Текст книги "Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом"

* * *

Прошло несколько лет. За это время сильно изменился Туровский князь Святополк, повзрослел. Стал разумным правителем, деятельным, толковым. Кто горланил против него – прикусил язык, кто смеялся – примолк. Турово-Пинское княжество встало на ноги. В семье Святополка тоже лад, князь сумел простить жене измену. Только вот прежней любви уже нет, словно спала с глаз пелена, осознал Святополк, что не по зову сердца пошла за него красавица Марина и не по душе жила рядом. Но она блюла честь, и муж не возражал. Даже Рейнберна позволил держать рядом, между супругами точно уговор какой. Епископ не упускал случая, чтобы не завести разговор о предпочтении римской церкви перед всеми остальными, осторожно, исподволь склоняя князя к мысли о необходимости перейти в лоно его церкви. Сначала Святополк попросту отмахивался, он хотя и был крещен, но в душе оставался преданным дедовской вере, в князе причудливо сочетались вера в Христа и Перуна одновременно. Однажды колобжегский священник даже перекрестился, говоря о князе:

– Уж лучше, спаси господи, был бы поганым до конца, тогда хоть можно крестить. А то ведь как отцов имеет двоих, так и вера половинная!

Княгиня Марина в ответ на такую речь вздрогнула: ее больше всего волновало, не грешно ли жить с таким?

Рейнберн усмехнулся:

– А ты живешь?

Замечание вызвало краску на щеках женщины, но она упрямо поджала губы: чего ее укорять, если без приязни замуж выдали!

Но из-за разлада супругов беспокоился не один Рейнберн, король Болеслав тоже при любой возможности напоминал о необходимости родить наследника. Только откуда было взяться наследнику, если князь в ложницу к жене ни ногой?

* * *

Закричав, князь проснулся. Сел на ложе, ошалело оглядываясь. Мелко и часто закрестился, отер холодный пот со лба. В который раз снился один и тот же сон – горящий Новгород. Ну почему, почему?! Ведь не он жег, не он разил мечом новгородцев!

Небо местами прикрыто рваными тучами, впрочем, стоящими на месте. Луна пока не выкатилась на чистый проем меж ними, ее смутно угадывающийся сквозь облака свет не позволял что-то толком разглядеть…

Князь снова лег, но уснуть теперь уже не смог до самого рассвета. Он перестал любить ночи, боялся их, потому что боялся прихода именно этого страшного сна. Казалось, должен бы сниться брат Ярополк, идолы с капища, сброшенные в Днепр, даже Всеволод, но только не новгородцы. Что за наваждение? Ночной кошмар стал приходить почему-то после смерти Рогнеды. Неужели она берегла бывшего мужа от такого наказания? Владимир вдруг решил сходить к настоятельнице монастыря матушке Ирине, может, объяснит?

В ложнице он один, чтобы не пугать ночными вскриками жену, спит отдельно. Это неплохо, мужская плоть его уже смирилась, хотя женщин по-прежнему оглядывает с интересом, но княгине не о чем беспокоиться, князь справляется с ненужными желаниями.

Где-то заплакал ребенок, ветер понес его беспокойный плач от дома к дому. Дети… Как знать, кто из них вырастет? Ладно, если хороший человек, если проживет жизнь не во вред другим. А если станет татем или даже просто превратится в тушку без души, способную только думать о еде и считать свою выгоду? У князя дети тоже разные. И не в том дело, что любит одних сыновей больше, других меньше… Владимир вдруг снова сел от неожиданной мысли. А может, в этом и дело?

