Текст книги "Четверо детей и чудище"

– И космы свои вымыть не забудь, – сказала надзирательница.

Шампуня не было, так что пришлось намыливать голову мылом, а потом окунать в ванну. Вместо полотенца выдали маленькую ветхую тряпочку, так что с меня текло в три ручья, пока я натягивала чистую одежду, выданную надзирательницей: странную жесткую нижнюю юбку и длинные чесучие подштанники, грубое серое платье с фартуком, который мне оказался очень велик, и ботинки не по размеру.

– Извините, мне ботинки малы, – пробормотала я, но надзирательница плевать на меня хотела.

– Ступай. – Она потащила меня за собой.

Она провела меня через комнату, где было полно детей, совсем малышей и постарше. Меня, видимо, отнесли к категории повзрослее и потому потащили дальше. Какая-то девочка, не старше Моди, поймала меня за юбки – хотела, видно, на ручки, – но надзирательница, недовольно цокнув языком, отцепила ее пальчики.

Наконец мы пришли в длинную унылую комнату, где ровными рядами сидели женщины. Большинство были совсем старые, седые и беззубые. Одеты все были одинаково, в казенное серое.

– Посидишь здесь до ужина, – сказала надзирательница. – Твой номер – сто двадцать один. В спальне будешь спать в кровати с этим номером. А завтра определим тебя в полировальный цех. Не смотри на меня так! Это не работа, а чистая синекура. Скоро освоишься.

– А как же уроки? Я что, не буду в школу ходить? – спросила я.

– Читать-писать умеешь? Цифры знаешь?

– Да, мэм.

– Тогда какие тебе еще уроки? – Она покачала головой и энергичным шагом вышла из комнаты.

Неприятная дама, и все-таки мне хотелось, чтобы она осталась, не бросала меня с этими странными неподвижными старухами. Как себя вести? Что говорить, что делать? Я на цыпочках пошла по рядам, пытаясь отыскать свободный стул. Надо найти номер 121. Никаких пометок на них на первый взгляд не было.

Одна бабулька кивнула мне, вроде как приветливо, и я наклонилась к ней.

– Скажите, пожалуйста, куда мне сесть? – шепотом спросила я.

– А сюда и садись, деточка, – сказала она и сделала широкий жест, как будто перед ней было пять мягких кресел.

– Спасибо, но куда именно? – нерешительно спросила я.

– Прошу, раздели со мной скромную трапезу. – Пожилая женщина величественно указала на невидимое блюдо.

– Что, извините?

– Не слушай старую Сари, она в полном маразме, – сказала ее соседка. Она была куда моложе, лет тридцати-сорока, но лицо у нее было грубое, очень худое, изборожденное глубокими морщинами. – Половина наших не в себе, – продолжала она буднично. – Может, так оно и легче.

– Здесь очень плохо, да? – спросила я.

Женщина передернула плечами:

– Родным домом не назовешь – но другого-то у меня нет.

– А уйти отсюда нельзя? Мы тут заперты? – спросила я.

– А куда ты пойдешь? В канаве еще жестче спать, чем в тутошней постели, да и холоднее.

– Но можно ведь много работать, скопить денег и купить свое жилье, да?

Она уставилась на меня:

– Здесь жалованья не платят, барышня. Мы работаем за еду и крышу над головой.

– Но это же как тюрьма, а я ничего плохого не сделала, честное слово, – воскликнула я.

– У тебя нет денег, и идти тебе некуда. Этого им достаточно, – сказала женщина. – Тебе еще многому предстоит научиться.

– Значит, отсюда никогда не выйти? – спросила я.

– Ну, если будешь у надзирательницы в любимицах, она, может, при случае и сосватает тебя в услужение, только для этого надо к ней подлипать день и ночь, а это не по мне.

– В смысле – служанкой?

– А кем же еще?

Я подумала о всех прочих возможностях, оставшихся в будущем, и на меня накатило отчаяние. Я подняла голову и посмотрела на окна. Я смотрела на них весь тот длинный, одинокий вечер, пока медленно угасал свет.

Нас отвели в другое унылое помещение, где были длинные столы и скамейки. Мы снова расселись рядами и стали есть несвежий хлеб и запивать его водянистым какао с комками, от которых дрожь пробирала. За столом никто не разговаривал. Может, не разрешалось. Только печально шамкали беззубые рты, пережевывающие в кашу хлеб.

Потом звякнул колокольчик, и женщины послушно встали и поплелись вон. Далее следовало посещение неописуемо гадкой уборной с бесконечной очередью, а потом нас повели спать, хотя еще даже толком не стемнело. Я думала, мы будем спать в одной большой палате, но оказалось – у каждого свой закуток, вроде камеры. Камера номер 121 была такая тесная, что, лежа на жесткой койке, я могла достать руками до обеих стен. Постельного белья не было, подушки тоже, только грязное серое одеяло.

Окна как такового тоже не было, но через маленькую вентиляционную отдушину в кирпичной стене над головой виднелся лоскуток неба. Я не отрывала от него глаз, пока он не почернел. Солнце явно давно уже село – а я была все там же, в работном доме, в прошлом. Я застряла здесь навсегда.

Я снова заплакала, и кто-то постучал в стену:

– Хватит носом шмыгать! Спать мешаешь!

Я постаралась плакать потише. Я слышала, как плачут еще несколько женщин; где-то в здании отчаянно рыдал младенец. Я свернулась в тугой клубок и зажала уши. Как же мне вынести эту ужасную, безрадостную жизнь? И вдруг стало очень темно. Меня вышвырнуло из кровати, подбросило в воздух, закрутило, а потом я упала и с треском приземлилась… на собственной кровати, дома! В ногах у меня сидела Шлёпа, рот до ушей.

– Ох, Шлёпа! Я правда дома? Ты в жизни не поверишь, что случилось! Я застряла в прошлом из-за этого своего дурацкого желания, и там был просто кошмар. Меня в работный дом запихнули! Я думала, я там навсегда останусь. Как я вообще вернулась-то?

– Это я тебя вернула, – сказала Шлёпа, подпрыгивая на кровати.

– Мы все решили, что после заката ты так и так вернешься, и особо не дергались. Я даже подумала: так тебе и надо – главное, сама меня тупой обозвала, когда я не то желание сболтнула при псаммиаде! С ребятами из книжки мы здорово оторвались. Сирил забалдел от моего ноутбука, а когда я ему показала папину машину в гараже, он вообще чуть не рехнулся, и Роберт тоже. А Антея с Джейн все твои книжки перелистали и кое-что из твоей одежды мерили.

– Хотела б я на это посмотреть!

– Только желать не начинай опять, бестолочь! Короче, на закате они все резко исчезли, и мы давай тебя высматривать – а ты все никак не появляешься. Робби чуток поревел. Вбил себе в голову, что ты пожелала остаться в прошлом навсегда, а я ему говорю: не дрейфь, мол, завтра опять пойдем на пикник и попросим псаммиада вернуть тебя. Но он все равно весь извелся. Ты же его знаешь.

– А что папа? Раскричался небось? Маме моей звонил?

– Нет, он вроде не заметил, что ты пропала, – мы же псаммиада об этом и просили, – но все ходил осматривался, в затылке чесал, как будто искал что-то, но что именно – не мог вспомнить. Элис не напрягалась, но она бы не заметила, даже если б я исчезла. Что я и сделала.

– В каком смысле?

– Ну, Робби все никак не унимался, переживал – вдруг что с тобой стряслось. Ну и я тоже подумала… Ты ведь о себе позаботиться толком не можешь, права я или нет? И тут слышу, мама говорит твоему отцу, что хочет завтра Моди сводить в парк на детский праздник, – значит, в лес, может, и не получится попасть. Робби в истерике, боится, что тебе не понравится одной в прошлом торчать. Ну и я тоже без тебя заскучала. Робби у нас тот еще весельчак, а Моди хоть и прелесть, но с ней ведь особо не поболтаешь. И я решила тебя вернуть.

