Текст книги "Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом"

Ярослав завел себе еще один двор за пределами Новгорода – Ракому, и часто жил там, когда у новгородцев не было в нем необходимости. Его дружина тоже в Ракоме, а варяги жили на Поромонь-дворе на Торговой стороне.

Ярослав примчался сразу, несмотря на вечернее время, видно, понял, что владыко зря звать не станет. Епископ Иоаким, наблюдая с крыльца, как с трудом слезает с лошади хромой князь, мысленно пожалел его: вот ведь дал бог увечье. Строен князь, крепок в кости, но правая нога хрома с детства. Иоаким помнил рассказы о том, как Блуд заставлял Ярослава малым ребенком вставать на больную ножку. Если бы не кормилец, не ходить княжичу совсем, только его стараниями преодолел Ярослав боль, поднялся на ноги.

– Звал, владыко?

– Новости есть, пойдем ко мне. Не терпит отлагательств.

Услышав о заточении брата, Ярослав заскрипел зубами:

– За мной очередь!

– Ты что, князь, ведаешь что? – подозрительно заглянул ему в глаза епископ.

Тот вздохнул:

– Да, владыко. Святополк присылал ко мне с предложением после смерти отца поделить Русь меж собой миром, чтобы после не воевать. Ему Туровские и Червенские земли, мне Новгород, юг Мстиславу, а Киев отдать Борису.

– Что ты ответил?

– Ничего.

– Как ничего?

Ярослав чуть пожал плечами:

– Просто не ответил, и все.

Иоаким готов был отдать Червенские земли Святополку, но зачем же отдавать Киев Борису?! Но сейчас не это было важным, главное то, что князь Владимир, видно, узнал о намерении сыновей поделить Русь после его смерти. Епископ против дележа, искренне против и не сомневался, что киевские священники тоже. Как теперь поступить? Князь Владимир разозлен, Святополк в опале, неужто действительно очередь за Ярославом?

– Не бойся, князь, Новгород тебя поддержит.

– Я не гнева князя боюсь. Болеслав не простит заточения своей дочери и гибели Рейнберна, ему только и нужен повод для рати. Теперь есть. Ляхи войной пойдут на Киев.

Иоаким понимал, что так и будет, но сразу прикинул выгоды такого поворота событий – Владимиру, занятому войной с поляками, станет не до Новгорода. И все же нужно срочно крепить дружину! Это понял и Ярослав, князь Владимир на сам город ратью не пойдет, слишком далеко и опасно, пока до Новгорода доберется, печенеги или те же поляки Киев разорят. Значит, у Ильменя его дружину ждать не стоит. Но что делать, если позовет к себе, как Святополка, и посадит под замок? Видно, об этом подумал и епископ, не просто подумал, но и спросил:

– Если в Киев позовет, что делать станешь?

– Не знаю, – вздохнул Ярослав. – Идти нельзя, и не идти тоже.

Оставалось надеяться, что не позовет. Но в Новгороде приняли свои меры. Ярослав вдруг решил выпустить наконец свои деньги, как советовал ему Иоаким. Сначала тайно позвал к себе резчика, чтоб сделал отлив, потом еще двух мастеров, и вот серебряная монета уже у него в руках! У князя Владимира на монете значилось: «Владимирово серебро», у Ярослава – «Ярославле серебро». Отлитую деньгу он сам понес епископу.

Тот неурочному приходу князя подивился, но был рад. Иоаким все еще был недужен, видно, сильно прихватило холодным ветром, кашлял и кашлял. Ярослав попросил разговора наедине. Дождавшись, пока их оставят, протянул на ладони новую монету. Иоаким, щуря слезящиеся глаза, попросил поднести свечу ближе, долго разглядывал. Когда понял, что перед ним, ахнул:

– Ай да князь! Кто еще знает?

– Пока никто, это первая.

– Для чего лил?

– С варягами расплачиваться буду, каких нанимать придется.

Иоаким задумался.

– Думаешь, придется?

– А как же? – вздохнул князь.

