карандаша и сказал графу Чиано:

– Не изволите ли продиктовать мне то, что вы прочли?

– С удовольствием, – ответил граф Чиано, удивившись. Он медленно, слово в слово еще раз прочел ноту об объявлении войны. Когда он закончил диктовать, бесстрастно склонившийся над листом бумаги сэр Перси Лорейн встал, пожал графу Чиано руку и направился к двери. На пороге он задержался на секунду и, не оборачиваясь, вышел.

– Vous avez oublié quelque chose, dans votre récit[487]487
  Вы кое-что упустили в вашем рассказе (фр.).


[Закрыть]
, – с легким шведским акцентом сказала Анна Мария фон Бисмарк.

Галеаццо удивленно и несколько обеспокоено посмотрел на Анну Марию:

– Je n’ai rien oublié[488]488
  Я ничего не упустил (фр.).


[Закрыть]
.

– А вот и да, ты кое-что забыл, – сказал Филиппо Анфузо.

– Ты забыл поведать нам, – сказал я, – что сэр Перси Лорейн обернулся на пороге и сказал: «Вы думаете, война будет легкой и очень короткой. Vous vous trompez[489]489
  Вы ошибаетесь (фр.).


[Закрыть]
. Война будет очень долгой и очень нелегкой. Au revoir[490]490
  До свидания (фр.).


[Закрыть]
.

– Ah! Vous aussi vous le saviez?[491]491
  А, так вы уже знаете? (фр.)


[Закрыть]
– сказала Анна Мария.

– Откуда ты узнал? – спросил меня Галеаццо с видимым недовольством.

– Мне рассказал граф де Фокса, посол Испании в Финляндии. Об этом знают все. Это секрет Полишинеля.

– Je l’ai entendu reconter pour la première fois à Stockholm, – сказала Анна Мария. – Tout le mond le savait, à Stockholm[492]492
  В первый раз я услыхала эту историю в Стокгольме. Там об этом знают все (фр.).


[Закрыть]
.

Галеаццо только улыбался, не знаю, от раздражения или оттого, что попался. Все смотрели на него и тоже улыбались, а Марита крикнула:

– Take it easy[493]493
  Не бери в голову (англ.).


[Закрыть]
, Галеаццо.

Женщины вежливо подсмеивались над ним, Галеаццо тоже пытался улыбаться, но фальшь звучала в его смехе, что-то в нем надломилось.

– Прав был Франсуа-Понсе, – сказала Патриция, – ça ne vaut pas la peine[494]494
  Оно того не стоит (фр.).


[Закрыть]
.

– Oh non, vraiment, ça ne vaut pas la peine de mourir[495]495
  О да, это не стоит того, чтобы умирать (фр.).


[Закрыть]
, – сказала Жоржетт.

– Умирать не хочет никто, – сказала Патриция.

Галеаццо помрачнел и расстроился. Все принялись обсуждать сотрудников графа Чиано. Молодые дамы принялись перемывать косточки послу В., едва вернувшемуся из Южной Америки и сразу разбившему свой бивуак в гольф-клубе, чтобы быть постоянно на виду у Галеаццо в надежде не остаться обойденным и забытым.

– Je joue au golf même dans l’antichambre du Palais Chigi[496]496
  В гольф я играю даже в вестибюле палаццо Киджи (фр.).


[Закрыть]
, – сказала Сиприен.

Патриция завела разговор об Альфиери, и все дамы вскричали, что для Италии большая удача иметь такого посла, как Дино Альфиери. «Он так красив!» В то время по всей Италии ходила потом оказавшаяся придуманной каким-то остряком история о том, как один немецкий военный летчик, застав свою жену в постели с Альфиери, отхлестал его плетью по лицу.

– Боже мой! – воскликнула Патриция. – Его могли изуродовать!

Анна Мария спросила Галеаццо, правда ли, что он отправил Альфиери послом в Берлин, потому что ревновал к нему? Все рассмеялись, Галеаццо тоже, хотя было понятно, что это ему не понравилось.

– Я – ревновать? Это Геббельс ревнует, это он хочет, чтобы я отозвал Альфиери.

– О Галеаццо, оставь его на месте, – сказала Марита без задней мысли, – в Берлине так хорошо!

Все разразились хохотом. Потом стали обсуждать Филиппо Анфузо и его мадьярских возлюбленных.

– В Будапеште, – сказал Филиппо, – женщины и знать меня не хотят. Мадьярки все брюнетки, поэтому сходят с ума от блондинов.

Тогда Жоржетт повернулась к Галеаццо и спросила, почему он не пошлет в Будапешт посла-блондина?

– Блондины? А кто у нас блондин? – сказал Галеаццо и принялся считать на пальцах служащих блондинов.

– Ренато Прунас, – подсказала одна.

– Гульельмо Рулли, – назвала другая.

Но Галеаццо терпеть не мог Рулли, он никогда не пропускал случая уколоть его, поэтому, наморщив лоб, сказал:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации