Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Зная историю сталинских погромов и массовых убийств, слово «союзник» в данном случае казалось неуместным. Этот человек, на самом деле, был чудовищем. Сталинская коллективизация в начале 1930-х в Украине привела к смерти от голода по меньшей мере 5 миллионов крестьян и к казни тысяч за сокрытие государственной собственности – выращенного ими зерна. В сталинских сибирских ГУЛАГах находилось почти 2 миллиона заключенных, в основном политических, которые работали на строительстве дамб, железных дорог и каналов. Вокруг Москвы в братских могилах лежали убитые православные священники, университетские профессора, врачи, адвокаты, троцкисты и другие враги государства. Черчилль считал Советский Союз «смертельным врагом цивилизованной свободы» – «вплоть до появления Гитлера». Но в середине 1930-х Гитлер выступал, а Сталин действовал. К тому времени, когда Сталин вторгся в восточную Польшу в 1939 году, он уже был палачом века, возможно всех времен. С 1917 года Черчилль стремился уничтожить большевистскую Россию, «задушить при рождении» это «угрюмое, зловещее государство». Теперь советские люди и британцы, Сталин и Черчилль сражались против общего врага. В тот вечер Черчилль пытался убедить Великобританию – и себя, что надо отбросить прежние разногласия. Это было непросто, поскольку в глазах доброй половины его соотечественников безбожник Иосиф Сталин был большим злом, чем Адольф Гитлер[954]954
  Colville, Fringes, 405.


[Закрыть].

22 июня на завтраке присутствовал Стаффорд Криппс, и Черчилль замучил посла, называя русских «варварами» и доказывая, что коммунистов ничего не связывает «даже с самым низменным типом людей». Криппс, вспоминал Колвилл, «забавлялся, благосклонно слушая его». Черчилль испытывал сильный подъем духа. Со вчерашнего дня у него полностью изменилась точка зрения. Если вчера он говорил, что Россия скоро проиграет войну, то теперь он ставил пятьсот к одному, что Россия будет сражаться, «сражаться до победного конца», в течение двух лет. После завтрака Черчилль начал готовить речь и посвятил этому занятию оставшуюся часть дня. Эта длинная речь была одновременно поэтичной, возвышенной и впечатляющей, обещавшей спасение свободного мира и уничтожение Гитлера. Такую речь не смогла бы создать ни одна современная группа спичрайтеров; Черчилль создал словесные образы, которые, как и все гениальные произведения искусства, были более реальными, чем сами события, и вызывали яркие воспоминания. Колвилл вспоминал, что Черчилль пересматривал текст, вносил исправления и добавлял последние штрихи, как он делал, когда занимался рисованием, до девяти вечера, до начала передачи. Он стремился, как и в случае со своими картинами, воздействовать не только на умы слушателей, но и на их воображение[955]955
  Colville, Fringes, 405.


[Закрыть].

Вторжение в Россию, заявил Черчилль, один из «решающих моментов войны». Гитлер, сказал он «злобный монстр, ненасытный в своей жажде крови и грабежа» и «кровожадный беспризорник», который находит удовольствие, «перемалывая человеческие жизни и растаптывая жилища и человеческие права миллионов людей». Немецкую военную машину «нужно кормить не только плотью, но и нефтью». И хотя он не упоминал о «безоговорочной капитуляции», но четко и ясно изложил свои условия войны и мира. У нас, сказал Черчилль, «одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима». И: «Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с Божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига». Он напомнил слушателем, что «за последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я», но, сказал он, «все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем». Не называя Сталина, он заявил, что «прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает». И затем перешел к описанию борьбы: «Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся – да, ибо бывают времена, когда молятся все, – о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где есть место исконным человеческим радостям, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран. Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще не зажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами, радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую и верную добычу. За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий».