– Но как тебе это удалось, Шлёп?

– Легко. Я дождалась, когда пора было ложиться спать. Твоего папу к этому времени совсем скрючило – постоянно заглядывал в комнату и глазел на пустую кровать, но желание здорово работало – он так и не вспомнил, что у него дочка есть. Вроде знает, что кого-то не хватает, но кого – не понимает. Так вот, я подождала, пока он наконец к себе не ушел. Робби, думаю, поревел да и заснул, Моди тоже вырубилась, – я не хотела их тормошить. Оделась, спустилась тихонько вниз и нашла большой походный фонарь, стащила запасные ключи из ящика в буфете и вышла.

– На улицу? Ночью? Одна?

– Ага! – подтвердила Шлёпа. – Пошла к яме с песком, чтобы узнать, вернет тебя псаммиад или нет.

– Ох, Шлёпа! Как же ты не испугалась?

– А чего там бояться? – пожала плечами Шлёпа.

– Опасно ночью одной по улицам разгуливать. Вдруг бы на тебя бандит напал.

– Я решила: если кто подойдет – я его по голове фонарем огрею, – сказала Шлёпа. – В лесу и правда было страшновато. Я в какой-то момент подумала, что заблудилась в темноте, но все обошлось.

– Ну Шлёпа! Поверить не могу. Ты так рисковала, чтобы меня спасти! Ты настоящая героиня, – сказала я и крепко ее обняла.

– Да пусти ты меня, нюнища! – зашипела Шлёпа, вырываясь. Но вид у нее был довольный.

– Ты сразу псаммиада нашла?

– Не-а, пришлось пол-ямы перерыть – но я решила, вдруг он меня слышит. И стала ныть про то, как ты застряла в прошлом и небось перепугалась до чертиков. Я говорю: знаю, мол, вы обо мне не особо хорошего мнения, но сжальтесь над Розалиндой, она же паинька, – и сработало. Он вдруг высунул голову и заговорил со мной. Был страшно не в духе, потому что я его разбудила. Дал мне нагоняй, сказал, что сегодня уже одно наше желание исполнил и я, мол, хочу его уморить. Я давай его упрашивать исполнить завтрашнее желание, в долг. Говорю: у меня желание-то совсем малюсенькое, исполните его в два счета – и обратно в песочек, спатеньки, а иначе я же не уймусь, буду всю ночь у вас над душой стоять. Сто раз сказала «пожалуйста» и «спасибо» – он же свихнутый на вежливости. Ну и наконец он говорит: «Так и быть». Я пожелала, чтобы мы с тобой очутились дома, в нашей комнате, он напыжился – потом меня в темноте поболтало немного, и я сюда шлепнулась, и ты тоже!

– Ты самая лучшая сестра на свете! – восхищенно сказала я. – Шлёп, я бы точно умерла, если б мне пришлось в работном доме остаться. Там было так ужасно. Сейчас я тебе все расскажу.

Но уже через минуту Шлёпа вовсю дрыхла, посапывая. Я лежала в мягкой пижаме в чистой, уютной постели, все еще до конца не веря, что я дома.

Глава 9

Ворвавшись утром в нашу комнату, Робби, увидев меня, завопил от радости. Он так исступленно обнимал и целовал меня, что чуть не придушил. Когда я рассказала ему, как Шлёпа меня спасла, он и ее попытался сжать в объятиях.

– Вы себя кем возомнили – медведями, что ли? – сказала Шлёпа. – Хватит тискаться! Если полезешь целоваться, Робби, – ты труп, предупреждаю.

Моди тоже вполне себе обрадовалась моему возвращению. Раз сто повторила:

– Рози тут!

К счастью, папа и Элис ее не слышали. Папа так и не узнал, что я пропадала, но тем не менее за завтраком от меня не отлипал.

