Текст книги "Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова"

Жизнь у Шульца

Я пошел как-то в амбар к Шульцу. Торговал он на Ильинке в доме Иосифовского монастыря99
  Иосифовское монастырское подворье было построено силами монахов Иосифо-Волоцкого монастыря в 1883 году по адресу улица Ильинка, дом 7.


[Закрыть]. Увидал приказчика его, Широнина Николая Владимировича, которому я помогал на ярмарке, и рассказал про себя, что я без дела. Он говорит: «Подожди, я устрою тебя к себе, лишь поговорю с Шульцем, а ты приходи дня через два». Пришел, представил он меня Шульцу – немец лет 50-и, плохо говорит по-русски. «Ну что же, – говорит, – мальчик, иди ко мне служить. Жить будешь у моего зятя, Петерса Иосифа Игнатьевича, на Маросейке, в Спасо-Голенищевском переулке». На другой день утром я собрал свои пожитки, сел в конку, прибыл в квартиру Петерса. Жена его, совсем еще молодая Мария Николаевна, указала мне место на кухне на сундуке, где я буду спать. Тут же помещались две ее прислуги – кухарка и горничная. Тут я и поселился.

Квартира, которую занимал Петерс, была большая – пять комнат, одну из которых занимал Шульц. Он жил на фабрике в селе Сетунь по Александровской железной дороге, ездил в Москву на лошади. Зимой ноги вставлял в меховой мешок, чтобы не застудить. Квартира была во втором этаже, отапливалась голландскими печами, и вот мне-то пришлось носить дрова. Дровяной сарай был далеко, саженей 150. Я приспособил веревку, носил на спине полен по 16, нош делал ежедневно не менее 8—10, укладывал на площадке черного хода, а в комнаты уж носила горничная. Она и топила печи. Трудно было.

Один помню случай. Попросился я съездить к дедушке в деревню на Пасху. Отпустили, но с условием, чтобы натаскал дров на целую неделю. Осилил. Вставал в 6 утра, носил в течение двух недель Великого Поста ежедневно нош по двадцать пять. Придешь в амбар весь мокрый, точно искупался. В амбаре помещение было теплое, стояла печь кирпичная с железной трубой. Приходилось колоть дрова и топить мне.

Суконное дело я усвоил скоро, узнал сорта товаров. Работали больше картузное сукно дешевого сорта и шивьет. Учился, как заниматься с покупателями. Ходил и к своим краснослободским купцам в номера, приводил их иногда и продавал. Широнин мною был очень доволен, но хозяева меня совсем не замечали. Шульц ездил на фабрики один раз в неделю, а зять Петерс совсем не понимал русский язык, учился говорить. Иногда комичные были сцены. Он мне говорит что-то, а я, вытаращив на него глаза, смотрю и ничего не понимаю, так и разойдемся. Жена его Мария Николаевна пробовала меня учить по-немецки, но ничего не вышло, не хватило у нее терпения.

У Шульца была экономка Варвара, молодая красивая бабенка, часто ездила в город за покупками, продовольствие заказывала к нам в амбар и все расспрашивала меня, не ходят ли к барину ее какие-либо женщины, и раз уговорила его, чтобы он привез меня на фабрику. Угощали меня на славу. Прогостил у нее дня три, ходил на фабрику, смотрел, как работают сукна. Производство было машинное, меня очень интересовало. Очень наказывала, чтобы я смотрел за барином, и чуть что замечу, сообщить ей.

В коридоре квартиры Петерса много было прислуги. Кухарка и горничная зазывали меня писать письма любовникам, на что я был большой мастер. За работу давали деньги, но я никогда не брал, тогда они применяли угощение: орехи, плюшки, виноград, яблоки, конфеты, – часто мне приходилось лакомиться этим.

Приезжали за мной краснослободские купцы, спрашивали у хозяев и увозили в цирк. В то время в цирке Саламонского1010
  Цирк Саламонского был открыт в 1880 году Альбертом Саламонским в Москве на Цветном бульваре. В 1919 цирк Саламонского был национализирован и переименован в 1-й Госцирк.


[Закрыть] был знаменательный клоун Танти1111
  Клоун Танти – Танти-Бедини (умер в 1908 году), итальянец по происхождению. На афише в день его бенефиса стояло: «Танти – клоун, наездник, акробат, музыкант». Танти Бедини также вывел на арену свинью, умевшую вальсировать, прыгать через барьер и стрелять из револьвера. Его пародии «Трубадур», «Развеселая компания, или Поездка Тит Титыча с товарищем в «Стрельну», «Английский жокей» имели в свое время большой успех. К. С. Станиславский писал: «Недаром знаменитый Танти-Бедини является в своем представлении почти единственным представителем подлинного гротеска, одного из самых трудных видов искусства, в котором необходимо только существенное и ничего лишнего».


