Текст книги "Дело Уичерли"

Росс Макдональд
Дело Уичерли

Глава 1

С дороги вся долина была как на ладони. Огромная, позолоченная утренними лучами солнца, да еще на фоне маячивших на горизонте гор, она казалась землей обетованной.

Впрочем, для кого обетованная, а для кого и нет, ведь на каждую виллу с кондиционером, бассейном и личным аэродромом приходится добрая дюжина лачуг из жести и сломанных автоприцепов, где ютится кочующее племя сезонных рабочих, А дальше, за орошаемыми землями, тянется бескрайняя пустыня, где вообще никто не живет. Из серой земли вместо деревьев там растут нефтяные вышки, а у их основанья, на манер заводных зверей, важно кивают головами гигантские помпы.

На самом краю этой богатой, но уродливой пустыни и примостился Медоу-Фармс. Издали он показался мне типичным захолустным городком, беспорядочно раскинувшимся у подножия совершенно лысых гор да вдобавок еще присыпанным едкой пылью. Однако, въехав в город под рекламным щитом «Мы строимся быстрее всех!», я обнаружил, что главная улица – чистенькая и заново асфальтированная, дома – новые и большие, многие еще строятся, а у прохожих бодрая походка и сытый вид.

Я остановился в центре на заправке – запастись бензином и необходимой информацией, и, когда служитель со сморщенным лицом залил мне полный бак, я спросил его, как проехать к дому Гомера Уичерли.

– Езжайте прямо, через город, – сказал он, показывая рукой на окраину, где грудой расплавленного серебра сверкали на солнце цистерны с нефтью. – У него большой каменный дом на пригорке – сразу увидите, Мистер Уичерли, говорят, только вчера вечером вернулся.

– Откуда же?

– В круиз ездил, в Австралию и по Тихому океану. Два месяца моря бороздил. Я-то, когда на флоте служил, на всю жизнь наплавался, мне этого Тихого океана даром не надо. А вы друг его будете?

– Мы незнакомы.

– А я его хорошо знаю. И родителя, мистера Уичерли-старшего, тоже знал. – Он быстрым, наметанным взглядом окинул меня и мою машину. Мы оба, и я и она, были не первой свежести. – Если что продавать собираетесь, к мистеру Уичерли лучше не ходите. Только время зря потеряете. Он у вас все равно ничего не купит.

– Тогда, может, я у него что-нибудь куплю.

– Считайте, уже купили. – Служитель хмыкнул. – Ведь этот бензин принадлежит Уичерли. С вас четыре сорок.

Я расплатился и выехал из города, оставив позади серебряные цистерны и нефтеперерабатывающий завод, от уходящих в небо башен которого пахнуло гнилыми яйцами. К стоявшему на холме мрачному каменному особняку подымалась извилистая асфальтовая дорога, и выглядел он словно какой-нибудь неприступный средневековый замок. Со старомодной веранды видны были и город, и раскинувшаяся за ним долина.

Дверь мне открыл крупный мужчина с брюшком и вьющимися волосами. По-видимому, он их красил: густо-каштановые волосы его возрасту никак не соответствовали. Нос мясистый, подбородок вялый, рот невыразительный. Костюм шерстяной, на животе топорщится, импортный, а вот застывшая на лице тревога, сразу видно, отечественного производства.

– Я – Гомер Уичерли. А вы, надо полагать, мистер Арчер?

Я утвердительно кивнул. Выражение его лица не изменилось, только в глазах и в складках рта мелькнула едва заметная улыбка. Улыбка человека, который хочет понравиться, но которому это далеко не всегда удается.

– Вы быстро доехали. Из Лос-Анджелеса я вас так рано не ждал.

– Я выехал затемно, вы же сами сказали по телефону, что дело срочное.

– Очень срочное. Что ж мы стоим в передней, пожалуйста, заходите.

Полутемный коридор, украшенный оленьими рогами, вел в гостиную. Хозяин не замолкал ни на минуту.

– Простите, – тараторил он извиняющимся тоном, – но мне даже нечем вас угостить. Дом долгое время пустовал, а прислуги я не держу. Я, собственно, сюда и вернулся только потому, что рассчитывал застать Фебу. – Он вздохнул: – А ее нет.

