Текст книги "Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965"

Стояла задача попасть в Египет, не подхватив в пути какую-нибудь болезнь. Для того чтобы избежать встречи с немцами, придется потратить на перелеты порядка пяти дней – сначала на юг, от Гибралтара до Такоради, порт британской колонии Золотой Берег (совр. Гана), а затем три перелета в Центральной Африке. Требовалось сделать несколько прививок (некоторые начинали действовать только через десять дней), поскольку предстояло совершить поездку, как говорил Черчилль, по «тропическим, малярийным районам». Доктор Уилсон и военный кабинет умоляли Черчилля отказаться от этой идеи. Но надо же, чтобы именно в ту неделю стало известно о величайшем открытии в области медицины. Два американских врача, приехавшие в Лондон из Университета Джонса Хопкинса, рассказали Гарри Бутчеру за несколькими бутылочками портвейна о новом лекарстве «под названием пенициллин, которое получают из хлебной плесени». Такое лекарство сделало бы путешествие Черчилля безопаснее, но еще не было налажено массовое производство. Черчиллю стоило отказаться от поездки, учитывая опасность со стороны африканских насекомых и немецких истребителей[1381]1381
  WSC 4, 452—53; Butcher, Eisenhower, 12.


[Закрыть].

Но тут американский летчик, двадцатишестилетний капитан Уильям Вандерклут, перегонявший бомбардировщики по ленд-лизу в Великобританию, предложил дерзкий план: отправиться из Англии в Гибралтар поздно вечером на четырехмоторном бомбардировщике B-24, утром заправиться в Гибралтаре, затем, вылетев в сумерки с Гибралтара, пролететь над испанским Марокко, взять курс на юг, ночью лететь над пустыней, затем повернуть на восток, взяв курс на Каир. Предстояло совершить 2000-мильный перелет. Полностью заправленный Liberator мог лететь порядка 17 часов со средней скоростью 240 миль в час.

Черчиллю идея понравилась и понравилось само средство передвижения, модифицированный B-24 Liberator под названием Commando. Бомбодержатели сняли и в средней части самолета установили восемь кресел. В хвосте самолета соорудили две койки, чтобы высокопоставленные пассажиры могли отдохнуть. В общем, постарались создать комфортные условия, хотя в данном случае едва ли можно было говорить о комфорте. Самолет не отапливался, был негерметичным, на большой высоте требовалось надевать кислородную маску – еще один источник волнения доктора Уилсона, который опасался, что холодный, разреженный воздух может сказаться на сердце. Черчилль, не разделявший опасений Уилсона, попросил команду обслуживания обеспечить его такой кислородной маской, которая позволила бы ему курить сигару. Требование, естественно, удовлетворили. Предложенный Вандерклутом маршрут позволял долететь до Каира за 23 часа, вместо того чтобы провести пять дней среди «центральноафриканских жуков». Если они могут долететь до Каира, то почему бы им не долететь до Москвы? Черчилль еще не встречался со Сталиным и чувствовал, что личная встреча – наилучший способ установить отношения и разрядить обстановку. Черчилль принял решение: он полетит в Каир. Когда 31 июля Сталин пригласил Черчилля в Москву, в маршрут внесли изменение, и теперь он включал Кремль. Полет тяжелый даже для молодых летчиков, был очень утомительным для старика с избыточным весом, больным серцем и хроническим бронхитом, который в качестве лекарства использовал нюхательный табак и виски, запасы которого Сойерс спрятал в бомбовом отсеке Commando[1382]1382
  Bruce West, The Man Who Flew Churchill (New York, 1965), 31, 32; Sandys, Chasing Churchill, 152; Moran, Diaries, 56; WSC 4, 452—53.


[Закрыть].

