Текст книги "Девушка с веслом"

Вероника Юрьевна Кунгурцева
Девушка с веслом

И.Х. посвящается

Глава 1
Телестудия

Кулаков достал из почтового ящика очередное письмо, адресованное матери, со срочным уведомлением о вручении главного приза в один миллион рублей; для этого Кулаковой А. П. предлагалось выслать ООО «Русбьюти», на а/я 39 в Москве, – две тысячи, заказав книги из списка: «Жизнь без боли в пояснице», «Английский за 24 часа», «Практическая магия школьника» и т. п.; в прошлый раз это был набор кастрюль. Мать велась на такие аферы, мечтая осчастливить родных (в девяностые она разом лишилась многолетних накоплений на сберкнижке и верила, что, согласно туманной высшей справедливости, должна каким-то образом – пусть и в виде пугающего выигрыша – вернуть утраченное). Зимой по секрету от сына она послала очередному ООО деньги, ожидая получить кроме коричневых сапог с опушкой бронзовую «Тойоту», которая печатно была ей обещана. Однако даже сапоги матери не прислали. О том, что Антонина Петровна переводит деньги аферистам, Кулакову приватно сообщили в почтовом отделении. Вырвав у старухи четверть пенсии, кудесники из ООО временно затаились, а по весне подняли головы и вновь принялись бомбардировать Антонину Петровну искусительными письмами. Мать, в сутолоке дней забывшая про неполученные сапоги, заговаривала про то, что при советской власти была такая услуга – «Книги – почтой», и что, дескать, в этом плохого?!

В конверт была вложена распечатка с фотографиями директора ООО «Русбьюти» с полуоткрытой, точно консервная банка, хищной улыбкой и двух пенсионеров, напропалую хваставших, как они распорядились своим выигрышем: старушка оплатила учебу внука в МГУ, старик съездил в Египет. Их выигрыш составил всего-то триста тысяч! Кулаков опасался, что это не первое письмо от фарисеев-книжников, что мать не выдержит натиска и вновь отправит мошенникам кровные пенсионные денежки – но уже не с сельской почты, где все ее знают, а из Города.

Из-за гигантской пробки Кулаков вынужден был выйти из маршрутки возле санатория имени Серго Орджоникидзе – тут отдыхали когда-то советские труженики, здесь в пятидесятых годах снимали «Старика Хоттабыча» и отсюда уволили намедни полтысячи работников (по слухам, премьер подарил сталинский дворцовый комплекс гимнастке) – и топать до работы пешком. Впрочем, он любил ходить, но только не вдоль трассы, запруженной машинами, где встречные пальмы провоняли бензином до кончиков сухих ногтей на растопыренных пальцах, когда в затылок прицельно бьет солнце – желтый снайпер, засевший в небе.

В вахтенной сторожке дежурили Гога и Магога: Гоша Бутко и Георгий Пята, оба в армейском камуфляже, Пята отличался от Бутко треугольником тельняшки на груди. Охранники сидели рядком у телевизора, но, когда Кулаков прошел через металлическую вертушку-карусель, Гоша Бутко лениво поднялся, подошел к столу и склонился, что-то записывая. К воротам со стороны студии подъехала съемочная «газель»: дернулся и Пята, чтобы нажать кнопку и поднять шлагбаум.

Коридоры студии были пусты, и девчонок еще не было… Дверь в кабинет Ольги Митрофановны Прянишниковой, его начальницы, была приоткрыта – на удивление явилась раньше всех! Кулаков решил выяснить, как там дела с его заявкой на передачу, он потоптался у входа, раздумывая, надо ли, затем обругал себя тряпкой, постучал и вошел.