В закрытые цветным стеклом окошки едва пробивался неяркий свет осеннего дня. Пламя свечи слегка колебалось, подчиняясь только дыханию людей. Было тихо и спокойно, и казалось, что на всей земле так. Но оба понимали, что это обман, неспокойно на Руси, вдруг стало совершенно ясно, что скоро грядут какие-то тяжелые и опасные события. Два человека – старый и молодой – сидевшие рядом, понимали и другое – в этих грядущих событиях они крепко связаны друг с другом и предать один другого не могут, иначе погибнут вместе.

Князь Владимир за сыном Ярославом в Новгород не прислал, не до того.

* * *

Святополк сидел в Вышгороде, там быстро нашлись те, кто помнил заветы княгини Ольги и князя Ярополка, кому Владимировы выскочки не по нраву. Боярин Путша пристроил своих людей охранять Святополка, опальному князю носили лучшие яства, гулять водили каждый день, не отказывали ни в чем. И о делах в Киеве он всегда знал.

А дела были не слишком хороши для князя Владимира.

Княгиня Марина, проклиная свекра за надругательство над собой и мужем, повторяла, что ее отец киевскому князю такого не простит, и была права. Король Болеслав, получив известие о заточении дочери и зятя в темницу и о гибели колобжегского епископа, разгневался и обрадовался одновременно. Он не верил, что Владимир может уморить Марину, зато хорошо понимал, что получил вожделенный повод для войны с Русью. К Генриху II спешно отправился посол с предложением мира, признанием своего подчинения и просьбой помочь в нападении на Русь. Генрих, которому давно надоела одиннадцатилетняя война, в свою очередь потребовал обещания помочь в завоевании давно положенной ему императорской короны, отдал Болеславу земли полабских и лужицких славян и отправил свои войска в помощь обиженному ляху. Немцы были совсем не против повоевать богатые русские земли.

В Киев примчался гонец с сообщением, что, кроме поляков и немцев, на Русь идут печенеги. Князь был неприятно поражен. Печенеги, которых совсем недавно склонял к дружбе миссионер Бруно, казалось, вмиг забыли о его проповедях и снова шли на русские земли. С запада и юга на Русь накатывали две волны одновременно, причем, на сей раз объединились левый и правый берега Днепра. А в левобережье его сын Позвизд…

В Ростов спешно поскакал гонец с требованием князю Борису прибыть в Киев. Русская рать отправлялась против недавнего друга и свата князя Владимира польского короля Болеслава. Болеслав уже основательно пограбил червенские и туровские земли. Киев спасло только то, что ляхи вдруг перессорились с печенегами. Никто не понимал в чем дело, но Болеслав приказал перебить все печенежское войско, шедшее с ним, и повернул восвояси. Когда об этом князю сообщил загнавший свою лошадь, до самой шапки забрызганный дорожной грязью гонец, Владимир не мог поверить своим ушам! Он получал передышку, очень нужную передышку, чтобы собрать силы и выбить Болеслава из захваченных земель, примерно наказать печенегов за предательство и больше не позволять нападать на Русь.

Анастас смотрел на молившегося у иконы князя и раздумывал. Как сказать Владимиру, что ему нужнее всего сейчас в Киеве сын Ярослав, который может привести с собой помощь с севера, встать во главе дружины вместо тихого и спокойного Бориса, объединить русичей вокруг себя? Боится Владимир Ярослава, может, и верно, что боится, тем более что тот сросся с Новгородом, пришелся по душе этому строптивому городу. Но еще хуже, если Ярослав встанет против, тогда Русь ждет разделение. Епископ хорошо знал, что киевские бояре совсем не жаждут власти Ярослава над собой, понимая, что тот уже новгородский, да только сам князь Владимир стар и немощен, а его любимый Борис с Русью сейчас не справится.

Владимир выслушал епископа молча, чуть поморщился, потом вдруг резко вскинул голову:

– Тебе кто это подсказал, Иоаким?

Тот растерялся:

– Нет, сам так мыслю, князь. Князь Борис всем хорош, да только не ратник он.

– Не ратник? А хромый Ярослав – ратник? И Волчий Хвост на что? Тебе бы за Бориса ратовать, который столько для Десятинной сделал, а ты!.. – князь с досадой махнул рукой и отвернулся от епископа.