В комнате царила затхлая атмосфера викторианской гостиной. Мебель стояла в основном зачехленной, а окна были задернуты тяжелыми портьерами. Уичерли включил было верхний свет, но поморщился, подошел к окну и с каким-то остервенением, точно вешал кошку, дернул за шнур, раскрывая шторы.

В гостиную ворвался солнечный свет и, пробежав по стенам, осветил небольшую абстрактную картину, висевшую над мраморной каминной полкой. Что означают все эти разноцветные кляксы и брызги, я, честно говоря, не понимаю; никогда yе известно, то ли это великое произведение искусства, то ли просто мазня.

– Моя жена рисовала, – пробурчал Уичерли себе под нос, посмотрев на картину с таким видом, словно это был тест Роршаха[1]1
  Герман Роршах (1884-1922) – известный швейцарский психолог.


[Закрыть], да еще очень заумный. – Надо будет ее снять.

– Значит, ваша жена пропала?

– Да нет же, пропала Феба, моя единственная дочь. Садитесь, мистер Арчер. Попробую объяснить, что произошло. – Он опустился на стул и жестом пригласил меня сесть рядом. – Вчера вечером, вернувшись домой после продолжительного морского путешествия, я обнаружил, что Феба с ноября не посещает занятий в колледже. Как сквозь землю провалилась. Разумеется, я себе от волнения места не находил.

– В каком колледже она училась?

– Болдер-Бич. Вы просто обязаны найти ее, мистер Арчер. Она ведь еще совсем девочка, домашний ребенок...

– Сколько ей лет?

– Двадцать один, но это ничего не значит.

– Скажите, она впервые вот так, бесследно исчезает или это случалось и раньше?

– Нет, впервые. Феба вообще вела себя безупречно. И с ней, конечно, бывало нелегко, но я с дочерью ладил всегда. Она мне доверяла, мы были друзьями.

– А кто с ней не ладил?

– Ее мать. – Уичерли взглянул на абстрактную картину и насупился. – Но этой темы мы касаться не будем.

– А мне бы хотелось поговорить с матерью Фебы, если это возможно.

– Это невозможно, – сухо возразил Уичерли, поджав губы. – Я понятия не имею, где сейчас Кэтрин, и, откровенно говоря, меня это мало интересует. Прошлой весной мы решили разойтись. Почему – уточнять не стоит. К исчезновению Фебы наш развод никакого отношения не имеет.

– А вы не допускаете, что девушка может скрываться у матери?

– Исключается. После скандала, который устроила Кэтрин... – Он запнулся.

– И сколько же времени Феба не дает о себе знать? Сегодня восьмое января. Вы говорите, что из колледжа она ушла в ноябре?

– Да, в начале ноября. Точной даты назвать не могу. Это уж предстоит вам выяснить. Я же вчера вечером связался по телефону с соседкой Фебы по комнате. Бывшей соседкой. Но от нее, по-моему, толку нет.

– Два месяца – срок немалый. Это ваша первая попытка найти дочь?

– Да, раньше у меня просто не было такой возможности.

Он вскочил и стал мерить шагами комнату. Прямо зверь в клетке!

– Поймите, я был в отъезде, обо всем, что произошло, узнал только вчера. Плавал себе по Тихому океану и даже не подозревал, что здесь творится.

– Когда вы видели Фебу в последний раз?

– В день отплытия. Она приехала в Сан-Франциско со мной попрощаться. Если верить ее соседке по комнате, оттуда в Болдер-Бич дочь уже не вернулась. – Он остановился и окинул меня угрюмым взглядом. – Я ужасно боюсь, что с ней что-то случилось. И ругаю себя, – добавил он. – Я действительно виноват: эгоист несчастный, отправился отдыхать, хотел поскорее забыть про семейные невзгоды, а Фебу бросил на произвол судьбы.

Всякий раз, когда он произносил ее имя, в его голосе слышались слезы, и я решил его утешить:

– По-моему, вы напрасно так уж себя ругаете. Обычно если девушки убегают из дому, то вовсе не по вине родителей. Каждый год тысячи девиц бросают свои семьи, школы и...

– И никого не посвящают в свои планы?