Ольга, по своему обыкновению, резалась в картишки с компьютером. Она уж даже и не скрывалась. Кулаков терпеть ее не мог: пару лет назад она перехватила его должность – он был уверен, что руководителем редакции художественных программ назначат его. Видимо, он недостаточно хотел этого. А грудастая дама с густыми красными волосами – будто киллер вытер об ее седеющую голову испачканные ладони – постаралась сделать все, чтобы стать во главе художки. Хотя существовало негласное правило: режиссеров руководителями не назначать, а Ольга была режиссеркой – и нате вам: стала начальницей редакции! Ей оставался год до пенсии, но Кулаков опасался, что еще несколько сезонов под ее началом не протянет: настроение климактерички менялось чуть не каждый час. Он надеялся, что, выйдя на пенсию, начальница эмигрирует к дочери в Грецию: Лариса – закатный ребенок безмужнего режиссера, прижитый от спившегося диктора, – вышла замуж за грека, с которым училась в институте культуры, и теперь с трудом управлялась в этой вальяжной и жаркой Греции с двумя детьми и престарелыми родителями мужа. Ольга то и дело талдычила о своих греческих планах. Но вдруг посиделки с компьютером в отдельном кабинетике все-таки пересилят родительское притяжение – и пенсионерка Прянишникова по-прежнему будет владычицей редакции?! Тут еще бабушка надвое сказала.

В гетто художки Кулаков сбежал несколько лет назад из молодежной редакции, а перед этим работал в «Новостях», изо дня в день гоняя по Городу с высунутым языком. Боже, как он устал! Ну что им стоит дать ему наконец персональную программу, если уж отняли возможность снимать документальные фильмы.

– Программу ему подавай! – Пасьянс у начальницы не складывался, и она была не в духе. – А эфирное время кто будет оплачивать?.. Пушкин? В кадре покрасоваться – это всякий сумеет, а ты спонсора найди! – В глаза Прянишникова не смотрела, уставившись в экран монитора. – И нашел время, Кулаков! Вы бастовать, что ли, вздумали?! Кофтун звонила сейчас, кашляла в трубку, у Сердюковой ребенок отравился, у Воропаевой – давление. Знаю я ваши болезни! Не редакция – грыжа, которую вырежут в конце концов. Да, да! Блезнюк приказал: кровь из носу – чтоб «Дневник кинофестиваля» был каждый день, и чтоб без повторов! Что, не знаете: договоренность у него с москвичами. Не хочет в грязь лицом ударить – новая-то метла!

Сундучок-кондиционер, застрявший в форточке – ни туда ни сюда, – надсадно гудел, силясь вывалиться наружу; в кабинете, обставленном траурной офисной мебелью, державшейся на икейных соплях, веяло погребальным холодом.

– Коль программа заявлена – так и снимайте, – талдычила свое Ольга. – Раз в году-то вы можете оторвать свои задницы и хоть что-то сделать, совсем разленились! Так что, Володенька, придется тебе постараться. Кончится кинофестиваль – тогда и поговорим о твоей передачке. Пиши концепцию, обсудим. Ах да, ты написал… Помню, помню! Ты не думай: я Блезнюку передала, он смотрит. Иди, Володя, иди, бери Брагинца, ноги в руки – и бегите! И учти: нужна какая-то звезда, лица нужны узнаваемые, а то вчера понаснимали шваль всякую, кому они нужны. Крутиться надо, Володечка, кру-тить-ся, а ты погас. Беги, Володя, беги!

Кулаков, выйдя в коридор, сплюнул: сегодня была очередь Ирки Кофтун делать «Дневник кинофестиваля»; вчера он едва успел смонтировать передачу к эфиру, пришел домой – и повалился, весь в мыле, а сегодня – снова здорово! И куда бежать? В такую рань звезды, приехавшие в приморский город отдохнуть, потусоваться, еще дрыхнут, ловить на гостиничном пляже ранних пташек – любительниц позагорать – глухой номер: актриски без макияжа откажутся сниматься. Обычно Кулаков договаривался накануне, звонил в «Жемчужину»: кто-нибудь да соглашался дать интервью. Соскочивших девчонок понять можно, этот кинофестиваль – сплошная головная боль: столичные звезды, узнав у налетчиков с камерой и микрофоном, что они не с первого-второго канала – или, на худой конец, канала «Культура», – а с местной телестудии, скучнели и всячески от интервью отмазывались, на десяток «нет» приходилось одно «да», а выслушивать отказы – как прямые, так и завуалированные – было, конечно, унизительно, особенно женщинам. К фестивалю в редакции приуготовлялись заранее, как к неизбежному злу, вроде безбожно растянутого похода к стоматологу. Местная обтёрханная культурная элита перед телевизионщиками заискивала, так что в остальное время – кроме этих злополучных двух недель июня – самолюбие журналистов художки не страдало. Впрочем, Ирка Кофтун, тщедушная блондинка с плоским монгольским лицом, умела раскрутить на интервью престарелых актеров, так что, скорей всего, она и впрямь простудилась, а вот сорокалетней Сердюковой и растолстевшей Воропаевой не везло; сегодня они постарались просто-напросто свалить. Кулаков и сам мог бы взять больничный, не проблема, но после этого он бы совсем перестал себя уважать. Но все же как это унизительно – выпрашивать интервью у актеров с бодуна или у актерок, только-только выползших из режиссерских постелей. Тоска, тоска…