В детстве Изяслав увидел, как отец едва не зарубил мать. Был еще слишком мал, чтобы понять, почему и за что, но запомнил на всю жизнь. Взрослел в далеком Изяславле в одиночестве, вот и считал себя Рогволодовичем по имени деда, а не отца. Он чуть пережил свою мать Рогнеду, но его сына княжича Брячислава в Полоцке, уж конечно, вырастят в нелюбви к Киеву и князю Владимиру! Святополк, зачатый грекиней Натальей от убитого князем брата Ярополка и потом названный своим, тоже не мог не чувствовать его отчуждения. Владимир после убийства брата взял его вдову грекиню Наталью за себя, чтобы сын уже как бы от него родился, но было поздно. Ни для кого не секрет, что Святополк – Ярополково семя, а значит, прав на Киев имеет больше всех других сыновей, даже больше самого Владимира. Князь всегда остерегался его, особо с тех пор, как умер старший сын Вышеслав. По праву после умершего Вышеслава наследником назвать бы Изяслава, но тот никогда по воле отца не пошел бы. Следом старшие два сына равного возраста – Ярослав и Святополк. Святополк сидел в дальних землях в Турове рядом с Изяславом. Два брата, два нелюбых сына. Какого добра он ждал от этих сыновей?

Вот оно, наказание божье! Любый сын Борис, рожденный болгарыней Оловой, разумен, при том тих и ласков, каким князю хотелось бы видеть сыновей. Но Борис не имеет прав на Киев, не его очередь. Только князь может вдруг объявить наследником не старшего сына, а того, которого захочет. Владимир тяжело вздохнул, объявить-то может, только что из этого выйдет? За Святополком идет Ярослав, тот уже сидит в Новгороде, крепко держит город своей рукой. Новгородцы за Ярослава всегда встанут. Вдруг князя прошиб холодный пот от понимания, почему приходит этот беспокойный сон. Из Новгорода придет его погибель! Ярослав таков, что может пойти против отца и не столько потому, что ему Киев нужен, сколько чтобы взять Русь под себя.

Эта мысль не отпускала уже не только по ночам, но и днем. Потом к ней добавилась другая – Святополк обязательно поможет брату, даже если сам не желает власти в Киеве, но поперек отца пойдет обязательно. К хорошему эти мысли не привели…

А ведь так хорошо начинал. Казалось, большая семья, но ведь и Русь велика, земли всем сыновьям хватит. Наделы раздал, всех посадил по своим градам, а вот поди ж ты…

Хуже всего со Святополком, тот не просто недолюбливает князя Владимира, не только не зовет его отцом, но и сговорился со своим тестем королем Болеславом. Такой сговор для Владимира больнее всего, отчасти он сам виноват, о чем думал, когда женил Святополка на Болеславовой дочери? И правда, о чем думал? Хотел замирить ляхов с Киевом… Только ли? Князь понял, что пытается обмануть сам себя. Не только о замирении думал он тогда. Заодно убирал подальше с глаз становившегося все больше похожим на отца Святополка. У него глаза Ярополка, именно глаза пасынка не давали покоя Владимиру, напоминая предсмертный ужас в очах гибнущего брата.

Наваждение… Святополк похож на своего отца Ярополка, Ярослав на своего деда Рогволода, Предслава на Рогнеду… Оттого князь не может видеть никого из них. Только Предславу зачем-то держит при себе, не отдавая замуж и не отпуская далеко. Дочь, пожалуй, уже смирилась, она умна, все еще красива, хотя для девушки на выданье старовата. Живет в Предславино, много читает сама и учит грамоте девочек. Согласись тогда князь Владимир на ее замужество с Остромиром, была бы счастлива, уже нарожала бы ребятишек под крылом любимого братца.

Сердце снова сжала сильная боль, не давая глубоко вздохнуть. Лоб покрылся капельками холодного липкого пота. Эта слабость накатывала довольно часто, и всегда по ночам. Не было сил даже позвать на помощь. Да и кого звать? У князя жена и многочисленные дети и даже внуки, но рядом никого… Как получилось, что ни одной близкой души рядом?

Стараясь не шевелиться и дышать неглубоко, князь с тоской смотрел на слюдяное оконце, едва пропускавшее лунный свет. Один любый сын Борис, и тот тяготится его вниманием. Не хочет Борис предназначенного ему отцом, не желает брать Киев, и тем более Русь под себя. Твердит, что не его это, землей править. А чье? Конечно, отдай князь престол любому старшему сыну, были бы рады-радешеньки. Святополк спит и видит себя в Киеве, Ярослав, небось, тоже. Да и Мстислав бы своего не упустил… А Борису и Глебу этого не надо… Ничего, он приучит Бориса к мысли о власти, заставит эту власть полюбить. То, что не понравилось ему править в Ростове, неудивительно, молод еще, у самого не получилось легко наладить отношения с погаными, а подсказать некому было, Ярослав Блуда с собой в Новгород позвал.