Брук вылетел из Британии в Каир ранним утром 1 августа, через Мальту. Путешествие было слишком опасным, чтобы Брук с Черчиллем летели на одном самолете. В прошлом году Иден с Диллом летели через Мальту в Грецию и чуть не улетели в море. Немецкие и итальянские истребители рыскали в поисках следовавших в сопровождении «Спитфайров», одиноких британских бомбардировщиков, на борту которых, предположительно, находились важные персоны. Прибывший на Мальту Брук столкнулся с «немыслимыми» разрушениями, нехваткой продовольствия и топлива; в гавани плавали обломки судов, население было на грани голода. Столь острой была нехватка топлива, что генерал-губернатор Мальты Джон Стендиш Горт был вынужден ездить по острову на велосипеде. Горт казался «подавленным»; он со своим небольшим гарнизоном ждал в этой «тихой заводи» окончательный удар немецких войск, неизбежность которого была продиктована хорошо продуманной стратегией. Решение о совместном немецко-итальянском вторжении было принято в апреле, но за несколько дней до приезда Брука – британцы этого не знали – Гитлер, не забывавший о том, во что ему обошлось вторжение на Крит, отложил вторжение на Мальту, поскольку Роммель, похоже, самостоятельно мог добраться до Каира[1383]1383
  Bryant, Tide, 353; Danchev and Todman, War Diaries, 288.


[Закрыть].

Черчилль покинул Лондон сразу после полуночи, 1 августа. Телеграмма от Дилла из Вашингтона настигла его на летном поле; в нем говорилось: «Американцы считают, что проведение «Факела» исключает возможность осуществления «Раундапа» в 1943 году». Совсем не это Черчилль хотел услышать, учитывая, что после Каира он отправлялся в Москву, чтобы сообщить Сталину о невозможности открытия второго фронта в Европе в 1942 году; свою трудную миссию он сравнил с «доставкой глыбы льда на Северный полюс». Он не был готов сообщить, что операции не будет и в 1943 году. Но польза от телеграммы все-таки была: она покажет Сталину, что не Черчилль единолично, а британцы вместе с американцами принимают решение о втором фронте. А чтобы аргументы звучали убедительнее, Рузвельт, по просьбе Черчилля, приказал Авереллу Гарриману встретить Черчилля в Каире и поехать с ним в Москву[1384]1384
  WSC 4, 475.


[Закрыть].

Черчилль с телеграммой Дилла поднялся на борт Commando. В бомбовом отсеке лежали коробки с сухим пайком; места для кухни не было, так что о горячем завтраке нечего было и мечтать. На маленькой газовой походной плитке можно было вскипятить воду для чая и для черчиллевской грелки. Вместе с Черчиллем поехали Томми Томпсон, врач Черчилля, инспектор Томпсон, Сойерс, Йен Джейкоб, два секретаря и Александр Кадоган, представлявший министерство иностранных дел. Иден остался в Лондоне. Клементина приехала проводить мужа и наблюдала, как «огромный бомбардировщик, с ревом и скрежетом, мерцая голубыми огнями» взлетел в ночное небо. Commando низко летел над неосвещенной Южной Англией, миновал Лендс-Энд, и над Атлантикой поднялся на высоту 15 тысяч футов и пролетел 1500 миль до Гибралтара. Черчилль сказал Бруку, что хочет использовать накладную седую бороду, чтобы его не узнали вражеские агенты, проникшие на Гибралтар. День он провел в Гибралтаре и вечером вылетел в Каир. Перед рассветом Черчилль выбрался из бомбового отсека, сел в кресло второго пилота и, посмотрев вниз, увидел «в сизой дымке рассвета извивающуюся бесконечную серебряную ленту Нила»[1385]1385
  West, Man Who Flew Churchill, 104—5; W&C-TPL, 405; WSC 4, 456.


[Закрыть].

Он впервые увидел реку более сорока лет назад, и, хотя в то время еще не занимался рисованием, его описание свидетельствовало о человеке с художественным вкусом: «Голубая шелковая нить, протянувшаяся по огромному коричневому тканому полотну; и хотя эта голубая нить в течение половины года была коричневой… картину, написанную в красно-коричневых тонах, оживляли небольшие мазки зеленого». В Каире покрытые побелкой бетонные постройки в зелени; западная окраина города тянулась к пирамидам в Эль-Гизе. Роммель, на прошлой неделе опять подвергший испытаниям линии Окинлека, находился всего в 140 милях к северо-западу. И вот сюда прибыл Черчилль, страшно довольный тем, что благополучно добрался до места[1386]1386
  WSC 4, 456; Winston S. Churchill, The River War, edited by John Muller (London, 2003).


[Закрыть].