Комната операторов располагалась в полуподвале. Юра Брагинец лежал на диване, затянутом желтой парчой, в жар-птицах, захватанных жирными пальцами, – реквизит, принесенный из зальчика, жавшегося к телевизионному павильону (туда сваливалось всякое барахло, скопившееся на студии за шестьдесят лет), и читал «Розу мира»; Брагинец был стар, одинок, тратил всю зарплату на вздорожавшие книги, порой недоедая и недопивая. Наискосок, пристроив на коленях ноутбук, сидел в сломанном зубоврачебном кресле (тоже реквизит) Коля Недошитко, показывая зрителям грязные подошвы кроссовок, курил и азартно выстукивал комментарии в «Живом Журнале»; Недошитко топал по Интернету страшным троллем и порой как-то раздваивался: не успевая перестроиться, отвечал непозволительно агрессивно для реальности, не ограниченной тесными рамками монитора. Остальные операторы были на выезде.

Всякий корреспондент знает: резко отрывать операторов от их излюбленных занятий не стоит – рассерженный оператор наснимает такого говна, что ни на одном монтаже не расхлебаешь. Следовало обождать.

– Есть ли жизнь в Интернете? – задал Кулаков риторический вопрос и в ответ услышал:

– А не пошел бы ты, Славыч!

Отчество у Кулакова было Святославович, что в сочетании с именем Владимир оказалось не по зубам ни одному сотруднику телестудии, поэтому до сорока двух лет он все был Володя, иногда Славыч; порой Кулакову казалось, что начальство не решается втащить его хотя бы на первую ступеньку карьерной лестницы из-за непроизносимых имени-отчества; впрочем, Ольга Митрофановна – не намного лучше…

– Жизнь в преисподней кипит, – констатировал Кулаков, усаживаясь в пустое кресло с ножками и подлокотниками в виде львиных лап. (Кто-то записывал на подлокотниках чернильные номера телефонов, кто-то складывал цифры, кто-то малевал рожицы – но, видать, давненько это было, до эпохи компьютеров и мобильной связи.)

Настенный телевизор бормотал шершавым провинциальным говорком старшего Малахова:

– Я не люблю, когда мужчину подвигают на вегетарианство. Мужчина – всегда охотник, всегда победитель, это всегда мышцы. А поэтому животный белок: говядина, кролик, индейка, рыба, особенно морская, жирная. Но, конечно, в правильном количестве.

Пощелкивая пультом, Кулаков наткнулся на выпуск новостей с сюжетом о натовских бомбежках Ливии: диктор без особого успеха старался проскользнуть между Сциллой и Харибдой, желая угодить и Западу, и Востоку. Кулаков нажал на кнопку – ведущий поперхнулся на имени: Кад… «Дафи» осталось по ту сторону погасшего экрана.

– Ты смотри, что творится! – закинул удочку Кулаков (вторым увлечением Брагинца была политика). – Неужто третья мировая начинается, а, Юр?! Дожили! Этак Америка скоро и до нас доберется…

Брагинец отложил черную «Розу мира», спустил ноги с дивана, сунул очки в карман и, перемежая слова тяжкими вздохами, заговорил:

– А чего ж ты хочешь, Володя? Конец света майя возвестили в 2012 году? Возвестили. А сменщики индейцев по материку приводят тот план в действие. Им деваться некуда, у них мозги так заточены: может, и хотели бы повернуть вспять – да не могут, управляют ими…

– Кто управляет? Масоны? Мировая закулиса? Опять еврейский заговор?! – проворчал тролль Недошитко. – Надоело слушать… Заговор банкиров? Так им тоже жить охота! На фига им конец света устраивать, мужики, охренели вы совсем, что ли?!