Снова проступила досада на Ярослава, мог бы опытного Блуда и оставить в Ростове, чтоб тот помог Борису. Ничего, теперь он сам поможет Борису, не станет держать его в далеком Владимире на Волыни или Ростове, посадит рядом в Киеве, и пусть завистники говорят что хотят! Ярославу хватит Новгорода, а Святополку Турова, в Киеве же будет сидеть Борис!

И вдруг откуда-то из глубины выползла мысль, а не испортит ли отец этим сыну жизнь, ведь не хочет власти Борис. Стало почему-то страшно, если вдуматься, то отец, сам того не желая, испортил жизнь всем своим детям. Всем. До единого.

Забыв о боли в сердце, князь Владимир сел на ложе, опустив босые ноги вниз на медвежью шкуру. Может, потому он так одинок? Перед глазами вдруг прошла целая вереница людей, судьбы которых он изменил против их воли.

Брат Ярополк… Рогнеда… Наталья… Мальфрид… Изяслав… Святополк… Всеволод… Ярослав… Олаф… даже Блуд… И еще многие другие… Мог ли он так поступать? Хотел как лучше, хотел устроить по-своему. А они не были благодарны.

До самого утра Владимир вспоминал и вспоминал.

С княгининой стороны прибежала девка-холопка:

– Беда, князь, княгине худо! Недужна очень!

Метнулся туда, Анна лежала на ложе бледная с посиневшими губами и остановившимся взглядом. Вокруг хлопотали люди, лекарь, архиепископ Иоанн, холопки, но видно уже не могли помочь. Услышав шаги мужа, княгиня все же нашла силы чуть скосить глаза, прошептала:

– Подойди…

Все немедля отступили в сторону, освобождая место у ложа для князя. Владимир опустился рядом на колени, глазами, полными слез, глянул в такое родное и знакомое лицо. Много лет они прожили вместе, сильно изменился князь с тех пор, как сватал Анну еще в Корсуни, стал совсем другим человеком. Сейчас с утекающей из княгини жизнью уходила и его жизнь.

Владимир взял жену за руку, Анна и раньше не отличалась горячей кровью, руки и ноги были по-лягушачьи холодными, а теперь так вовсе стали ледяными. Тонкие немного кривые пальцы, синие прожилки на суховатой кисти, выпиравшие косточки – все слабое, еле живое. Она никогда не была ни крепка телом, ни соблазнительна плотью. И чем только брала? Духом да вот еще глазами, которые от болезни стали больше и глубже. Князь вздохнул: и глаза измельчали от возраста, превратились в чуть подслеповатые щелочки. Кто не видел Анну в молодости, сейчас ни за что бы не смог представить ее красавицей. Да и была ли жена киевского князя красивой? Вряд ли… Именитой была, умной, уверенной в своем родстве. Но только не красивой.

И все же столько прожитых бок о бок лет, выросшие дети, умение княгини укрощать строптивый нрав мужа, успокаивать, умиротворять сделали свое дело. Не было в тот миг для князя Владимира на свете человека ближе и дороже, чем эта высохшая из-за болезни, похожая на обтянутый старым пергаментом скелет женщина. Все простил он ей: и нелюбовь к старшим сыновьям и дочерям, и легкое презрение, иногда сквозившее в ее отношении к мужу, и заносчивость гордой своим происхождением византийской порфирородной царевны, и многое другое…

Анна чуть слышно прошептала:

– Ухожу… Детей береги…

Князь залился слезами, приникнув к ее слабой руке. Сзади подошел Иоанн:

– Княже, дозволь исповедь у княгини принять…

Владимир вздрогнул, но с колен поднялся, от ложа отошел. Негоже исповедь никому слышать, кроме священника, даже мужу. Анна что-то шептала склонившемуся к ней архиепископу, тот слегка кивал, вряд ли прислушиваясь к едва различимому голосу. Исповедь важна не для того, кто исповедует, а для того, кто облегчает ею свою душу, чтобы предстать перед господом. Княгиня причастилась, и Владимиру снова дозволено подойти к ложу. Только уже бесполезно, исповедь отняла у слабой Анны последние силы, и она больше глаз не открыла. Лекарь не сразу и понял, что недужная отошла в мир иной.