Он приехал не для того, чтобы хвалить Окинлека, но еще не решил, стоит ли снимать его с должности. Черчилль был уверен в двух вещах: 8-й армии нужен новый командующий (Окинлек принял командование после отставки Ричи) и Окинлек должен вернуться в Каир, чтобы принять командование всем ближневосточным фронтом, протянувшимся от Тегерана до Эль-Аламейна. Брук пребывал в твердой уверенности, что Окинлек утратил доверие 8-й армии, что он плохо разбирается в людях и его следует заменить. Черчилль, не столь уверенный в этом, пригласил Яна Смэтса, генерала, которого очень уважал, на совещание в Каир. Из Индии прибыл Уэйвелл, чтобы сообщить Черчиллю с Бруком, как развиваются события на этом театре военных действий. Черчиллю стало ясно, что Уэйвелл и Окинлек настолько заняты непосредственной угрозой своим фронтам, что оставили Ирак и Иран без внимания, и это при том, что немцы двигались к Баку и Кавказу. Брук уже несколько недель доказывал необходимость смены командования. Черчилль предложил назначить новое командование в Багдаде, которое будет называться ближневосточным. Черчилль «всегда считал, что название Средний Восток для Египта, Леванта, Сирии и Турции было выбрано неудачно. Это Ближний Восток. Персия и Ирак представляют Средний Восток; Индия, Бирма и Малайя – Восток; а Китай и Япония – Дальний Восток… но гораздо большее значение, чем перемена названий, имеет необходимость разделить существующее командование на Среднем Востоке, которое было слишком разнородным и громоздким. Теперь наступило время произвести это изменение в организации». Встал вопрос: кто и где будет командовать[1387]1387
  WSC 4, 456—57.


[Закрыть].

Окинлек решил свою судьбу, порекомендовав генерал-лейтенанта Томаса Корбетта на должность нового командующего 8-й армией. Корбетт, по мнению Брука, был «человеком незначительным» и «абсолютно не подходил» для этой должности, что явилось лишним доказательством того, что Окинлек не разбирается в людях. 8-я армия была истощена. Войска, сказал Черчилль военному кабинету, готовы отступить к дельте Нила, если их будут атаковать. Вечером 3 августа Черчилль допоздна проговорил с Бруком, убеждая начальника Генерального штаба, что Окинлеку необходимо вернуться в Каир, чтобы принять командование Средним Востоком, а во главе 8-й армии поставить нового командующего. Это заставило Брука написать в дневнике: «Именно об этом я говорил ему с самого начала!» Черчилль предложил командование Бруку, что было крайне для него соблазнительно, поскольку во Франции он «почувствовал вкус командования формированием во время войны». Однако он понимал, что не подходит для этой роли, поскольку не имеет опыта ведения войны в пустыне, о чем и сказал Старику[1388]1388
  Danchev and Todman, War Diaries, 289.


[Закрыть].

6 августа, побывав на фронте с Окинлеком и побеседовав с Корбеттом, которого нашел приятным, но бесхарактерным, Черчилль принял решение освободить Окинлека от командования в Каире и направить его в Багдад. Затем планы изменились. Черчилль предложил должность Окинлека Бруку, который, как и Маршалл, хотел принять командование подобным театром военных действий, но был достаточно честен с собой, чтобы понимать (как тремя днями ранее, когда получил предложение командовать 8-й армией), что ему не хватает опыта ведения боевых действий в пустыне. Что еще важнее, Брук не был эгоистом и не хотел перекладывать на чужие плечи груз ответственности работы с Черчиллем. Начальник штаба сделал вывод (ему не пришлось долго убеждать в этом Черчилля), что самое лучшее, что он может сделать для Англии, – это оставаться рядом с Черчиллем, что бы ни случилось. Черчилль телеграфировал военному кабинету, немедленно выехать сюда Гарольду Александеру, чтобы заменить Окинлека. Но Александер только что был назначен командующим британскими силами в операции «Факел» и уже начал разрабатывать план операции вместе с Эйзенхауэром. Что касается 8-й армии, то Брук отдавал предпочтение Монтгомери, которого поддерживал на протяжении многих лет. Черчилль считал более удачной кандидатуру Уильяма («Штурмовика») Готта, человека, который вместе со «свободными французами», в мае удерживал Роммеля в течение недели, тем самым спас армию Ричи и, возможно, Каир. Брук считал, что Готт устал и ему нужно отдохнуть, а не принимать новое командование. Черчилль, который провел часть дня с Готтом, думал иначе. Премьер-министр добился своего. Штурмовик Готт принял командование 8-й армией. Бернард Монтгомери должен был заменить Александера в «Факеле», и Лондон сообщил Эйзенхауэру об этих изменениях[1389]1389
  Danchev and Todman, War Diaries, 293.


