Текст книги "«Окаянные дни» Ивана Бунина"

«…удирали на извозчиках и колясках матросы, евреи и другие деятели революции»

Все более и более критично для большевиков ситуация развивалась и в Одессе.

Вера Муромцева-Бунина в дневнике от 19 июня (2 июля) написала об ожиданиях антибольшевистски настроенной интеллигенции:

«Как только начинают носиться слухи о каких-нибудь выдающихся событиях, так начинает подпольная контрреволюция бегать друг к другу в гости. Ян побежал за сводкой на бульвар, но скоро вернулся, так как на бульваре он никого из заговорщиков не нашел»[260]260
  Устами Буниных. Т. 1. С. 225.


[Закрыть].

И, наконец, пришли обнадеживающие их сведения. Снова обратимся к дневнику: «11/24 августа. Вчера по дороге в архиерейский сад я встретила Ол. К. З., которая сообщила, что в Люстдорфе десант. Я не придала значения этому сообщению, потом слышала рассказ о 16 выстрелах у Люстдорфа, но все же отправилась в библиотеку, где Л. М. Дерибас (Людвиг Михайлович Дерибас – потомок одного из основателей Одессы, испанца Иосифа (Хосе) де Рибаса. – O. K.) подтвердил мне о десанте и прибавил, что большевики снаряжаются, чтобы защитить Одессу… На Елизаветинской долго сидели на балконе и видели, как удирали на извозчиках и колясках матросы, евреи и другие деятели революции. Причем все удиравшие держали ружья наперевес, впрочем, некоторые довольствовались револьвером… Мы долго наблюдали, как выходили и выезжали из комендатуры переряженные люди. Один, в синей блузе, которая очень топорщилась, вероятно, под ней много уносил с собой этот коммунист. Один велосипедист тащился черепашьим шагом – к велосипеду был привязан белый сверток, конечно очень тяжелый»[261]261
  Там же. С. 252.


[Закрыть].

Кто же подготовил восстание, значительно облегчившее белый десант в районе Одессы? Естественно, это была не «подпольная контрреволюция» бунинского круга.

«Все офицеры, – вспоминал контрразведчик С. М. Устинов, – были приглашены ими оставаться на своих местах. Угрозы расстрела относились только к тем, кто не пожелал подчиниться их власти и, скрывшись от обязательной регистрации, ушел в подпольную работу. Так, весь наш корпус морской обороны… сохранен, и даже под тем же названием. В артиллерии на всех командных должностях остались прежние кадровые артиллерийские офицеры. Интендантство, служба связи, санитарная часть – все осталось фактически в руках добровольцев. С переходом на службу к большевикам добровольцы не стали большевиками, и политические комиссары сами считали всех их тайными контрреволюционерами. Никакой службы, собственно говоря, и не было. Все служили, но никто ничего не делал. Напротив, вся деятельность их была направлена только во вред большевикам, и добровольцы могли быть уверены, что при вступлении в Одессу они найдут своих верных союзников. В то же время в Одессе организовалась подпольная добровольческая контрразведка. Имея постоянную связь с добровольческим миноносцем, курсирующим у берегов Одессы, контрразведка успешно передавала все сведения в штаб Добровольческой армии и, конечно, значительно способствовала быстрому падению большевиков. Много офицеров, занимавших ответственные должности у большевиков, убегало со всеми секретными документами. Некоторые из них были якобы „захвачены“ добровольческим миноносцем во время катаний на лодке, другие геройски пускались до него вплавь под пушками береговой охраны»[262]262
  Устинов С. М. Указ. соч. С. 81–82.


[Закрыть].

Действовало, несмотря на все усилия ЧК, впрочем, часто «бившей вслепую», в городе белое подполье, в том числе среди одесских милиционеров. Вот что пишет историк Белого движения В. Ж. Цветков:

«В Одессе военное подполье создали офицеры, не успевшие эвакуироваться с союзными войсками. Здесь… полковником А. П. Саблиным были созданы боевые группы – „десятки“, каждая из которых получала в ведение отдельный сектор города. Диверсионная работа в Одессе проявилась в отправке неисправных орудий на фронт, порче средств связи. Согласно планам Одесского центра, поручик А. П. Марков наладил взаимодействие с восставшими немцами-колонистами Херсонского уезда. Как и во многих других городах, подпольщиков поддерживала местная милиция во главе со штабс-ротмистром Асановым (около 1500 человек). Однако руководство одесского подполья было арестовано ЧК накануне высадки белого десанта. И только благодаря милиционерам Асанова их удалось освободить»[263]263
  Цветков В. Ж. Белое дело в России. 1919 г. (Формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2009. С. 540–541.