Похоронили княгиню Анну в каменном саркофаге посреди Десятинной церкви. Рядом князь Владимир велел положить после смерти и себя.

Наступили мрачные дни, ему не до чего, с уходом Анны ушла и прежняя жизнь. Казалось, что-то оборвалось, пора и самому подводить итоги, собираясь в путь вечный. Но чем больше раздумывал князь над делами на Руси, тем тяжелее становилось на сердце.

А сердце ныло и ныло… И не только после тяжелых разговоров или дел, все сильнее тоска накатывала по вечерам, когда оставался в пустой ложнице один. С молодости не привык спать в одиночку, рядом всегда была женщина. Последние годы, правда, княгиня ночевала отдельно, но Владимир все же наведывался к ней при желании. Теперь Анны нет, наведываться не к кому. Некому распускать длинные косы, некому ласкать ланиты, тискать упругую грудь, чувствуя как под пальцами рождается и все сильнее захватывает женщину томное желание… На что уж Анна была холодной, а и ее умел растопить Владимир, загоралась-таки, прижималась крепче, отдавалась страсти. А без страсти какие же дети?

Брать себе женщину на ложе для удовольствия, как когда-то в молодости, князь уже не мог, вера не позволяла. А очень хотелось. Не только по ночам ласкать, но и днем угождать ее капризам, предугадывая даже невысказанные желания, видеть, как загораются от таких удач женские глаза, ждать ответной ласки…

И вдруг у него появилась совершенно неожиданная мысль. Сыновья делят за его спиной Русь оттого, что считают отца ни на что негодным стариком? Он им покажет, на что годен! Пришло решение… жениться! Да, жениться на молодой девушке чинным браком и даже родить детей!

Эта придумка настолько заняла мысли князя, что он напрочь забыл обо всем остальном, и о своем больном сердце тоже. Твердо решив жениться, Владимир принялся размышлять на ком. Греческая царевна у него уже была. Полоцкая княжна тоже. И чехиня была. И болгарыня. И русская боярыня. И даже монахиня-расстрига. Оставалось обратить взор на запад. Но о ляхах и думать не хотелось после неприятностей от Болеслава. А если сосватать кого-то из родственниц Оттона? О том, пойдет ли за него, уже имевшего внуков, молодая знатная девушка, почему-то не думалось, слишком сильна Русь, чтобы бросаться таким женихом, пусть даже и в возрасте.

В таких вопросах, как женитьба или просто завоевание женщины, князь никогда не тянул, решено – сделано. Сыновья с изумлением узнали о новом браке своего неугомонного отца. И чуть позже о том, что новая мачеха понесла! Вот вам и старый князь!

Предслава писала брату в Новгород:

«Новая мачеха Адиль моложе не только тебя, но и меня! Сколь княгиня Анна была бледна и тоща, столь эта румяна и пышна. Дети не заставят себя ждать. Кажется, мачеха уже не праздна, хотя как разглядеть? Пухлая, точно булка, высаженная из печи. И квохчет как наседка».

Ярослав хохотал:

– Князь решил всем доказать, что его силы на ложе неиссякаемы? Пусть старается. Пусть лучше воюет с женщинами, чем со своими сыновьями!

Это было жестоко, но справедливо.

И снова сыновья разделились. Святополк и Ярослав посчитали это блажью, недостойной великого князя, Святославу, как всегда, все равно, Мстислав посмеялся над чудачествами престарелого отца, только Борис и Глеб порадовались за него, приветствуя новую мачеху.

А новая княгиня оказалась действительно плодовитой, быстро понесла и родила дочку. Назвали Добронегой, а крестили Марией. Ее судьба сложится удивительно, через много лет Ярослав выдаст младшую сестру замуж за польского короля Казимира.