«Это не классовая война, – сказал он, – а война, в которую втянуты вся Британская империя и Содружество Наций, без различия расы, вероисповедания или партии». И для того, чтобы британцы больше не сомневались в том, стоит ли сражаться и умирать за Сталина и его безбожников коммунистов, он заявил, что «вторжение в Россию – это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова». А потому «опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам»[956]956
  WSCHCS, 6427.


[Закрыть].

Он не только нашел добрые слова для злодея; он реабилитировал его и снабдил крыльями и ореолом. Старая балканская поговорка (одна из любимых поговорок Рузвельта) гласит, что по мосту через бездну допустимо идти рука об руку с сатаной. Именно это и проделал Черчилль[957]957
  WSCHCS, 6427; C&R-TCC, 2:22 (Balkan proverb).


[Закрыть].

Гарольд Николсон назвал эту речь «шедевром». Хотя Черчилль нарисовал картину, что будет в том случае, если Россия потерпит поражение – и Китай, Европа и Индия – «он создал у нас впечатление, что мы собираемся выиграть эту войну». Тем не менее Николсон считал русских «некомпетентными и корыстными»[958]958
  TWY, 174.


[Закрыть].

Черчилль в очередной раз продемонстрировал способность говорить убедительно и вдохновенно, но на этот раз внес некоторые коррективы. Сэр Джон Киган отметил вторжение в Россию как момент, когда черчиллевская «кампания дерзких слов» начала уступать дорогу «борьбе грубых фактов». Началось настоящее убийство – в масштабах, которых не мог вообразить даже Сталин[959]959
  PFR/Sir John Keegan, 6/04.


[Закрыть].

Поразительное предательство Гитлером партнерских отношений парализовало Сталина и многих высших офицеров. Вскоре после нападения старший офицер отправил радиограмму начальству, что его подразделение подвергается обстрелу. «Что нам делать?» – спросил он. «Вы, должно быть, сошли с ума», – ответили ему и отругали, что он задает вопросы на открытой частоте. И только когда немцы продвинулись на 20 миль в глубь территории, Сталин начал понимать, что происходит, и только вечером советское правительство сообщило своим гражданам, что Германия вторглась на их родину. Сообщил о нападении Молотов, а не Сталин. Из Москвы не последовало никакой официальной реакции на речь Черчилля. В течение недели потрясенный Сталин оставался на даче, а за это время три гитлеровские группы армий прошли 200 миль по советской территории. Когда Молотов попросил его вернуться в Кремль, Сталин ответил: «Ленин оставил нам огромное наследство, а мы, его наследники, все испортили»[960]960
  J. Erikson, The Soviet High Command (London, 1962); William Taubman, Khrushchev: The Man and His Era (New York, 2003), 162.


[Закрыть].

Сталин был настолько потрясен, что только 3 июля обратился к народу. Когда он говорил, было слышно, как дрожит его голос и звенит стакан, когда он делал несколько глотков, чтобы промочить горло. К тому времени Финляндия присоединилась к Германии, и фронт увеличился еще на 600 миль, от Балтийского моря до Петсамо на Баренцевом море. Финны атаковали на северном фланге, румыны – на южном, а немцы – в центре[961]961
  J. Erikson, The Soviet High Command (London, 1962); William Taubman, Khrushchev: The Man and His Era (New York, 2003), 162.


[Закрыть].