Тот не выдержал, возразил вслед:

– Я за Русь ратую.

Разговор с Анастасом разозлил Владимира, умом князь понимал, что епископ прав, Борису не удержать Русь даже с помощью Волчьего Хвоста. Злило его больше всего то, что это понимали все вокруг, в самом Киеве так и глядят в сторону опального Святополка, считают его законным наследником. Новгородцы спят и видят как бы своего Ярослава над Киевом поставить. Раздражение князя росло с каждой минутой. Нужны были новые деньги и новые дружинники, как никогда нужна сильная власть, а он слабеет с каждым днем. Все тяжелее подниматься по утрам, одолевают болезни, которых в молодости и не замечал.

* * *

Новгород тоже бурлил. Когда пришли вести о нападении короля Болеслава в ответ на заточение своей дочери и о присоединившихся к нему печенегах, сама весть мало кого ужаснула. Печенеги Киев воевали и раньше, а что Болеслав туровские земли разорил, так кто бы стерпел, ежели собственное дитя, пусть и взрослое, в темнице держат? Но новгородцы поняли другое – если война, значит, новые поборы, новый набор в дружину. Значит, из-за неразумности киевского князя Новгороду придется потуже затянуть пояса и отдать молодых и сильных парней в ратники? Новгород готов и пояса затянуть, и дружинников поставить, но для себя, а не для далекого, соперничавшего мощью Киева. Сколько можно? Новгород богаче, сильнее, поворотливей, наконец, но всегда должен потакать киевским прихотям? Бояре поглядывали на князя, понимает ли Ярослав, к чему ведут такие разговоры?

Ярослав решил поговорить сначала с тысяцким. Тысяцкий Якун новгородец, его предки жили на Волхове издревле, потому, как все ильменцы, цокает. Сначала их «ницаво» забавляло Ярослава, потом привык, едва сам не начал говорить так же. Сейчас уже и новгородское цоканье не замечает, и свой язык не коверкает.

– Князь Владимир с ляхами воюет, Болеслав на него ратью пошел, мстя за дочь свою… И с печенегами поляки договорились… – князь говорил, внимательно поглядывая на тысяцкого, но тот молчал, лишь серые глаза чуть сузились. Ярослав уже хорошо знал такие серые очи, они скрывают вольные, очень вольные думы. Новгородцев тяжело поставить под свою руку, да и удержать не легче. – Снова дань увеличат, в дружину людей заберут, нас оголив. – Вот это последнее было для тысяцкого всего больнее, потому и говорил Ярослав о дружине в последнюю очередь.

Новгород, как и другие земли Руси, обескровлен, оттого и нападают вон на Ладогу кто ни попадя. Конечно, князю Ярославу удалось замириться с очередным норвежским наследником Олавом Харальдсоном, но норвежец сейчас далеко, чужие земли грабит, а Ладога, вот она. Сойдет лед, кого туда ждать? Разорят Ладогу, плохо и новгородским купцам будет, а город все больше купечеством живет. В нем много ремесленников, что знатные товары делают, но продают-то их все одно – купцы! И хлебушек в новгородских землях плохо родится, приходится покупать у тех же ростовчан. Но чтобы покупать, нужно иметь за что, а значит, снова продавать свои поделки за серебро… Круг замкнут, Новгороду без купцов никак… Новгород и купечество защищать надо, а кем? Своих князь из года в год забирал в Киев, варягов нанимать, как всегда делали, не на что. Вот и ломали головы князь с тысяцким об одном и том же – где взять серебро для дружины? Оно, конечно, у города есть, да только не дадут его новгородцы за просто так, да еще и на рать с Болеславом!

Тысяцкий поднял глаза на князя, смотрел долгим взглядом. Темно-серые встретились со светло-серыми и, казалось, договорились без слов. Но слова все же последовали.

– Мыслю не давать в этом году дани в Киев! – сказал, как в холодную воду с разбегу бросился. Тысяцкий кивнул:

– Верно, княже. Давно пора, защиты от Киева нет, за что дань давать?