[Закрыть].

Спустя ровно два месяца после оставления Одессы Иван Клименко, который наряду с губисполкомом последние недели возглавлял городской комитет обороны, представил в Зафронтовое бюро ЦК большевиков Украины доклад о том, как произошла смена власти. Вот что он сообщил:

«В городе не было абсолютно никаких сил, так как все местные силы были оттянуты на ликвидацию поражения в Николаеве, восстановление фронта по Бугу, и значительные части были направлены против Махно на Помошную для восстановления связи Бобринская-Киев. Был в городе караул штыков в 4000, но он был ненадежен, потому что при первой панике начал разбегаться. На артиллерийских командных курсах весь командный состав разбежался. Часть курсантов этих курсов была на фронте, а часть была послана защищать подступы к Одессе со стороны десанта. Для этой цели были собраны все силы, какие только были. В городе были отряды в незначительном количестве при Чрезвычайной комиссии при Особом отделе, которые охраняли самые важные места.

В 12 часов дня 23 числа РВС Южной группы в лице Яна, Якира и т. Краевского выехал на фронт в район Вознесенска и Бирзулы.

В 7 час. вечера мы увидели признаки восстания в городе. В городе существовал подпольно добровольческий повстанческий штаб (как потом выяснилось), во главе которого стоял офицер Саблин, который имел связь с небольшим грузинским отрядом при особом отделе. Грузины заняли особый отдел, освободили белогвардейцев и под руководством офицера Саблина заняли Маразлиевскую и Канатную (улицы. – O. K.)…

В момент бомбардировки (артиллерийской, которая велась как с кораблей противника, так береговыми орудиями. – O. K.) в городе шла посадка в последний эшелон всех ответственных работников, и благодаря тому, что снаряды как раз попадали в поезд, где было ранено 12 чел., в этот эшелон много ответственных работников не попало. Причем не попали в этот эшелон комитет обороны, штаб, секретарь исполкома (М. Я. Броун-Ракитин. – O. K.) и др. ответственные тт. В районе вокзала, на площади стояли остатки артиллерийских курсов с орудиями, и благодаря бомбардировке с десанта, очень меткой, все погибло, превращено в кашу. Часть курсантов разбежалась, часть была убита»[264]264
  Летопись революции. 1930. № 1. С. 228–229.


[Закрыть].

Здесь прервем сообщение Клименко и предоставим слово Владимиру Маргулиесу:

«В час дня начался обстрел города с моря. Улицы совершенно пусты. Снаряд попал в здание синагоги на Екатерининской и зажег ее, все здание в огне». Орудийная стрельба продолжалась до 8 часов вечера, после чего, по словам очевидца, наступила мертвая тишина и «полная неизвестность»[265]265
  Маргулиес В. Указ. соч. С. 321.


[Закрыть].

«Главная защита Одессы, – писал С. М. Устинов, – артиллерия на Большом Фонтане, состоящая под командованием кадровых офицеров-артиллеристов, только ждала случая, чтобы повернуть пушки на Одессу»[266]266
  Устинов С. М. Указ. соч. С. 82.


[Закрыть].

В связи со сказанным нужно заметить, что офицеры одесской береговой артиллерии, служившие у красных, в отличие от произведенных в командиры малограмотных в военном отношении бывших солдат и «унтеров» (вроде Михаила Капчинского на посту начальника батареи полка ОЧК), подходили к исполняемым обязанностям со знанием дела, однако на самом деле большинство из них служили не большевикам, а, наоборот, их противникам, и в этом плане со своей задачей справились более чем успешно.

