Текст книги "Между Фонтанкой и Обводным каналом южнее Невского"

Волоколамский переулок

(от Боровой ул. до ул. Константина Заслонова)

2-я Вновьпроведенная Болотная ул. (пер. пол. XIX в. – 1857), Волоколамская ул. (1857–1969), Волоколамский пер. (1969 – н. в.)

В начале XIX в. по находившемуся на этом месте болоту была проложена гать, превратившаяся в улицу, получившую название 2-я Вновьпроведенная Болотная улица (известно с 1849). В силу понятных причин большую часть года она была непроезжей, отчего появилось второе название 2-я Непроводная улица.

09.12.1857 целый ряд улиц Московской части получил названия по подмосковным городам. 2-й Вновьпроведенной Болотной улице досталось название Волоколамской. В 1969 г. улица была переименована в Волоколамский переулок.

В 1941-м в одно из зданий тогдашней Волокаламской улицы попал первый из фашистских снарядов, выпущенных по городу.

Воронежская улица

(от ул. Константина Заслонова до наб. Обводного кан.)

Воронежская ул. (вторая пол. XIX в. – н. в.)

Правая сторона Воронежской улицы

► ул. Печатника Григорьева.

3/16. Ж. дом (1861–1863, инж. – арх. А. А. Докушевский). Д. дом (прс. 1883, арх. И. П. Маас).

(5,7)/20. Ж. дом и производство т-ва фирмы И. В. Кожевникова (1870-87, арх. Л. Ф. Бульери; 1898, арх. В. К. Вейс;

1906, арх. Л. П. Шишко). Т-во ткацкой фабрики «В. И. Кожевников» [1913].

9/16. Трактир с крепкими напитками Конст. Крюкова

[1913].

11/9. Особняк И. В. Кожевникова (1864, арх. Л. Ф. Бульери).

► ул. Тюшина.

13/16. Ямщицкий дом (ндс. 1844, арх. А. К. Кавос; рсш.

1896, инж. – арх. А. А. Докушевский).

Левая сторона Воронежской улицы

8-10. Бани (1937, арх. Ф. П. Федосеев).

12. Д. дом (1891, арх. В. Ф. Пруссак).

14. Особняк М. А. Тырановой (1880, арх. В. Ф. Пруссак). Д. дом (ндс. 1903, тех. Ф. К. Рейзман).

18. Д. дом (1901, инж. В. Цандановский).

20. Д. дом (1897, Н. М. Самойлов).

► ул. Тюшина.

28. Дом для бедных и бани М. Н. Кобызева (1881–1882, арх. П. Ю. Сюзор).

Гончарная улица

(от пл. Восстания до Полтавской ул.)

Новая Першпективная дорога (нач. – кон. XVIII в.), Гончарная ул. (кон. XVIII в. – н. в.)

Свое название улица получила по гончарному заводу, располагавшемуся здесь.

Правая сторона Гончарной улицы

3. Гостиница «Россия» [1913–1917].

5. (1843, П. И. Очаков – д. дом.) Жил архитектор гражд. инж. Влад. Вас. Кралин [1913].

7. (1842, П. М. Карлес; 1883, Ф. К. фон Пирвиц – д. дом.)

9. (1880, В. М. Некора – д. дом.) Гостиница «Московская» [1913].

11. (1897, П. М. Мульханов – д. дом.) Жил архитектор гражд. инж. Серг. Пав. Гулин [1913].

13. Д. дом (1895, арх. Е. Ф. Бржозовский; во дворе 1900, арх. И. Ю. Мошинский).

Дом 13

Дом 24

17. Трактир без крепких напитков «Гельсингфорс» [1913].

23. (1870, Г. С. Отоцкий – д. дом.)

25. Жилой дом (1830-е, А. А. Арефьев). Городское попечительство о бедных Ал. – Невской части СПб [1913]. Камера мирового судьи [1913].

29/5. (Угловая часть 1878, арх. А. Р. Гешвенд – д. дом; правая часть 1888, С. А. Баранкеев для торговых бань П. Д. Шахова.) Бани Анны Прокоф. Шаховой [1913].

Левая сторона Гончарной улицы

2/87. См. Невский пр., 87.

4. (1866, арх. Л. Ф. Бульери – д. дом.)

6//91. (Прс. 1850, арх. З. Ф. Краснопевков для Съезжего дома Каретной части).

8//93. (1861, арх. Э. К. Гернет – д. дом.) Произошло убийство подполковника Г. П. Судейкина (см. Садовая ул., д.,112–114).

10. (1888, арх. А. Р. Гешвенд – д. дом.)