Вот и все, решено. Не давать дань – значит отложиться от Киева! Это хорошо понимали все, понимали, что Киев не простит. Но что сделает князь Владимир? Ратью пойдет на непокорный город? Новгород далече за лесами и болотами, силу и сам имеет немалую. Князья своих старших сыновей в Новгород сажали на княжение для того, чтобы те держали его под своей рукой в надежде занять после киевский стол. А у Ярослава такой надежды нет. Так что ни подчиняться Киеву, ни воевать за него Новгороду во главе с князем резона нет. Новгородцы когда-то попросили себе Владимира, потому как были совсем без князя, а сейчас у них есть свой. Сильный, умный, даже хитрый Ярослав. Новгороду нравился такой князь, и город готов поддержать его в отделении от Киева! Беседа закончилась тем, что тысяцкий Ярославу так и сказал:

– Город за тебя, князь! В обиду супротив Киева не дадим! Только, когда в Киеве сядешь, не забудь, как твой отец забыл, про помощь новгородскую.

У Ярослава раскрылся рот от изумления, он говорил только про отказ от дани, а горожане решили, что князь против Киева выступает? Так далеко его мысли не шли, вернее, шли, но совсем тайно, ни с кем не делился. Но возражать Ярослав не стал, сделал вид, что не понял. В это тысяцкий не поверил, с умом Ярослава мало кто может поспорить, потому знал Якун, что все князь понял, а что говорить сразу не хочет, так на то, видно, свои причины.

По первой воде к Олаву Харальдсону и на варяжский Готланд поплыли посланники с приглашением варягов на службу к новгородскому князю. Желающих нашлось много, хотя и знали, что новгородский князь серебра на ветер не бросает, скуповат, но лучше уж скупому князю служить, чем совсем никакому.

* * *

Служанка принесла радостную весть: король Болеслав Храбрый пошел ратью на туровские и червенские земли в отместку за заточение своей дочери! Марина довольно усмехалась, отец, видно, примирился с немецким королем Генрихом и теперь намерен наказать князя Владимира за такое обращение со своей любимицей! Поделом! Где это видано, чтобы княгиню запирали под замком и лишали привычной жизни?! Марина лукавила: она прекрасно знала, что ее любимый отец еще не так поступал со своими родственниками, которые попросту мешали ему. Но это же ее отец…

Шли день за днем, новостей было немного, но они сначала радовали. Король Болеслав славно разорил русские земли, а с юга напали подговоренные им печенеги. Почему-то княгиня не задумывалась, что отец разоряет прежде всего земли, принадлежавшие им со Святополком! Она вообще теперь не думала о себе рядом с мужем, казалось, что Святополк где-то далеко-далеко, в другой жизни, давно ею забытой. Даже служанку иногда изумляло, что хозяйка интересуется чем и кем угодно, только не своим опальным мужем, словно вычеркнула его из своей жизни. Наверное, так и было, освободи сейчас Марину князь Владимир, она уехала бы не в Туров, а к отцу в Гнезно, даже не вспомнив о муже.

Но король Болеслав, вдоволь пограбив окраины Руси, почему-то перессорился с печенегами, избил многих из них и повернул обратно в Польшу! Марина негодовала:

– Как он мог?! Как он мог остановиться, не освободив меня?!

Два дня она не могла есть, осознав, что даже для отца была попросту разменной монетой, которую можно и замуж выдать по расчету, и теперь не освобождать из-под стражи только ради того, чтобы всегда иметь повод снова напасть на Русь, когда будет в силе. Княгиня спала с лица и подурнела, ее глаза уже больше не горели желанием завлечь в свои сети любого приглянувшегося мужчину, понять, что тот пойман, и презрительно бросить, как делала раньше со многими жертвами. Марину больше не интересовали ни синеглазые красавцы, ни даже собственная внешность.

А еще к ней все чаще ходил русский священник. За неимением другого пришлось слушать этого. Княгиня знала, что он настоятель самой богатой церкви Киева – Десятинной, которой князь сам обещал отдавать десятину своих доходов, и твердо держал слово. Анастас Корсунянин грек, но бросить христианку, пусть и Римом крещенную, в беде не мог. Князь Владимир не возражал. Да ему не до снохи, сидит и пусть себе сидит. Так лучше, чем если станет плести заговоры против него и Киева, будучи свободной.