Фюрер повернул на восток, и нависшая угроза вторжения в Великобританию исчезла – на данный момент. В своих воспоминаниях Черчилль, узнав о гитлеровском вторжении, выразил радость двумя словами: «Вперед на восток!» Но все-таки утром 22 июня его ухмылка была ухмылкой мрачной решимости, поскольку он понимал, что если русские не станут первыми европейцами, упорно сражающимися против вермахта, то Великобританию ждут фатальные последствия. Русские не победят немцев (они не смогут), но они должны продолжать борьбу. Как бы ни развивались события на русском фронте в течение следующих нескольких месяцев, Черчилль упорно стоял на своем. В августе на совещании военного кабинета он предположил, что, если «Германия приостановит военные действия в России и Соединенные Штаты не предпримут дальнейших шагов по вступлению в войну, существует опасность, что война может повернуться против нас». Сразу за «паузой» последует поражение России, то, чего больше всего боялся Черчилль. «Пауза» – это передышка для Гитлера, но не для Англии. Спустя несколько недель Черчилль телеграфировал Рузвельту, что «как только Гитлер стабилизирует Русский фронт, он начнет собирать, возможно, пятьдесят – шестьдесят дивизий на западе для вторжения на Британские острова». На западе у Гитлера действительно были мощные силы, хотя люфтваффе отправились на восток и во французских портах находилось незначительное количество барж вторжения. Но все могло измениться[962]962
  ChP 65/19; Cv/3, 1107; C&R-TCC, 1:253.


[Закрыть].

Следовательно, сказал Черчилль министрам, Великобритания должна быть готова отразить вторжение. Он делал так отчасти потому, что дополнительной выгодой от подготовки к вторжению было создание сил, которые он мог развернуть в другом месте. Спустя несколько дней после того, как Гитлер предал Сталина, Черчилль послал две записки своим министрам. В первой он изложил суть стратегии вторжения. В ней он сообщил Диллу и Исмею, что 1 сентября подходит для того, чтобы объявить, что следует обеспечить наивысшую эффективность обороны. Необходимо объяснить, добавил он, что следует сохранять предельную бдительность. Испытывая тревогу относительно вторжения, «все будут работать с удвоенной энергией». А затем перешел к истинной сути вопроса: «Это, однако, не должно мешать отправке необходимого подкрепления на Ближний Восток»[963]963
  Cv/3, 842.


[Закрыть].

Во второй записке вступили в противоречие логика, интуиция и воображение, то, что делало Черчилля Черчиллем (и постоянно приводило в замешательство его генералов, а теперь и его американских друзей). В записке он сообщил Диллу и военному министру Дэвиду Маргессону, что успех немецких парашютистов на Крите выявил новую угрозу: «Нам следует ожидать спуска с воздуха, возможно, четверти миллиона парашютистов, доставленных планерами за один раз». Это было сродни его заявлению, которое он сделал осенью прошлого года, что 500 тысяч немецких солдат могут быть доставлены в Англию морским путем за один раз. У Черчилля не было точных данных относительно количества немецких парашютистов, погибших на Крите, но он знал, что из 9 тысяч погибла примерно половина; примерно половина из пятисот «Юнкерсов» Ju-52, доставивших парашютистов на Крит, была уничтожена. Это потребовалось для захвата трех аэродромов. «Юнкерс» Ju-52, используемый для гражданских целей, мог взять на борт семнадцать пассажиров. «Юнкерсы» в качестве пассажирских самолетов использовала немецкая авиакомпания Lufthansa («Люфтганза»); личным самолетом Гитлера сначала был «Юнкерс», а уже затем «Фокке-Вульф-200». «Юнкерс» Ju-52, используемый для военных целей, мог взять на борт около дюжины парашютистов. Следовательно, потребовалось бы по меньшей мере 21 тысяча «Юнкерсов», чтобы доставить за один раз 250 тысяч парашютистов на все английские аэродромы. С 1931 года в Германии было изготовлено порядка 3 тысяч этих самолетов. Но Черчилль не мог поверить, что Гитлер испытывает острую нехватку самолетов; фюрер, вероятно, имеет огромный подземный авиазавод. Черчилль приказал весь «без исключения» вспомогательный персонал Королевских ВВС – 500 тысяч человек – вооружить «винтовкой, автоматом Томпсона, пистолетом, пикой или булавой» на случай появления врага. Если враг не появится, то в распоряжении Черчилля оказалось бы оружие, изготовленное в Америке, которым он мог обеспечить свою армию в тот день, когда они отважатся вернуться в Европу[964]964
  Cv/ 3, 870—71.