* * *

Но вернуться к делам в Турове пришлось. Теперь принесли весть, что Святополк в сговоре с Болеславом. За Туровским князем стояла вся его земля, да и среди других земель Руси сторонников немало. Многие города обижены Киевом, в стольный град издавна идет большая часть повоза, туда оттекают люди, великий князь забирает в дружину сильнейших, лучших. Киев стягивал на себя торговые пути, ослабляя другие города. Соперничать с ним мог только Новгород, но и тот все чаще против князя Владимира, и сидит там сильный Ярослав…

Владимир вспомнил о словах про сговор двух братьев. Им не о чем сговариваться, сидеть вдвоем на киевском столе не станешь, это не времена Аскольда и Дира. И все же не зря же твердил Микула про посла от Святополка к Ярославу…

Немного погодя сотник гнал лошадь, торопясь в Туров. Поручено привезти туровского князя в Киев вместе с семьей. Следом за сотником гнал коней и десяток дружинников. Вооружены по-походному, но не более. Ни к чему, в Турове дружина много сильнее, если добром дело не решится, то и сотня не справится. Князем наказано позвать Святополка с честью, мол, хочет отец загодя земли распределить, чтобы обиды после не было. Стоило поторопиться, путь не близкий, вернуться надо до первой распутицы, не то застрянешь где-нибудь в дальней веси и просидишь долгонько без дороги среди болот.

Не сразу удалось убедить ехать с супругом княгиню Марину, все отговаривалась недугом. Но как бы то ни было, кавалькада двинулась в путь. Княгиня с Рейнберном ехали в возке, ради тепла и удобства выстланном пушистыми шкурами. С собой в возок не взяли даже никого из слуг, видно, разговоры собирались вести тайные. Святополк усмехнулся: дура, болтай о чем хочешь, в Киеве я тебя быстро приструню. И Рейнберну твоему добра не видать! Беспокоило князя только одно – ответ из Новгорода от брата Ярослава принести не успели. Может, потому отвечать не стал, что сам в Киев торопится вот так же? Хорошо бы… Мстислав и остальные его беспокоили гораздо меньше. Мстислава он прижмет печенегами, с которыми у тестя Болеслава уговор. Святослав всегда сидел тихо у себя в древлянской земле. Другие братья слабы, считаться надо только с сильным Ярославом и его Новгородом.

Дорога способствовала к размышлениям, Туровский князь думал над тем, почему брат так и не прислал ответ из Новгорода. На сей раз он отправил к Ярославу человека тайно от всех окружающих и точно знал, что человек дошел. Но ответа все не было… В душу заползало нехорошее подозрение, что Ярослав поведал о его предложении князю Владимиру. Тогда плохо, тогда в Киеве его ждет только узилище. Может, не ехать? А куда денешься? Да и не один он, Марина вон в возке с Рейнберном. Князь Владимир не может не считаться с дочерью короля Болеслава, да и епископа уважать должен. Святополк чуть успокоил сам себя, что не рискнет князь круто обходиться ни с самим Святополком, потому как он старший сын, ни с княгиней Мариной, ни с Рейнберном. Знать бы, как ошибается…

Зимний путь удобен, но и тяжел одновременно. Ехали по рекам, чтобы не плутать среди снегов. Пришлось осторожничать, потому как Днепр еще долго подо льдом будет, а вот Припять уже местами на солнышке подтаяла. В одном месте чуть не угодили в полынью. После того разделились так, чтобы впереди ехали дружинники, что посильнее, и сзади тоже. Княгиня сидела, закутавшись в меха по самые глаза не столько из-за мороза, сколько от напряжения. Тряслась, точно предчувствовала что-то. Рейнберн был мрачен и молчалив.

Когда наконец вывернули на Днепровский стрежень, уже и сам Святополк заметно нервничал. Причалы пусты, но Торг привычно гудел сотнями голосов. Лошади резво вынесли возок наверх, там дорога пошла уже по улицам. Проехать тяжелее, потому как и саней навстречу много, и всадников тоже. Да и пеших киевлян много. Живет город что летом, что зимой.