Отец опальной княгини король Болеслав сначала напал на туровские и червенские земли, но скоро его пыл остыл, получив, что хотел, Болеслав дальше двинуться не решился и свою дочь обратно почему-то не требовал. А раз так, то пусть сидит княгиня под замком, вдруг придется ею когда-нибудь торговать? Не может быть, чтобы королю была безразлична судьба своей дочери, потому на Киев он не пойдет, это тоже на руку князю Владимиру. Правда, воевода Волчий Хвост утверждал, что как раз потому и пойдет, но…

Пока же король Болеслав сидел тихо – то ли воевать передумал, то ли силы собирал.

* * *

В Киеве началась весна, с сосулек вовсю закапало, солнышко растопило снежные горы, насыпанные за зиму, потекли звонкие ручьи, по-весеннему загалдели птицы. Весна обещала быть ранней и дружной. Вот-вот пойдет лед по Днепру.

Ледоход ждут, по освободившимся ото льда рекам в Киев прибудут купцы, привезут товары, дань, приплывут новые дружинники… Ждет и князь Владимир. Новгород должен прислать две тысячи гривен серебра, да еще много чего.

Но шли день за днем, а из Новгорода вестей не было. Зато приплывший по первой воде киевский купец, которому пришлось зазимовать со своими ладьями в Новгороде, вдруг попросился к князю. Владимир велел позвать, купец Антипий хорошо знаком. Пусть расскажет о том, как у князя Ярослава дела. Антипий вел себя чуть странно, вроде и хотел что-то сказать, и боялся. Владимир, уже поняв, что вести будут не самые хорошие, повелел:

– Говори как есть!

Антипий протянул что-то на раскрытой ладони. Князь переводил взгляд с его ладони на лицо и обратно, не понимая, в чем дело, наконец сообразил посмотреть ближе. Купец подавал ему монету. Рассмотрев ее у огня, Владимир рассвирепел:

– Да кто ему позволил?!

На монете значилось: «Ярославле серебро». Отсутствие новостей и вот этот серебреник означало только одно – Новгород отложился! Рука князя сжала монету в кулаке, ее края врезались в ладонь до крови. Таким Владимира давно никто не видел.

– Власти захотел?! Против отца пошел?! Готовьте пути и мосты мостите!

С ладони, порезанной новгородским серебряником, капнула кровь, но князь не заметил этого. Он велел спешно вызвать из Ростова Бориса с его дружиной, решив стереть с земли мятежного сына вместе с городом, который ему помогал!

А еще в Киеве вдруг принялись чеканить совсем иные монеты, чем те, которые князь Владимир выпускал до того дня. На них уже не было как раньше княжеского изображения, а только надпись: «Серебро святого Василия». Увидев одну такую впервые, Анастас покачал головой:

– Вспомнил, что Василием крещен…

Потянулись тревожные дни, Владимиру почему-то казалось, что без Бориса он никак не должен выступать в поход, а тому требовалось время, чтобы добраться из Ростова в Киев. Борис, которому отец не удосужился сообщить, для чего зовет, торопился как мог, гадая, что за срочность у князя. Решил, что снова Болеслав или печенеги.

Замер Киев, замер Вышгород, затихла в ожидании чего-то неведомого Русь.

Но спешно выступать на Новгород Борису не пришлось: его дружина и Волчий Хвост с киевской вышли на печенегов. Отдохнувшие от рати и собравшие силы левобережные печенежские князья готовы оторвать свой кусок от терзаемой разладом меж отцом и сыновьями Руси.

Воевода смотрел на князя и думал совсем не о том, что говорил ему Владимир. Нет, не печенегов боится он сейчас, не на них отправляет Бориса и киевскую дружину в Степь. Волчий Хвост все больше понимал, что князь не хочет, очень не хочет воевать с собственным сыном Ярославом! Да и тот, видно, тоже. Прошло немало месяцев, но ни отец, ни сын не сделали ни шагу против друг друга. Если, конечно, не считать, что в Новгороде полно нанятых Ярославом варягов, а в Киев прибыл Борис со своей дружиной. И на степняков князь Владимир посылает ратников попросту для того, чтобы не идти на север!