[Закрыть].

Этот день, сказал он Рузвельту в июле, наступит в 1943 году, после того как Германия и Италия подвергнутся морской блокаде и «непрерывным, все возрастающим по силе воздушным бомбардировкам. Эти меры сами по себе могут вызвать внутреннее потрясение или крах». Заявление отразило суть черчиллевской военной стратегии и его веру в военно-воздушные силы. Кроме того, добавил Черчилль, «нужно разработать планы оказания помощи завоеванным народам путем высадки освободительных армий, когда сложится подходящая для этого обстановка. Для этой цели нужно будет располагать большим количеством не только танков, но и судов, которые могли бы перевозить их и выгружать прямо на берег». Черчилль выразил уверенность, что Рузвельту не составит особого труда построить суда, «необходимые для выгрузки танков». В ближайшие недели Черчилль ясно дал понять, где он предполагает, когда придет этот день, совершить высадку: в Норвегии и Французской Северной Африке. А пока, сообщил Черчилль Рузвельту, он собирается отправить свои танки в Киренаику для борьбы с немцами и итальянцами. Телеграммы Черчилля Рузвельту в первые недели после вторжения в Россию предопределили разногласия относительно стратегических приоритетов, которые омрачат англо-американское партнерство в последующие три года. Джордж Маршалл и его военные советники не оспаривали требование Черчилля относительно танков, тем более что с Гитлером сражался Черчилль, а не американцы. Это были его «орудия», которые он мог использовать так, как считал нужным. Маршалл и его планировщики в течение многих месяцев разрабатывали стратегию на тот случай, если гражданское руководство США отправит армию Соединенных Штатов на войну. План Маршалла был самый простой: переправить американские армии в Англию, а оттуда в Европу по самому короткому и прямому пути, через Канал и во Францию[965]965
  C&R-TCC, 1:224.


[Закрыть].

Но вторжение в Россию внесло свои коррективы. Теперь Сталину были нужны танки. Черчилль потребовал, чтобы Великобритания сделала для России то, что Рузвельт сделал для Великобритании, – обеспечила поставки оружия, и не только потому, что это был наилучший способ помочь России, но и потому, что это был наилучший способ не подпустить волка к Великобритании. Он знал человека, который способен решить эту задачу. Через неделю Бивербрук возглавил министерство запасов и снабжения, которое вместе с министерством авиационной промышленности и министерством труда сформировало трехногого зверя, который направил энергию на удовлетворение материальных потребностей вооруженных сил. Бивербрук незамедлительно отдал приказ о строительстве новых заводов, обязательном введении ночных смен и привил сотрудникам министерства чувство безотлагательности, которого у них, по его мнению, явно не хватало. Министерство в основном имело дело с армией. Когда в январе Черчиллю потребовались бомбардировщики, Бивербрук выполнил эту задачу. Теперь Черчиллю понадобились танки для Сталина. Бивербрук занялся производством танков и в ближайшие месяцы убедил американцев во много раз увеличить производство. «Некоторые принимают наркотики, – сказал Черчилль Колвиллу, – а я принимаю Макса»[966]966
  Young Churchill and Beaverbrook, 200; WSC 2, 577; Richard Langworth, ed., Churchill by Himself: The Definitive Collection of Quotations (London, 2008), 324.


[Закрыть].

К середине июля к Сталину вернулось самообладание, достаточное для того, чтобы попросить Черчилля создать «фронт против Гитлера на западе (Северная Франция) и на севере (Арктика)». Благодаря этому, утверждал Сталин, «военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено». Затем, то ли потому, что он еще не до конца пришел в себя, то ли просто не был информирован о британском общественном мнении, Сталин заявил, что «создание такого фронта было бы популярным как в армии Великобритании, так и среди всего населения Южной Англии»[967]967
  Cv/3, 956; Cv/3, 1161.


[Закрыть].