К княжьему двору выехали тоже резво. Святополк оглядывался, ища изменения, которые произошли за последние годы, пока не бывал в Киеве. Углядел маковки двух церквей, в остальном ничего не понял. Есть новые дворы, лавки вон на Торге тоже, но на самом дворе немногое поменялось. Главное – все спокойно, это уже хорошо. Но на дворе народу немного, незаметно, чтобы собрались вместе сыновья князя Владимира.

Князя в Киеве не оказалось, это привычно, Владимир уже давно жил в Берестове. Но его ключник Мстиша, видно, предупрежден о приезде Святополка, выскочил навстречу, вмиг распорядился всем. Пока из возка вылезали Марина с Рейнберном, разминали затекшие от долгого сидения ноги, распоряжались, куда какие короба нести, на крыльцо выбежали княжны. Скучно сидеть в тереме без дела, оттого приезд да еще и туровской княгини вызвал такой интерес. Дочери князя Владимира перешептывались между собой и со своими мамками, косили глаза на Святополка, точно он был женихом, разглядывали платье княгини Марины. Рейнберн их интереса не вызвал сразу: что смотреть на священника, своих немало… Княгиня недовольно морщилась, ей не нравилось пристальное внимание ни к себе самой, ни тем более к мужу. Хотя княжны и были его сводными сестрами, но их хихиканье коробило туровскую княгиню.

Сам Святополк если и выглядывал среди княжон кого, то только Предславу, сестру Ярополка, они с братом близки, может, что знает нужное? Но старшей княжны не видно, она и при жизни мачехи больше жила в Предславино, чем в Киеве. Хотелось спросить у ключника, не приезжал ли князь Ярослав Новгородский и где остальные братья, но, чуть подумав, Святополк решил, что спрашивать не стоит. Рейнберну тоже не понравилось ни отсутствие князя, ни то, что остальных сыновей Владимира нет в Киеве.

Однако их не оказалось и в Берестове. Туда Святополк отправился на следующий день один, без жены и епископа. А перед тем вечером княгиня Марина завела разговор с мужем о том, что не стоило приезжать. Святополк, которому совсем не нравилась необходимость спать с женой на одном ложе даже вот так, огрызнулся:

– Я тебя не заставлял с собой ехать! Сидела бы дома!

Марина обиделась и больше разговоров не вела. А поутру даже не повернулась, когда он встал пораньше, чтобы ехать в Берестов.

И в Берестове туровского князя ждали, сразу позвали к отцу. Князь Владимир полулежал, обложенный мягкими подушками, был недужен. Смотрел строго, но пригласил сесть, принялся расспрашивать о делах семейных, о княгине Марине, о тесте короле Болеславе, о том, не собираются ли внуков рожать… Посетовал, что у княгини родился мертвый мальчик, обнадежил, что бог даст – еще не один будет. Похвастал, что его новая жена родила девочку.

– Красавица будет! – в голосе звучала законная гордость немолодого уже отца.

Сама молодая княгиня сидела в сторонке, скромно потупясь, молчала, даже когда говорили о ней и ее дочери.

Князь Владимир долго не мог начать тяжелый для него разговор даже после ухода молодой жены. Все же спросить пришлось.

– Зачем Рейнберна при себе держишь?

Святополк пожал плечами:

– Он с княгиней Мариной из Гнезна приехал. Ее духовник, как могу запретить?

Глаза князя блеснули недобрым светом:

– Болеславу все про тебя доносит?

– Пусть, я ничего плохого не делаю. – Хотелось возразить, что и киевских соглядатаев при нем немало, но смолчал, ни к чему зря злить князя, его пока сила. Пока…

– С Болеславом дружишь?

– Как не дружить, тесть он мне.

– А с Ярославом о чем сговаривались? Думаешь, не ведаю о твоем к нему посланнике в Новгород?!