[Закрыть].

На следующий день Черчиллю сообщили о гибели Гота; его самолет был сбит, когда генерал летел с фронта в Каир, чтобы принять горячую ванну и несколько дней отдохнуть. Черчилль с Бруком, огорченные и расстроенные потерей Готта, начали искать ему замену и остановились на Бернарде Монтгомери. Черчилль, чтобы Эйзенхауэр не решил, что его британские союзники никак не могут принять решение, отправил телеграмму в Лондон с просьбой не сообщать Эйзенхауэру о назначении Монтгомери. Но Монтгомери уже прибыл на доклад в штаб Эйзенхауэра. Пришлось Исмею сообщить Эйзенхауэру, что Монтгомери тоже направляется в Египет и что командование в операции «Факел» осуществляет другой, третий по счету, британский генерал. Эйзенхауэр, когда ему сообщили об этих заменах, сказал Исмею: «В вашей армии, похоже, много Веллингтонов. Скажите честно, британцы серьезно относятся к «Факелу»?»[1390]1390
  WSC 4, 465; Ladislas Farago, Patton: Ordeal and Triumph (New York, 1963), 179.


[Закрыть]

Черчилль относился серьезно. 8 августа он отстранил Окинлека от командования, предложив генералу в качестве утешительного приза новое командование Средним Востоком в Багдаде. Эта сфера действий сейчас меньше, чем Средний Восток, признался Черчилль, учитывая, что сейчас правительство не может выделить много войск для Ирака и Персии, но «через несколько месяцев она может стать ареной решающих операций». Довольно странно, что Черчилль предложил Окинлека командующим в Ираке, учитывая их с Бруком неуверенность в Окинлеке и опасения, что Гитлер может нанести удар по Ираку с Кавказа. Но после нескольких дней раздумий Окинлек отказался. По мнению Брука, Окинлек повел себя «как обиженная кинозвезда», вместо того чтобы выполнить свой долг и принять на себя командование, где «более чем вероятно, мог восстановить репутацию командующего». Но Брук знал прекрасно: 10-я армия в Ираке была, как ни печально, не готова отразить немецкую атаку, и у британцев не имелось резервов, которые можно было бы направить в Ирак. Если Гитлер прорвется к Ираку, 10-й армии не останется ничего, как подчиниться судьбе. Понимая это, Окинлек отправился в Индию и вышел в отставку. Черчилль, испытав облегчение от принятого решения, пошел на берег, где, как он позже рассказал Гарольду Николсону, «разделся и плескался в волнах. Я еще никогда так хорошо не купался»[1391]1391
  WSC 4, 467; TWY, 259; Danchev and Todman, War Diaries, 296.


[Закрыть].

Черчилль сообщил в письме Клементине об изменениях в командовании и с уважением отозвался о Смэтсе: он «придавал мне твердости, когда я был склонен проявить мягкосердечность, особенно когда мне приходилось действовать сурово в отношении людей, которые мне нравились». Спустя три месяца он примерно то же самое сказал Гарольду Николсону в отношении отставки Окинлека, объяснив, что ему было очень тяжело объявлять Окинлеку об отстранении от должности, но «Окинлек воспринял этот удар с достоинством солдата. Черчиллю, возможно, действительно очень нравился Окинлек, но он сообщил ему об отставке письмом, а не при личной встрече[1392]1392
  TWY, 259; W&C-TPL, 467—68.


[Закрыть].