– Моя Рози-Шмози. – Он взъерошил мне челку и подергал за косички. – Какая же ты чудна́я девица! Иногда целый день на глаза не попадаешься. Вечно куда-нибудь убредешь, и никто тебя найти не может. Вчера я тебя, по-моему, вообще не видел. Ты где была?

– Да я… в книжку с головой зарылась, – промямлила я.

– Тебе бы тоже надо больше читать, Шлёпа, – сказала Элис. – Но раз уж тебе нравятся эти жуткие приключения Дитя Дьявола, Марвел О’Кэй сегодня будет выступать на детском празднике. Хочешь пойти?

– Нет, – помотала головой Шлёпа. – Хочу свои собственные приключения.

Мы на электричке доехали до Лондона, а потом на метро – до парка. Для Робби уже почти приключение. В метро ему по-прежнему было не по себе, и он всю дорогу не отпускал мою руку. После того как мы богатыми и знаменитыми разъезжали по Лондону на розовом лимузине, все это было как-то не того.

Детский праздник тоже оказался сомнительным весельем. Играть не во что, можно только смотреть. Элис повела Моди на кукольный спектакль по детским песенкам, а мы с папой, Шлёпой и Робби пошли в большой шатер слушать Марвела О’Кэя.

– Что-то кажется, он очень страшные книги пишет, – шепотом сказал мне Робби. – Лучше б я с Моди в кукольный театр. Может, спросить у папы?

– Лучше не стоит, – сказала я. – Расслабься, Робс, вряд ли этот Марвел О’Кэй такой уж страшный. Небось будет рассказывать, где берет идеи, сколько времени занимает книжку написать и все в таком духе. – Мне очень хотелось про такое послушать – вдруг и сама когда-нибудь за книгу засяду.

Однако, выйдя на сцену, Марвел О’Кэй озорно ухмыльнулся публике. Когда аплодисменты стихли, он сказал:

– Привет, я Марвел, пишу книжки про Дитя Дьявола. Не бойтесь, я не собираюсь вам тут бубнить про то, где я беру идеи и сколько времени занимает книжку написать. Я лучше расскажу вам пару историй – о-о-очень страшных историй!

Почти все дети в шатре завизжали от восторга. Робби застонал и весь съежился.

– Итак, чего вы боитесь больше всего? – спросил Марвел. – Давайте-давайте – вот ты, девочка в голубой футболке. Чего ты боишься?

– Крыс! – пискнула она.

У Робби вырвался вздох облегчения:

– Крыс я не боюсь, крыс я люблю. Как можно бояться таких милых и интересных зверей! Они же как большие добрые мыши.

Марвел О’Кэй ткнул еще в пару детей.

– Я зубного боюсь, – сказал один.

Марвел закатил глаза.

– А я – выпускных экзаменов! – сказал другой.

– Ну слушайте! – начал Марвел.

Он показал на наш ряд, глядя прямо на Шлёпу.

– А чего ты боишься? – спросил он.

– Ничего! – ответила она, выпятив подбородок.

Тогда он показал на меня.

– Я боюсь, когда по голове бьют и за уши дерут, – вспомнила я инцидент из прошлого.

Папа страшно оскорбился.

– Розалинда! Тебя в жизни никто пальцем не трогал, – зашипел он. – Господи, что люди подумают!

Марвел О’Кэй показал на Робби:

– А чего боишься ты?

– Ну все, мы здесь до ночи проторчим, – закатила глаза Шлёпа.

– Мне метро не очень нравится, – промямлил Робби.

– Так! Уже лучше, – оживился Марвел. – Ладно, пожалуй, для одной о-о-очень страшной истории достаточно.

Он стал придумывать на ходу историю про девочку, которая говорила, что ничего не боится. Шлёпа довольно смеялась. Девочка сдала экзамены в школе, потом ей поставили три большие пломбы, но она даже бровью не повела.

– Мне нравится! – сказала Шлёпа.

– Но вот потом, – понизил голос Марвел О’Кэй. – Потом ей надо было ехать домой – на метро.