[Закрыть]. Смеялись до слез, большая радость была. Ночевал уже у купцов на Чижовском подворье1212
  Чижовское подворье было построено братьями Чижовыми в 1848 году по адресу Никольская улица, дом 8.


[Закрыть]. Собирались в один номер все приезжие – любители духовного пения, тут были Белугин, Усанов, Панфилыч и до того увлекались пением, что забывали, что мы не в церкви, а в номерах. Усанов выводил своим дрожащим баритоном «Волною морскою». Приходил коридорный и охлаждал наше пение, говоря, что мешаем соседям спать.

Ездил от Шульца к дедушке в деревню на Пасху, дочь его дала на дорогу 25 рублей. Накупил подарков бабушке и сарафан, двум двоюродным сестрам, которые воспитывались у дедушки – по шерстяному платку, закуски, бутылку красного вина, белого хлеба. Приехал в Коломну, дедушка встречать не выехал. Было самое раздополье. Пошел в трактир, не найду ли попутчика. Смотрю, сидит один пьяненький, нанимает тройку лошадей до села Белых Колодезей. От Жиливо дальше на 1 версту. Я к нему – «Не подвезете ли?» Он: «С удовольствием! И задаром. Садись, угощайся». Смотрю, парень загулял. Едет из Петербурга на родину. Лошадей подали, а я не могу никак его вытащить из трактира. Наконец уселись и поехали, у него полная корзина водки. Доехали до ближайшего села Протопопово, а там девки водят хороводы. «Стой!» – достает из корзинки водку и давай угощать парней и девок. В заключение давай вливать водку в рот лошадям. Насилу я его усадил на тройку. Вспоминаю мужика маленького востроносого – гнался за тройкой версты три, прося поднести стаканчик. Водка была уже вся, но он не верил и бежал до тех пор, пока не свалился.

Приехали в Жиливо к вечеру. Все удивились, что я подкатил на тройке с бубенцами. Компаньон мой взошел к нам в избу, но увидав, что выпить не с кем, быстро улетучился. Дедушка никогда не пил и даже мяса не ел с сорокалетнего возраста. В Севастопольскую кампанию1313
  Речь идет об обороне Севастополя во время Крымской войны 1854—1855 годах.


[Закрыть] поехал за солью обоз – сорок лошадей, и были задержаны убирать покойников в Севастополе. Этот ужас так на него повлиял, что он дал зарок не есть мяса.

Вынул я из чемодана подарки, оделил всех, поставил на стол бутылку красного, закуску, конфеты, орехи, пряники. Бабушка и сестры угощались с удовольствием – вино пить бабушка любила. Неделя пасхальная прошла мгновенно. Днем катали яйца, водили хороводы, ходили в гости в село Белые Колодези к Мосолову Сергею Сергеевичу, и никак не мог представить, что одна из сестер его, шестилетняя Люся, будет впоследствии моей женой.

Но Пасха прошла, нужно ехать в Москву. Половодье в полном разгаре, на лошади ехать рискованно, река Ока подошла к самой деревне. Обыкновенно она от деревни была версты на три. Уговорились поплыть на лодке до Коломны по течению верст сорок. Мосолов и еще с ним в компании человек семь москвичей и питерцев пришли за мной, это был день Красной горки. Все они были под сильной мухой, в лодке сидели неспокойно, все время пили водку. Я трясся как осиновый лист. Спасибо, трое гребцов были трезвые. По дороге в селах шли гулянья, водили хороводы. Останавливались почти в каждом селе и везде пили. Как Господь нас сохранил – это чудо! Некоторые настолько были пьяны, что лежали на дне лодки. Страху я натерпелся, плакал, уговаривал, но все бесполезно. Наконец, благополучно доплыли до Коломны. Никогда не забуду этого происшествия.

У Шульца я прожил около года. Сманил меня от него через главного приказчика Широнина купец-суконщик Житков Сергей Иванович, только что женившийся на дочери миллионера Лыжина. Отделился от матери, завел свою торговлю. Широнин поставил условие, что он перейдет только с мальчиком. Я ушел от Шульца, хотя и пугал он меня полицией. Прибыл к Житкову. Жил он на Пятницкой, 4-й Монетчиковский переулок, в доме матери Евдокии Петровны. Поместился я в комнате для приказчика, где стояла свободная железная кровать с матрацем, Широнин же остался у Шульца – он прибавил ему жалованья.