«Вот как он это сделал, – вспоминал Боб Бутби, – написал «Вы освобождены», подписался красными чернилами, а под подписью поставил инициалы У.С. Ч. Когда он кого-то увольнял, никогда не благодарил. Не припомню, чтобы он хоть кого-нибудь за что-то благодарил». На Уайтхолле увольнение Черчиллем называлось «награждение увольнением». Бутби был частично прав, поскольку на его воспоминания повлияло собственное увольнение из правительства. В начале 1941 года его обвинили в вымогательстве денег у чехов, которые обращались к нему за помощью в получении вкладов, конфискованных британским правительством после Мюнхена. Бутби, в начале 1930-х претендовавший на место премьер-министра, заимел много врагов среди тори, когда выступал против Чемберлена. В 1941 году, выдвинув в качестве разумного основания историю с чешскими вкладами, эти враги решили от него избавиться. Бутби хорошо выступал в свою защиту в палате против обвинений в мошенничестве, чем снискал расположение Черчилля в этом деле. В тот день, вернувшись из палаты, Черчилль сказал Колвиллу, что «в мире есть вещь, которую он считает гнусной, – преследование людей». Тем не менее Черчилль не пришел на помощь Бутби, и тот защищался в одиночку. Он сумел сохранить за собой место в палате общин, но лишился должности в министерстве продовольствия. «Я не смог простить этого Черчиллю. Он разрушил мою карьеру во время войны», – позже вспоминал Бутби[1393]1393
  Colville, Fringes, 256; WM/Sir Robert Boothby, 10/16/80.


[Закрыть].

Однако есть в истории Бутби нечто общее со всеми воспоминаниями тех, кто не поладил с Черчиллем. Бутби не простил Черчилля, но понимал, что черчелливская «бессердечность и холодность помогли ему стать великим лидером». У Черчилля был свой странный способ благодарить тех, кто ему служил. После войны он включил Бутби, ярого сторонника единения Европы, как одного из первых пяти делегатов от Британии в Совет Европы в Страсбурге. Затем Черчилль способствовал получению Бутби рыцарского звания. До конца жизни Черчилля они обедали вместе.

Окинлек входил вместе с Бутби, Маргессоном, Уэйвеллом, Диллом, генералом Аланом Каннингемом, доктором Тизардом и адмиралом Дадли Нортом в черчиллевский список тех, кто, по его мнению, не обладал необходимыми качествами. Черчилль считал, что большинству его адмиралов и генералов не хватает смелости, и уволил нескольких, поскольку обладал большими полномочиями и непримиримым характером, когда чувствовал недостаток решимости. Адмиралы Королевского военно-морского флота, однажды сказал Черчилль Паунду, «похоже, абсолютно не способны действовать». Еще хуже, что некоторые – включая, считал Черчилль, Эндрю Каннингема на Крите – боятся «понести большие потери», вместо того чтобы вступить в бой с врагом. Они «увиливают» от выполнения долга, сказал Черчилль Колвиллу. Черчилль был настолько деспотичным, что Гитлер сказал своим генералам, что им повезло работать под началом такого разумного лидера, как он, а не под началом эксцентричного Черчилля[1394]1394
  Colville, Fringes, 391.


[Закрыть].

Боб Бутби считал, что черчиллевская безжалостность в отношении подчиненных обусловлена не какой-то скрытой склонностью к злонамеренности, а исключительно необходимостью одолеть Гитлера. Черчилль и сам так считал; в письме, упоминая об отставке Окинлека, он сообщил, что изменения в Каире «были необходимы для победы». Что касается Бернарда Монтгомери, который 10 августа спешно отправился в Египет к новому месту назначения, Черчилль сказал Клементине: «Монтгомери… смелый и энергичный солдат», которого «не любит его окружение, но враг его тоже не любит»[1395]1395
  W&C-TPL, 467.


[Закрыть].

Пока Черчилль решал дела с Окинлеком, на острове в южной части Тихого океана, о котором немногие слышали в Лондоне и Вашингтоне, произошли важные события. Рано утром 7 августа почти 10 тысяч американских морских пехотинцев из 1-го и 5-го полков 1-й дивизии морской пехоты высадились на побережье острова Гуадалканал, где японцы почти закончили строительство аэродрома, с которого собирались атаковать американские суда, направлявшиеся в Австралию. У большинства морских пехотинцев были «Спрингфилды», винтовки времен Первой мировой войны. Они быстро очистили побережье и на следующий день захватили аэродром. Они лишились большой части снаряжения и продовольствия, поскольку 8 августа адмирал Фрэнк (Джек) Флетчер под командованием которого уже затонуло два авианосца, увел свои корабли домой, объяснив это необходимостью дозаправки (то же самое он проделал в декабре с пехотинцами на острове Уэйк), чем заслужил глубокую неприязнь морских пехотинцев и кличку Фрэнк Всегда Заправка Флетчер. Однако морские пехотинцы хотели удержать позиции. Америка сделала первый шаг на пути к Токио. Действия американцев на Гуадалканале заставили Черчилля вернуться к мысли, которая преследовала его с января: продолжат ли американцы свой путь к Токио в ущерб Европейскому фронту?[1396]1396
  Joseph M. Mueller, Guadalcanal 1942 (Oxford, 1992), 29, 34, 35; Morison, Two-Ocean War, 172.