Владимир, заметив пристальный взгляд своего давнишнего воеводы, ходившего с ним еще на вятичей и ятвягов, рассерженно фыркнул, точно тот и впрямь застал его за тайными мыслями.

– Чего глядишь? Пойдешь с Борисом, он Степи не знает, надо помочь.

Волчий Хвост кивнул:

– Помогу, князь. То верно, лучше печенегов воевать, чем свой же Новгород.

Сказал и осекся, ответный взгляд князя был просто бешеным, губы его дрожали от гнева:

– Думаешь, я твоего Ярослава боюсь?! Раздавлю как муху одним хлопком! – Дернул головой, вскочил, резко зашагал по горнице, несмотря на боль в спине. Но долго не выдержал, снова вернулся на подушки. Вспышка гнева далась князю тяжело, задыхался, губы посинели, лицо покрылось пятнами, выступил холодный пот. Добавил уже чуть тише: – А не иду на Новгород пока только потому, что опасаюсь нападок печенегов, пока дружина там будет. Уже не раз так бывало…

Воевода, подумав: «Сам себе лжешь, князь», вслух возражать не стал, но все же сказал:

– Ярослав за то время силы соберет…

Показалось или из-под бровей князя блеснул синий глаз? Таким взгляд Владимира бывал еще в молодости, когда тот придумывал что-то уж очень хитрое. Волчий Хвост оказался прав, сил у князя Владимира уже было мало, а вот ум его работал по-прежнему.

– Ярослав варягов нанял, чтобы на меня идти или чтобы от меня защититься?

– Мыслю, чтобы защититься, князь, не пойдет он просто так на тебя…

Взгляд Владимира действительно был с хитринкой.

– А я на него не нападаю. Что варягам делать?

Воевода с недоумением пожал плечами:

– Сиднем сидеть пока.

Что, Владимир думает, что варяги, устав ждать, уйдут обратно и тогда идти можно на Новгород? Нет, князь мыслил иначе:

– Что делают варяги, когда им нечем заняться? Вспомни Киев. – Воевода все равно не понимал. – Они начнут хозяйничать в городе! Вот тогда Ярославу придется либо отправить варягов обратно, либо выступить против меня первым.

Волчий Хвост замер, вот это да! Хитрость князя не иссякла, он и сейчас продумал все на много дней вперед. Все думают, что Владимир слаб, Владимир не может ни на что решиться, а он просто выжидает. Ждет, пока закончится терпение у старшего сына, когда его подведут наемники, а Борис с Волчьим Хвостом заодно печенегов погоняют, чтобы не напали в самый тяжелый час. В Новгороде у князя много своих глаз и ушей, если только Ярослав решит все же выступить, сразу сообщат, дружина успеет вернуться из Степи. Воевода кивнул:

– Разумно придумал, князь. Но тогда нам далече в Степь ходить не стоит…

– А кто вас далече гонит? По краю походите, главное, чтобы Ярослав знал, что дружины нет в Киеве.

Волчьему Хвосту очень хотелось спросить, что будет с Ярославом, если отец одержит над ним победу. Владимир, видно, почувствовал невысказанный вопрос, усмехнулся:

– Непокорные сыновья посидят под замком, пока Борис в силу не войдет!

– Борису не очень хочется княжить…

– Знаю! Да только выхода другого нет, некому кроме него, остальные друг другу глотки перегрызут, – тяжелый вздох князя говорил о том, как трудно ему давалось такое решение.

– А может, пусть бы правил себе Ярослав в Новгороде сам по себе. Все же он против Киева не идет…

– И ты туда же?! Как можно Новгородские земли сейчас отделять, когда и Болеслав против, и печенеги снова силу набрали?! Я Русь столько собирал, а теперь она развалится?!