12.04.1921 около 14 часов во двор дома упал аэроплан «Фарман». Он стартовал с Комендантского аэродрома с двумя летчиками Селенковым и Гончаровым. Внезапно на высоте около двух километров аппарат стал «клевать носом и пошел пропеллером вниз». Летчики не были привязаны и вылетели из него. У дома № 12 упало на землю тело Гончарова, а останки Селенкова нашли на чердаке только после трехчасовых поисков; тело пробило крышу дома № 23 по Гончарной. Похоронили летчиков на Серафимовском кладбище. Причина катастрофы неизвестна.

12//97. (1875, арх. М. Ф. Петерсон – д. дом.)

16. (1856, арх. К. Г. Альштрем – д. дом.)

20. (1857, арх. А. Е. Цулауф для особняка Кононова; 1903,

М. И. Андреев – д. дом.)

22. (1873, арх. В. Ф. фон Геккер – д. дом.)

24. (1875, арх. В. Ф. фон Геккер; рсш. 1898, арх. В. В. Корвин-Круковский – д. дом.)

26/3/111. (1862, арх. А. С. Кирилов для д. дома С. Воронина).

Гороховая улица

(от наб. р. Фонтанки до Загородного пр.)

Гороховая ул. (сер. XVIII в. – 1918, 1991 – н. в.), Комиссаровская ул. (1918–1927), ул. Дзержинского (19271991).

В 1756 г. на этой улице были построены каменный дом и лавка купца Горохова, от которого улица и получила свое название.

Правая сторона Гороховой улицы

57/81. Рестораны «Мальта» [1913] и «Луна-парк» [1917]. 59. Гостиница «Европа» [1913–1917].

61/1. (1902, И. Н. Иорс – д. дом.) Фирма «Истребитель»; «уничтожает крыс, мышей и всех насекомых во всех Имп. дворцах и не только» [1913].

Дом 61

Дома 79, 77, 75

65. (1859, Е. П. Дмитревский – д. дом.) Учебное заведение 3-го разряда Ан. Мих. Михельсон без прав правительственных учеб. завед. [1913].

67. (Прс. 1899, арх. Н. А. Архангельский – д. дом.) Кинематограф «Электро-биофон» Гуго Мюллера [1913].

69. В 1916 г. жил с. с. Николай Васильевич Соловьев, приятель Г. Распутина.

71. (Прс. 1883, арх. Х. И. Грейфан – д. дом.)

73. (1885, арх. С. В. Садовников; прс. 1904, П. Н. Батуев – д. дом.) Гостиница «Центральная» [1913–1917].

75. Гостиницы Горюнова и Смирнова [1913] и «Палермо» [1917].

79/39. (1886, арх. В. А. Шретер, Л. Н. Бенуа для д. дома В. А. Ратькова-Рожнова.) В кв. № 4 в 1905–1906 гг. размещалась штаб-квартира Торгово-промышленного союза.

Оформился в ноябре 1905 г.; представлял интересы петербургского купечества, но, не получив поддержки избирателей, распался. Часть его членов вошла в «Союз 17 октября».

Школа графини К. П. Клейнмихель женского патриотического общ-ва; попечительница светл. княгиня Ол. Пет. Волконская.

Левая сторона Гороховой улицы

► Семеновский мост.

В декабре 1917 г. на этом мосту была обстреляна машина, в которой ехал Ленин. С ним ехала Мария Ильинична.

► наб. р. Фонтанки

52. Казармы л. – гв. Московского полка [1917]. Отсюда офицеры и солдаты отправились на Сенатскую площадь 14.12.1825.

54. (Прс. 1870, арх. А. Л. Гун – д. дом.) В конце 1820-х гг. жил В. П. Стасов. Перед революцией принадлежал купчихе Анне Петровне Чувалдиной (см. ул. Марата, 72).

56. (Прс. 1880, арх. А. Г. Гронвальд, Н. А. Мельников – д. дом.) В 1895–1918 гг. жил латышский композитор Я. Витолс (1863–1948).

58. (Прс. 1878, арх. А. И. Ланге – д. дом.)

62. (Прс. 1882, арх Н. А. Мельников – д. дом.)

64. Дом Распутина (1901–1902, арх. Л. А. Фащевский для д. дома А. В. Бадаевой и М. П. Тимофеевой). Магазин дешевых ламп, спиртовых горелок и кухонь Никл. Георг. Денисова [1913]. Гр. Анны Евг. де-Лесс [1912–1917]. Квартиру № 20 на третьем этаже внутреннего флигеля снимал Г. Е. Распутин. В ночь на 17.12.1916 он вышел из нее в последний раз с князем Ф. Ф. Юсуповым, одним из организаторов убийства, через черный вход справа от подворотни.