– Разумеется. Впрочем, вы же все равно были в отъезде. Даже если бы она попыталась с вами связаться, вы бы все равно ничего не узнали.

– В случае крайней необходимости со мной всегда можно было установить контакт.

– Но может быть, такой необходимости просто не было?

– Дай-то бог. – Он тяжело, словно устав от бурных эмоций, опустился на стул. – Но объясните мне, зачем ей понадобилось убегать? У нее ведь все было.

– Всегда хочется чего-то еще. – Я пробежал глазами по стенам викторианского склепа и выглянул в окно: вдали виднелся городок, а за ним бескрайняя пустыня. – Как ей жилось дома?

– Последние годы она здесь редко бывала. Лето мы всегда проводили в Тахо, а зимой Феба училась в колледже.

– Как она успевала?

– Вроде бы вполне прилично. Правда, в прошлом году у нее возникли кое-какие сложности чисто академического свойства, но их удалось уладить.

– Расскажите.

– Видите ли, ей пришлось уйти из Стэнфордского колледжа. Ее не выгнали за неуспеваемость, но дали понять, что в другом месте ей будет легче. Поэтому прошлой весной она перевелась в Болдер-Бич, чему я был не очень-то рад, поскольку сам в свое время кончал Стэнфорд.

– А как отнеслась к новому колледжу ваша дочь?

– По-моему, ей там понравилось. Насколько мне известно, в Болдер-Бич у нее появился поклонник.

– Как его зовут?

– Бобби, если не ошибаюсь. В женской психологии я разбираюсь неважно, но, кажется, парень здорово вскружил ей голову.

– Ее сокурсник?

– Да. Его я не знаю, но я был рад, что Феба влюбилась. Раньше-то она мальчиками не особенно увлекалась.

– А она хорошенькая? – спросил я, а про себя подумал, что если девушка первый раз влюбляется в двадцать один год, то дело плохо.

– По-моему, да. Впрочем, мне, как отцу, судить трудно. Посмотрите сами.

Он вытащил из кармана бумажник крокодиловой кожи и раскрыл его. Из-под прозрачного пластика на меня глянуло миловидное, хотя и несколько необычное личико: густая копна темно-русых волос, огромные, точно фары, синие глаза, большой, довольно чувственный рот, плотно сжатые губы. Тонкая натура. Такая может стать либо писаной красавицей, либо старой девой с постной физиономией. Впрочем, до старой девы еще дожить надо.

– Можно взять эту фотографию?

– Нет, – отрезал Уичерли. – Только не эту. Она самая лучшая. Любую другую – пожалуйста.

– Ее фотографии могут мне пригодиться.

– Давайте тогда я сейчас же разыщу их, а то потом забудем.

С этими словами хозяин дома вскочил и бросился вон из комнаты. Слышно было, как он, перескакивая через две ступеньки, взбегает по лестнице, как хлопает дверью на втором этаже. Наверху упало что-то тяжелое и качнулась люстра.

Уичерли раздражал меня. Он был хорошо воспитан, что в наше время редкость, и вместе с тем в нем чувствовалась какая-то ожесточенность. Тяжело топая ногами, он сбежал с лестницы и, с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату. Лицо его побагровело.

– Черт бы ее побрал! Увезла все фотографии Фебы! Ни одной не оставила.

– О ком вы?

– Жена моя. Бывшая жена.

– Вот видите, значит, она все-таки любит дочь.

– Будет вам! Кэтрин любящей матерью никогда не была. Просто она знала, что мне эти фотографии дороги – вот их и забрала.

А когда?

– Скорее всего, когда уехала в Рино. В прошлом апреле. С тех пор мы виделись всего один раз. Нечего сказать, отряхнула прах Медоу-Фармс со своих ног...

– Она до сих пор живет в Рино?

– Нет, туда она поехала разводиться. А где моя бывшая супруга сейчас, понятия не имею. Надо думать, обретается где-нибудь здесь, в этих краях.

– Должны же вы знать, где она. Вы ведь платите ей по разводу?

– Этим занимаются юристы.

– Прекрасно, в таком случае назовите мне юриста, который знает ее адрес.