Волчьему Хвосту хотелось возразить, что с Болеславом сам виноват, не посадил бы Святополка с его женой и священником в узилище, не было бы вражды с польским королем. Но, подумав, сам себе признался, что король был готов воевать с Русью всегда, только повода не было. И все равно не видел правоты в расправе со Святополком воевода, не понимал князя, как и многие другие. К чему Бориса на княжение сажать, если видно, что не по нему такое? К чему Ярославу крылья подрезать, пусть бы себе правил Новгородом, присоединил бы к нему еще много земель, тоже неплохо. И Болеслав может добром своему внуку гнезненские земли оставил бы, соединились те с туровскими, снова прибыток… Но князь рассудил по-своему, и не воеводе его поправлять. Волчий Хвост вздохнул, князь немолод уже, недужен вон, да и сам он тоже немало пожил, землю потоптал. Пусть уж другие разбираются…

Знать бы воеводе, как станут разбираться другие и каких бед это будет стоить Руси, может, настойчивей убеждал князя Владимира не ссориться с сыновьями, а дать им волю. Но он промолчал, а Владимир, ожидавший разумных возражений и не услышавший их, вздохнул: значит, верно поступает, хотя и тяжело все происходящее для княжеского сердца, для отцовского сердца. Как бы ни был люб послушный, мягкий Борис, но и о Ярославе сердце болело, и о Святополке тоже…

* * *

У новгородских пристаней полно ладей, которые товар почти не возят, даже шнеки свейские есть. У некоторых ладей носы выгнуты и изукрашены всякими чудищами, с палуб слышен звон мечей. Это варяжские ладьи. Поромонь-двор тоже гудит, варяжская дружина шумная, люди моря не привыкли сдерживать рвущийся из горла голос, хохочут так, что на всю округу разносится.

Купцы уже ворчать начали, лучшие пристани себе варяги взяли, точно хозяева в городе. На торге от них покоя не стало, ладно бы брали товар да торговались по обычаям, а то ведь норовят даром взять или просто так забавы ради цену сбивают. Но хуже всего, что к новгородкам приставать начали. Женщины возмущаются, мол, что же вы, мужчины, с ними сладить не можете?! В городе растет недовольство варяжской дружиной, все чаще слышны голоса, что зря князь столько наемников позвал, ни к чему тут они. Или пусть бы поселил их у себя на дворе, а лучше в Ракоме, чтобы в Новгород не совались. До Ярослава уже доходили такие слова, пока князь лишь зубами скрипел, но поделать ничего не мог. Варяжская дружина вроде сидит зря уже не первый месяц, но отпускать их нельзя, князь Владимир свою дружину собрал, Бориса из Ростова вызвал. Скрипел зубами князь и молчал, раздумывая, как быть.

Новгород уже открыто готовился к рати. День и ночь работали кузнецы, ковалось оружие, кончанские и уличанские старосты скликали людей, распоряжались подготовкой припасов, собирали коней, заботились о конской упряжи… Всем находилась работа, все понимали, что предстоит схватка с киевской дружиной. Только когда это будет? Город готов встать за своего князя.

Кто знает, за какой невидимой чертой заканчивается мир и начинается война? Войну ждали с юга, а началось все в самом Новгороде!

С утра ярко святило солнце и летний день блистал всеми красками. Мальчишки, визжа, скатывались с берега в воду Волхова, не слыша материнских окликов, по мосту деловито спешили люди каждый по своим делам, шумел Торг. Кнут Кривобокий с трудом разлепил глаза, щурясь от солнечного зайчика, упавшего на лицо. Ох и крепки меды у этих новгородцев, даже рослого, сильного варяга с ног валят! Голова не болела, но во всем теле какая-то истома, противившаяся любым движениям. Варяг зевнул и сладко потянулся. Делать нечего уже который день. Нет, даже не день, а месяц. Князь Ярицлейв позвал их себе на службу ради защиты от отца, но тот не нападал, и варяжская дружина маялась в Новгороде. Сбегать по округе пограбить нельзя, сами новгородцы и расправятся, это понимали все. От тоски не спасали даже ежедневные, вернее, вечерние попойки. Утром голова на удивление не болела, русские меды не оставляли похмелья, но слабость в теле была. Это и нравилось и не нравилось варягам одновременно. Слабость была приятной, разливалась непривычной для морских разбойников истомой, но она же лишала силы.