Вернемся к сообщению Клименко:

«В это время штаб и комитет обороны решили уходить пешком. Некоторые ответственные работники, исполком, парком, которым нечего было делать в городе, все же в городе оставались, так как военный порядок в городе установить нельзя было, не было никаких сил и не было военных руководителей. Несмотря на то что Реввоенсовет Южной группы уехал, в городе сохранялся порядок, так как присутствие наркома, исполкома и др. ответственных тт. успокаивало.

В 12 час. ночи я со штабом, курсантами-кавалеристами пешком отправился на ст. Сортировочную. Так как мы все время находились в условиях эвакуации, комитет Обороны распорядился все материалы, относящиеся к личному составу, не представляющие особенной ценности для нас, а для врага большую ценность, сжечь. Решено было оставить только денежную отчетность. Все было свезено в исполком, запаковано, но благодаря бомбардировке, панике, материалы остались вместе с секретарем исполкома тов. Ракитиным, который не знаю что с ними сделал.

Часть милиции оказалась ненадежной, особенно резервная. В 8 час. вечера в городе осталась милиция, которую вывести нельзя было, во главе с тов. Рязановым, который зарекомендовал себя как человек честный, отчасти аполитичный – бывший правый эсер. По сведениям, полученным потом, он в точности исполнил все возложенное на него. Хотя эксцессы были в городе, но, по моему мнению, в них неповинен Рязанов»[267]267
  Летопись революции. 1930. № 1. С. 229–230.


[Закрыть].

Милиция фактически взяла власть в городе на переходный период. 24 августа Маргулиес записал в своем дневнике:

«В 5 часов утра уже на ногах и на улице… Проходит какой-то отряд – очевидно, дружина по охране города. На рукавах у дружинников белые повязки. Случайно узнаю знакомого студента. Расспрашиваю его – оказывается, что еще вчера вечером вступил в исполнение обязанностей начальника милиции гласный Думы Е. В. Китников (несмотря на его принадлежность к правым эсерам, бывший поручик Китников при большевиках возглавлял один из милицейских райотделов, а ранее, в конце 1917 года, был начальником всей народной милиции Одессы. – O. K.). Отряды милиции всю ночь охраняли город. Большевиков в городе больше нет – кто успел бежать, а кто попрятался. Добровольческие отряды скоро вступят в город»[268]268
  Маргулиес В. Указ. соч. С. 321.


[Закрыть].

Первые белогвардейские части вошли в Одессу около 9 часов утра. Вскоре в город прибыл назначенный Деникиным командующий войсками Новороссийской области, куда входила и Одесса, главноначальствующий Херсонской губернии 49-летний генерал-лейтенант Николай Николаевич Шиллинг, ранее командир 3-го корпуса. Градоначальником же был назначен один из баронов Штемпелей. Вероятно, это был 58-летний генерал-майор Николай Аркадьевич Штемпель. В 1883 году он окончил Николаевское кавалерийское училище, служил в лейб-гвардии Кирасирском Его Величества полку, а уже в Гражданскую войну – командиром 2-й бригады 6-й кавалерийской дивизии. Но это мог быть и полковник Михаил Иванович Штемпель, 1870 года рождения, формировавший в конце 1918 – начале 1919 года в Таганроге офицерские части Добровольческой армии.

Воинские части большевиков, расквартированные в городе и близлежащих окрестностях, большей частью тут же разбежались, а некоторые перешли на сторону белых. Более-менее серьезное сопротивление оказала только караульная рота ЧК, главным образом китайский взвод, который сопротивлялся до последнего, пока не был полностью уничтожен. Следователь белой контрразведки Сергей Устинов застал следующую картину: «У Чека валялись трупы китайцев, палачей Чека (как мы уже указывали, в 1919 году китайцы в Одессе „расстрельные“ функции не исполняли. – O. K.), с рассеченными казацкими шашками головами»[269]269
  Устинов С. М. Указ. соч. С. 83.