– И не подумаю. – Он засопел, словно рассвирепевший бык или по крайней мере откормленный боров. – Я не желаю, чтобы вы вступали в контакт с миссис Уичерли. Она только еще больше запутает дело, да еще Фебу очернит. И меня заодно. У Кэтрин злой язык... – Он облизнул свои тонкие, нервные губы и на мгновение умолк, причем, судя по выражению его лица, очень вовремя. – Слышали бы вы, что она несла!

– Когда?

– Она явилась на мой пароход в день отплытия – ворвалась в каюту и набросилась на меня. Пришлось ее выставить.

– "Набросилась"?!

– Да, с руганью. Стала обвинять меня в том, что я, видите ли, оставил ее без гроша. Какая несправедливость! Наоборот, я поступил с ней в высшей степени благородно: сто тысяч долларов единовременного пособия и более чем щедрое содержание – разве плохо!

– Вы говорите, развод состоялся в апреле?

– Вступил в силу в конце мая.

– И с тех пор Феба ни разу не виделась с матерью?

– Нет. Феба считала, что Кэтрин очень нам обоим навредила.

– Стало быть, инициатором развода была Кэтрин?

– Конечно. Она ненавидела меня, ненавидела Медоу-Фармс, не заботилась даже о собственной дочери. Я точно знаю, что после развода мать и дочь виделись всего один раз, в моей каюте, когда Кэтрин устроила мне эту отвратительную сцену.

– Значит, Феба поднялась на борт одновременно со своей матерью?

– Да, к сожалению.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что Феба была потрясена услышанным. Она, естественно, пыталась мамашу урезонить, но не тут-то было. Феба вообще к ней хорошо относилась. Лучше, чем та того заслуживала, – поспешил добавить он.

– А с парохода они ушли вместе?

– Конечно, нет. Как они уходили, я, правда, не видел -откровенно говоря, после разыгравшегося скандала мне было не до этого. Я заперся в каюте, но никогда не поверю, чтобы Феба уехала вместе с матерью. Никогда не поверю.

– У Фебы были сбережения? Она могла купить билет на самолет или на поезд?

– Думаю, да. В день отплытия, кстати сказать, я сам дал ей довольно крупную сумму, – припомнил Уичерли и опять стал оправдываться: – Понимаете, в колледже у нее были довольно большие расходы. Ей, например, пришлось купить машину, и это пробило довольно значительную брешь в ее бюджете. Я дал ей лишнюю тысячу, чтобы она себе ни в чем не отказывала.

– Наличными?

– Да. У меня было с собой довольно много наличных денег.

– А какие у нее были в тот день планы?

– Она собиралась вернуться в отель. Я остановился в «Святом Франциске» и перед отъездом заплатил за сутки вперед, чтобы Феба могла переночевать в моем номере.

– Она была на машине?

– Нет, ее машина осталась в гараже на Юнион-сквер. Феба хотела сама отвезти меня на пароход, но я боялся, что мы попадем в пробку, и уговорил ее взять такси.

– В отель она должна была вернуться на том же такси?

– По идее да. Она попросила водителя подождать. Уж не знаю, дождался он ее или нет.

– Как выглядел таксист, не помните?

– Помню только, что довольно смуглый. Невысокий смуглый мужчина.

– Чернокожий?

– Нет, вроде бы итальянец.

– А на какой он был машине?

– Увы, не помню. Я вообще не наблюдателен. – Уичерли закинул ногу на ногу. Шерстяные брюки обтягивали его толстые ляжки.

– Тогда опишите мне машину вашей дочери или хотя бы назовите ее номер.

– Я ее ни разу не видел. Кажется, Феба купила в Болдер-Бич подержанную импортную малолитражку.

– Ладно, это я сам выясню. Во что Феба была одета?

– Бежевая юбка и бежевый свитер, – после паузы ответил Уичерли, устремив взгляд на карниз под потолком. – Светлое пальто свободного покроя из верблюжьей шерсти. Коричневые туфли на высоком каблуке. Коричневая кожаная сумка. Она вообще одевается скромно. Шляпы не было.

Я достал ручку и черный кожаный блокнотик и на чистой странице написал сверху «Феба Уичерли», а ниже, с вопросительным знаком: «Мать – Кэтрин», «Друг – Бобби», после чего перечислил предметы ее туалета.

– Что это вы там пишете? – с недоверием спросил мой клиент. – Зачем вам Кэтрин?