Откуда было знать Святополку, что только это и известно князю Владимиру – что посылал он к брату в Новгород, а о чем посылал, никто не знал. Спроси князь Владимир иначе, просто поинтересуйся, о чем сносился туровский князь с новгородским, Святополк честно ответил бы, может, все и обошлось бы. Но глаза старого князя смотрели в глаза пасынка так, словно норовили вывернуть наизнанку его душу. Внутри у Святополка всколыхнулось все нехорошее, что копилось столько лет с самого рождения. Долго копилось, всю жизнь, зрело и вызрело. Вскочил, метнулся по горнице, в которой вели беседу, зашипел точно гусак на дворе:

– Мой Киев, по праву мой! Я за князем Ярополком, моим отцом, тобой убитым, Русь взять должен был. А ты не только меня принадлежавшего по праву на много лет, что сам в Киеве сидишь, лишил, но и теперь Бориске отдать хочешь?!

Святополк словно забыл, что говорит с великим князем, воспитавшим его как сына, что в его власти, что и возрастом ему в сыновья годен, что назван сыном еще до рождения. Говорил то, что много лет не давало покоя, о чем много лет думал.

– Не одного меня обходишь, князь, таким решением, и своих сыновей обижаешь. Перед Борисом старших много. Ярослав, Мстислав, Святослав…

Видя, что князь Владимир смотрит на него широко раскрытыми глазами, видно, не ожидал, что рискнет пасынок такие речи вести, Святополк вдруг остыл. Чуть устало добавил:

– Плохо ли, чтобы мы загодя с Ярославом свои наделы определили? Ему Новгород, мне по праву Киев…

Договорить не успел, лицо князя перекосила гримаса гнева:

– Вы… за моей спиной… Русь делить?! Я ее собирал! Я ее крепил и оборонял! Я!.. И отдам кому пожелаю!

Глаза метали молнии, изо рта брызгала слюна, голос сорвался почти в хрип. Страшная боль сжала сердце, не хватало воздуха, губы посинели. Святополк кинулся к нему, стараясь поддержать. Как бы ни ненавидел он убийцу своего отца, но не помочь сейчас не мог. Не в силах ничего произнести, Владимир только оттолкнул эту руку, разрывая ворот рубахи, добрался до двери, потянул на себя и почти вывалился в переход. Стоявший у двери гридь бросился на помощь, кликнул еще людей. Святополк услышал только, как князь Владимир прохрипел, видно, указывая на него:

– В темницу! И его княгиню… и священника! Всех врозь… И не… вы… не выпускать… без… меня…

Приказ выполнили, в тот же день Святополк, Марина и Рейнберн сидели взаперти врозь. Посадить их прямо в узилище не решились, но держали под крепкими запорами, дожидаясь новых распоряжений князя. Кормили, правда, из княжьей кухни, все трое ни в чем отказа не знали, кроме одного – к ним никого не подпускали.

Князь Владимир после тяжелого разговора с пасынком приходил в себя долго. И никому сказать о том, что произошло, тоже не мог. В глубине души понимал, что Святополк и Ярослав правы. Оба достойны стать правителями после него, они самые сильные и умные. А сам Владимир не вечен, вон как сердце прихватывает. Но именно то, что сыновья решили все без него, не попросили нижайше отдать одному Киев, а другому Новгород, не пришли под его очи с обещанием не обижать младших, а сами распорядились, сами справились, и доводило князя до исступления. Зубами скрипел с досады, а совесть подсказывала, что сыновья разумными оказались, что зря злится. И от своей неправоты становилось еще хуже, снова подкатывала к горлу желчь, а к голове дурнота, снова заходилось болью сердце.

Святополка с его женой и колобжегским епископом в узилище посадил, а вот до Ярослава дотянуться не мог. Да и в чем обвинит? В том, что Туровский князь ему земли поделить предложил? Так ведь Ярослав ничего не ответил… В глубине души князь Владимир хорошо понимал, что Болеслав Святополка, а особенно дочери в темнице ему не простит, значит, война с Польшей? Пока Болеславу не до Руси, он воюет с немецким Генрихом, только это пока и спасет Киев от нападения, а потом? Разозлившись на прямые слова пасынка, князь отправил его с княгиней в темницу и теперь не знал, как быть дальше. Особенно почему-то Владимир был зол на Рейнберна, ему казалось, что епископ, призванный самой верою налаживать мир между христианами, плетет нити заговора против него, используя нестойкого Святополка.