У Житкова

Представился хозяевам. Это была очень молодая красивая пара: ему лет 25, а жене лет 20, первый год женитьбы. Хозяева мне очень понравились, такие ласковые, все расспрашивали меня, как я жил у прежних хозяев. Частенько ходила к ним навещать свою воспитанницу Машеньку экономка Лыжина Настасия Андреевна. Принимали ее с почетом. Евдокия Петровна усаживала с собой обедать, пить чай, угощала вином – была почетной гостьей.

Торговля помещалась на Шуйском подворье1414
  Шуйское подворье было построено по проекту архитектора А. С. Каминского в 1875 году по адресу Никольский переулок, дом 4.


[Закрыть] – амбар во втором этаже, отопление паровое, обслуживали два приказчика и артельщик, я был четвертый.

Помимо своего товара у Житкова был на комиссии товар трех клинцовских суконных фабрик: Машковского, братьев Поляковых и Сапожкова. Товару они высылали много, преимущественно серые гимназические сукна, сорта неважные – продавать было трудно. Лучшие клинцовские фабрики – Барышникова и других – остались у матери его, Евдокии Петровны. Дела вел брат его – Николай Иванович. Под высланный товар фабрики требовали денег для производства. Житков, благодаря своей бесхарактерности и боясь, чтобы они не отошли от него, все давал. Средства истощались, несмотря на то что он получил по разуму от матери 25 000 рублей и за женой взял 50 000 рублей. Товару накапливалось очень много, склады все были полны.

Из дома матери мы переехали в дом его тестя Лыжина на Остоженку. Поместились во дворе в деревянном штукатуренном флигеле, выходящем в Мансуровский переулок. Дом двухэтажный, с мезонином. Внизу, в полуподвале, выходящем в переулок, жили холостые приказчики Лыжина; в половине, выходящей на двор, жил священник – старик одинокий, рядом – сестра Лыжина, Мария Ивановна, с двумя детьми, Сережей и Егорушкой, и мужем Александром Ивановичем, которого все звали Дядей. Он изготовлял порошок, чтобы не было вони в сортире и помойных ямах. Делом своим был очень занят, так что, бывало, и не подходи к нему, непременно обругает. Много над ним смеялись. Второй этаж, половину, выходящую в переулок, занимал Сергей Иванович с женой Марьей Александровной; мезонин: одну комнату – кормилица с Сашей, который только что родился; в середине полутемную – я, рядом – кухарка и горничная. Вторую половину, выходящую во двор, занимала мать Александра Ивановича Лыжина, Арина Ивановна, старуха лет под семьдесят с целым штатом каких-то божьих людей. Сам Лыжин с семьей жил в каменном двухэтажном особняке, выходящем на Остоженку. Во дворе – службы, где жили кучера, конюшни, каретный сарай, прачечная, погреб, птичий двор с курятником.

Обязанности мои были отпирать и запирать амбар. Ключи находились у хозяина. Вставал в 7.30 утра, пил с прислугами чай, подходил к двери спальни хозяев, стучать иногда приходилось долго – очень крепко спали, наконец, ключи вылетали из-под двери, и я летел в город, где жили приказчики. Обычные занятия: мести полы, стряхивать пыль с товара, обтирать пыль с полок и прилавков. Артельщик приносил самовар с кипятком – наливать и подавать чай приказчикам, являлись покупатели – подавать и убирать товар; торговля оптовая: отберет купец товару рублей на пятьсот, из них нужно отрезать на костюмы отрезов 30, на брюки – 50, на пальто – 20. Наготовив все это, нужно записать в книгу, проставить цену, отнести переписку в контору, где выписывали счет. Занятие это мне очень нравилось. Часто приказчики забывали показать какой-либо сорт товара, я его доставал с полок и клал на прилавок, давая знать, что этот сорт еще не смотрели. Приказчики меня за это любили. Подавать товар звали меня наперебой. Наши краснослободцы все у нас покупали, познакомили меня с купцами из Темникова, Саранска, Троицка, Наровчата, которых я тоже приводил и продавал товар. Ценили это только приказчики, хозяин это мало видел, занимался больше в конторе. Часто бегал в амбар Лыжина – торговали они на Ильинке, в доме Купеческого общества1515
  Дом Московского Купеческого общества («Посольское подворье») был построен в 1889 – 1890 годах, по проекту архитектора Б. В. Фрейденберга по адресу улица Ильинка, дом 8.