– Да вот, решил чистописанием заняться, – не удержался я. Уичерли действовал мне на нервы.

– Как вас прикажете понимать?

– Понимайте как знаете.

– Как вы смеете?

– Простите, мистер Уичерли, но вы слишком многого от меня хотите. Я ведь не могу расследовать дело, подробности которого от меня тщательно утаиваются, Я должен располагать фактами.

– Но вы же на меня работаете.

– Вы мне еще ничего не платили.

– Извольте. – Уичерли сунул руку в нагрудный карман и со зловещей улыбкой, словно собирался достать оттуда очковую змею, вынул свой кожаный бумажник. – Сколько? – спросил он, хлопнув бумажником по ладони.

– Это зависит от того, что от меня потребуется. Обычно я работаю один, но в зависимости от обстоятельств могу привлекать и других людей. В принципе я могу обращаться за помощью к официальным лицам и организациям по всей стране.

– Нет, с этим лучше не торопиться.

– Решайте сами. Деньги ваши и дочь тоже ваша. В полицию обращаться будете?

– Вчера вечером я говорил об этом с местным шерифом. Хупер – старый друг нашей семьи, в свое время он работал на отца. По его мнению, на заявление о пропаже полиция вряд ли откликнется – если нет преступления, эти болваны пальцем не пошевелят. – Эту тираду он произнес довольно мрачно и столь же мрачно добавил: – Шериф Хупер рекомендовал мне вас.

– Очень тронут.

– Он сказал, что вы умеете держать язык за зубами. Надеюсь, так оно и есть. Я не хочу никакой огласки, а в так называемых «сыскных агентствах» я уже имел случай разочароваться.

– А что случилось?

– Неважно. Это к делу не относится. – Бумажник он прижимал к животу, словно грелку. – Так сколько же для начала вы хотите?

– Пятьсот, – выпалил я, удвоив тариф.

Не сказав ни слова, он отсчитал десять пятидесятидолларовых банкнотов.

– Только напрасно вы думаете, что меня можно купить, – предупредил я. – Я буду действовать по своему усмотрению.

– Лишь бы не по усмотрению Кэтрин, – кисло улыбнулся он. – Мне очень не хочется, чтобы она распространяла лживые слухи... по крайней мере обо мне и Фебе.

– Какие же слухи она распространяет?

– Помилуйте. – Он поднял руку. – Не слишком ли много времени мы с вами уделили моей бывшей жене? Нас ведь как-никак интересует не Кэтрин, а Феба.

– Хорошо. Стало быть, последний раз вы видели дочь, когда та приехала на пароход с вами попрощаться. Какого это было числа?

– "Президент Джексон" отплыл из Сан-Франциско второго ноября, а вернулся вчера. Сойдя на берег, я тут же стал дозваниваться Фебе: от нее не было писем, и я волновался – как видите, не зря. Впрочем, писем она никогда писать не любила. Можете себе представить, как я испугался, когда ее соседка по комнате сообщила мне по телефону, что Фебы нет уже два месяца.

– И голос у соседки был встревоженный?

– Вроде бы да. Но она была убеждена – или ее убедили, – что Феба все это время провела со мной. Ей почему-то взбрело в голову – так, во всяком случае, она мне сказала, – что в последний момент Феба решила тоже отправиться в плавание.

– А вы с Фебой такую возможность обсуждали?

– Да, я хотел взять ее, но она совсем недавно перевелась в новый колледж, училась на последнем курсе и занятия пропускать не хотела. Феба ведь очень ответственная девушка.

– Кроме того, ей, вероятно, не хотелось расставаться со своим другом.

– Совершенно верно, без друга здесь тоже не обошлось.

– Вам что-нибудь Феба о нем рассказывала?

– Очень мало. Они и знакомы-то были меньше двух месяцев, ведь она только в сентябре поступила в Болдер-Бич.

– О нем, надеюсь, я смогу узнать от соседки Фебы. Как, кстати, ее зовут?

– Долли Лэнг. Я говорил по телефону и с ней, и с хозяйкой студенческого пансиона. И та и другая витают в облаках.

– Как зовут хозяйку?