[Закрыть]

Поздно вечером 10 августа Черчилль отправился из Каира в Тегеран, первый этап путешествия в Москву и «визита в логово людоеда», как неделю назад назвала это путешествие Клементина в письме мужу. В своих воспоминаниях Черчилль написал: «Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что я должен был сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого заканчивалась словами: «Не будет второго фронта в 1942 году».

Брук изложил свое мнение о Москве в дневнике: «Лично я считаю, что наша политика с русскими была неправильной с самого начала и все началось с Бивербрука. Мы заискивали перед ними», даже не просили информацию о советском «производстве, войсках, планах и т. п. В результате они нас презирают, не приносят нам никакой пользы, а только пытаются получить пользу от нас»[1397]1397
  W&C-TPL, 466; WSC 4, 475; Danchev and Todman, War Diaries, 300.


[Закрыть].

Три самолета B-24 «Либерейтор» должны были доставить их в Москву, включая Брука, маршала авиации Теддера, Кадогана из министерства иностранных дел и Арчи Уэйвелла, который говорил по-русски. Слишком большая группа, написал Брук, а все потому, что Черчилль считал, что присутствие генералов, адмиралов и маршалов «придаст ему больше значимости»[1398]1398
  Danchev and Todman, War Diaries, 297.


[Закрыть].

Гарриман прибыл в Тегеран за два дня до Черчилля и использовал это время для инспектирования иранских железных дорог. Он пришел к выводу, что «ничего хуже не видел», а он в этом разбирался как никто другой. Когда Черчилль прибыл 11 августа в Тегеран, Гарриман предложил, чтобы армия Соединенных Штатов приняла на себя руководство железными дорогами для ускорения поставок по ленд-лизу для Сталина. Черчилль предложил обсудить этот вопрос осенью. Гарриман полетел в Москву вместе с Черчиллем на Commando. Маршрут самолета проходил восточнее Каспия, чтобы избежать встречи с немецкими истребителями. В самолете стоял такой гул, что они обменивались записками, если хотели что-то сказать[1399]1399
  Harriman and Abel, Special Envoy, 165—66.


[Закрыть].

Брук со своей группой летел в другом B-24, но, когда один из двигателей отказал, им пришлось вернуться в Тегеран. На следующий день Брук с компанией поднялись на борт американского самолета DC-3, который русские получили по ленд-лизу и оборудовали мягкими креслами и персидскими коврами. Они летели на север и должны были дозаправиться к западу от Баку. К удовольствию Брука, самолет спугнул тысячи водоплавающих птиц, когда низко пролетал над дельтой Волги. Затем самолет взял курс на север вдоль побережья Каспийского моря, Кавказ был всего в 20 милях к западу. Лежавшая внизу долина, между морем и горами, была главной линией наступления из России в Иран. Немцы наступали с севера, и Брук ожидал увидеть огромное количество окопов, противотанковых заграждений и бетонных укреплений. Но ничего не увидел. «Задняя дверь, похоже, была настежь открыта для немцев, которые прошли через нее, чтобы атаковать русские южные пути снабжения, – написал он, – и, что важнее, атаковать ближневосточные нефтяные месторождения в Персии и Ираке!»[1400]1400
  Harriman and Abel, Special Envoy, 165—66; Danchev and Todman, War Diaries, 300; Dilks, Diaries, 470.


[Закрыть]

По пути в Москву Черчилль узнал, что конвой из одиннадцати кораблей, направлявшийся из Гибралтара на Мальту, в результате атаки немецких подводных лодок и самолетов потерял восемь кораблей и авианосец сопровождения. Три оставшихся корабля доставили на Мальту 12 тысяч тонн продовольствия и топлива. Это была помощь, но какой ценой. Черчилль был недоволен не только потерей кораблей, но и потому, что знал, что Сталин потребует восстановить арктические конвои, для которых сейчас попросту не хватало судов[1401]1401
  Bryant, Tide, 375.