[Закрыть].

Посылал меня Житков к своему тестю, Александру Ивановичу, занимать денег на уплату векселей. Лыжин ругался и гнал меня к черту, но отделаться от меня было нелегко. Я говорю, что без денег мне являться не велели, сегодня срок, а завтра вексель поступит в протест к нотариусу. Ругал он своего зятя всячески, денег давал, но мне грозил, что «если ты еще раз, паршивый черт, придешь, то я тебе уши надеру – так и скажи своему хозяину!» Впоследствии, ввиду того что я часто наведывался, он приказал приказчикам не допускать к нему, а взять за шиворот и вытолкнуть за дверь, что они и проделывали. В особенности усердствовал его наперсник Михаил Петрович, прозвали его Петух. И действительно следил: только я, бывало, отворяю дверь в магазин, а он тут как тут. Я кричу, а он вышибает. На нашу возню приходил старший сын хозяина Александр Александрович, разбирал, в чем дело и, если сам был в хорошем духе, докладывал ему. Иногда и удавалось получить, но больше выгоняли. Придет Сергей Иванович, спрашивает: «Ну что?!» Рассказываю, как выгоняли, схватится за голову: «А! Черти, жидомор!» Но пройдет несколько дней, опять посылает. Время шло незаметно.

Зимой запирали рано, электричества еще не было, с лампами торговать – боялись пожара, в 4.30 вечера уже приходил домой.

Житков до того любил спать! Раз амбар заперли, я иду с ключами, на Ильинке встречаю его, едет на извозчике в амбар. Я окрикнул, говорю:

– Заперли, иду домой.

– А! Черт! Садись, поедем!

Дома я узнал, что он, оказывается, только встал и поехал в город.

По праздникам не торговали, времени свободного было много, Марья Александровна давала читать книги.

К кормилице, молодой красивой женщине, ходил муж, которого она угощала. Хозяйка мне наказывала, чтобы я не оставлял их одних, играя с ребенком. Как ни старались они меня удалить, не удавалось, уходил, только проводив мужа.

Финансы наши все истощались. Товар клинцовских фабрикантов стали возить на склады Лыжина, который давал под него четверть стоимости. Дело грозило крахом. До ярмарки кое-как довели, товар отправили в Нижний Новгород. Сняли два помещения, боялись описи, так как векселя уже поступали в протест. Директива была дана скорей расторговаться. Торговали лихо, ценами не стеснялись, лишь бы выручить деньги. Сергей Иванович на ярмарку не приезжал. Наконец, явился судебный пристав, описал товары, находящиеся в лавке на главной улице, про второе же помещение, которое было в Канавине, не узнал (товар этот был весь продан), лавку опечатал, товар сдал нам на хранение. Приказчики уехали в Москву, а я остался охранять товар впредь до распоряжения из Москвы. Хозяина жду. Проходит неделя, вторая, из Москвы ни слуху, ни духу. Повариха, которая доставляла обед, прекратила, деньги ей уплачены не были. Спасибо, рядом торговали Белянковы. Павел Федорович кормил меня, а то бы плохо пришлось. Загоревал я. В одно из воскресений пошел в cобор к обедне, помолиться. Только выхожу из ряда за угол, смотрю, едет на извозчике наш конторщик Сушков Михаил Федорович – увидал меня, машет руками, свистит. Радости моей не было границ. Привез денег на расплату за продовольствие с поставщиками, которые доставляли нам харчи во время ярмарки, мне письмо от Житкова, 100 рублей денег, чтобы ехал к родителям и возвращался в Москву, когда он напишет. Пошли в ресторан обедать, рассказал мне, что в Москве тоже все описали, приказчиков разочли, а он пока остался подводить книги. Товар, списанный на днях, возьмут кредиторы, и он отбывает в Москву. Я сейчас же отправился в номера к краснослободцам, сговорился о поездке домой и стал закупать подарки домашним, и, кажется, никого не обидел, начиная с матери и сестры, и до братьев.

Приехал домой москвичом. Одет был очень прилично: визитка, белые воротнички, галстук. По приезде тотчас же снялись: я, брат Вася в гимназической форме и сестра Таня. Ребятишек уже было много. Я задал матери вопрос: «Неужели это все твои?» Увидал всех своих товарищей, с которыми проводил детство и даже ходил подраться с «блинниками», как звали мы учащихся в духовном училище. Наклали мне здорово, в дороге на лошадях боль ощущалась в боках. Обошли с матерью всех знакомых. Принимали меня и угощали как взрослого, ведь москвич!