– Ни то и ни другое… Ты вот не дослушаешь, Николай, и сразу в бутылку лезешь. Я прочитал у Даниила Андреева, – постучал по обложке Брагинец, – это сын Леонида; в школе, небось, изучал «Рассказ о семи повешенных»? Дескать, под каждой державой живет существо такое жуткое – уицраор, навроде дракона или кракена, величиной эдак с материк. – Брагинец, читая очередную книгу, полностью подпадал под ее влияние; в эту неделю он был адептом «Розы мира». Недошитко присвистнул. – Да, да, Коля, – продолжал старый оператор, – это как бы не в нашем измерении происходит, а…

– Да понял я, другой уровень, – кивнул Недошитко, знавший толк в компьютерных играх.

– Ну да. Вот глядите, чего Даниил Андреев тут пишет, – Брагинец вернул очки на нос и прочел: – «…На почве Второй мировой войны с головокружительной быстротой вырос до умопомрачительных размеров уицраор Америки. Казалось, гряда небоскребов отделена теперь от Европы не океаном, а лужей воды. Этот уицраор сумел объединиться со своими дальними родственниками в Западной Европе и расположиться так, что его щупальца шарили чуть ли не у всех границ Советского Союза». Во-от… А теперь те щупальца и до Кремля дотянулись…

– Да уж давно ихний уицраорище нашего на лопатки положил, – вмешался Кулаков, – еще в девяностых. Наш уицраор сейчас агонизирует.

– Нет, Володя, уицраор наш, конечно, измельчал, ужался, потерял много голов в битве, но живехонек. Жив, жив, курилка! Он сил поднабрался за двадцать-то лет от земли-матушки, магмой насытился и теперь к последнему броску изготовился. Американец, само собой, силен сейчас как никогда, арабских уицраорчиков за загривки таскает, мордой в дерьмо тыкает, всех хочет под себя подмять. Подмял уж Восточную-то Европу, да и Западную; дальних-то родственников, седьмую воду-то на киселе, вот-вот скушает – чтобы самому воцариться. Отсюда и глобализация. Уицраор тот и затачивает мозги своих америкашек: Пентагона, сената, да и простых людишек, – на войну. Ему-то конец света только в радость. Вот мы тут сидим, лясы точим, а где-то там, на нижнем уровне, в страшной огненной пучине буча идет: гоняется уицраор-американец за аравийцем, а тот – от него. «Крагр» та пучина называется. А наверху страны воюют. Уицраор американский больно страшон, весь в броне – не подходи! Ну, и у америкосов, соответственно, техническое вооружение первоклассное. Уицраор тот готовится с китайским драконом сразиться. Но в последней битве все ж таки вступят в единоборство наш и американец.

– Жаль, мы этого не увидим, – сунув окурок в плевательницу зубоврачебного кресла, проворчал Недошитко. – Ну и херню ты порешь, Брагинец, даром что седой весь как лунь. Уицраор… Там все гораздо проще: битва за нефть идет. И не уицраоров, а людей. Ты еще скажи, что Барак Обама – антихрист! Уверяют же, что антихрист захватит мировое господство, победив на войне трех царей: египетского, ливийского и эфиопского… И вот, пожалуйста! И родился Барак, говорят, не в Америке, а в Кении и, как и положено, из колена Данова. Все сходится! Чего ж вам еще?

– А и впрямь! – воскликнул Брагинец. – Не много ли совпадений?!

– Да ты серьезно, что ли, Юр? – слетел с кресла Николай. – Я же шучу. Утрирую, так сказать! Извини, конечно, но у тебя, по-моему, маразм начинается. Брось ты эту книгу, она тебя с ума сводит. Давай сюда, в помойный бак отнесу.

– Я те отнесу! Ты вон лучше свой ноутбук в мусорку кинь!

– Или знаешь что: давай я тебе игру одну покажу – тоже с драконами, за уши не оттянешь…

Только Кулаков собрался вмешаться в перепалку операторов, мол, хорош, Брагинец, языком молоть, пора камеру брать да идти работать, как в операторскую влетела секретарша председателя Ритка Надрага, поблескивая карими глазами, потряхивая полосатыми, как у зебры, волосами, – дескать, Кулаков, тебя ждут в бухгалтерии (мобильной связи в глухом подвале не имелось, поэтому секретарше пришлось самой спуститься вниз). Одно время Ритка положила на Кулакова глаз, он дал тогда ей от ворот поворот. Теперь Ритка нацелилась на такой кусок, который осилить никак, ни при каких условиях не смогла бы. Но Надрага так не считала. За полгода она сделала головокружительную карьеру, превратившись из простой секретарши в серого кардинала нового Председателя; следующий шаг был – перепрыгнуть в законные королевы. На застывшую без движения пешку-Кулакова она теперь поглядывала сверху вниз.