Итак, Сталин начал кампанию за создание второго фронта. Через несколько недель он обратился к Черчиллю с просьбой «создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с Восточного фронта 30–40 немецких дивизий и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних)». Мне кажется, написал Сталин Черчиллю, что «Англия могла бы без риска высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР для военного сотрудничества с советскими войсками на территории СССР». Черчилль испытывал не только нехватку транспортных средств для отправки тридцати дивизий – более 450 тысяч солдат – в Россию, но и нехватку самих дивизий. Благодаря черчиллевской программе перевооружения, появившейся из «страха перед вторжением», летом Черчилль имел в Англии тридцать готовых к бою дивизий. Сталин хотел забрать все.

Требование Сталина, позже написал Черчилль, было «почти невероятным» и указывает на то, что этот «человек мыслит в отрыве от реальности». Криппс, всегда стремившейся помочь Советам, предложил Черчиллю в знак солидарности отправить несколько британских дивизий, чтобы они сражались бок о бок с русскими. Черчилль с иронией отнесся к просьбам Криппса и Сталина, поскольку не далее как в прошлом году во Франции был второй фронт. И всего за три месяца до вторжения Гитлера в Россию Черчилль настаивал на создании фронта на Балканах, добиваясь, чтобы Сталин предпринял оборонительные шаги. Но Сталин, считавший, что обезопасил себя пактом с Гитлером, решил занять выжидательную позицию до окончания событий во Франции и на Балканах. Теперь он уже не мог занимать позицию стороннего наблюдателя: вермахт уничтожил все договоренности. После призывов Криппса предпринять «сверхчеловеческие усилия», чтобы помочь русским, Черчилль сказал ему: «Не наша вина, что Гитлер смог уничтожить Польшу, прежде чем направил войска против Франции, и уничтожил Францию, прежде чем направить их против России». Что касается «сверхчеловеческих усилий», то «вы подразумеваете, как я полагаю, такие усилия, которые преодолевают пространство, время и географию. К сожалению, мы всем этим не располагаем»[968]968
  WSC 3, 462—63; Cv/3, 1171—72.


[Закрыть].

Когда Криппс дал понять, что Советы имеют все основания не доверять британцам из-за отказа Черчилля отправить в Россию солдат и вторгнуться во Францию, Черчилль – который все еще злился на Криппса из-за отказа передать Сталину предупреждение о готовящемся немецком вторжении – язвительно ответил: «Мы действовали с абсолютной честностью. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы помочь им… подвергая себя опасности… когда наступил весенний период вторжения». Было «крайне глупо» отправлять в Россию две-три дивизии, эти войска были бы символической жертвой, «разнесенной в пух и прах». Советы, сказал он Криппсу, «сами себе уготовили судьбу, когда пактом с Риббентропом натравили Гитлера на Польшу и таким образом начали войну». То, что советское правительство «обвиняет нас в попытке завоевания территорий в Африке или в том, что мы стараемся получить преимущества в Персии за их счет, или что мы готовы «сражаться до последнего русского солдата», на меня совершенно не действует. Если они питают какие-либо подозрения в отношении нас, то только потому, что в душе они сознают свою вину и упрекают себя»[969]969
  ChP 20/44.


[Закрыть].