Распутин-Новых Григорий Ефимович (10.01.1864 – уб. 1916). Родился в селе Покровское Тобольского уезда в семье саратовского ямщика Ефима Вилкина, от нужды переселившегося в Сибирь. За попытку кражи лошадей был бит. Ушел из села в странствия, а вернулся в роли «божьего человека». Фамилия его не связана с его распутством. В его деревне было много Распутиных, фамилия которых, возможно, произошла от «распутицы» или «распутывать».

Г. Е. обладал редкими способностями экстрасенса, с помощью которых вылечивал больных. Хотя он считал себя православным, но модернизировал это учение, внеся в него элементы хлыстовщины. Главная его идея была – не бояться греха, особенно связанного с беспорядочными половыми общениями. «Без грехопадения нет и искупления». Уже в молодые годы периоды крайнего разгула чередовались с приступами покаяния. В 29 лет он женился на крестьянке Прасковье из соседнего села. У них родились: Матрена (1896), Дмитрий (1897), Варвара (1899).

В 1902 г. он появляется в Петербурге. Здесь он знакомится с духовником царской семьи Феофаном и графиней Игнатьевой, а через них – с Анастасией и Милицей, женами в. князей Николая и Петра Николаевичей. В то время жены были дружны с императрицей и, зная ее больное пристрастие ко всему потустороннему, познакомили ее с новым «божьим человеком». До этого у нее уже были «деловые» отношения с проходимцами и юродивыми, через которых она надеялась родить сына-наследника. Николай Николаевич был расположен поначалу к Г. Е., так как тот вылечил его безнадежно больную любимую собаку. Г. Е., безусловно, обладал редкими способностями к внушению. С его помощью он останавливал кровь у наследника. Обладал он и половым гипнозом. Многие женщины были от него без ума.

Из дневника Николая II:

1 ноября 1905 г.

«Холодный ветреный день. Был очень занят все утро. В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с “человеком божьим” – Григорием из Тобольской губ. Вечером укладывался, много занимался и провел вечер с Аликс».

Г. Е. через императрицу приобретает неслыханное влияние на царя. Он создает кружок, в который в разное время, в частности, входили: Б. В. Штюрмер, обер-прокурор В. К. Саблер, митрополит Питерим, дворцовый комендант В. Н. Воейков, А. А. Вырубова и многие другие. 28.06.1914 на Г. Е., который находился у себя на родине, было совершено покушение. Хиония Гусева была направлена ярым врагом Г. Е. расстригой Сергеем Труфановым в село Покровское.

Из воспоминаний П. Н. Милютина:

«Вступив в отправление должности, Коковцов скоро сам очутился перед испытанием, которое должно было приоткрыть для него, откуда идут нити этой высокой политики. Он подвергся испытанию – на Распутина.

Так как Коковцов, несмотря на усиленные настояния, отказывался его видеть, то, очевидно, по поручению Царского Распутин сам назвался на свидание. Он пробовал гипнотизировать Коковцова своим пристальным взглядом, молчал и юродствовал, но когда увидал, что это не производит никакого действия на министра, заговорил о главной теме визита. “Что ж, уезжать мне, что ли? И чего плетут на меня?” – “Да, – отвечал Коковцов, – вы вредите государю… рассказывая о вашей близости и давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок”. – “Ладно, я уеду, только уж пущай меня не зовут обратно, если я такой худой, что царю от меня худо”. На следующий же день “миленькой” рассказал о разговоре в Царском и сообщил о впечатлении: “там серчают… кому какое дело, где я живу; ведь я не арестант”. Еще через день, при докладе царю о разговоре, Николай спросил: “Вы не говорили ему, что вышлете его?” – и на отрицательный ответ заявил, что “рад этому”, так как ему было бы “крайне больно, чтобы кого-либо тревожили из-за нас”. А в ответ на отрицательную характеристику “этого мужичка” царь сказал, что “лично почти не знает” его и “видел его мельком, кажется, не более двух-трех раз, и притом на очень больших расстояниях времени”. Едва ли он был искренен. Но в тот же день Коковцову сообщили, что Распутину известно о неблагоприятном для него докладе царю и что он отозвался: “Вот он какой; ну что же, пущай; всяк свое знает”. А когда Коковцов удивился быстроте передачи из Царского на квартиру Распутина, ему пояснили: “Ничего удивительного нет; довольно было… за завтраком рассказать (царице)… а потом долго ли вызвать Вырубову, сообщить ей, а она сейчас же к телефону – и готово дело”. Вся организация сношений здесь как на ладони.