[Закрыть]. Судмедэксперт же Жмайлович позднее вспоминал: «В первые же дни самочинными карательными отрядами было расстреляно 35 чел., трупы которых были доставлены в морг. Особенно же эти карательные отряды расправлялись с китайцами, застрявшими в Одессе. В особенности жестокая расправа постигла китайца Ват-Хай. Этот китаец находился на излечении в фабрично-заводской больнице Красного Креста, куда он поступил за полтора месяца до прихода добровольцев; 28 августа в больницу явился отряд лиц, одетых в военную форму, китаец был выволочен на двор и тут же расстрелян»[270]270
  Под знаком антантовской цивилизации. С. 18.


[Закрыть]. Иногда «охота» на уроженцев Поднебесной приобретала просто абсурдный характер. Так, был избит некто Кукуручкин, потому что, имея лицо с выдающимися скулами, он походил на китайца[271]271
  Там же. С. 31.


[Закрыть]. Получилась ситуация, известная по анекдоту, в котором говорилось, что «бьют не по паспорту, а по морде».

«Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…»

Сотрудники одесской чрезвычайки, как и другие советские работники, эвакуировались несколькими эшелонами. В момент погрузки, как мы уже указывали, начался обстрел вокзала. Загорелось несколько вагонов, в которых, в частности, находилась неуничтоженная чекистская документация. Уехать в итоге смогли не все сотрудники. Многие оставшиеся в городе чекисты разного ранга рассеялись по конспиративным квартирам или у родственников. Вскоре многие из них, как и другие оставшиеся в Одессе, были задержаны белыми контрразведчиками. Так, 27 сентября (4 октября) «Одесские новости» оповестили читателей об аресте нескольких сотрудников разных большевистских карательных органов. В их числе были экс-сотрудник Отдела должностных преступлений ВЧК под псевдонимом Алиев, служивший уполномоченным губернского Особого отдела и начальником его портового пункта, Константин Гольдфайн, следователь Особого отдела Евгений Петерсон, сотрудница губчека Клара Школьник (впрочем, ее сотрудничество на самом деле заключалось лишь в заведовании выдачей хлеба в продотделении). 25 сентября (8 октября) «Одесские новости» поместили информацию об аресте контрразведкой следователя чрезвычайки Шмуклера, а на следующий день – чекиста Бурчика, о котором говорилось как об участнике убийства Левашева (интересно, он арестовывал бывшего ректора Новороссийского университета или непосредственно участвовал в его расстреле?).

А ранее 1 (14) сентября указанная газета сообщила о задержании контрразведкой чекистской фигуры более крупного ранга. Согласно ее сообщению, в числе арестованных в ночь на 29 августа был некто, назвавшийся поручиком Орловым, при опознании которого выяснилось, что это не кто иной, как бывший секретарь Одесской ЧК Сергеев. По информации газеты, при аресте его и некоего лица, назвавшегося подпоручиком Покровским, были найдены удостоверения не только военных корреспондентов, под видом которых они проходили в тюрьму для освобождения арестованных, но и… агентов контрразведки, куда они тоже собирались проникнуть. «Нужно полагать, – заключали „Одесские новости“, – что местная подпольная организация старается провести своих членов в добровольческие учреждения для большей успешности своей работы». 25 сентября (8 октября) 1919 года той же газетой сообщалось о предании бывшего секретаря чрезвычайки Веньямина Сергеева военно-полевому суду. Спустя три недели теперь уже «Одесский листок» писал, что приговоренный к 10 годам каторжных работ секретарь местной Чрезвычайки товарищ Веньямин (Бенцеста Гордон) (тут для разнообразия была дана его настоящая фамилия, хотя и в несколько искаженном виде, но сложные фамилии газетчики нередко коверкали. – O. K.) привлекается в виде обнаружения собственноручных расстрелов нескольких заложников[272]272
  Зинько Ф. Кое-что из истории Одесской ЧК. С. 7.


[Закрыть]. Впрочем, у читавших эти сообщения мог возникнуть вполне резонный вопрос: почему за время, прошедшее между их выходом, нигде не появилась информация о заседании военно-полевого суда и вынесении приговора крупному чекистскому деятелю?