Прожил дома месяц с лишним, а письма от Житкова все нет. Отцу нужно ехать в деревню за дедушкой: решил его взять к себе, так как бабушка умерла, и ему одному жить плохо. Мы решили ехать вместе. Заехали сначала в деревню, велим ему все ликвидировать. Пока он будет этим заниматься, отец проедет со мной в Москву, а затем заедет за ним и повезет его в Краснослободск. Свидание мое с дедушкой было последнее, умер он у отца в Краснослободске.

Приехали. Задумался старик, тяжело ему было со всем расстаться. Хозяйство было полное: лошадь, корова, овцы, птица, телеги, сани, сбруя, дом, сад, амбар… «Погоди, – говорит, – Иван! Дай подумать». Слышим, что ночи не спит, все вздыхает. Весь день ходит, все осматривает, видно прощается со всем, с чем прожил до семидесятилетнего возраста. Затем решил, пришел и говорит: «Ну, Иван! Делай со мной, что хошь, видно не суждено мне лечь в родной земле со своей старушкой». Мы уехали в Москву, а он остался все продавать, но выручил, как мне после рассказывал отец, всего 1 200 рублей. Много раздал даром родным.

Поступление к Лыжину

Приехали на Остоженку, Сергей Иванович был дома. Я говорю, что ждал все письма. «А черт, – говорит, – прогорели! Ну да ладно, я тебя устрою к Лыжину». Пригласили нас с отцом обедать в столовую. Мария Александровна была очень нарядная, подавала обед горничная Маша. За обедом было весело, много смеялись, как я остался на ярмарке без продовольствия, и ничего не было похожего на то, что через несколько дней Житкова посадят за решетку. В это время кредиторы уже ходатайствовали о его заключении, надеясь, что миллионер-тесть не допустит и заплатит за него долги.

Отца проводил, остался жить у Житкова. Вскоре его арестовали. Через несколько дней поехали мы с Марией Александровной его навещать. Сидел он у Калужских ворот в долговом отделении. Это большой коридор, направо – камеры, дверь, вверху над дверью – окно с решеткою, кровать железная, тюфяк соломенный, покрытый чистым бельем, подушки, одеяло байковое. Здесь спят заключенные. Коридор широкий светлый, итальянские окна с решетками, стоят столы, за которыми режутся в карты и шашки заключенные, тут же происходит выпивка и еда приносится посетителями. Уселись за стол, вынули из саквояжа продукты. Подсели товарищи по несчастью, и такой пошел смех, анекдоты, что если бы не решетки, совершенно бы забыл, что находимся в тюрьме. Сергей Иванович спросил: «Что папа?» Мария Александровна ответила: не велел даже упоминать о нем. Пробыли мы там часа два и уехали. Проводил он нас, но только до дверей, а там же уже часовой не пускает. Но все же ездил он на Остоженку раз в неделю с переодетым городовым и даже ночевал. Просидел он в тюрьме с полгода, а так как за содержание его приходилось платить кредиторам (Лыжин же и слышать не хотел, чтобы принять в нем какое-либо участие), платить за содержание перестали, и его выпустили.

Какой-то писака написал в «Московском листке»1616
  Газета «Московский листок» ежедневно выходила в Москве в период с 1 августа 1881 года по январь 1918 года и была самым массовым изданием для широкой публики.


[Закрыть]: «Заглянул я как-то к Саше Жижину на Остоженку, застал плачущую младшую дочь: „Вы бы, папаша, хоть для такого праздника пожалели бы Сережу!“ – „Молчи дура! Учить дураков нужно, чтобы знали цену деньгам, как они достаются. Привыкли жить на чужой труд! Ну и поделом ему, пусть и посидит, хорошенько подумает!“ Приехали после визитов два сына-cаврасика и начали бурлить. Я откланялся». Москва с удовольствием читала этот пасквиль.

Я проживал у них. Как-то раз разгуливал с бабушкиными божьими людьми по двору, увидал меня старик Лыжин, поманил меня пальцем, спросил почему я дармоедничаю. Говорю:

– Без места. Сергей Иванович обещал устроить к вам, сам же я проситься боюсь.

– Ну что же, – говорит, – приходи, но только у меня нужно работать не так, как вы работали у вашего пустозвона, который поделом и попал за решетку.