Распутин все же уехал через неделю, но тут же дело осложнилось тем, что в руках Гучкова оказалось письмо императрицы к Распутину, где была, между прочим, цитируемая Коковцовым фраза: “Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки”. Гучков размножил текст письма и решил сделать из него целую историю, передав копию Родзянке – на предмет доклада императору. Это как-то совпало с обращением самого Николая, переславшего председателю Думы дело о хлыстовстве Распутина, начатое тобольской духовной консисторией. Дело было вздорное, и нужно было эти слухи опровергнуть. Но Родзянко очень возгордился поручением, устроил целую комиссию с участием Гучкова и приготовил обширный доклад. Вскипел Бульон, потек во храм. Тут припуталось и дело о письме Александры Федоровны, и Родзянко возомнил себя охранителем царской чести. Обо всем этом, конечно, было “по секрету” разглашено и в Думе, и вне Думы, и Родзянко стал готовиться к докладу. Тем временем Макаров разыскал подлинник письма и имел неосторожность передать документ Николаю. О произведенном впечатлении свидетельствует сообщение Коковцова. “Государь побледнел, нервно вынул письма из конверта и, взглянувши на почерк императрицы, сказал: ‘Да, это не поддельное письмо’, а затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт”. Выслушав этот рассказ от самого Макарова, Коковцов сказал ему: “Теперь ваша отставка обеспечена”».

Из воспоминаний Матрены Распутиной:

«По возвращении из церкви наша семья с друзьями (все кроме нас с Варей, потому что мы были приглашены к соседям) собралась за воскресным обедом.

Обед проходил очень весело. Раздался стук в дверь. Дуня пошла посмотреть, кто это. Через секунду она вернулась и сказала, что староста принес телеграмму от царицы. Отца просили немедленно вернуться в Петербург.

Отец тут же вышел со старостой, решив немедленно отбить телеграмму и выехать в столицу. Улица была полна народу: односельчане, принарядившись, вышли на воскресную прогулку. Уже совсем недалеко от почты отец столкнулся лицом к лицу с незнакомой женщиной, лицо которой было закрыто платком так, что видны были только глаза. Это и была Хиония Гусева. Она протянула руку, словно за подаянием, и когда отец замешкался, доставая деньги из кармана брюк, она второй рукой стремительно выхватила из-под широкой накидки нож и вонзила его в живот, пропоров его снизу до самой груди, намереваясь ударить снова. Но не успела – отец, теряя сознание, все же умудрился загородиться руками.

Оказавшиеся рядом люди навалились на Хионию. Она бросила нож и хотела бежать, но разъяренная толпа схватила ее и принялась избивать. Хионию спас подоспевший полицейский и уволок, почти бесчувственную, в крохотную тюрьму, состоящую из одной комнатки.

Отец согнулся от боли, обхватив живот, чтобы внутренности не вывалились прямо в дорожную пыль. Кровь лилась сквозь его пальцы.

Перепуганные соседи помогли ему добраться до дома, но к тому времени, когда добрались до двери, он уже совсем обессилел, пришлось подхватить его на руки и внести в дом. И мама и Дуня остолбенели: подумали, что отец мертв. Но они не были кисейными барышнями и мгновенно оправились от первого испуга.

Мама смахнула со стола на пол всю посуду, чтобы освободить место для раненого. Дуня послала одного из мужчин привести нас с Варей домой. Потом вернулась и стала помогать маме. Раздев отца, они смыли кровь, чтобы определить серьезность повреждений. Рана оказалась серьезной, некоторые кишки были перерезанными.

Дмитрия послали на почту вызвать телеграммой ближайшего доктора из города, а мама и Дуня тем временем пытались остановить кровотечение.

Доктор приехал далеко за полночь, совершенно загнав лошадей.

Как только рассвело, доктор велел собрать своего бесчувственного пациента – ехать в город.

За время шестичасовой поездки отец всего один раз приходил в себя. Когда я склонилась над ним, он попытался заговорить, но смог только пробормотать в полубреду: “Его надо остановить… надо остановить…”

Я не могла понять, что он пытается мне сказать. В суматохе минувшей ночи никто не догадался прочесть телеграмму царицы, а даже если бы и прочел, то не понял бы, кого надо остановить».

А остановить Г. Е. хотел царя от бездумной и пагубной для России войны с Германией. В конце июля, Г. Е. писал царю: «Мой друг! Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе… страдания без конца. Это – ночь. Ни единой звезды… море слез. И сколько крови! Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты – царь, отец народа. Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать… Может быть, мы победим Германию, но что станет с Россией? Когда я об этом думаю, то понимая, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества. Россия утонет в собственной крови, страданиях и безграничном отчаянии. Григорий».

Старшая дочь Матрена (1898–1977, Лос-Анджелес, США), мемуаристка. 05.10.1917 вышла замуж за офицера Бориса Соловьева (ум. 1924). После революции им удалось выехать в Париж. Стала танцовщицей, а в США – укротительницей тигров. Умерла от сердечного приступа.