В ближайшее время о втором фронте не могло быть и речи. Черчилль не мог выполнить просьбы Сталина, а начальники штабов не смогли бы даже в том случае, если бы этого хотел Черчилль. Сейчас просто немыслимо, сказал Черчилль Криппсу, рассматривать вопрос о возвращении во Францию, поскольку «наши генералы убеждены в том, что это закончится кровопролитными боями» и в результате может привести «к проигрышу битвы за Атлантику, а также к голоду и гибели Британских островов». Британские экспедиционные войска вытеснили в 1940 году из Франции, а затем в 1941 году всего за несколько недель из Греции и с Крита. Черчилль больше не мог допустить, чтобы подобное повторилось. У Гитлера, сообщил Черчилль Криппсу и Сталину, «сорок дивизий в одной только Франции». К тому же «все побережье более года укреплялось с чисто германским усердием и ощетинилось орудиями, колючей проволокой, укрепленными огневыми точками и береговыми минами». Любой десант приведет к кровопролитному поражению, а «небольшие набеги лишь к неудачам и причинят больше вреда, чем пользы. Все закончится тем, что им [немцам] не придется перебрасывать ни одной из частей с вашего [русского] фронта». Что касается фронта на Балканах, то нам потребовалось семь недель для переброски в Грецию всего двух дивизий. «Самое большое, что мы в силах сделать в настоящее время», – сказал Черчилль Сталину, – это послать «подводные лодки для перехвата германских транспортов вдоль арктического побережья… и минный заградитель с различными грузами в Архангельск… Мы также изучаем в качестве дальнейшего шага возможность базирования в Мурманске нескольких эскадрилий британских самолетов-истребителей»[970]970
  Cv/3, 1171 (to Cripps); Cv/3, 964—65 (to Stalin).


[Закрыть].

Начальникам штабов он приказал использовать менее традиционные способы для оказания помощи русским – «устройте ад при свете солнца». Черчилль отправил любимых коммандос поджигать склады в Норвегии и взрывать мосты в Италии. Результаты были настолько невпечатляющими, что Черчилль потребовал, чтобы военный кабинет не давал прессе никакой информации о десантно-диверсионных операциях. Если Европейский материк пылает, то по приказу Гитлера, а не Черчилля. И Сталин остался в одиночестве, один на один со своими надеждами, как Черчилль, когда пылала Англия[971]971
  Cv/3, 841 (to Chiefs).


[Закрыть].

В сентябре Гарриман, Бивербрук и Гопкинс приехали в Москву для координации спасательных работ. Решался вопрос о поставках по ленд-лизу в Советский Союз. По поводу Гопкинса Черчилль сообщил телеграммой Сталину, что он «может относиться к нему с полнейшим доверием: он Ваш друг и наш друг». Черчилль, хотя и не желал жертвовать британскими войсками во Франции, тем не менее стремился показать себя другом Сталина. Когда начальники служб сказали, что «нет возможности выделить [для Сталина] ни гребных лодок, ни винтовок, ни Tiger Moth…[972]972
  «Тайгер Мот» – биплан, разработанный фирмой de Havilland. Служил основным тренировочным самолетом Королевских ВВС Великобритании до 1952 года.


[Закрыть] без серьезного ущерба» для Англии, Черчилль ответил, что надеется, все отрасли выделят все необходимое.

В оставшуюся часть года он составил цепочку из трех человек – наподобие той, что составляют при пожаре, чтобы передавать ведра с водой. Он выхватывал у Рузвельта боеприпасы, в которых отчаянно нуждался, и вместе с танками и оружием отправлял Сталину, используя арктические конвои и иранские железные дороги. Для того чтобы подбодрить Сталина, он сообщил, что «предстоящей зимой Германии придется испытать ужасную бомбардировку. Еще никто не испытывал того, что им предстоит»[973]973
  Cv/3, 991; Cv/3, 1236.


[Закрыть].