Блезнюк, спущенный на телестудию из губернии, – поговаривали, что он любовник тамошней председательши Тамановской, – был человек-невидимка: за полгода Кулакову удалось его увидеть только раз. Председатель приходил и уходил украдкой, укрывшись за квадратными черными очками, он даже обедать в столовую не спускался – Ритка носила еду на подносе в кабинет. В первые дни воцарения нового Председателя заведующая студийной столовой статная Лидия Сергеевна по секрету рассказывала, что сегодня Сам заказал суп-харчо, котлету по-киевски, на гарнир – отварную лапшу и салатик из свеклы, а также четыре кусочка хлеба, чай и пирожок с кизиловой начинкой. Но скоро никакого секрета в том, чем Председатель набивает брюхо, не стало: обед изо дня в день состоял из одних и тех же блюд. Даже начинка пирожка не менялась. Тут можно было сделать несколько выводов: то ли Блезнюк консерватор до мозга костей (точнее, до дна кишок), то ли космополит, учитывая грузинское харчо и киевскую котлету, то ли коммунист, мечтающий вернуть бывшие республики в лоно империи, – если исходить из того же набора, – а может, наоборот, пособник Запада, если вспомнить, в какую сторону Грузия и Украина навострили лыжи.

В тот единственный раз, когда Кулаков оказался на приеме у Председателя, Блезнюк стоял у окна и во время краткого разговора нетерпеливо вычерчивал пальцем какие-то загогулины на запотевшем стекле – а за окном в зимнем сумеречном свете, придавленные снежными шапками, поникли молодые, с короткими рогатыми стволами пальмы трахикарпусы, воткнув зубчатые зеленые веера в неожиданные для юга сугробы.

– Дмитрий Борисович, – пошел ва-банк Кулаков, которого в кабинет пустила тогда еще благоволившая к нему Ритка. – Один мой фильм, когда мне давали съемки, получил награду в Ханты-Мансийске, другой – призер «Лазурной звезды», мои сюжеты на летучках считались лучшими, а почему-то получаю я меньше всех. Кто мне срезал зарплату и почему – я не знаю. А мне ведь еще алименты надо платить, как прикажете существовать на десять тысяч?

– Хорошо, я разберусь… – прервал его Председатель. – Вам повысят зарплату. Идите, Кулаков, идите, – голос у Блезнюка был глухой и страдальческий. Кулаков и пошел – но надбавку, пусть и мизерную, получил. Кроме спины, обтянутой серебристым пиджаком, и узких штанов – в таких костюмах щеголяли поп-звезды лет двадцать назад, – и витиевато стриженного затылка Кулакову ничего увидеть не довелось. Впрочем, из отдела кадров как раз тогда просочилась информация, что Блезнюку двадцать шесть лет. Мальчишка! Что он умеет?! И стоит во главе студии!

Личный водитель Председателя Петя Баздагонян (по кличке Баздагон), переживший всех студийных начальников, также не удостоился его лицезреть: Блезнюк нырял на заднее сиденье, которое было отделено от шофера перемычкой, – новому Председателю приобрели за счет студии спецмашину – и сидел тихо, как мышь. Таким образом, секретарша Ритка Надрага была единственной ниточкой, которая связывала работников с Председателем: она передавала его волю студийцам подобно дельфийскому оракулу. Все в редакции художественных программ знали, что и Ольга Прянишникова к Блезнюку не вхожа – хотя упорно делает вид, что уж перед ней-то двери председателева кабинета открыты; она, как все, получала задания через Надрагу, поэтому еще большой вопрос, кто заставляет художку снимать дневники фестиваля: известно ведь, что Ритка – страстная любительница кино…