Многие были уверены, что Г. Е. являлся немецким шпионом. Конечно, он не был на службе Германии, но, имея в виду, что вокруг него вращались толпы всякого люда, трудно поверить, чтобы немцы не воспользовались этой ситуацией. Через таких дельцов, как Манус и Манусевич-Мануйлов, они вполне могли подсовывать Распутину нужные им решения, которые тот нес императрице, а от нее и царю. Еще проще было получить от Г. Е. нужные им сведения, так как он выбалтывал тайны, в том числе и военного характера, услышанные им от Александры Федоровны. Известно несколько эпизодов, когда он рекомендовал ей начать наступления в конкретном районе и в определенное время, а она настоятельно рекомендовала эти действия своему супругу в письмах в Ставку.

Феликс Юсупов вспоминает:

«Однажды, возвращаясь из Пажского корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Голицыных, я встретился с М. Г. (дочь Г. Распутина Матрена. – Примеч. сост.). Она меня остановила:

– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Я завтра у него буду; хотите, пойдем вместе?

Я согласился. На следующий день я заехал за М. Г. Когда мы доехали до Фонтанки, моя спутница попросила меня остановить автомобиль и сказать шоферу, чтобы он ждал нас за углом. Это требовалось потому, что Распутина нельзя было посещать открыто; его охраняла тайная полиция и записывала имена всех тех, кто к нему приезжал. М. Г. знала, до какой степени моя семья была настроена против “старца”, и поэтому прилагала старания, чтобы мое сближение с ним оставалось тайной.

Мы дошли до ворот дома № 64 по Гороховой ул., прошли через двор и по черной лестнице поднялись в квартиру Распутина № 20. Дорогой М. Г. рассказала мне, что охрана помещалась на главной лестнице и в ее состав входили лица, поставленные от самого премьер-министра, от министра внутренних дел, а также и от каких-то банковских организаций. Она позвонила. Распутин сам отпер нам дверь, которая была тщательно заперта на замки и цепи. Мы очутились в маленькой кухне, заставленной всякими запасами провизии, корзинами и ящиками.

– Наконец-то пришел. А я ведь собирался на тебя рассердиться: уж столько дней все жду да жду.

Из кухни мы прошли в его спальню. Это была небольшая комната, несложно обставленная: у одной стены в углу помещалась узкая кровать; на ней лежал мешок из лисьего меха – подарок Анны Вырубовой; у кровати стоял огромный сундук. Кое-где на стенах висели царские портреты и лубочные картины на библейские темы. Из спальной мы прошли в столовую, где был приготовлен чай. Кипел самовар. Множество тарелок с печеньем, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в вазах заполняли стол. Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели плохо написанные масляной краской картины; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком. Все носило отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия. Мы сели к столу, и Распутин начал угощать нас чаем. Телефон трещал без умолку и все время прерывал нашу беседу. Распутина, помимо телефона, несколько раз вызывали в соседнюю комнату, служившую ему кабинетом, где его ожидали какие-то просители. Вся эта суета его раздражала, он был не в духе. В один из таких перерывов, когда он выходил, в столовую внесли огромную корзину цветов, к которой была приколота записка.

– Григорий Ефимович, – сказал я ему, когда он вошел, – вам подносят цветы точно какой-нибудь примадонне.

– Дуры… Дуры балуют. Каждый день свежие приносят, знают, что люблю цветы-то…

Он рассмеялся.

– Эй ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем. Она послушно встала и вышла.

– Ну что, милый, – ласковым голосом произнес Распутин, взяв меня за руку, – нравится тебе моя квартира? Хороша?… Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет…

Он гладил мою руку и пристально смотрел мне в глаза.

– Ты не бойся меня, вот как поближе сойдемся, то и увидишь, что я за человек такой… Я все могу… Коли царь и царица меня слушают, значит, и тебе можно. Вот нынче увижу их да и расскажу, что ты чай у меня пил. Довольны будут!

Это меня совсем не устраивало: императрица сейчас же скажет об этом Вырубовой, которая отнесется к моей “дружбе” со “старцем” весьма подозрительно, ибо она не раз слышала лично от меня самые откровенные и неодобрительные отзывы о нем.

– Нет, Григорий Ефимович, вы там ничего не говорите обо мне. Чем меньше люди будут знать о том, что я у вас бываю, тем лучше. А то начнут сплетничать и дойдут слухи до моих родных, а я терпеть не могу всяких семейных историй и неприятностей.

Распутин обещал ничего не рассказывать (и, конечно, наврал. – Примеч. сост.).