[Закрыть].

После десятичасового перелета из Тегерана Черчилль прибыл в Москву во второй половине дня 12 августа. Его встретил Молотов; они сели в пуленепробиваемую машину и на большой скорости помчались на дачу, которая располагалась в 20 километрах от Москвы. Там, приняв горячую ванну, Черчилль заметил, что все в гостевом доме было «подготовлено с тоталитарной расточительностью». Через три часа Черчилля отвезли в замаскированный Кремль. Сталин был одет в серую крестьянскую блузу из грубого сукна, подпоясанную красивым кожаным ремнем ручной работы, и брюки из той же ткани, заправленные в сапоги. У него были желтые глаза, лицо в оспинах, плохие зубы и жесткие седые усы. Гарриман подумал, что он выглядит значительно старше и хуже, чем в прошлом году. Маршал Советского Союза и Черчилль были примерно одного роста, около 5 футов и 7 дюймов; Черчилль на дюйм выше. Черчилль смотрел в глаза собеседнику, взгляд Сталина был устремлен вдаль, словно он не слушал то, что ему говорили. Но он слушал. Гарриман описал три встречи, которые имели место в последующие три дня, как «жаркие и холодные» – очень жаркие и очень холодные[1402]1402
  Thompson, Assignment: Churchill, 268—69; WSC 4, 466; Harriman and Abel, Special Envoy, 159; George F. Kennan, Memoirs: 1925–1950 (New York, 1967), 279 (Stalin’s yellow eyes).


[Закрыть].

Первая встреча, длившаяся три часа, началась на мрачной ноте, когда Черчилль, сразу перейдя к делу, заявил, что второго фронта во Франции в этом году не будет. Любая попытка открыть сейчас второй фронт окажется провальной и не поможет России. Скорее всего, в результате все войска на побережье будут уничтожены. Но в 1943 году, сказал Черчилль, союзники будут готовы высадить на побережье двадцать семь дивизий, половина из которых танковые.

Сталин, сообщил Гарриман Рузвельту, «принял это предложение в штыки». Сначала он прочел Черчиллю лекцию о необходимости рисковать, чтобы выигрывать войны, и затем заявил, что «не следует так бояться немцев». Черчилль, сохраняя хладнокровие, ответил, что британские налеты на Германию были успешными и что с участием американцев Германия будет превращена в руины. Тут Сталин несколько оживился, посоветовав подвергать борбардировке не только фабрики и заводы, но и жилые дома. Черчилль не согласился, сказав, что разрушения «домов рабочих» были побочным результатом бомбардировок промышленных объектов. Затем Черчилль перешел к обсуждению операции «Факел», которая, заявил он, фактически была вторым фронтом. Затем, чтобы проиллюстрировать свои разъяснения, Черчилль «нарисовал крокодила и объяснил Сталину с помощью этого рисунка, как мы собираемся нанести удар в мягкое брюхо крокодила и одновременно в его злобную морду». Сталин проявил большой интерес к операции и задал множество вопросов, перед тем как назвать операцию «Факел» обоснованной с военной точки зрения. А потом добавил: «Дай бог, чтобы это предприятие удалось». Странно было услышать такое от лидера атеистической диктатуры (он учился в духовной семинарии, прежде чем посвятил себя революции и убийствам). После нескольких сталинских вопросов об Африканской кампании (в том числе о необходимости привлечения де Голля) встреча закончилась. В целом начало было продуктивным[1403]1403
  Harriman and Abel, Special Envoy, 152—53.


[Закрыть].