Он описал, как девочка вошла в метро и спустилась один за другим по нескольким крутым эскалаторам. Кругом не было ни души – странно, подумала девочка, но не особенно испугалась. Тут по туннелю прогромыхал поезд, а когда шум стих, она услышала странное попискивание. Оно становилось все громче и громче.

– Это точно крысы – я крыс не боюсь, – пробубнил Робби.

– Писк становился все громче, тогда девочка посмотрела на рельсы и увидела огромную черную крысу с большими желтыми зубами и длинным-предлинным скользким розовым хвостом. А потом еще одну и еще одну. Внизу, на путях, эти отвратительные, гадкие твари копошились жирным ковром. Им до меня все равно не добраться, подумала девочка, – и тут одна крыса выпрыгнула прямо на платформу и вцепилась девочке в ногу.

Все дети визжали. Шлёпа вовсю гоготала. Робби цеплялся за меня.

– А вот такую крысу я что-то боюсь, – сказал он.

– Не бойся, Робс. Это же смешная история. Ты смейся вместе со всеми. Это просто байка, – шепнула я.

– А потом девочка услышала странный стон, доносившийся из туннеля, – продолжал Марвел О’Кэй. – Она всмотрелась в темноту – а крысы уже окружили ее и царапали за ноги – и увидела, что по шпалам ковыляет какое-то нелепое существо: вроде человек, только весь заросший крысиной шерстью. За ним волочился длинный блестящий розовый хвост. Увидев девочку, чудовище открыло рот, обнажив острые зубищи, и простонало: «Будьте осторожны при выходе из вагона! Не прислоняйтесь к д-в-е-р-я-м!»

Все прыснули со смеху – кроме Робби.

Зажав уши, он лихорадочно твердил «ля-ля-ля», чтобы заглушить все прочие звуки.

– Все хорошо, Робби. Это шутка такая. Это было не страшное чудище. В метро всегда так говорят, когда садишься в поезд. – Я пыталась разжать его руки, стараясь его успокоить.

Бесполезно. Безлюдная станция, крысы и мутант засели у Робби в голове, и он не мог их оттуда прогнать, как ни пытался.

Надо было ему пойти с Элис на кукольный спектакль. Моди, когда мы с ними встретились, была вся переполошенная и распевала крайне странное попурри из детских стишков.

– Гей, кошка со скрипкой, идут на горку Джек и Джилл, апчхи, апчхи, ставь скорее чай!

– Ты все стихи перепутала, Моди, – сказала Шлёпа. – Не так надо петь. Ну что это за песенка такая!

– Такая! – заявила Моди и запела по новой, только громче.

– Умница, детка, пой сколько влезет, – похвалила ее Элис. – Не слушай Шлёпу. Когда ей было как тебе, она ни одной песенки не знала.

– Зато сейчас она замечательно поет, – сказала я.

Элис с папой посмотрели на меня как на чокнутую.

– Шлёпа петь не умеет, – сказала Элис.

– Эх, слышали бы вы! У нее талант. И она сама песни сочиняет. Очень искренние.

– Умолкни, Роз, – сказала Шлёпа, а сама сжала мою руку.

Потом, когда мы все ели пиццу, она спросила, правда ли я считаю, что она хорошо поет.

– А сама как думаешь? От тебя вон весь стадион тащился, – ответила я.

– Да, но это же псаммиад сделал.

– Знаю – но это было прямо твое. Это ведь ты пела.

– Ну да… а ты, может, правда станешь писательницей. Читаешь ты много, так что наловчишься – и свою накатаешь.

Я залилась краской. Ясно, что, скорее всего, она просто ответила любезностью на любезность, но и это дорогого стоило.

– Одно я знаю точно, – сказала Шлёпа. – У Тарзана шансов ноль.

– Да ладно тебе. Бедный Робби. – Я посмотрела на брата. Он вяло клевал кусок пиццы. Заказали его любимую, пеперони, а у него такой вид был, словно она с крысиными хвостами. – Может, он и станет шеф-поваром. Готовить он любит.