Участь моя была решена, и я тот час же собрал свои пожитки и перебрался к Лыжину. Вещи свои сложил в чулан под лестницей. Спать пришлось на полу в конторе вместе с двумя мальчиками: Николаем и Дмитрием. Постель на день убирали в холодный чулан на лестнице при входе в контору. Зимой постель холодную не скоро согреть.

Жизнь у Лыжина

Семья Лыжина была большая. Сам Александр Иванович, плотный мужчина лет пятидесяти, жена – Анна Николавна, красивая женщина лет сорока восьми, пять сыновей. Старший – Александр 28 лет, второй – Николай 26 лет, жил на фабрике, третий – Константин 24 года, четвертый – Иван 20 лет, учившийся в частной гимназии Поливанова, Владимир 13 лет, учившийся в Коммерческом училище, дочь – Анна 8 лет. Прислуга: экономка Андревна, повариха Александра, горничная Мария, прачка Аксиния, кучер Матвей, конюх, два дворника, бухгалтер, конторщик Панфилов, приказчик Ларин и еще конторщик Курбесов. Все жили в доме, за исключением бухгалтера. Дом большой – в два этажа и антресоли. Под землей – теплый подвал, где помещались кучера, дворники, артельная, кухня с кухаркой. Там же, в бетонной комнате со сводами, за тремя железными дверьми, в несгораемом шкафу, хранились лыжинские миллионы, которые он банкам не доверял.

Жизнь была очень тяжелая. Вставали в 4 часа утра, чистили сапоги и одежду хозяйским детям и приказчикам, затем оправляли лампы, которых было в доме штук 20, убирали контору, шли с докладом к Самому, что все выполнили, тогда он приказывал идти в город. Торговали на Ильинке. Помещение большое, холодное, в 2 этажа; тут же помещалась контора со штатом конторщиков. Торговля оптово-розничная, дело большое. Оборот около миллиона в год, приказчиков 7 человек, 2 сына в деле, 3 артельщика. Во дворе амбары в 4 раствора, но говорят, что дело уже стало падать. За 2 года до моего поступления умер брат Александра Ивановича – Иван Иванович – большой делец. Славился по Москве своим выездом, лошади его были первые. Красавец кучер Семен Филиппов после его смерти был при дворе, возил Александра III. Богатырь. Сила была в руках необыкновенная, тройку на ходу останавливал моментально.

В Москве появился новый суконщик – Досужев Алексей Александрович, который переманил от Лыжина лучших приказчиков, причем главному, Антону Николаевичу, предложил неслыханное по тому времени жалованье – 12 000 рублей в год, контракт на 5 лет. Лыжинское дело начало увядать, но Александра Ивановича это мало беспокоило. Главное для него было дело денежное. Торговлей мало интересовался, говорил, что «у меня и метла будет работать, торговлю и фабрики веду только для сыновей». Вот в этой-то фирме я и составил себе карьеру. Проработал 45 лет. Поступил в 1881 году 16 лет отроду.

В лавке обязанности мальчиков – находиться близ Самого1717
  Здесь и далее «Самим» автор называет Александра Ивановича Лыжина.


[Закрыть], слушать: «Мальчик позови такого-то! Сходи туда-то!» И беда, если не услышишь этого возгласа! Попадало не только нам, но и приказчикам. Приказчики остались инвалиды, все лучшие перешли к Досужеву.

Приказчики: знаменитый Петух, страдающий ревматизмом, но больше притворялся, ноет, бывало, целый день, тоску наводит. Старшой, Александр Александрович, скажет: «Ну, чего ты визжишь? Иди домой!» А Петуху того и надо. Исполнял поручения вятских купцов, получал с них комиссию. По уходе его Старшой скажет: «Поди, Алеша, проследи за ним!» По Ильинке идет сильно хромая, но как только выходит за Ильинские ворота, так припустит, что на рысаке не догонишь. Прихожу, рассказываю. Смеху много, но Самому никогда не говорили, сейчас бы прогнал. Жалели. Получал 6о рублей в месяц. Второй – Ломакин Василий Иванович – старик лет шестидесяти. Бритый весь. Скуп был до невозможности. Выдавали нам на обед в городе 15 копеек. Ну, мы сейчас же, как придет разносчик Варишкин с жареными пирожками в масле (с разной начинкой стоили 5 копеек пара), наберем разных: с рисом, вязикой, вареньем… У Василия Ивановича слюни текут, утирается: «Мальчишки, – говорит, – целый день жрут!» Третий – Богданов Константин Иванович – какой-то блаженный. Четвертый – Никитин Сергей Никитич – вроде Богданова. Главный – Толоконников Владимир Федорович – с длинными волосами, сумасшедший. Когда свободен, ходит по магазину и все плюет. Затем сын Константин Александрович – «Чистяк» – заведовал триковым отделением. Во дворе в оптовом амбаре: Литвененко Егор Петрович, родственник хозяина главный приказчик Митрий Иванов, пьяница Ларин Яков Иванович, артельщик Лыков, Смирнов и Семен. Контора: бухгалтер – Торопов Александр Николаев – глухой франт, ходит в цилиндре; 2 конторщика, знаменитый Курбесов – очень длинный, страдающий запоем. Во время запоя Сам поручал нам водить его в город, но доходил он только до Волхонки, Лебяжьего переулка, а затем скрывался в трактир под названием «Капернаум»1818
  «Капернаум» – в конце XIX – начале XX века было разговорным названием популярных среди литераторов трактиров или ресторанчиков, обстановка которых позволяла провести время в общении и разговорах на различные темы.