Беседа наша коснулась Государственной думы:

– Там про меня только худое распускают да смущают этим царя… Ну да недолго им болтать: скоро Думу распущу, а депутатов всех на фронт отправлю: ужо я им покажу, тогда вспомнят меня.

– Неужели вы на самом деле можете Думу распустить и каким образом?

– Эх, милой, дело-то простое… Вот будешь со мною дружить, помогать мне, тогда все и узнаешь, а покамест вот я табе шо скажу: царица уж больно мудрая правительница… Я с ней все могу делать, а вот он (царь. – Примеч. сост.) – божий человек. Ну какой же он государь? Ему бы только с детьми играть, да с цветочками, да огородом заниматься, а не царством править… Трудновато ему, вот и помогаем с Божьим благословением.

– Почему вы знаете, Григорий Ефимович, чего от вас самих разные люди добиваются и какие у них цели? Может быть, они вами пользуются для своих грязных расчетов?

Распутин снисходительно улыбнулся:

– Что, Бога хочешь учить? Он, Бог-то, недаром меня послал своему помазаннику (царю) на помощь… Говорю тебе: пропали бы они без меня вовсе. Я с ними попросту: коли не по-моему делают, сейчас стукну кулаком по столу, встану и уйду, а они за мной вдогонку бегут, упрашивать начинают. Вот оно, милой, как они меня любят да уважают. Намедни говорил я им про одного человека (Протопопова. – Примеч. сост.), что назначить его нужно, а они все оттягивают да оттягивают… Ну я и пригрозил: “Уеду от вас в Сибирь, а вы тут все без меня сгниете, да и мальчика своего погубите”. Вот как, милой.

– Григорий Ефимович, ведь этого еще мало, что вас любят государь и императрица, ведь вы знаете, как о вас дурно говорят. И всему этому верят не только в России, но и за границей. Если вы Их любите, то вам следовало бы уехать к себе в Сибирь, а то вас и прихлопнуть могут… – Нет, милой, ты ничего не понимаешь, оттого так и говоришь. Коли воля Господа была к ним приблизить, значит, так надобно… А что людишки там говорят – наплевать, пусть болтают, – только сами себя погубят (и ведь так оно и вышло для многих. – Примеч. сост.).

Распутин встал и начал ходить нервными шагами по комнате. Вдруг, резко повернувшись, он подошел ко мне и пристально на меня посмотрел. Мне стало жутко от этого взгляда: в нем чувствовалась огромная сила. Не отводя от меня глаз, Распутин погладил меня по спине, и вкрадчивым слащавым голосом спросил, не хочу ли я вина. Получив утвердительный ответ, он достал бутылку мадеры, налил себе и мне и мы выпили за наше здоровье (Распутину быть здоровым оставалось, юсуповской милостью, около трех месяцев. – Примеч. сост.).

– Когда ты опять ко мне придешь?

В эту минуту вошла М. Г. и напомнила ему, что пора ехать в Царское Село и что автомобиль ждет.

– А я-то заболтался и позабыл, что дожидаются меня там. Ну ничего, не впервой им. Иной раз звонят, звонят, а я нейду… А приеду неожиданно – вот и радость им большая, от этого и цены мне больше.

Взглянув на М. Г., он сказал, указывая на меня:

– Умный. Только бы вот не сбили его с толку… Станет ежели меня слушать – все будет хорошо. Вот растолкуй ты это ему, чтобы он хорошенько понял… Ну прощай, милой. Заходи скорей. – Он меня обнял и поцеловал. Дождавшись отъезда Распутина, М. Г. и я сошли по той же черной лестнице и, выйдя на Гороховую, направились к Фонтанке, где нас ожидал автомобиль.

Мое второе посещение “старца” оказалось еще более интересным. Я напомнил ему о его обещании меня лечить.

– В несколько дней вылечу, вот сам увидишь. Раньше чайку напьемся, а там с божьей помощью и начнем.

После чая Распутин провел меня в свой кабинет. Там я был впервые. Мы вошли в небольшую комнату с кожаным диваном и такими же креслами; огромный письменный стол был весь завален бумагами. “Старец” уложил меня на диван и, пристально глядя мне в глаза, начал поглаживать меня по груди, шее и голове. Потом он опустился на колени и, как мне показалось, начал молиться, положив обе руки мне на лоб. Лица его не было видно, так низко он наклонил голову. В такой позе он простоял довольно долго, затем быстрым движением вскочил на ноги и стал делать пассы. Видно было, что ему были известны некоторые приемы, применяемые гипнотизерами. Сила гипноза Распутина была огромная. Я чувствовал, как эта сила охватывает меня и разливается теплотой по всему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении: тело мое онемело. Я попытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, как будто под влиянием сильного наркоза. Лишь одни глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом. До моего слуха доносился голос «старца», но в виде лишь неясного бормотания.