А арестованный бывший чекист Степан Тогобицкий увидел Вениамина в тюрьме, но отнюдь не в качестве сокамерника. Как показал он на допросе в деникинской Особой комиссии, что в первых числах сентября, когда уже сидел в тюрьме, ее обходила некая комиссия из трех человек: двое – в офицерской форме и один – в чиновничьей. Зашли они и в камеру, где содержался Тогобицкий, задав каждому из заключенных вопрос, за что их арестовали. Лицо и голос одного из них – офицера с тремя звездочками на погонах – показались знакомыми, но откуда, он вспомнить не мог. Когда же комиссия удалилась, кто-то из сокамерников сказал, что в тюрьме был бывший секретарь ЧК Вениамин, и тут только до Тогобицкого дошло, кем был этот офицер; правда, теперь тот был не безусым блондином, как раньше, а усатым брюнетом[273]273
  ГАРФ. Ф. 470. Оп. 2. Д. 157. Л. 86.


[Закрыть].

Во время эвакуации секретарь ЧК остался в Одессе якобы для организации подпольного военного отдела большевиков, но в первые же дни деникинской власти явился с повинной к начальнику контрразведывательного отделения полковнику Г. А. Кирпичникову и предложил свои услуги. И произошло неожиданное. Вскоре Вениамин, еще совсем недавно являвшийся фактически вторым лицом в карательном учреждении большевиков, стал штатным контрразведчиком и, более того, был произведен в поручики, хотя в царской армии не то, что офицером – рядовым, скорее всего, не служил, да и призывной возраст наступил у него только в 1917 году (впрочем, непонятно и как сам Кирпичников за пять лет поднялся от вольноопределяющегося до полковника). Каких только метаморфоз не знала история Гражданской войны. Но Одесса даже на этом фоне была уникальной: сегодня – главарь разбойничьей шайки, завтра – командир Красной армии, сегодня – проводник Красного террора, а менее чем через месяц это же лицо участвует в Белом. Вениамин провалил военный отдел большевистского подполья, в котором был за начальника разведки[274]274
  Летопись революции. 1930. № 1. С. 241.


[Закрыть], благодаря чему контрразведке удалось арестовать немало его бывших и настоящих подчиненных. Приведенные же нами ранее газетные сообщения, скорее всего, являлись целенаправленной дезинформацией со стороны белой спецслужбы, имевшей цель отвести от подпольщиков подозрения в провокаторской деятельности экс-чекиста.

Вениамин явился одним из главных авторов до сих пор гуляющей по книгам и статьям о Красном терроре легенде о женщине-палаче ЧК Доре, собственноручно расстрелявшей от 300 до 700 офицеров (откуда их вообще могло взяться столько в городе при красных, да еще быть арестованными?!). Роль Доры для белогвардейских фотографов и кинооператоров (премьера хроникального фильма «Жертвы Одесской чрезвычайки» состоялась в Одессе в последних числах сентября 1919 года) играла… жена Вениамина. Выяснится это уже после возвращения советской власти. 20 февраля 1920 года одесские «Известия» поместили заметку об аресте бывшего секретаря ОГЧК Вениамина и его жены, которая «разыгрывала роль вымышленной Доры». Оба они через несколько месяцев ревтрибуналом, слушавшим дело в открытом заседании, были приговорены к расстрелу и казнены.

Комбинация, проведенная Кирпичниковым и Вениамином для создания образа Доры, была довольно сложной. Базировалась она на слухах о женщинах-палачах в ЧК, которые циркулировали еще до ухода советской власти, и поэтому для мистификации была подготовлена весьма благодатная почва. 30 июня/13 июля Вера Муромцева-Бунина передала в своем дневнике разговор с почетным академиком Дмитрием Овсянико-Куликовским: «Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице:

– Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке…

– Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…»[275]275
  Устами Буниных. Т. 1. С. 230.


[Закрыть].

Вскоре девушка-палач в дневниках Буниных обрела имя «товарищ Лиза». 15/28 августа уже при белых Вера Николаевна записала: «Вчера вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку, хромую, которая всегда ходила в матроске, – „товарищ Лиза“. Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и еще расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала ее. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, очень молоденькую, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришел в уныние, увидя на ее руке повязку с буквами Ч.К.». На следующий день появилась новая запись по поводу женщины-палача: «Товарищу Лизе, которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14–16. Что за выродок. Около Чрезвычайки волнуется народ. Настроен антисемитски… Говорят, что палачей будут вешать на площади…»[276]276
  Там же. С. 253–254.


[Закрыть]. В отличие от еврейки с чекистской повязкой, «палача Лизу» сами Бунины, судя по дневнику, воочию не видели и сведения о ней записали с чьих-то слов. Следует обратить внимание на одну деталь ее одежды: матроску. Для многих одесситов, в том числе Буниных, матросская одежда была почти синонимом облачения чекиста-палача.

Спустя почти месяц после дневниковой записи Муромцевой-Буниной в местных газетах появилась информация об аресте чекистки Доры, причем первоначально говорилось лишь о службе ее в ЧК, но не об участии в расстрелах, хотя вряд ли газета могла пройти мимо такой подробности. Впоследствии, наоборот, главной женщиной-палачом сделали именно ее с приписанием расстрела стольких лиц, сколько в дневнике Буниной «насчитывалось» за Лизой. Однако последнее имя в качестве палача Одесской ЧК больше нигде не фигурировало. Зато в 1920-е годы в некоторых эмигрантских публикациях к Доре был добавлен еще один палач женского пола – некая 17-летняя проститутка Саша…

Реальная чекистка Лиза (точнее, одна из двух ответственных сотрудниц Губчека, носящих это имя, – главная канцеляристка Елизавета Андреева-Парамонова или заведующая столом информации Елизавета Друккер) упоминается в мемуарах Алинина, но при этом не говорится, что она участвовала в расстрелах. В другом, правда, месте, ссылаясь на рассказ «по пьяной лавочке» Абаша, Алинин писал следующее: «В расстрелах… принимали участие „любители“ – сотрудники ЧК. Среди них Абаш упоминал какую-то девицу, сотрудницу Чрезвычайки, лет 17. Она отличалась страшной жестокостью и издевательством над своими жертвами»[277]277
  Алинин К. Указ. соч. С. 150–151, 158.


[Закрыть]. Однако следует отметить, что воспоминания увидели свет в Одессе, когда вовсю уже ходили рассказы о садистке-палаче ЧК. И, вполне возможно, Алинин задним числом лишь «вставил в уста» Абаша «нужную» информацию, при этом нарочно не называя ее ни Лиза, ни Дора.

11 (24) сентября 1919 года «Одесский листок» напечатал сообщение, что арестована Дора Гребенникова, работавшая в ЧК, которая когда-то играла на сцене под псевдонимом Далина. Вскоре, однако, фамилия «Гребенникова» из печати исчезает и вместо нее появляется «Явлинская» (иногда «Евлинская»). Затем в вышедшей в 1920 году в Кишиневе книге Авербуха «возвращается» Гребенникова, но теперь называется она Верой, а имя Дора указано как псевдоним[278]278
  Авербух. Одесская чрезвычайка. Кишинев, 1920. С. 36.


[Закрыть]. На самом же деле арестованную чекистку Гребенникову звали не Дора и не Вера, а Елена. «Одесский листок» мог просто ошибиться или перепутать, но, скорее всего, уже тогда арестованную «переименовали» контрразведчики, подбросившие в газету эту информацию, желая причислить ее к лицам еврейской национальности.

Чем руководствовался Вениамин, дав созданному им образу женщины-палача достаточно распространенное среди евреев имя и не очень распространенную фамилию[279]279
  Не случайно Владимир Жириновский в 2003 году во время предвыборных теледебатов бросил Григорию Явлинскому упрек, что его бабушка Дора расстреливала в Одесской ЧК.


[Закрыть]. Осмелимся предположить, что «Явлинская» могла быть девичьей фамилией жены Сергеева. Однако звали ее не Дора, а Мария. Возможно, именем «Дора» контрразведчики хотели придать истории о женщине-палаче антисемитскую направленность, хотя сам Вениамин был евреем. Правда, свидетель Филипп Иванов упоминал об участвовавшей в допросе одного полковника, впоследствии расстрелянного, Доре Соколовской, «исполнявшей в ЧК роль прокурора», дергавшей допрашиваемого за бороду, требуя признания в убийстве евреев[280]280
  ГАРФ. Ф. 470. Оп. 2. Д. 157. Л. 16–21.


[Закрыть]. Любопытно отметить, что это был едва ли не единственный случай применения физических мер воздействия к подследственному в Одесской ЧК, зафиксированный Особой комиссией. Как показывали некоторые бывшие заключенные, пытки на следствии здесь носили скорее моральный характер. Впрочем, Иванов на волне ходивших слухов вполне мог перепутать имя, и речь вполне могла идти о секретаре губкома Елене (ее настоящее имя было Софья) Соколовской, которая была отнюдь не еврейкой, а дочкой русского дворянина. В Одессе она осуществляла надзор за деятельностью ЧК и, таким образом, исполняла в какой-то мере роль прокурора (официально в советское время институт прокуратуры был воссоздан только в 1922 году).

Была еще Дора Ароновна Камергородская (1899–1978), член партии с 1918 года, которая в 1919 году работала в губчека и губпродкоме, в августе 1919 года в составе коммунистического батальона участвовала в подавлении восстания немцев-колонистов под Аккаржей. В декабре 1919 года была арестована в Одессе деникинцами, но подпольным Красным Крестом (разумеется, посредством внесения определенной суммы) была освобождена[281]281
  Участники борьбы за власть Советов и большевистского подполья в гор. Одессе. 1917–1920 гг. Фотоальбом. М., 1987. Хранится в РГАСПИ.


[Закрыть]. Ф. Зинько пишет со ссылкой на «Одесские новости» от 16 (30) сентября 1919 года об аресте сотрудницы ЧК некоей Доры Ровенской[282]282
  Зинько Ф. З. Кое-что из истории Одесской ЧК. С. 8.


[Закрыть]. Но больше о ней в газетах, судя по всему, никаких сообщений не появлялось. Что же касается комсомольской активистки Доры Вульфовны Любарской, расстрелянной белыми в январе 1920 года в числе 9 молодых подпольщиков по так называемому «делу 17-ти», то, вопреки встречающемуся в литературе утверждению, в ЧК она вообще никогда не работала и к тому же в советский период 1919 года пребывала в Херсоне.

Арестованная Елена Федоровна Гребенникова была русской и, более того, потомственной дворянкой, дочерью полковника царской армии, а двое ее братьев были белыми офицерами. Еще во время интервенции она, по всей видимости через родственников, устроилась переводчицей с французского языка в возглавляемый Константином Глобачевым информационный отдел градоначальства, о чем мы уже писали. С мая по август Гребенникова работала следователем Одесской ЧК. А затем устроилась по заданию большевистского подполья на работу в офицерское общежитие «Золотая рыбка» на улице Преображенская, 48. Там она получила информацию о перевербовке белой контрразведке бывшего секретаря Губчека, которую передала все той же Соколовской[283]283
  Коновалов В. Г. Елена. С. 203.


[Закрыть].

Поэтому делом Гребенниковой контрразведка «убивала сразу двух зайцев»: убирала опасного для Вениамина свидетеля и придавала как бы реальную основу для пропагандистских историй о «чекистке-садистке». На заседании военно-полевого суда она отвергла обвинения в собственноручных расстрелах, признав лишь то, что, будучи следователем, «расстрельные» дела докладывала чекистскому руководству (среди которого, кстати, был и служивший теперь у белых Вениамин), которое выносило соответствующий приговор. Суд приговорил Гребенникову к смертной казни, и 4 декабря 1919 года она была повешена[284]284
  Там же. С. 204–205.


[Закрыть]. Любопытно, что Глобачев спустя месяц после казни Гребенниковой сменит погибшего Кирпичникова на посту начальника контрразведки, но он, возможно, так и не узнает, что его бывшая переводчица была большевистским агентом. Случай с Вениамином и Гребенниковой показывает довольно нетипичную даже для Гражданской войны ситуацию в Одессе, когда бывший руководящий чекист и к тому же еврей становится работником спецслужбы Белого движения, зараженного антисемитскими настроениями, а затем прилагает руку к казни своей подчиненной – дворянки, чьи близкие родственники к тому же являются офицерами Вооруженных сил Юга России.

В художественной литературе о провокаторе Вениамине и казненной Елене Гребенниковой рассказал служивший в годы Гражданской войны следователем и сотрудником для поручений в Особом отделении дивизии червонного казачества, а в 1920-е годы – помуполномоченного и уполномоченным в Секретно-оперативном отделе ЧК-ГПУ Херсона Александр Лукин в своей последней, написанной совместно с работником искусства Юрием Орынянским повести «Докладываю лично». Повесть эта получила меньшую известность, чем другие его произведения, поскольку никогда не выходила отдельной книгой, а была опубликована в середине 70-х годов далеко не в самом читаемом журнале «Пограничник», и к тому же, в отличие от лукинских повестей «Сотрудник ЧК», «Тихая Одесса» и «Обманчивая тишина», не экранизировалась.

Однако о придумке «Доры» в повести не было сказано ни слова, а ведь разоблачение белогвардейской легенды в советское время было отнюдь не проигрышным моментом. Скорее всего, о провокаторской деятельности Вениамина Лукин, работавший в Одессе значительно позднее, был осведомлен слабо, если вообще не узнал ее из опубликованной в 1969 году книги Коновалова о Елене Соколовской, где рассказано и о ее тезке Гребенниковой.

История о том, что в производстве было дело знаменитой женщины-палача Доры, рассказывается и в мемуарах бывшего контрразведчика Сергея Устинова[285]285
  Устинов С. М. Указ. соч. С. 91–92.


[Закрыть]. Однако при прочтении данного эпизода в глаза бросаются некоторые странности. Во-первых, автор ничего не говорит о своем участии в этом деле, не приводит никаких деталей следствия и не называет фамилии Доры; а главное, рассказ о ней явственно выпадает из общего контекста книги как формально текстуально, будучи отчеркнутым, так и стилистически, нарушающим четко мемуарное изложение материала, подаваемого в сильно беллетризованном виде. Создается впечатление, что история с Дорой при подготовке книги была вообще дописана кем-то из эмигрантских литературных сотрудников. В таком случае и цели этого понятны: с одной стороны, придать мемуарам более читабельный характер, а с другой – как бы уравновесить негатив в описании деятельности белой контрразведки зверствами противоборствующей спецслужбы противника – ЧК.

Любопытно, что текст Устинова о Доре практически полностью совпадает с рассказом на эту же тему экс-начальника белой контрразведки периода интервенции Владимира Орлова (в «деникинский» период власти в Одессе его там не было)[286]286
  Орлов В. Г. Указ. соч. С. 100–101.


[Закрыть]. Если учесть, что вышедшие в России в 1998 году его воспоминания были переводом с издания на английском языке, то можно вообще сделать вывод о полной идентичности текстов Устинова и Орлова. Однако орловские мемуары были опубликованы шестью годами позже. Если следовать логике, то нужно предположить, что рассказы о Доре были просто списаны у Устинова. Но дело в том, что стилистически он как раз соответствует тексту Орлова. Отсюда можно сделать неподтвержденные предположения, что в текст воспоминаний Устинова при публикации был «вставлен» рассказ Орлова задолго до его публикации последним в отдельной книге. Ведь Орлов в эмиграции долгое время собирал, а иногда и отправлял в прессу материалы, справедливо или несправедливо компрометирующие большевиков и чекистов (иногда это были просто фальшивки), и рассказ о Доре, напечатанный в какой-либо газете, мог перекочевать оттуда в мемуары Устинова или вообще в неопубликованном виде автором мог каким-либо образом быть ему «подкинут». Этот вопрос нуждается в дальнейшем исследовании.

В качестве вывода хотелось бы сослаться на мнение доктора исторических наук В. П. Булдакова. В своей фундаментальной монографии, посвященной Красной смуте, он пишет: «Говаривали, что едва ли не при каждой губернской ЧК есть своя женщина-палач – чаще еврейского или латышского происхождения. Скорее всего, это отголосок архаичного представления о том, что отмщение материализуется в виде женщины»[287]287
  Булдаков В. П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 464.


[Закрыть]. Таким образом, Кирпичников и Вениамин явились своеобразными «скульпторами», вылепившими в пропагандистских целях подобный образ из материала народного сознания.