[Закрыть]. Никакая сила не могла его извлечь оттуда. Привозили пьяного на извозчике. Протрезвившись, работает за троих. Сам его терпел и не увольнял.

Из города ездили на извозчике, возили книги. Так как городская контора на запоре, магазины отправлялись в долг работать. Запирали зимой в 4 часа дня, с огнем не торговали. Прибыв домой, нужно становиться у двери, где занимался Сам (занятия происходили часов до 11 вечера ежедневно), слушать приказа Самого. «Мальчик! Позови того-то! Подай то-то!» Это было самое ужасное. Спина и ноги отымались от усталости. Спасибо конторщику Панфилову, он тоже вышел из мальчиков у Лыжина, испытал все на себе, жалел, выучил считать на счетах, давал писать книгу. Нужно было делать расценку на вырабатываемый фабрикой драп, каждый кусок за своим номером. Расценка была на каждый кусок. Работу эту производил он. Выучив, передал это дело мне, чем и избавил от стояния на ногах в коридоре. Я уже вечером, придя из лавки, брал книгу, счеты, садился в столовой рядом с комнатой Самого. Сюда же приходил учить уроки тринадцатилетний сын хозяина Володя. Вот здесь-то и началось мое с ним сближение.

Помню случай. Я сидел, делал расценку, Володя учит уроки, горит огарок стеариновой свечи в подсвечнике. Свеча догорает. Сам, одетый в женину беличью шубу, соскабливает с других подсвечников стеарин и подсыпает в наш огарок. От частого хождения дверь в его комнату открыта. На стене у него большое зеркало: я – лицом к двери, Володя – задом, Сам все подносит и поправляет у нас фитиль. Только обернулся, пошел в свою комнату, Володя мне кивнул, я улыбнулся – все это отразилось в зеркале. Ворочается, схватил нас за затылки и давай стучать лбами, приговаривая: «Оттого отец твой и состояние составил, что ничего у него не пропадало, а ты мне, паршивый черт, если не будешь беречь хозяйского, то и своего никогда ничего иметь не будешь! А пока, мерзавцы, становитеся на колени». Стоим. Смех забирает. Здорово вляпались! Выходит Сам: «Ну что, хорошо попало? Не нужно смеяться над старшими! Ну, просить прощения!» С полчаса стояли на коленях. Простил, но ругал долго. С Володей уж после того были мы друзья. Я всегда делился с ним: побьют приказчики, обидит хозяин – я к нему со своим горем. Поговорим, глядь, и легче стало. Тяжело жилось. Даже и теперь, во сне иногда приснится прежняя жизнь, так мороз по коже. Просвету никакого. С 4 часов утра до 11 вечера как заведенный волчок. Бывало, ждали с нетерпением Великого Поста. Главный пойдет исповедоваться. Наверно, в этот вечер освободит от стояния в коридоре и не будет ругаться. Но мечты не сбывались, исповедовался за Обедней.

Сам – это был Деспот! Гроза! Не было в нем никакой жалости – громил всех, начиная с жены, детей, служащих, с утра до ночи. Ничего не признавал, было только «Я». Боялись его ужасно. Достаточно слов «Сам идет!» – и все пускаются кто куда.