– Ну, милой, вот на первый раз и довольно будет, – проговорил Распутин.

Резким движением он потянул меня за руку. Я приподнялся и сел. Голова моя кружилась и во всем теле ощущалась слабость. Сделав над собою усилие, я встал с дивана и прошелся по комнате; ноги мои были как парализованы и плохо мне повиновались.

Прощаясь, он взял с меня обещание опять приехать к нему в один из ближайших дней.

После этого гипноза я много раз бывал у Распутина то с М. Г., то один.

– Знаешь, милой, – сказал он мне однажды, – смышленый больно ты и говорить с тобой легко. Захочешь – хоть министром тебя сделаю.

– Я с удовольствием вам буду помогать, только уж в министры меня не назначайте, – рассмеялся я.

– Ты чего смеешься? – удивился Распутин. – Думаешь, не могу?

– Григорий Ефимович, ради бога, не надо этого! – взмолился я, не на шутку испугавшись. – Подумайте, какой же я министр. Да и на что мне это нужно…

– А редко вот кто этак говорит, все больше меня просят: то устрой, это устрой.

– А как же вы эти просьбы исполняете? – спросил я.

– Пошлю кого к министру, кого к другому важному лицу с моей записочкой, чтобы устроили, а то и прямо в Царское…

– И вас все министры слушают?

– Все! – воскликнул Распутин. – Ведь мной они поставлены, как же им меня-то не слушаться? Сам премьер и тот не смеет мне поперек дороги становиться. Вот нынче через своего знакомого пятьдесят тысяч предлагал, чтобы Протопопова сменить… Сам-то, небось, боится ко мне идти – приятелей своих подсылает. Все меня боятся… Как тресну мужицким кулаком, все сразу и притихнет. С вашей братией, аристократами (он особенно как-то произнес это слово), только так и можно. Завидуют мне больно, что в сапогах по царским хоромам разгуливаю… Гордости у них, беда сколько. Ежели Господу хочешь угодить, первым делом убей свою гордыню. А вот бабы эти хуже мужчин, с их-то и надо начинать. Вот вожу я всяких барынь в баню, приведу их туда и говорю: раздевайся теперича и мой меня, мужика… Ну ежели которые начнут жеманиться, кривляться, у меня с ними расправа короткая: на скамейку – и тут вся гордыня и соскочит…

Он, видимо, был навеселе и говорил с непривычной откровенностью. Налив себе еще мадеры, он продолжал:

– А ты чего так мало пьешь? Вино-то самое лучшее лекарство будет. От всех болестей вылечивает и в аптеке не приготовляется. А знаешь ты Бадмаева? Ужо познакомлю тебя с ним. Вот уж это настоящий доктор! Что там Боткины да Деревенки (личные врачи царской семьи. – Примеч. сост.) – ничего они не смыслят: пишут всякую дрянь на бумажках, думают, больной-то поправляется, а ему все хуже да хуже. У Бадмаева средства все природные, в лесах, в горах добываются, божья благодать в них.

– Григорий Ефимович, а что государя и наследника тоже лечат этими средствами?

– Даем им. Сама (императрица. – Примеч. сост.) и Аннушка (Вырубова. – Примеч. сост.) доглядывают за этим. Боятся они, что Боткин узнает, а я их стращаю: коли узнает кто из ваших докторов про эти мои лекарства, больному заместо пользы только вред от этих лекарств будет. Ну вот они и опасаются – все делают втихомолку.

– Какие же это лекарства вы даете государю и наследнику?

– Разные, милой, разные… Вот ему самому-то дают чай пить, и от этого чаю благодать божья в нем разливается, делается у него на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да ай люли малина. Да и то сказать, какой он царь-государь? Божий он человек. Вот ужо увидишь, как все устроим: все у нас будет по-новому.

– О чем вы говорите, Григорий Ефимович?

– Придет время, все узнаешь.

Чтобы развязать ему язык, я предложил еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли стаканы. Распутин залпом опустошал свой, а я делал вид, что пью: подносил стакан ко рту и ставил его нетронутым на стол за вазой с фруктами, которая стояла между нами. Когда он кончил одну бутылку, то поднялся и, шатаясь, подошел к буфету за второй. Я наполнил его стакан и осторожно возобновил прерванный разговор:

– Григорий Ефимович, вы мне недавно говорили, что хотите сделать меня вашим помощником. Я согласен, но для этого мне надо знать, что вы надумали.