На следующий день встреча была назначена на поздний вечер, чтобы Брук, Теддер и Кадоган успели добраться до Москвы. Совершив одиннадцатичасовой перелет из Баку, они появились на черчиллевской даче к ужину. Судя по записям, на всех произвело впечатление богатое убранство дачи, мраморные полы, деревянные панели, бесчисленное количество комнат, огромный аквариум с тропическими рыбками (которых Черчилль захотел покормить) и кусты малины со спелыми ягодами в окруженном стеной саду. Но больше всего их поразила еда, разнообразная и обильная, какой они не видели за последние три года. По мнению Кадогана, все это было «довольно пошло». Перед ужином Черчилль рассказал Теддеру о встрече со Сталиным, назвав его «крестьянином», с которым можно иметь дело. Теддер обмер; все, кроме Черчилля, знали, что комнаты напичканы жучками. Теддер написал записку и протянул Черчиллю; она гласила: «Méfiez-vous» («Осторожно»). В Кремле, предупредил Теддер Черчилля, тоже полно жучков. Тогда Черчилль повернулся к стене: «Мне сказали, что русские вообще не человеческие существа. Они стоят в шкале природы ниже орангутангов. [sic] Теперь пусть запишут и переведут на русский»[1404]1404
  Dilks, Diaries, 471—72.


[Закрыть].

Вскоре после десяти вечера 13 августа Черчилль отправился в Кремль на вторую встречу со Сталиным. Она оказалась ужасной. Гарриман предвидел это. В прошлом году, когда они с Бивербруком привезли договор о ленд-лизе в Москву, их первая встреча со Сталиным прошла хорошо, но во время второй встречи Сталин был агрессивен, груб и всех оскорблял. Он был таким и в этот раз, когда начал читать меморандум, в котором, по словам Гарримана, было «множество обвинений» в адрес Черчилля, отказавшегося открыть второй фронт в 1942 году. Сталин потребовал, чтобы фронт был открыт в этом году. Черчилль поступил мудро, пообещав ответить в письменной форме, чтобы приостановить поток взаимных обвинений. Но Сталин продолжал давить на Черчилля, требуя больших жертв со стороны западных держав. Ежедневно погибает 10 тысяч[1405]1405
  С учетом общих потерь, мирных граждан и военных это не было преувеличением. Каждые три месяца русских умирало больше, чем американцев во всех войнах в американской истории. (Примеч. авт.)


[Закрыть] русских, заявил Сталин. А что делают британцы?

Черчилль принялся расхваливать бомбардировочную кампанию Королевских военно-воздушных сил и пообещал, пока идет война, «разбомбить практически все дома в немецких городах». На это Сталин улыбнулся, но отметил «нежелание» британцев воевать. На самом деле он просто боялся. Он обвинил британцев в краже ленд-лизовских поставок и проворчал, что британцам для разнообразия стоит попробовать сражаться, как это делают русские. Черчилль ответил, что «прощает это замечание только из уважения к мужеству русских солдат». Гарриман, вспомнив прошлогодний опыт, передал Черчиллю записку, в которой просил не принимать Сталина слишком серьезно. Но Черчилль нанес ответный удар и стал говорить так быстро, что переводчик не поспевал за ним. «Вы сказали ему? – спрашивал Черчилль переводчика, и опять: – Вы ему это сказали?» Он хотел, чтобы Сталин услышал каждое его слово. Британцы и американцы не были трусами, и скоро они это докажут. Они с Рузвельтом готовы пожертвовать во Франции 150 тысячами человек, если решат, что это поможет России. Но безрассудством никому не поможешь. «Вы сказали ему это?» – спрашивал он после каждой паузы. По мнению Гарримана, это было «самое блестящее» выступление Черчилля, во время которого он не раз напомнил Сталину о пакте с Гитлером. Сталин наконец облокотился на стол и сказал: «Ваши слова не имеют никакого значения. Что имеет значение, так это ваш боевой дух». Атмосфера стала менее напряженной. Сталин пригласил Черчилля и Гарримана поужинать с ним следующим вечером. В полночь встреча закончилась. Черчилль, ужасно злой, шел по кремлевкским коридорам, «не глядя по сторонам. Он зажег спичку о кремлевскую стену и на ходу закурил сигару»[1406]1406
  Harriman and Abel, Special Envoy, 157—59; Thompson, Assignment: Churchill, 268; Martin Gilbert, Churchill: A Life (New York, 1992), 727—30.


[Закрыть].

Черчилль продержал Гарримана до утра, анализируя перемены в поведении Сталина. «Мне кажется наиболее вероятным, – сказал Черчилль, – что его комиссары в политбюро обладают большей властью, чем предполагали на Западе», и они настояли на том, чтобы Сталин занял более жесткую позицию. Гарриман предсказал, что завтра Сталин опять будет в хорошем настроении.