– Понятия не имею. В колледже вам всякий скажет. Ее адрес: Болдер-Бич, Осеано-авеню, 221. Пансион, надо думать, находится неподалеку от кампуса. Заодно сможете поговорить с преподавателями и наставниками Фебы, со всеми, кто ее знал. Думаю, откладывать поездку не стоит, поезжайте сегодня же. И дорога красивая, через горы...

Говорил он без умолку, а я терпеливо ждал, когда этот нескончаемый поток наконец иссякнет. Уичерли был из тех людей, что советы дают охотно, а сами предпочитают бездельничать.

– А почему бы и вам тоже не поговорить с работниками колледжа? – поинтересовался я, когда он замолчал. – Вам бы они, думаю, рассказали больше, чем мне.

– Но я сегодня туда не собирался.

– Что ж вам мешает?

– Я не вожу машину. Терпеть не могу сидеть за рулем. Вообще, я на себя не полагаюсь.

– А вот я – на других.

Воцарилось глубокомысленное молчание, и я вдруг понял, что мы с ним только что обменялись взглядами на жизнь.

– Если хотите, поедем вместе, – предложил я.

Глава 2

Колледж Болдер-Бич находился в парке, на самом краю одноименного курортного городка, между тесно застроенным клочком суши и безбрежным океаном. Это был один из тех оазисов науки, которые в последние годы в огромном количестве вырастали по всей Калифорнии, дабы научить уму-разуму всех тех, кто был зачат в суровые дни войны. Здания из стекла и бетона были такой строгой формы, такими новенькими, что в окружающий пейзаж не вписывались никак. Искусственными казались и высаженные перед колледжем пальмы, и другие деревья, которые на ветру, дувшем с моря, походили на раскрытый веер.

Даже молодые люди, что сидели на траве или сновали со своими учебниками из корпуса в корпус, были какими-то ненастоящими и напоминали скорее статистов в студенческом мюзикле с буколическими мотивами.

Один совсем еще молодой парнишка, чем-то напоминавший Робинзона Крузо, проводил нас в административный корпус, где я расстался с Гомером Уичерли, который застыл у входа, с потерянным видом озираясь по сторонам.

Такой, впрочем, потеряется где угодно. Пока мы ехали, он успел немного рассказать о себе и о своей семье. Гомер и его сестра Элен были потомками переселенцев, с чьей фермы и повел свое начало Медоу-Фармс. Из рассказа своего спутника я уяснил себе, что род его постепенно вырождался: энергичный дед Гомера Уичерли построил ферму на голом месте, можно сказать в пустыне; отец нашел нефть и основал акционерное общество; Гомер же был лишь номинальным главой этого общества, а фактическим – муж Элен, Карл Тревор, который заправлял всеми делами в своей конторе в Сан-Франциско. Остановив машину перед студенческим пансионом, где жила Феба, я достал свой блокнотик и на всякий случай записал туда имя Тревора и его адрес. Жил он в Вудсайде.

Агенту по продаже недвижимости Осеано-авеню показалась бы раем, архитектору же – сущим адом: вдоль дороги, тесно прижавшись друг к другу, выстроились одинаковые коробки многоквартирных домов, на пустых участках спешно строились новые здания. Трущобы здесь давали прибыль, а прибыль рождала трущобы.

На доме под номером 221, опоясанном рядами балкончиков трехэтажном здании, висела скромная вывеска с нарисованными на ней пальмами – «Студенческий пансион „Океанские пальмы“». Я постучал в дверь с цифрой «один».

Дверь приоткрылась, и на площадку – с опаской, словно в ожидании налогового инспектора – выглянула пожилая массивная женщина.

– Вы хозяйка пансиона?

– Я управляющая, – поправила она меня. – Свободных комнат до осени не предвидится.

– А я совсем по другому вопросу. Меня прислал к вам мистер Уичерли.

– Отец пропавшей девицы? – переспросила она, помолчав.

– Именно. Мы рассчитывали узнать у вас кое-какие подробности. Можно войти?

Она оглядела меня с ног до головы без всякого энтузиазма. Чувствовалось, что от жизни она давно уже не ждала ничего хорошего.

– У меня со студентками хлопот почти не бывает. Можно сказать, вообще не бывает. А вы случаем не из полиции?