На Сталина это не произвело впечатления. Он дважды напомнил Черчиллю, что Гитлер уже наносил более «ужасные» удары по русским солдатам и мирным жителям, чем собирается нанести Черчилль через несколько месяцев. Красная армия, и без черчиллевских обещаний «ужасной зимы», стояла между Гитлером и Москвой. Стремясь вдохновить армии на борьбу, Сталин объявил о своем отношении к сдаче в плен. В какой-то степени его слова перекликаются со словами Черчилля, когда создалось угрожающее положение в Египте. В приказе Сталина, в частности, говорилось: «Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам». Но если Черчилль допускал возможность сдачи в плен в тех случаях, когда солдат один и безоружен, то Сталин объявил, что тех, кто «предпочтут сдаться в плен, – уничтожать всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». Чтобы ни у кого не было сомнений на его счет, Сталин, когда на седьмой день после вторжения группа армий «Центр» заняла Минск, вызвал в Москву Дмитрия Павлова, генерала, отвечавшего за оборону города. Павлов и его заместители покорно прибыли в Кремль, где их судили, признали виновными в некомпетентности и без долгих рассуждений расстреляли. При Сталине защита отечества обрела новое, невиданное значение. Когда он узнал, что немцы использовали десятки тысяч стариков, женщин и детей в качестве «живых щитов», он сказал: «Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают вперед своих войск делегатов от занятых ими районов – стариков, старух, женщин и детей – с просьбой к большевикам сдать Ленинград и установить мир. Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожить в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов»[974]974
  Cv/3, 991; Cv/3, 1236.


[Закрыть].

Жители Минска, возможно, думали иначе; после сдачи города немцы уничтожили тысячи горожан. От Балтийского до Черного моря шла война на уничтожение; разрушениям подвергались молочные фермы, зернохранилища, фабрики и заводы матушки России. Жители Белоруссии, Украины и Прибалтики оказались между двумя неумолимыми и безжалостными армиями – самыми большими в истории – под командованием двух неумолимых и безжалостных диктаторов[975]975
  Cv/3, 991; Cv/3, 1236.


[Закрыть].

Черчилль не мог публично критиковать Сталина за близорукость. Его гнев был направлен против того, кто совершил ошибку, которая на общем фоне была довольно незначительной. Он не мог простить Криппсу историю с апрельской телеграммой, в которой предупреждал Сталина о немецком вторжении. Осенью, когда следовало заботиться о более важных делах, он все еще продолжал злиться на Криппса. Когда он узнал, что Сталин сказал Бивербруку, что не может вспомнить, что его «когда-нибудь предупреждали», это было уже слишком. С ошибки Криппса прошло уже полгода, и немцы были на подступах к Ленинграду и Москве. То, что Сталин не обратил внимания на заслуживающее доверия предупреждение, было неприятно, но наглость Криппса, не считавшего нужным передать предупреждение, приводила Черчилля в бешенство на протяжении многих месяцев. Черчилль сказал Идену, затем в Москве, что Криппс должен нести «огромную ответственность за свое упрямство, помешавшее обсуждению этого вопроса». Если бы Криппс «выполнил распоряжение, более чем возможно, что между мной и Сталиным выстроились какие-то отношения»[976]976
  GILBERT 6, 1050—51.


[Закрыть].

А вот это едва ли. На пути отношений стояла не грубая ошибка Криппса, а недоверие Сталина к Великобритании. В июле 1940 года Криппс передал Сталину предупреждение Черчилля о немецких планах относительно востока, которые Сталин не принял в расчет и, самое удивительное, передал в Берлин, чтобы продемонстрировать преданность Гитлеру. Пребывая в качестве посла в Москве, Криппс внимательно изучал советский режим, которым, скорее всего, восхищался. И это неудивительно, учитывая его убеждения, слишком левые даже для его Лейбористской партии. Криппс был адвокатом. По мнению многих, лучшим в Великобритании. Но Черчилля мало заботили его таланты в области юриспруденции; Криппс не любил шумные компании, а Черчиллю нравились компанейские люди. Посол производил впечатление сурового, если не мрачного человека. Он был очень религиозным человеком и вегетарианцем, сочетание, которым заработал себе прозвище Христос и Морковь. Несколько лет спустя, заметив проходившего мимо Криппса, Черчилль (Криппс это не слышал) сказал: «Там, помимо благодати Божей, идет Бог». Многие в кругу Черчилля считали, что Криппс впустую растрачивает таланты в Москве, и считали, что лучше бы он занимал пост в правительстве, где мог пригодиться его высокий интеллект. Но Черчилль был не согласен с этим мнением и назвал Криппса «безумцем в стране безумцев, и будет жалко отзывать его»[977]977
  James C. Humes, The Wit and Wisdom of Winston Churchill (New York, 1995), 151; Colville, Fringes, 309; Anthony Montague Browne, Long Sunset (London, 1996), 76.