– Зато есть, похоже, не очень, – сказала Шлёпа. – Робби, ты будешь доедать? Если нет, отдай мне.

– Ты и так уже переела, Шлёпа, – заметила Элис.

– Ешь, Робби. Давай кусай как полагается. А то щиплешь, как кисейная барышня, – добавил папа.

Робби откусил большой кусок и стал жевать. Зря. У него стало такое лицо. Я знала, что он представляет, что во рту у него крысиные хвосты. Он позеленел, я схватила его за руку:

– Бежим скорее! – и потащила к туалету.

Чуть-чуть не успели. Я вытерла его как могла, но ему, конечно, надо было переодеться.

– Поедем-ка домой, – сказал папа, но тут все было не так просто.

Увидев указатель метро, Робби стал еще зеленее, и его снова вырвало. Пришлось брать такси до вокзала. Папа заплатил двойной тариф – таксист не хотел нас сажать, боялся, что Робби машину ему обтошнит.

Не очень веселый день получился. Элис с папой причитали, что вывозить нас в город – только зря стараться и время тратить. Они были в кухне, но мы слышали каждое их слово.

У Робби было такое лицо, что у меня сердце защемило. Я пошла на кухню.

– Хватит уже это обсуждать! – сказала я. – Это несправедливо. Робби же не виноват, что его тошнило.

– Розалинда, ничего, что мы с Элис разговариваем? – сухо осведомился папа.

– Чего, пап? Вы так говорите, как будто мы виноваты, а мы ничего плохого не сделали.

– Будь добра, не спорь со мной. Вы вообще что о себе возомнили, барышня? Высказалась – можешь идти.

– Тебе все не так. То ты говоришь, что меня не видно и не слышно, то я слишком много болтаю. Ты, значит, можешь нас критиковать, а мы должны все молча терпеть? – повысила я голос.

– Не смей кричать на отца! Ты с мамой так же себя ведешь?

– Она этому от Шлёпы научилась. Она на нее дурно влияет, – сказала Элис. – И что мне делать с этой девчонкой!

– Я тебя слышу вообще-то, – сообщила Шлёпа. – Давай нуди дальше – непослушная, упрямая Шлёпа, всем хамит и грубит, тыры-пыры. Плевать я хотела!

Я надеялась, что Робби нас поддержит, но он по-прежнему был очень бледный, тихий и дрожал. Он лег спать, когда укладывали Моди.

Мы со Шлёпой в тот день болтали допоздна – жаловались друг другу на папу и Элис.

– Дома я так скучаю по папе, а когда мы сюда приезжаем и он начинает командовать и крыситься – я его просто не выношу. Особенно когда он Робби обижает, – сказала я.

– А я не выношу, когда мама мной командует и крысится – а она этим чуть ли не круглосуточно занимается, – подхватила Шлёпа. – Я гораздо больше папу люблю. Раньше то есть так было. Он как женился, обо мне даже не вспоминает.

– Я, наверное, маму люблю сильней, чем папу, – прошептала я – и почувствовала себя свиньей.

– Давай позвоним им. – Шлёпа достала свой мобильник. – Поговорим с твоей мамой и моим папой. Чур я первая.

– А твой папа не рассердится? У него как-никак медовый месяц.

– Фу! Отвратительно: в его возрасте – и медовый месяц, – скривилась Шлёпа.

Она нашла номер в записной книжке. Пошли гудки, Шлёпа нетерпеливо цокала языком и притопывала. На том конце включился автоответчик.

– Привет, пап, это я! Ну возьми трубку! Мне надо с тобой поговорить, – сказала Шлёпа.

Потом сбросила вызов.

– Вот досада. Не переживай. – Я замялась. – Можно я маме позвоню?