Раздумывая о том, как быть, князь долго сказывался больным, не допуская к себе никого, кроме лекаря. Но вечно лежать на ложе не станешь, пришлось вставать и приниматься за дела. Конечно, первым делом князь решил навестить опального епископа. Если пасынка и его жену Владимир приказал поместить просто под замок, то Рейнберн сидел в настоящем узилище. Когда распахнулась тяжелая дубовая дверь, открывая небольшую каморку со скудным убранством внутри и навстречу князю едва приподнялся от слабости худой, изможденный невольным постом старик, Владимир поразился, как мог так скоро Рейнберн превратиться из живого даже тучного бодрячка в сущую развалину? Он сурово поглядел на стража: неужто морят голодом или бьют? Князь был готов наказать провинившихся, ведь велел только запереть и никого не пускать, но никак не мучить. Но оказалось, что никто мучить или морить голодом и не собирался. Еду носили с княжьей кухни, вода всегда есть, в каморке не так чтобы холодно, только промозгло, но и во всем каменном тереме так. Света и впрямь мало, ведь окошко крошечное, но очаг горит.

Рейнберн говорить с князем попросту не стал, объявил, что его смерть ляжет грехом на совесть Владимира, что такая гибель принесет ему, Рейнберну, ореол мученика, а князю Владимиру муки адовы, так как губит он невинного. Князь разозлился на проклятья:

– А не ты ли против меня сына подговаривал?!

Епископ сверкнул глазами:

– Не сын он тебе! Ты его отца убил!

– Не тебе о том судить! – Князь резко повернулся, шагнув к двери. Уже у выхода процедил сквозь зубы: – Помрешь в темнице…

Так и случилось: Рейнберн быстро отдал богу душу, хотя его стражники клялись перед князем, что пальцем епископа не тронули, не обидели ничем.

Ни к княгине Марине, ни к Святополку Владимир разговаривать не пошел. Он уже хорошо понимал, что услышит, и не хотел повторения беседы с Рейнберном. Велел кормить получше, слуг допустить да гулять выводить. Только пообещал, что если упустят Святополка или княгиню, то пострадают не одни стражи, но и их семьи.

* * *

В Новгород примчался гонец от епископа Анастаса Корсунянина к его другу архиепископу Иоакиму. Это был старый знакомый Иоакима, ездил почти постоянно, потому долго объяснять ничего не пришлось. Епископ махнул рукой, отсылая служек из горницы, и подозвал киевлянина к себе ближе. Протянул руку для благословения, перекрестил склоненную голову и только потом поинтересовался:

– Что в Киеве?

– Беда, владыко, – взволнованно выдохнул из себя гонец.

Епископ оглянулся на дверь, проверяя, плотно ли закрыта.

– Что?

– Князь Владимир своего сына князя Святополка с женой и их священником Рейнберном в узилище посадил! Рейнберн там помер!

Иоаким, пробурчав «Поделом!», спросил другое:

– За что Святополк в узилище?

– Никто не ведает. О чем-то повздорили с князем, но разговор шел наедине.

– И княгиня тоже в темнице?

– И княгиня Марина тоже. Только они не в темнице, просто под замком. Сидят врозь, Святополк в Вышгороде, а княгиня в Киеве. Епископ Рейнберн тоже был в Киеве. Князь сердит очень.

– Что еще просил сказать епископ?

– Более ничего, обещал, что станет присылать весточки.

– Благодари епископа. Иди, я велю тебя принять.

Гонец ушел, а епископ задумался. Что произошло между князем Владимиром и Святополком? Что-то должно было сильно рассердить Владимира, если велел посадить в темницу сына, пусть и неродного, и его жену. За Рейнберна Иоаким, всегда считавший колобжегского епископа выскочкой и зазнайкой, не переживал. Поразмыслив, он позвал служку и попросил сообщить князю Ярославу, что хочет с ним говорить.

– Пусть придет немедля.

– Немедля не получится, владыко. Князь с семьей в Ракоме.