– Я – частный сыщик. Зовут Арчер. Пожалуйста, расскажите все, что вам известно про Фебу Уичерли.

– Я ее толком не знала. Моя совесть чиста.

Совесть чиста, а в дом не пускает.

– Вы бы лучше к администрации колледжа обратились.

Если пропадает студентка, отвечают они, а не я. Подумать только, сбежала неизвестно куда и неизвестно с кем! Я тух ни при чем, она и жила-то здесь всего два месяца, даже меньше.

– Как она себя вела?

– Как вела? Как все. И вообще, если разобраться, я вам отвечать не обязана. Идите в колледж – там и спрашивайте.

– Этим в данный момент занимается сам мистер Уичерли. Полагаю, в колледже будут довольны, если узнают, что вы нам помогли.

Она задумалась и прикусила верхнюю губу. Торчащие во все стороны черные волоски на ее тяжелом подбородке угрожающе вздрогнули.

– Ладно, входите.

В комнате пахло ладаном и одинокой старостью. Из черной рамки стоявшего на пианино портрета улыбался мужчина с квадратным лицом и длинными усами. Стены были увешаны всевозможными изречениями, одно из которых гласило: «Огромному замку так же далеко до небес, как и крохотной лачуге». Откуда-то сверху в эту тихую обитель врывались громкие звуки радио.

– Я миссис Донкастер, – представилась хозяйка. – Садитесь, если найдете куда.

В этой заставленной хламом, душной комнате места не было только мне одному. Поискав глазами, куда бы сесть, я опустился наконец в кресло-качалку, которое, стоило мне шевельнуться, издавало жалобный скрип. Миссис Донкастер пристроилась неподалеку.

– То, что произошло, для меня большой удар, – заговорила она. – У меня ведь со студентками забот никаких. Если у них и бывают неприятности – мелкие, разумеется, – они всегда обращаются за советом ко мне. Стараюсь помочь, чем могу, – муж ведь у меня был священником.

Она кивнула в сторону портрета и расчувствовалась:

– Бедная Феба! Знать бы, что с ней!

– А какого вы мнения о случившемся?

– Я вам прямо скажу, ей здесь не нравилось. Она ведь в таких условиях жить не привыкла, вот и сбежала – уехала и нашла себе место получше. Деньги у нее водились, свобода неограниченная – делай что хочешь. Между нами говоря, ей родители слишком много свободы давали. А этот ваш мистер Уичерли тоже хорош: бросил девчонку на произвол судьбы, а сам по морям плавает. Куда это годится?

– Скажите, Феба забрала с собой вещи, когда уезжала?

– Нет, хотя вещей у нее полно было. Ничего, надо будет – другие купит. Вот машину забрала.

– А какая у нее была машина?

– Маленькая, зеленого цвета. Немецкая. Кажется, «фольксваген». Она ее здесь купила, так что выяснить это не сложно. У большинства студентов, между прочим, своих машин нет – и слава богу.

– Вам, я вижу, Феба Уичерли не очень нравилась?

– Я этого не говорила. – Старуха с опаской покосилась на меня, как будто я обвинил ее в том, что она упекла девушку за решетку. – Говорю же, я ее почти не видела. Только и знала, что на своей зеленой машине разъезжать. Ей не до меня было.

– А как она училась?

– Понятия не имею. Это вы в колледже спрашивайте – им виднее. При мне она ни разу книги не раскрыла. Впрочем, с ее способностями, может, это и не обязательно.

– А что, она считалась... считается способной?

– Вроде бы. Вы обо всем этом с ее соседкой по комнате поговорите. Долли Лэнг – девушка хорошая, честная, она вам всю правду расскажет, ничего не утаит. У нее своя точка зрения.

– А сейчас Долли дома?

– Кажется, да. Позвонить ей?

Миссис Донкастер хотела было встать, но я ее опередил:

– Одну минуту. Немного погодя, если можно. Какая же у Долли точка зрения?

– Это уж пускай она вам сама рассказывает. – Старуха заколебалась. – Насчет Фебы мы с Долли кое в чем расходимся.

– В чем же?

– Долли считает, что Феба собиралась вернуться, а я так не думаю. Собиралась бы – вернулась. А раз не вернулась, значит, не хотела. Мисс Уичерли – особа капризная. Ей, видите ли, условия наши не нравились, распорядок. Ей свободу да веселье подавай.

– Она что же, вслух об этом говорила?

– Говорить, может, и не говорила, но я-то сразу поняла, с кем дело имею. Только вселилась – первым же делом мои занавески сняла и свои повесила. Даже разрешения не спросила.

– Погодите, но раз Феба повесила занавески, значит, никуда убегать отсюда она в ближайшее время не собиралась. Так ведь получается.

– Это у вас так получается, а у меня совсем иначе. Просто, по-моему, у этой богачки ветер в голове, вот и все! Ей же на всех, кроме себя, наплевать. Кукла балованная!

Наступило неловкое молчание. На лице миссис Донкастер изобразилось смятение, складки на подбородке расправились, а полные раскаяния и даже страха глаза встретились с глазами улыбающегося усатого мужчины на портрете.

– Простите, – сказал она, обращаясь к портрету, а не ко мне. – Я так расстроена, что говорю бог весть что. – Она встала и направилась к двери. – Я сейчас приведу сюда Долли.

– Не беспокойтесь, я сам к ней подымусь. Мне все равно хотелось осмотреть комнату. Какой номер?

– Седьмой, на втором этаже. – Ее тучная фигура застыла в узком дверном проеме.

– Вы все мне рассказали про Фебу? – допытывался я. – Про ее увлечения, например, вам ничего не известно?

– Откуда мне знать про ее амуры? Она мне не докладывала. – Челюсть старухи в этот момент была похожа на захлопнувшуюся мышеловку. Отзывчивая особа, ничего не скажешь.

По внешней лестнице я поднялся на второй этаж. За дверью под номером «семь» стрекотала пишущая машинка. Я постучал.

– Войдите, – послышался усталый женский голос.

У зашторенного окна, за письменным столом, на котором стояла зажженная лампа, в большом, с чужого плеча белом свитере из искусственной шерсти и в широких синих брюках сидела, обхватив коленями ножку стула, маленькая, нескладная, коротко стриженная девица, очень смахивающая на кролика. В глазах у нее застыло нечто, отдаленно напоминающее мысль.

– Мисс Лэнг, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы сейчас очень заняты?

– Не то слово, – ответила девица, даже не пошевелившись. Затем, с безысходным видом дернув себя за челку, она изобразила на лице кривую улыбочку: – Сегодня в три часа дня я должна сдавать курсовую по социологии, от нее зависит моя оценка в полугодии, а у меня совершенно голова не работает. Вы что-нибудь знаете о причинах детской преступности?

– О детской преступности я знаю столько, что мог бы целую книгу написать.

Она просияла:

– Что вы говорите! Так вы социолог?

– Почти. Я – сыщик.

– Потрясающе. Может, тогда вы мне подскажете: кто больше виноват в детской преступности – сами дети или родители? А то у меня совершенно голова не работает.

– Это я уже слышал.

– Правда? Извините. Так кто же все-таки виноват – родители или дети?

– Если честно, то, по-моему, ни те, ни другие. Вообще, пора бы нам перестать обвинять друг друга. Когда дети обвиняют родителей во всех своих бедах, а родители – детей во всех их грехах, отношения между ними лучше не становятся. Надо не других винить, а к себе повнимательней присматриваться.

– Здорово! – одобрила она. – Как бы теперь это записать, чтобы звучало нормально? – Она оттопырила нижнюю губу. – «Деструктивное поведение внутри семейной ячейки...» Что скажете?

– Ужас! Терпеть не могу научного жаргона. Впрочем, мисс Лэнг, я пришел к вам не для того, чтобы на социологические темы беседовать. Я к вам по поручению мистера Уичерли...

Тут губки девушки сложились в кружочек, кожа на лице приобрела какой-то землистый оттенок, а изо рта вырвалось непроизвольное «Ой!». Она постарела на глазах.

– Неудивительно, что я никак не могу сосредоточиться, – сказала она наконец. – Надо же быть такой дурой – сбежала, никого не предупредив! Уже два месяца в себя прийти не могу. Ночью в холодном поту просыпаюсь. Как подумаю, что с ней могло случиться, – страшно становится.

– И что же, по-вашему, с ней могло случиться?