– Подожди. Он перезвонит, – сказала Шлёпа. Тут телефон заверещал, и она торжествующе кивнула. – Привет, пап!.. Чего?.. Нет, все в порядке, просто… Слушай, я знаю, что мне спать пора, какая разница, поговорить надо… Чего? Ну рассказать тебе про всякое… Чем я тут занимаюсь. Такие дела творятся! Ты в жизни не поверишь… Ну нет, конкретнее не могу, ты решишь, что я ку-ку… Нет, ничего такого. Всякая волшебная фигня… Ну, вроде и игра, но все взаправду… Что? Откуда мне знать, сколько стоит позвонить с Сейшел… Ты что, не хочешь со мной разговаривать? Слушай, я еще про маму тебе не рассказала – она такая злыдня… Постоянно гундит: «Шлёпа, как ты себя ведешь?» – и намеки отпускает насчет моей фигуры, считает, я жирная… Да, да… Чего? Чего? Конечно, тебе на меня начхать! Покедова. – Она бросила трубку. – А я ведь могу его растормошить, – со злобой сказала она. – Они даже не догадываются, тупицы эти взрослые. Прогуляюсь к песчаной яме и загадаю желаньице… Попрошу, чтобы папа возненавидел эту паршивку Тессу, а мама чтобы возненавидела твоего отца. Так можно им жизнь испортить! Круто было бы, да?

– Нет, по-моему, они только озвереют и нам еще хуже будет.

– Но если моя мама начнет бесить твоего отца, он может вернуться к твоей маме. Разве ты этого не хочешь?

– Я раньше все время мечтала, что так и будет. Мы с Робби каждый вечер перед сном это загадывали.

– Ну вот видишь. А теперь можешь пожелать – и все сбудется.

Я посидела, обкатывая эту мысль. Так дико было сознавать, что я правда могу все изменить. Я подумала о маме и о том, как после развода она каждую ночь плакала у себя в комнате, думая, что мы ее не слышим. Она была бы так счастлива, если б папа к нам вернулся. Правда ведь?

– Шлёп, можно я теперь маме позвоню?

– Ой, да, извини.

Мама жутко долго не отвечала. Я представила, как она сидит в темной комнате в общаге, обложилась учебникам и не замечает, что звонит телефон.

– Алло?

– Привет, мам!

– Роз! Привет, солнышко. Как дела? Ничего не случилось? Как вы там у папы?

– Порядок, мам, – сказала я.

– А Робби как?

– У него… тоже все хорошо, – сказала я. Не хотела ее волновать. Мама была в каком-то шумном месте, грохотала музыка, люди болтали и смеялись – как будто вечеринка.

– А почему ты так поздно звонишь, малыш?

– Я… я просто подумала, вдруг тебе там одиноко.

– Ах ты муся моя. Нет, мне нисколечко не одиноко. Тут замечательно, мы как раз большой компанией собрались, расслабились немножко. Сто лет так не веселилась.

– А. Ясно. Ну здорово.

– Что такое, Розалинда? Тебя что-то тревожит?

– Ну, я тут подумала… ты вообще хочешь, чтобы папа вернулся? – выпалила я.

Мама помолчала. Кто-то спросил ее, все ли в порядке, кто-то другой предложил подлить ей еще.

– Странно, что ты об этом спросила, – наконец сказала мама. – А что, папа что-то такое говорил?

– Да нет вообще-то.

– Они с Элис ругаются? – с надеждой спросила мама.

– Да вроде нет. Но ты же знаешь папу, он со всеми на свете может переругаться.

– Надеюсь, он на вас с Робсом не кричит, – возмущенно сказала мама. – Хочешь, я с ним поговорю?

– Нет, не надо. Мне уже спать пора.

– Это правда. Ночь на дворе. – Мама помолчала. – Вряд ли бы у нас получилось, Роз, даже если б папа и вернулся, – очень мягко сказала она. – Он изменился. Да и я тоже. Знаю, вам с Робсом бы этого хотелось, но боюсь, это невозможно.

– Это возможно, мам, – сказала я. – Послушай меня: знаю, похоже на бред, но я могу это наколдовать. Точнее, кое-кто может – волшебное существо. Помнишь псаммиада из «Пятерых детей и чудища»?

– Я эту книгу обожала. В твоем возрасте одна из моих любимых была, – сказала мама. – Я, кстати, думаю писать по ней курсовую по детской литературе.

– Так вот, псаммиад на самом деле существует! Мы его нашли в песчаной яме в Оксшоттском лесу, только ты никому не говори, – зашептала я в телефон.

– Что-что? Извини, детка, здесь так шумно, я ничего не слышу.

– Мы почти каждый день ходим к псаммиаду, и он исполняет наши желания, и я… я подумала, о чем бы ты у него попросила.

– Какая замечательная игра. – Мама явно не поверила ни одному моему слову. – Ладно, желаю вам с Робсом классных каникул, а себе отличной учебы в летней школе.

– Не особо интересное желание, мам!

– Так это ты у нас главная по фантазиям, а не я. Мне пора, а ты давай ложись спать. Спокойной ночи, Роз. Люблю тебя. – Она почмокала в трубку.

– И я тебя люблю, мам, – сказала я и тоже почмокала. Потом все отключилось.

Шлёпа вылупилась на меня и скорчила рожу:

– Фу, что еще за сюси-пуси? Ты же с мамой говоришь, а не с парнем своим.

– Она не поверила про псаммиада, – сказала я.

– Вот странно-то! – сыронизировала Шлёпа.

– Она говорит, что не хочет, чтобы папа вернулся, – сказала я. – Считает, у них ничего не получится. Может, и так. Он твою маму больше любит – это же видно. Трудно это – про такие важные вещи желать, можно здорово напортачить. И кстати, очередь все равно не моя, а Робби.

– Пусть пожелает Марвела О’Кэя до смерти напугать. Вот будет умора! – засмеялась Шлёпа.

Бедняге Робби той ночью снились кошмары, он снова кричал во сне. Я побежала к нему, но папа меня опередил.

Папа, стараясь утешить, лег с ним рядом, но Робс свернулся в комок, глаза не открывал и не разговаривал с ним.

– Ну что ты, сынок. Выговорись, расскажи, что в твоей головешке творится. Тогда я смогу тебе помочь, – зашептал папа. Он начинал терять терпение. – Бога ради, Робби. Хватит уже дрожать. Да что с тобой такое?

Робби не отвечал, в его голове кругами носились крысы и гремел страшный мутантский голос. Моди села в кроватке, сна ни в одном глазу.

– Играть! – Она встала и давай скакать.

– Спать! – строго сказала Элис, взяла ее на руки и унесла к себе.

Еще долго после того, как папа тоже ушел, мы слышали, как Моди поет и хихикает. Она снова и снова пела свою песенку: «Гей, кошка со скрипкой, идут на горку Джек и Джилл, апчхи, апчхи, ставь скорее чай!» Элис и папа устало упрашивали ее не шуметь и спать скорее.

Я осталась с Робби, легла к нему под бочок, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Было довольно неудобно, тем более что он притащил в кровать пол своего зверинца.

– Засыпай, Робс. Я все плохие сны прогоню. А завтра уговорим папу с Элис пойти в лес, и как раз твоя очередь желание загадывать. Ты уже придумал, что у псаммиада попросишь? Можешь все что угодно придумать. Мы ведь пожелали, чтобы папа не замечал волшебства, так что сердиться он не будет.

– Вот бы у нас вообще не было папы, – пробормотал Робби.

– Эй, а ну-ка прекрати! – цыкнула я.

– Я его больше не люблю, – сказал Робби.

– Что за глупости. Конечно, любишь.

– Нет, не люблю. И он меня тоже не любит.

– А вот и любит. Конечно, он тебя любит. Ты же его сын.

– А чего он злится, если мне страшно и тошнит… Роз?

– Чего?

– Как думаешь, папа из-за меня нас бросил? – шепотом спросил Робби. – Потому что я ему надоел?

– Ну ты что! Ты тут ни при чем, и я тоже. Просто ему мама надоела, теперь он Элис любит. – Я крепко обняла брата. – Хорош из-за всяких глупостей переживать. Давай лучше придумывай суперклассное желание на завтра.