Лыжины – выходцы из Пошехонья. Дед его, Тимофей, пришел в Москву – портяжничал. Сын Тимофея, Иван Тимофеевич, был уже известным портным. Сыновья его, Александр и Иван, сидели на верстаке – ноги калачиком – шили жилетки. Покупали шерсть мешками, отдавали на выработку сукна, впоследствии приобрели фабрику в Серпухове, работали сурово. Фабрику эту продали братьям Каштаковым, а себе купили в Ивантеевке близ Москвы1919
  В 1871 году Копнинская тонкосуконная фабрика перешла в собственность купцу И. Т. Лыжину. Фабрика вырабатывала сукно и драп для военного ведомства.


[Закрыть]. Фабрика эта работала при Петре I колесом – водяная сила. Отсюда и началось их благосостояние.

Семья была серая, еще при женитьбе Александра Ивановича ели из общей миски. Но жена его, взятая из интеллигентной семьи Усачевых, уже переделала по-своему. У детей были гувернеры, но мужа переделать не могла. Грубость и зверство в нем остались до самой смерти. Частенько плакала и начала попивать. Сам он пил много, начиная с завтрака в 12 часов, и к вечеру, к 11 часам, уже был пьян.

Нижний этаж, состоящий из 6 комнат, занимали вдвоем с женой, а также при кухне в комнате жила повариха. Вся же остальная семья проживала во втором этаже и антресолях. Там же помещалась и домашняя контора. Вечером приезжали и городские конторщики – работа шла вовсю, но это была только видимость, больше пили водку и обсуждали, где бы повеселей провести время, когда ляжет спать Сам. В 10 вечера расходились служащие, жившие на своих квартирах. Его верный дворник – старик Базаров – спускал с цепи собак, запирал ворота, ключи приносил Самому. Он клал их под подушку, отпускал нас спать. Сыновья уже ждут: «Ну что Сам?» Говорим: «Ложится спать». Подождут полчасика, оденутся, тот же Базаров подставит плечи, и махнут через забор. Явятся часам к 5 утра под сильной мухой, поспят часа два с половиной, а к 8 утра подают лошадь ехать в город. Идут к Самому за ключами от магазина, дорогой спят. Артельщики, ожидающие отпорки магазина, отстегивая полость у саней, расталкивают их от сна. В особенности выделялся этим Старшой Александр. Он был кассир, деньги у него всегда были, все попойки зависели от него. Скуп был, пропивал в вечер не больше 30 рублей, но зато почти ежедневно. Братья обижались на него, сам таскал деньги, а им не давал, а отец жалованье платил по 25 рублей в месяц, а Ивану – всего 6 рублей.

В городе интересные сцены наблюдал за своими приказчиками-«инвалидами». Сидят в углу за товаром: Петух ноет от ревматизма, Василий Иванович пьет чай. Входит покупатель. «Иди, – говорит Василий Иванович, – продавай!» Петух на одной ноге прыгает, держась руками за прилавок и полки. «Что нужно?» – спрашивает. «Покажите суконца!» Снимет с полки сукно, завоет, держась за ногу, а мы надрываемся со смеху. Покупатель смотрит в недоумении. Проводит покупателя, и в углу начинается у них ссора с Василием Ивановичем – прямо комедия. Приходишь, оптовыми покупателями занимается Толоконников. Куски летают по всему магазину, того и гляди убьет. Подаст товар и все оглядывается. Вечером, идя домой, всю дорогу хохочем, вспоминая дневные происшествия. Домой придешь – садись в столовой за расценку драпа; ждешь с нетерпением, когда уйдут куда-нибудь в гости, что бывало очень редко. Да и то давал работу.

На фабрике была продовольственная лавка, снабжала харчами рабочих. И вот во время его отъезда вкатывали в переднюю бочку сахару в 25 пуд и цибик чаю. Нужно развесить чай ¼ и ½ фунта, сахар по 2 фунта завернуть в пакеты и запечатать сургучом, уложить в тару, утром возчики клали и везли на фабрику. Работа зверская, засиживались с часу до двух ночи. Страшно устанешь.

В праздники обязательно ходить к ранней обедне всем. Полшестого утра раздается голос Самого: «Эй! Встают, что ли!» Кто-нибудь высунет голову из-под одеяла, кричит: «Встаем!» Вдруг скрипит по лестнице.

– Сам идет!

Все соскакивают с постелей и несутся кто куда. Уборная полна, чулан под лестницей тоже. Иван Александрович метался-метался, впотьмах схватил мои брюки, всунул руки в штанины и тоже в уборную, но она полна. «Пусти!» – влез, но дверь не закрывается. А Сам со свечой тащит его, говорит: «Хорош! Чертушки! Осветил! Картина!» Ругался всячески.