Кулаков, поднявшись из подвала, отправился в бухгалтерию напрямик, через павильон высотой под крышу двухэтажного здания. В павильоне грудились мощные камеры на треножниках, висели похожие на колодезных журавлей операторские краны, зеленели парусиновые щиты, сиротливо жалась в углу освещенная софитами крошечная, пока еще пустая выгородка для ведущего новостей; на том конце павильона зигзагом шла крутая и узкая железная лесенка, что вела через черный ход на пульт управления, в аппаратную, из прямоугольного застекленного проема которой выглядывал режиссер «Новостей» Генка Голоскокин. Кулаков вышел в противоположный коридор (начало буквы П, огибавшей павильон, – сердце студии) и, поднявшись на второй этаж, услышал слаженное женское пение, на молитвенный мотив. Первая строчка была знакомой, а вот дальше:

 
Я памятник себе воздвиг нерукотво-о-рный,
Не сам воздвиг себя, но собран из частей,
Поставлен силой я какой-то животво-о-рной
Над пропастию тьмы, заполненною ей.
 

Открыв дверь с надписью «Бухгалтерия», Кулаков невольно замер на пороге. Бухгалтера отнюдь не сидели за столами, уставившись в экраны компьютеров, забитых программами бухучета, и начисляя студийцам зарплату или аванс (который должны были выдавать через пару дней), а в рабочее время, взявшись за руки, водили хоровод вокруг центрального стола, увенчанного мерно гудящим верховным компьютером. Сцепленные руки бухгалтерши то отводили назад, то вздымали выше головы, притопывая шпильками, платформами, плоскими подошвами, и при этом тянули:

 
Теперь я твой, я тво-о-й,
Навек спасен тобо-о-й,
Никто меня не похитит,
Ты, Сам Господь, со мно-о-й…
 

Увидев Кулакова, главбух Раиса Андреевна осклабилась – справа вверху блеснула золотая фикса, слева внизу не было двух зубов, видимо, не успела вставить, – расцепила руки с практиканткой Любой Калошей, не прошедшей еще положенного испытательного срока, поманила Кулакова пальцем и любезно кивнула на образовавшуюся в хороводе брешь: дескать, вставайте. Кулаков, потерявший дар речи, повел перед своим носом ладонью: то ли приветствовал бухгалтеров, то ли отказывался встать в круг. Блезнюк принял на работу – по рекомендации Надраги – нового главного редактора «Новостей», приторную даму с девятиклассным образованием, прибывшую в город из неведомого далека, а та привела нового главбуха.

– Владимир Святославович, – четко выговорила главная бухгалтерша, улыбнувшись еще шире, – вы тут самый умный, самый интеллигентный, самый талантливый человек… Я ваша большая поклонница! Какие замечательные сюжеты вы делаете, как вы знаете историю Города, и всегда-то вы найдете что-нибудь эдакое, чего никто не найдет. Например, вот этот сюжет про лестницу: как дореволюционный Мамонтовский спуск в советское время был переименован в Пролетарский подъем. Я всегда спускаюсь по этой лестнице и поднимаюсь и ничего этого не знала. А вы раскопали и с таким юмором подали. Я много смеялась, да что, вся наша большая семья хохотала до колик в животе сардоническим смехом Сарданапала. И как же, как же я счастлива теперь воочию убедиться, какой вы прекрасный, замечательный, милый человечек…

Кулаков, обклеенный лестью, как изнанка стола – изжеванной резинкой, почувствовал, что краснеет.

– Бог вас любит; видно, что Он вас очень-очень любит… – продолжала, чуть не плача, главбух. – Он к вам привязан. Да и как вас не любить?! Тот, кто к вам плохо относится, тот… Если бы вы оказали нам честь и поддержали нас… видите, мы тут одни женщины, мужской голос был бы нам так кстати! Притом что и все молитвы идут от лица мужчины, от первого лица, так сказать, от лица вожака, запевалы, которого нам так недостает…

И Раиса Андреевна вновь гулко затянула:

– Теперь я твой, я тво-о-й, навек спасен тобо-о-й… О, если бы вы могли подтянуть…

Опешивший Кулаков воскликнул:

– Так вы только за этим меня звали?!

Главбух кивнула и построжавшим голосом спросила:

– Так как, Кулаков, будете молиться с нами?!

Кулаков попятился из бухгалтерии в коридор. К счастью, в конце коридора появился Брагинец, который махал руками и орал:

– Володя! Где тебя черти носят, я давно камеру взял, жду тебя! Мы будем сегодня работать или будем ваньку валять?!

– Извините, я православный, – скороговоркой бросил липучке Кулаков и побежал навстречу Брагинцу.