[Закрыть].

22 июня война переместилась на восток, и снизилась цена, которую британцы должны были заплатить в ближайшие месяцы за то, чтобы сохранить свою родину. Цена, которую должны были заплатить русские, не поддавалась исчислению, но Сталин дал понять, что за ценой не постоит. Черчилль верил, что Сталин собирается бороться до конца. Бросает в дрожь, когда читаешь о требованиях, которые Сталин предъявлял к своему народу, и угрозах, которые он высказывал в адрес тех, кто не приносил требуемую жертву; его показательные процессы, погромы и ГУЛАГи являлись проявлениями того, кем он был на самом деле, – хладнокровным убийцей. Он убивал, чтобы захватить власть, и убивал, чтобы удержать ее. Никто из коллег никогда не писал о Дядюшке Джо, как писали о Черчилле его коллеги, что Сталин был обманщиком и хвастуном. Сталин не обладал ни черчиллевским красноречием, ни тем, что можно было бы назвать благородством характера. Он не видел необходимости ни в том, чтобы вдохновлять свой народ, ни в том, чтобы просить народ отдать свои «кровь, тяжкий труд, пот и слезы». Однако, несмотря на различия в характерах, политике и духовности, и глубокие различия, Черчилль нашел в Сталине союзника, который, как и он, был готов убивать немцев до победы над Гитлером. В последующие три года многие в Вашингтоне и Лондоне считали, что Сталин, как большевики в Первой мировой войне, прекратит борьбу, если сможет найти удовлетворительный выход. Черчилль никогда так не думал.

За несколько дней до вторжения Гитлера в Россию в журнале Time была опубликована статья под заголовком «НЕУБИЙСТВЕННАЯ ВОЙНА» – «самое удивительное во Второй мировой войне не скорость, не распространение, не тактические возможности – а относительная неубийственность». Это оказалось огромным заблуждением; за четыре недели в России погибло «под напором стали и огня» больше солдат и мирных жителей, чем за прошедшие двадцать два месяца войны на Европейском, Средиземноморском и Африканском театрах. И это было только начало[978]978
  Time, 6/9/41.


[Закрыть].

Сталин нуждался в британской и американской помощи для восполнения потерь в технике. Перспективы у него были довольно печальными, учитывая, что за первые семь месяцев после немецкого вторжения американцы поставили в Россию всего пять бомбардировщиков. Но не американские самолеты имели решающее значение для выживания Сталина. Решающую роль играли миллионы советских пехотинцев, которых вооружали, одевали и кормили Америка и Великобритания, при поддержке тысяч танков. Сталин понимал, что такое война на истощение; солдаты будут до последнего вести бой за каждую улицу, каждый дом. Недалек тот день, когда Черчилль будет обладать достаточным количеством самолетов – изготовленных на американских заводах и поставленных в Англию, – чтобы уничтожать немецкие города и их жителей. «Мы превратим Германию в пустыню, да, да, именно так, в пустыню», – сказал Черчилль Колвиллу. А у Сталина были людские ресурсы, неограниченные, чтобы убивать немецких солдат; единственное, что требовалось Сталину и Черчиллю, – это время. Америка, похоже, была все ближе к вступлению в войну, но в начале года Черчилль предупредил Гарри Гопкинса, что, несмотря на планы перевооружения, Америке потребуется как минимум полтора, а то и два года для работы на полную производственную мощность. Следовательно, Америка будет в полной боевой готовности самое раннее в середине 1942 года, а это слишком поздно, если Гитлеру удастся к Рождеству 1941 года одержать победу над Сталиным[979]979
  Colville, Fringes, 194; Colville, Churchillians, 144.


[Закрыть].