Кнут нехотя поднялся и, почесывая бок, выбрался из большой ложницы, где остались валяться в сонном бреду еще с десяток его собратьев, тех, кто вчера выпил еще больше. Кривобоким его прозвали зря, прозвище появилось тогда, когда он полгода ходил действительно перегнувшись на один бок из-за тяжелой раны. Но рану затянуло, Кнут выровнялся, а прозвище осталось, и никак от него не избавиться. Молодые варяги, пришедшие в дружину уже после, недоумевали: с чего бы такое? Кнут досадовал: не станешь же объяснять каждому про рану и бок! На дворе его внимание привлекла крупная, под стать ему самому дворовая девка-холопка, несшая бадью с каким-то пойлом. Неожиданно взыграло ретивое, захотелось прижать девку в темном углу, а лучше на сеновале и… Понимая, что это не дело, Кнут отвел глаза, но желание не проходило.

Девка давно ушла, с трудом таща свою ношу, а варяг принялся раздумывать где бы раздобыть послушную холопку, а еще лучше не челядинку, пахнувшую навозом или попросту потом, а томную черноволосую и черноглазую красавицу, каких в избытке доставляли купцы в накрученных на головах тряпках в любой торговый город. Любой, но только не Новгород! На Руси это не принято! А ведь тонкие станом гибкие красавицы со смуглой кожей умели так искусно раззадорить мужчину, а потом принести ему наслаждение!.. Кнут даже зубами заскрипел от такой мысли. Руки потянулись немедленно кого-то облапить, но на Поромонь-дворе женщин мало, все они довольно стары. Появилась мысль сходить развеяться на Торг – может, там удастся все же заполучить красавицу у какого-нибудь арабского купца?

Наскоро перекусив, Кнут засобирался уходить, с ним увязались еще трое, которым скучно сидеть сиднем и, конечно, тоже хотелось найти себе женщин. Остальные уже стали приходить в себя после вчерашней попойки и медленно выползали во двор. Уходя, Кнут огляделся и фыркнул: толку-то что проснулись, тут же улеглись досыпать на солнышке! Раскатистый хохот варяга испугал нескольких ворон, усевшихся полюбопытствовать что происходит на Поромонь-дворе.

Торг шумел как всегда. Варяги не пошли в ряды, где торговали кожами с их кислым запахом, не стали осматривать изделия кузнецов и бондарей, их не интересовали большие кади с зерном или сарацинским пшеном, конская упряжь и даже оружие! Они искали арабских купцов.

Ряд, где торговали всякими порошками и украшениями мужички в чалмах и цветастых халатах, нашелся не сразу. Конечно, он был подальше от кожемяк и конников с их пронзительными запахами, возле златокузнецов. Варягов никогда не пугал запах, даже вонь, но они понимали, что тонко пахнущие дурманящие или горчившие порошки не станут продавать подле кислой вони от кож или конского навоза.

Кнут подошел к купцу в цветастом халате, сидевшему перед несколькими горками снадобий, и только нагнулся ближе, чтобы задать интересующий вопрос, как невесть откуда вынырнувший мальчишка вдруг с силой дунул на одну из горок, и она разлетелась прямо в лица варягу и купцу! От неожиданности и возмущения оба вдохнули вместо того, чтобы задержать дыхание. Пока они чихали и кашляли, потому как разлетелась горка жгучего перца, мальчишка сумел удрать. Вокруг от души хохотали новгородцы, не потому что были против варяга или купца, а просто от нелепости случившегося.

Кнут так злился, что даже не смог разглядеть пройдоху. Настроение было испорчено. Прочихавшись, он решил уйти совсем, но тут на беду рука сама потянулась к полненькой женской фигуре, оказавшейся рядом. Варяг с удовольствием облапил ее зад, мало задумываясь, к чему такое приведет. Молодка взвизгнула и отскочила. Все бы обошлось, но рядом оказался ее муж. Новгородец не из слабых, он наскочил на Кнута, как петух на незваного гостя: