Текст книги "Неизвестный Карл Маркс. Жизнь и окружение"

Либкнехт очень долго жил вблизи Маркса, часто с ним встречался, близко с ним сошелся и смог бы нарисовать превосходный портрет великого основателя научного социализма. Но в оппозиции к той бешеной травле, которая постоянно шипела вокруг Маркса, того потока грязи, которой старались забросать личность Маркса, Либкнехт изобразил Маркса в виде чуть ли не кроткого святого, и нарисованный им Маркс часто больше напоминает икону, чем портрет, а его деятельность– больше житие, чем жизнь. То же самое приходится сказать о небольшой характеристике Маркса, сделанной Лафаргом. И в ней, как и в брошюре Либкнехта, нет совершенно никакой пропорции между светотенью. Да, впрочем, и тени вообще никакой нет.

Биографический материал о личной жизни Маркса и о его личности чрезвычайно скуден, и при характеристике Маркса эта скудость биографического материала очень чувствительно дает себя знать. Чрезвычайно характерно, что Маркс, несмотря на то, что его великий гений и его великие заслуги были уже признаны при жизни, никогда не видел вокруг себя густой и восторженной толпы почитателей. Уже при жизни Маркса появились многие тысячи последователей его учения и тех социалистических организаций, в которые он входил («Союз коммунистов», «Международное товарищество рабочих»). Маркс сумел подчинить железной логике своего учения даже многих из своих закоренелых противников. Но при этом около Маркса никогда не было той длинной вереницы восторженных поклонников и поклонниц, которые, точно хвост около кометы, всегда тянулись за великими людьми, оцененными современниками. Так сказать, личных поклонников, окружавших восторженно сиявшим ореолом самую личность учителя, а не только сущность учения, у Маркса почти что не было. И это находится в законной психологической связи с тем чрезвычайно своеобразным отношением к своим последователям, которое всегда обнаруживал Карл Маркс.

В воспоминаниях известного немецкого революционера сороковых годов Карла Шурца мы находим очень характерную в интересующем нас отношении оценку: «Летом Кинкель и я получили поручение явиться представителями нашего клуба на конгрессе демократических союзов в Кёльне. Это собрание, на котором я держался всегда робко и молчаливо, осталось у меня в памяти потому, что там я увидел лицом к лицу многих выдающихся людей того времени, между прочим, вождя социалистов Карла Маркса. Ему было в то время 30 лет, и он уже считался признанным главою социалистической школы. Невысокого роста, крепко сложенный, с широким лбом, с черными волосами, густою бородою и темными блестящими глазами, он сразу привлекал внимание. Про него говорили, что в своей специальности это замечательный ученый, а так как я весьма мало знал из его политико-экономических открытий и теорий, то я мечтал удержать в памяти каждое слово знаменитого человека. Мои ожидания не оправдались. Все, что Маркс говорил, было, действительно, содержательно, логично и ясно. Но никогда я не встречал человека, отличавшегося таким оскорбительным и нестерпимым высокомерием. Ни одного мнения, сколько-нибудь отличного от его собственного, не удостаивал он благосклонного отзыва. Ко всякому кто ему противоречил, он относился с худо скрываемым презрением. На каждый неприятный ему довод он отвечал или едкой насмешкой над жалким невежеством говорившего или оскорбительным подозрением насчет его побуждений. Я до сих пор помню тот резко-саркастический тон, которым он произносил слово «бюргер». А названием «бюргер», т. е. несомненным образцом умственного и нравственного невежества, он клеймил всякого, кто осмеливался возражать ему[43]43
  Здесь и далее курсив редактора. Заключительные страницы книги П. Берлина сокращены в местах повторов.


[Закрыть]. После этого неудивительно, что предложения, внесенные Марксом в собрание, не были приняты, что все, чьи чувства он оскорбил своим обращением, голосовали против него и что он не только не приобрел последователей, но оттолкнул многих, кто был готов сделаться его сторонником».

Такое же впечатление, как на молодого Шурца, Маркс производит почти на всех людей, впервые сталкивавшихся не только с ним лично, но – что еще важнее – с его учением.

Характерно, что аналогичное впечатление Маркс произвел и на своего русского современника – Анненкова, встречавшегося с ним в Брюсселе в 1847 г. «Сам Маркс, – говорит Анненков, – представлял из себя тип человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения. С густою шапкою волос на голове, с волосистыми руками, в пальто, застегнутом наискось, – он имел, однако же, вид человека, имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни явился перед вами и что бы ни делал. Все его движения были угловаты, смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил. Маркс уже и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, еще царствовала одна, до боли резкая нота, покрывавшая все, что он говорил. Нота выражала твердое убеждение в своем призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой. Передо мной стояла олицетворенная фигура демократического диктатора, как она могла рисоваться воображению в часы досуга. Контраст с недавно покинутыми мною типами на Руси был наиразительный».

Подобные отзывы о Марксе чрезвычайно типичны для всех современников немарксистского лагеря, встречавшихся с Марксом. Если мы к тем чертам, которые отметили Шурц и Анненков, прибавим еще упреки в нападках на личность своих противников, упреки чрезвычайной резкости с людьми инакомыслящими, и готовность объяснить идейную борьбу нечистыми личными мотивами, то мы, собственно, исчерпаем весь запас тех красок, которыми современники рисовали портрет Маркса.

При пропаганде своих идей Маркс безжалостно глумился над своими противниками и старался привлечь их на свою сторону только после того, как они окончательно убедятся в полной несуразности и нелепости своего учения. Маркс никогда не пытался привлечь на свою сторону людей кнутом осторожного и поучительного отношения к их верованиям и убеждениям. Наоборот, он со злыми насмешками, несокрушимым сарказмом сразу стирал мишуру и позолоту с их божков и старался обнажить простую и непрочную глину, из которой сработаны их божества, и засим, проделав эту демонстрацию, резко, часто вызывающе резко излагал свою теорию, почти всегда преувеличивая ее новизну и так сказать самочинность.

Но жестокою иронией Маркс преследовал не только своих недругов и просто недомыспей, но и своих последователей. Своих приближенных учеников он постоянно тренировал, постоянно заставлял их учиться, неожиданно устраивал им строгие экзамены и жестоко разносил их, когда они не обнаруживали требуемой меры знания или понимания.

Многих современников Маркса раздражала в нем также та черта, что Маркс постоянно издевался над личностью своих идейных противников. Резкостями, как густою солью, пересыпана вся идейная полемика Маркса и с Прудоном, с Бруно Бауэром, с Бакуниным и т. д.

Маркс позволял себе совершенно непозволительные резкости. Возьмите наиболее резкие полемические произведения Маркса, возьмите памфлеты, наиболее возмущающие критиков Маркса своею резкостью против «личностей». Возьмите «Нищету философии», «Святое семейство», «Господин Фогт» и т. д. Что же вы увидите? Вы увидите прежде всего, что центром, осью, вокруг которой вращаются все резкости Маркса, все его «нападки на личности», является обвинение данного лица или в бессознательном отстаивании интересов какой-либо общественной группы, или в сознательном прислужничестве этим интересам. Возьмите даже самый резкий, полный личностей памфлет Маркса «Господин Фогт», и здесь центральным ругательным козырем Маркса является обвинение Фогта в сознательном служении интересам французского правительства. Или возьмите одну из самых грубых и печальных выходок Маркса против личности противника – оскорбительное примечание насчет Герцена в первом издании первого тома «Капитала». Здесь Маркс обвиняет Герцена, а затем и Бакунина в сознательном прислужничестве интересам панславистов, т. е. определенной общественной группы.

Вообще, нет ничего безнадежнее, как писать характеристику Маркса, совершенно отвлекаясь от учения Маркса, от тех задач, которые была призвана выполнить его доктрина, и от тех условий исторического времени и места, при которых эта доктрина складывалась. Одним из наиболее распространенных упреков но адресу Маркса является обвинение в том, что элемент гнева и ненависти совершенно задавливал в душе Маркса элемент любви и сострадания. Этот упрек по адресу Маркса еще в 1860 г. делал известный демократ Техов; эти же обвинения делают С. Булгаков и М. Туган-Барановский.

Булгаков пишет: «И прежде всего, что касается личной психологии Маркса и его личных чувств, то мне кажется довольно сомнительным, чтобы такие чувства, как любовь, непосредственное сострадание, вообще теплая симпатия к человеческим страданиям и играл действительно первенствующую роль в его душевной жизни. Если судить по печатным трудам Маркса, душе его вообще была гораздо доступнее стихия гнева, ненависти, мстительного чувства, нежели противоположных чувств».

То же самое пишет и Туган-Барановский:

«Ненависть, презрение, сарказм– во/т? те чувства, из которых слагается пафос Маркса. Творец «Капитала» был глубоким психологом, но нельзя не согласиться с Зомбартом, что человеческая душа была раскрыта для него лишь наполовину: все темное, подлое находило в нашем мыслителе удивительного ясновидца, но по отношению к благородным движениям человеческой души он страдал чем-то весьма похожим на умственную слепоту. Ему было знакомо негодование против зла, но в этом негодовании чувству симпатии к угнетенным почти не было места. Чувство любви к людям было ему мало доступно. Но зато он был чрезвычайно способен к вражде – вражда к угнетателям заменяла в его душе любовь к угнетенным».

Туган-Барановский совершенно прав, указывая на то, что в душе Маркса ненависть к угнетателям играла пропорционально несравненно большую роль, чем у других великих социалистов, у которых, в противоположность Марксу, элемент любви и сострадания перевешивал элемент гнева и борьбы. Но если бы этого не было, то не было бы и марксизма, как совершенно своеобразного социалистического учения, не была бы выполнена та специфическая историческая миссия, которую так блестяще выполнил марксизм.

Оставим в стороне личность Маркса, оторванную и абстрагированную от его учения и от исторической обстановки. Те социалисты, которым еще была чужда классовая точка зрения, те социалисты, которые еще верили в возможность разрешения социального вопроса путем просветления сердец и умов самих угнетателей, эти социалисты были преисполнены высокого гуманизма, и им было чуждо чувство ненависти к угнетателям и проповедь этого чувства другим. Но Маркс в этот путь разрешения социального вопроса не верил, он обращался со своим словом не к классам-угнетателям, а к угнетенному классу, и это слово дышало огнем ненависти и гнева и зажигало те же чувства и в рабочей массе.

Чрезвычайно характерно, что один из самых популярных поэтов Германии сороковых годов, Гервег, написал пламенную «Песнь о ненависти», пользовавшуюся огромным успехом:

 
Мы достаточно долго любили,
Мы хотим, наконец, ненавидеть.
 

Эта популярная песнь популярного поэта представляет настоящий гимн ненависти в противоположность проповеди любви.

Поэт восклицает:

 
Нет, нет, любовь не даст рабам свободы,
И нет спасения в любви.
Ты, ненависть, суди врагов свободы.
Ты, ненависть, оковы разорви!
Разите же врагов, не уставая,
Разите смелою рукой,
И будет вам та ненависть святая
Священнее любви святой.
 

(Перев. П. Лаврова)

И за каждой строфой стихотворения Гервега, пламенно призывавшего к ненависти, повторяются слова: «мы достаточно долго любили, мы хотим, наконец, ненавидеть».

Научить ненависти тогда было действительно насущной задачей. Расслабляющий и размягчающий гуманизм парализовывал энергию и усыплял сознание угнетаемых, являясь серьезным психологическим препятствием для успешной борьбы за лучшее будущее. Таким образом, Марксу необходимо было сделать особенно сильное, особенно резкое ударение на элементе ненависти, своими жгучими шипами будящей у угнетенных острое сознание своей угнетенности и твердую готовность организоваться для борьбы с нею.

Это правда, что стихия гнева и ненависти была Марксу роднее, ближе стихии любви и сострадания, это правда, что эта стихия часто диктовала Марксу грубое и несправедливое отношение к людям, не заслуживавшим этого; но если стихия гнева и ненависти обусловила многие личные недостатки Маркса, то она же – в психологическом единстве личности и учения Маркса – обусловила и великую историческую заслугу Маркса – научить рабочий класс овладеть и управлять этой стихией как могучей исторической силой.