Распутин пристально посмотрел на меня и, немного подумав, сказал:

– Вот что, дорогой: будет, довольно воевать, довольно крови пролито; пора всю эту канитель кончать. Что, немец разве не брат тебе? Господь говорил: “Люби врага своего, как любишь брата своего”, – а какая же тут любовь?… Сам (государь. – Примеч. сост.) все артачится, да и сама (императрица. – Примеч. сост.) тоже уперлась; должно опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают… Ну да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, по-моему сделают, да только у нас не все еще готово. Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а самого-то на отдых в Ливадию отправим… Вот радость ему огородником заделаться! Устал он больно, отдохнуть надо, да, глядишь, там, в Ливадии, около цветочков, к Богу ближе будет. А у него на душе много есть чего замаливать; одна война чего стоит – всю жизнь не замолишь!.. Коли не та бы стерва (крестьянка Гусева в Сибири нанесла Распутину удар ножом в живот незадолго до начала мировой войны. – Примеч. сост.), что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уже не допустил бы до кровопролития… А то тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы да министры окаянные; сколько беды наделали! А сама царица – мудрая правительница, вторая Екатерина. Уж, небось, последнее время она и управляет всем сама и погляди: что дальше, то лучше будет. Обещалась перво-наперво говорунов (членов Госдумы. – Примеч. сост.) разогнать. К черту их всех! Ишь, выдумали что, против помазанников Божьих пойдут. А тут их по башке и стукнем. Давно бы их пора к чертовой матери послать…

Распутин все больше и больше горячился:

– Я точно зверь травленный: все меня загрызть хотят… Поперек горла им стою. Все аристократы… За то народ меня уважает, что в мужицком кафтане да в смазанных сапогах у самого царя да у царицы советником сделался. На то воля божья! И дал мне Господь силу: все вижу да знаю, кто что замышляет… Просят все меня евреям свободу дать… Чего ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы, – Божья тварь… Вот видишь, работы сколько! А помощников нету, все самому надо делать, а везде и не поспеешь… Ты – смышленый, мне и помогать будешь. Я тебя познакомлю с кем следует, и деньжонку загребешь… Только, пожалуй, тебе и ни к чему это: у тебя, небось, богатство побольше, чем у самого царя? Ну бедным отдашь…

Резко прозвучал звонок и оборвал речь Распутина. Он засуетился. По-видимому, он кого-то ожидал к себе, но, увлекшись разговором со мной, забыл о назначенном свидании и теперь заволновался, опасаясь, чтобы вновь пришедшие не застали меня у него. Быстро вскочив из-за стола, он провел меня через переднюю в свой кабинет и поспешно вышел оттуда. Я слышал, как торопливыми и неровными шагами он шел по передней, по дороге за что-то зацепил, уронил какой-то предмет и громко выругался. Он едва держался на ногах, но не терял при этом соображения. Невольно я подивился крепости этого человека.

Из передней до меня донеслись голоса вошедших. Они прошли в столовую. Я приблизился к дверям и начал прислушиваться. Разговор велся вполголоса и разобрать его было очень трудно. Тогда я осторожно приоткрыл двери и в образовавшуюся щель, через переднюю и открытые двери столовой, увидел Распутина, сидящего за столом. Близко к нему сидели пятеро человек; двое других стояли за его стулом. Некоторые из них что-то быстро заносили в свои записные книжки. Лица у всех были неприятные. У четверых был, несомненно, ярко выраженный еврейский тип; трое других, до странности похожие между собой, были белобрысые с красными лицами и маленькими глазами. Одеты они были скромно; некоторые сидели, не снимая пальто. Распутин сидел с важным видом, небрежно развалившись, и что-то им рассказывал. Вся группа эта производила впечатление собрания каких-то заговорщиков; они что-то записывали, шепотом совещались, читали какие-то бумаги. Иногда они смеялись. После того что я от Распутина услышал, у меня не было сомнений, что передо мною было сборище шпионов. В этой скромно обставленной комнате, с иконой Спасителя в углу и царскими портретами по стенам, видимо, решалась судьба многомиллионного народа. Мне хотелось покинуть скорее эту проклятую квартиру, но уйти отсюда незамеченным было невозможно. После некоторого времени, которое мне показалось бесконечным, появился Распутин с веселым и самодовольным лицом. Мне трудно было бороться с тем чувством отвращения, которое я испытывал к этому негодяю, и поэтому я быстро простился и вышел.

Больше я не мог продолжать эту отвратительную игру в “дружбу”, которая меня очень тяготила. Я был теперь уверен, что в Распутине скрыто все зло и главная причина всех несчастий России: не будет Распутина, не будет и той сатанинской силы, в руки которой попали государь и императрица. Можно ли было щадить Распутина, который губил Россию и династию, который своим предательством увеличивал количество жертв на войне?»

Из полицейского отчета для Следственной комиссии Временного правительства: