Текст книги "Подлинные записки Алексея Ивановича Ермакова"

В церкви становились сзади в притворе. Тут были сыновья Медведева, Осетринкова, Лыжина. Вином от всех разило: прибыли только из притонов. «Божественные» старушки в ужасе крестились и плевались: «Точно кабак!» Часто попадались бабушке Арине Ивановне. Она почти каждый день ходила к заутрене. У ворот встречает возвращающихся из притона внучат, ругается, говорит: «Все расскажу отцу». Но никогда не говорила.

И вот такая-то изо дня в день жизнь многих свела преждевременно в могилу.

Часто ездила к Самому в гости сватья Евдокия Петровна, мать Сергея Ивановича, веселая красивая женщина лет 55, но жизни в ней было больше, чем в двадцатилетней. Угостившись, Сам звал сыновей в зал петь песни под рояль, аккомпанировал Володя. Любил петь «Ивушку». Я тоже принимал участие. Подавали вино в кабинет, долго раздавался оттуда визг и смех сватьи. Ехал ее провожать на Пятницкую. Запрягали карету, пару лошадей в дышла. Кучер Матвей рассказывал: всю дорогу слышал визг и смех в карете. Самой это не нравилось. Хороша была – полные губы с усиками, черные глаза, вздернутый носик, веселое лицо. Говорили, Иван Иванович взял ее без приданного, за красоту. Часто приезжал Пике <нрзб> л Карл Иванович с женой и воспитанницей их. Софья Львовна – очень красивая девица, сложена замечательно. Все любовались ею, опять собирались петь. Альт мне пригодился.

Слышим, Старшого собираются женить. Сватают дочь соседа Медведева Анну Семеновну. Видал в церкви – красивая девица. Не сошлись в приданном. Медведев давал 40 000, Лыжин просил 50 000, как давал за своими дочерьми. Сваха ходила целый месяц, так и разошлись.

Ездили на Святках ряжеными к бухгалтеру. Жил он за Москвой-рекой на Якиманке. Володя наряжен мужиком в лаптях, хорошо играл на балалайке. Я наряжен крестьянской девчонкой – взят был для пения. У Старшого – великолепный тенор, у Константина – второй тенор, Иван лишь был плоховат по пению, но для ансамбля пригодился – плясал хорошо. Наряжались у Дяди. Ругался он страшно: «Пожалейте хоть, – говорит, – меня-то! Узнает, ведь, со двора сгонит». Пришлось пообещать на костюм. Выпустил нас в ворота, выходящие в переулок, там ждали лошади в розвальнях. Время провели замечательно, весело – пели, плясали. Там еще были ряженые, но наш ансамбль был лучший. Но беда – Старшой напился в стельку. Часов в 5 утра положили его в розвальни и айда домой. Дядя впустил, привез салазки, положили его. Впряглись я, Володя и Иван, везем по двору. Вдруг, слышим: кучер отпрукивает лошадь, давая нам знать, что подал Самому лошадь – едет на фабрику с первым поездом, который отходил в Пушкино в 6 часов утра. Мы моментально повернули назад. Старшой вылетел в снег, хорошо, в неосвещенную фонарем сторону. Слышим – ворота завизжали, уехал. Вылезаем, берем Старшого на руки, несем кверху на постель. Дядя из себя выходит, ругаясь. «Черти, – говорит, – ведь честь-честь не выпал, что бы тогда мне-то было!» Смеху много было, а в 8 утра нужно в город.

Из города привозили ежедневно книги, в которые записывали проданный товар с точным обозначением каждого покупателя: имя, фамилия, точный адрес и условия, на которых продан товар на день или в кредит. Стали появляться фамилии краснослободцев, темниковцев, из Троицка, наровчан. Сам эти книги просматривал, заинтересовался, откуда появились эти купцы. Сыновья говорят, что это водит Алеша Ермаков. Расспрашивал меня, как я с ними познакомился, хвалил, обещал поставить поближе к дому.

Действительно вскоре уволили за пьянство из оптового амбара Дмитрия Ивановича. Его место занял бывший его помощник Ларин Яков Иванович, а меня перевели из трикового отделения с Ильинки во двор в оптовый амбар, к нему в помощники. Здесь стало получше. Уже не слышишь: «Мальчик! Позови того-то!»

Сам ходил к нам часа на два в день, расценивал драп. Стоимость каждого куска по фактуре проставлял я. Относиться ко мне стал лучше, но вечером я все же сидел в столовой – делал расценки.

На праздники – Рождество и Пасху – снимались чехлы с мебели, расстилались по полам ковры, накрывались в кабинете столы. На одном – закуски и вина, окорока, ветчины, телятина, жареные каплуны, на другом – чай. Сам, Сама, Арина Ивановна, дочери ее, Дядя сидели за столом. Сверху шли сыновья, приказчики, конторщики, мальчики поздравлять, на Пасхе христосоваться. Перед тем как идти, съедали с ½ чаю, чтобы не пахло изо рта водкой. Шли по старшинству: впереди – Старшой, за ним – Николай, Константин, Иван, Владимир, затем – служащие. Сама просила к закуске. Выпивали по рюмке цветного, закусывали сыром, по стакану чаю – и к себе. Сам всегда задавал вопросы: какой читали Апостол и Евангелие. Перед тем как идти поздравлять, этот вопрос обсуждали наверху. Всегда приходилось бегать к трапезнику, жил под церковью, спрашивать, кому читали. Он был доволен, что в церкви внимательно слушаем Богослужение.

Утром в 9 часов запрягали пару вороных в ореховые полированные сани (сзади на спинке саней вызолоченный вензель «А. Л.»), застегивали медвежью полость, кучер Матвей красил усы и брови в черный цвет, надевал толстую на вате куртку, на нее толстый на лисьем меху кафтан, называемый «валано-камчатским», с бобровым воротником и лацканами цвета темно-зеленого кастора2020
  Кастор – плотное сукно с густым ворсом.


[Закрыть]. Он был так толст, что в сиденье его сажали конюх и дворник. На голову надевал треугольную бархатную шляпу цвета бордо, обшитую позументом, на руки белые замшевые перчатки. На лошадях вызолоченная сбруя, шелковые вожжи цвета бордо. Лошади покрыты сеткой цвета бордо. Подавал лошадей. Садились два старших сына – шубы бобровые, воротники – ехали в Алексеевский монастырь, служить панихиду по родным. Мимо окон по улице проезжали тихо, кучер горячил лошадей, они танцевали. Сам из окна любовался, да и было на что. Сыновья – богатыри по сложению, красавцы. Выезды эти совершались ежегодно на Рождество и первый день Пасхи.

После обедни в монастыре ехали с визитами к теткам Клавдии Ивановне Емельяновой (имела кондитерскую на Маросейке), Литвененковой Анне Ивановне (жила на Пречистенке), к сестре – Житковой Марии Александровне (жила в Зачатьевском переулке). Возвращались с сильной мухой, шли пошатываясь. Лошади были все в мыле: кучер Матвей (дразнили его Ага, за то, что вместо «Берегись!» кричал «Ага!») показывал искусство езды на лошадях.

В первый день праздников приезжали священники из многих церквей славить Христа, а также из Алексеевского и Зачатьевского монастырей. Всех принимали и угощали.

На второй день приезжал Николай Александрович с фабрики, с ним заведующий фабрикой и мастера. В столовой устраивали обед обильный, сыновья спускались вниз: наверху выпивали несколько бутылок водки, за обедом пили лишь портвейн. Сам же с мастерами напивался в лоск.

На Масленицу, в Прощеное Воскресенье, ходили к Самим «прощаться» – опять по старшинству. Принимал в столовой, все были пьяны, кланялись в ноги со словами «Простите Христа ради!» – «Бог вас простит», – отвечали, целовали у обоих руку.

Как-то Курбесов с Нюшкой увязались с нами. Упали в ноги, но встать он никак не может. Сама уже несколько раз ответила «Бог простит», он не подымается. Пришлось под руки поднять и вести, настолько был пьян. Сами смеются, но они тоже с сильной мухой. В доме была трезвая лишь Анюта, ей было лет 11.

Перед Новым годом, Святками резали купоны от процентных бумаг из подвала – несгораемого шкафа. Выдавали на каждого по 100 000. Купоны резали и клали в решета. Сыновья пересчитывали купоны, обертывали бумажкой, надписывали суммы, относили Самому и себя не забывали. Часто второпях обрезали подписи кассира на купонах, но найти, кто это сделал, трудно – обрезали человек десять. Работу эту производили в течение целой недели. Говорили, что доходу от процентной бумаги Сам имел 1000 рублей в день. Попойки после этого происходили грандиозные.

Раз как-то вечерние работы закончили, Базаров принес Самому ключ от ворот. Все отправились во флигель, где жили приказчики и Дядя с семьей. Конторщик Панфилов справлял именины, денег дал Старшой. С «Голубятни» – из ближайшего трактира2121
  Трактир Шустова «Голубятня» находился в доме на углу улицы Остоженка и 1-го Зачатьевского переулка. Cам трактирщик с семьей жил в этом же доме, в мезонине, а на чердаке была устроена голубятня.


[Закрыть] – половые на главах принесли кулебяки, расстегаи с подливкой, ветчину с горошком, разварную рыбу с красным соусом, лососину двинскую, белорыбицу, икру зернистую, водки и вина. Фрукты заготовлены в большом количестве. Веселье в полном разгаре. Дядя пирует с нами, священнику, чтобы не ворчал, подарили на подрясник. Пение, пляски, анекдоты, смех, вдруг – стук в дверь. Кто-то крикнул: «Сам!» Моментально огни подвернули, и все кто куда. Глухой бухгалтер Торопов, не слыша стука, думал, что смеются над ним, схватил расстегай, сел на пол и ест. Стук в дверь все сильнее. Кричит:

– Дядя! Отпирай!

– На кой ты мне черт, – говорит, – иди! Отпирай сам! Попади ему в лапы!

Наконец со словами: «Ах вы окаянные! Долго вы меня мучить будете? Провалитесь все в тартарары, окаянные!» – идет отпирать. Стучит Митька Толоконников. Послал Сам, чтобы сыновья шли спать. Зажигаем огни. Картина: Иван вылез из-за печи весь в мелу, Владимир – из-под моей кровати, где не мели полгода. Что было смеху! Глухой говорит: «Смейтесь, а я расстегай-то весь съел!» Сыновья ушли, но через полчаса пришли, и пир продолжался до утра.

Узнаем, что Старший завел себе содержанку – бывшую певицу из «Яра» Надю Бохмачевскую. Снял ей квартиру в Молочном переулке. Баба так себе, лишь веселая, по ночам бывали у нее. Жили бедно, обстановки никакой, но пили много.

Вскоре Старшой заболел астмой. Богатырь по сложению, на грудь сажал приказчика Богданова и носил по магазину. Лечили лучшие доктора, выписывали из Кронштата отца Го <нрзб> ца, но спасти не могли. Умер 33-х лет.

Сам и Сама сильно горевали. Похороны были пышные: хороший покров, певчие губонинские. Похоронили в Алексеевском монастыре, близ церкви, где покоился весь род Лыжиных. Поминки были в доме, готовил кондитер Фокин Василий Васильевич. Заказали везде сорокоусты. Попойки на время приутихли, но ненадолго. Кассира место занял Иван Александрович, только что окончивший гимназию Поливанова.

Я в это время уже получал жалованье 15 рублей в месяц на всем готовом (что по нынешнему времени не меньше 800 рублей). Одевался хорошо, к праздникам и именинам посылал родителям по 25 рублей.

Вступив в должность, кассир Иван Александрович повел жизнь шире. Водку пил мало, любил хорошие вина, но пьян никогда не напивался. С братьями делился, за исключением Володи, который еще учился. Любил ездить в кафе «Шантаны», к «Амону», в «Яр», «Стрельну» в компании из своих. Корещенко тоже принимал участие. Я тоже был завсегдатаем, насмотрелся, как живет «золотая» Москва.

Во время отъезда Самого куда-либо с Володей мы ходили в трактир у Пречистенских ворот. Садились под орган, заказывали расстегай с рыбной подливкой, полбутылки рябиновки. Весело было, угощался. Учился он в 5 классе Коммерческого училища, по росту ему можно дать лет 17. Имел очень хороший голос и музыкальные способности, играл на рояле, гитаре и балалайке, учился пению у Кржижановского2222
  Кржижановский Каспар Иванович (1861 – 1925) – певец (баритон) и педагог. В конце 1870-х годов дебютировал в Киевской опере, пел в Петербурге, затем в Милане. По возвращении из Италии был принят в труппу Большого театра. В 1908 году открыл в Москве школу оперного искусства.


[Закрыть], впоследствии выступал в концертах Благородного консерваторского собрания. Баритон его имел большой успех, пресса ему сулила блестящую будущность. Одно время он серьезно думал об этом, но отец был против. Отчасти, может быть, сказалось и мое влияние. Я развивал мысль, какое можно создать дело, сколько тысяч народу будет кормиться и благословлять его.

Позднее уже в одной из бесед за рябиновкой в «Малом Эрмитаже» у Никитских ворот мы поклялись друг друга не оставлять до самой смерти ни при каких условиях. Клятву эту скрепили крепким поцелуем. И действительно, друзья были до самой смерти. Я из низов, из ничего, впоследствии сделался главным командиром громадного лыжинского дела. А ведь сколько родственников там было, надо было перемахнуть и возвыситься. Образование почти начальное. Видно, промысел Божий или, как говорит одна племянница, родился в сорочке.

Время шло. Иван Александрович завел содержанку, взял с бульвара. Рожа!.. Снял квартиру в Афанасьевском переулке на Пречистенке, обставил роскошно, завел лошадей, повара, задавал фестивали. Часто бывали у него и удивлялись: неужели лучшего-то не нашел ничего? Одно достоинство – была приветлива, угощать любила. Время проводили у него весело. У ней откуда-то появились знакомые офицеры – «поклонники» Перновского полка2323
  3-й гренадерский Перновский Короля Фридриха-Вильгельма IV полк.


[Закрыть] Дмитрий Дмитриевич и Александр Калиныч. В поездках к «Яру» и в «Стрельну» они всегда участвовали. Мы, бывало, когда Сам ляжет спать, заезжали на тройке Эчкинских лошадей за ними в театр. Сидела Любка со свитой всегда в ложе, просматривали последнее действие, неслись к «Яру» ужинать. На сцене великолепная программа: шансонетки, хоры, эквилибристы. Просиживали часов до 4-х ночи. Иван заедет к ней на часик, а аж в 8 утра к Самому за ключами от магазина – и в город.

Слышим, берет расчет горничная Марья. Узнаем от экономки, сошлась с Константином. Нанял ей квартиру в Афанасьевском переулке в доме Орлова. Долго он не приглашал никого, стеснялся. Такой барин, чистяк, франт – и вдруг сошелся с горничной. Она замужняя. Муж – стрелочник. Впоследствии мой краснослободский адвокат Симакин Михаил Иванович развел ее, и Константин женился на ней. Но было это после смерти Самого. Жили они дружно. В квартире чистота поразительная, весь день оба ходили с тряпками, повсюду вытирая пыль. Обстановка роскошная, чудные рысаки. Я думаю, Марье и во сне не снилось, что она так будет жить.

Приятель его задушевный был Шумов Николай Васильевич – из торговли. Звали его «Папаша». Знаток вин. Пил красное только «Пан Деконе» – лучшая марка. Жили скромно, никаких кутежей. Здоровье у него было неважное, страдал болезнью мочевого пузыря.

После смерти Старшого, так года через полтора, в семье Лыжина случилось большое горе: умер на фабрике скоропостижно сын Николай Александрович тридцати двух лет, тоже богатырь по сложению. Было так. Поехали в гости к леснику Дмитриеву с заведовавшим фабрикой Климовым Егором Васильевичем. Выпили там здорово. Возвращались часа в 2 ночи, разошлись спать. Климов рассказывал: «Только я заснул, жена будит: „Иди скорей, с Николаем Александровичем что-то плохо!“ Прихожу – лежит на постели красный, сильно храпит. Около него любовница, Александра Степановна Сорокина, плачет. Я говорю: „Беги скорей за доктором!“ Привели доктора, но он уже храпеть перестал. Пустили кровь. Все напрасно, он был уже мертв».

Приехали, сообщили Самому. Плакал сильно, горевал долго. Отпевали на Ивантеевке, в церкви он был старостой. Хоронить привезли в Алексеевский монастырь. Поминали на Остоженке, в доме. Готовил кондитер Фокин Василий Васильевич.

Любовница его, миловидная брюнетка Александра Степановна, была очень веселая, плясала хорошо. Бывал в «Яру», в кабинете. Хорошие плясуньи были в русском хору, но таких, как она, не было, всех забивала. Впоследствии вышла замуж за фельдшера на Ивантеевке, но были несчастливы, бил ее мертвым боем.

Жизнь на постройке Никитского дома

Лыжину по 2-й закладной достался дом братьев Савостьяновых у Никитских ворот2424
  Дом был снесен в 1965 году. На его месте Между Большой Никитской и Малой Никитской улицами с восточной стороны Церкви Вознесения Господня был разбит сквер.


[Закрыть], выходящий на площадь и на Большую и Малую Никитскую. Каменный, двухэтажный (середина в 3 этажа), имеющий много торговых помещений: булочную с пекарней и много квартир разной ценности. Оценен в 200 000 рублей. Довольно уже подержанный. Вздумал он его перестраивать частями. Началась постройка, нанят управляющий. Вскоре управляющий попал к нему в подозрение в нечестности. Зовет меня как-то Сам вечером, говорит: «Вот что, Ермаков! Придется тебе следить за постройкой на Никитской. Не нравится мне Метельшподт (фамилия управляющего). Жаль тебя отрывать от дела, но ненадолго. Перебирайся-ка, займи небольшую квартирку. Обедать будешь в кухмистерской2525
  Кухмистерская (от польского «кухмистр» – повар) – столовая без подачи спиртных напитков, но с отпуском обедов на дом.


[Закрыть], жалованья тебе положу 30 рублей. Старайся, привыкай к делу. Постройкой будет руководить архитектор Павел Иванович Гаундрих и десятники2626
  Десятник – старший над группой рабочих.


[Закрыть], а ты следи, чтобы не было воровства на постройке». Говорю: «Раз это нужно, то что же рассуждать! Завтра переберусь».

От Дяди переехал к Никитским воротам, занял квартиру в третьем этаже. Две комнаты и кухня, отопление – галанки2727
  Имеются в виду печи-голландки.


[Закрыть], в распоряжении моем три дворника. Старший – Семен, кавалергард, топил и мел квартиру, чистил одежду и сапоги. Имел я отроду 18 лет.

Обстановка – кровать, стол, две табуретки. Выпросил у Самого немного столовой и чайной посуды, ножей и вилок, маленький самовар и зажил управляющим громадного дома. Обязанности – принимать для стройки материалы: цемент, алебастр, известь, кровельное железо, гвозди, доски, тес, дрань для штукатурки; следить, чтобы не было задержки в каком-либо строительном материале, вовремя давать требования, записывать все в книгу для проверки счетов, подаваемых поставщиками; следить за рабочими (работа больше была поденная – записывать, сколько в каждом цехе работает людей, следить, чтобы не лодырничали). К делу привык. Скоро Сам ездил ежедневно часа на два. На стройке я его сопровождал вместе с архитектором. Ответами моими на задаваемые вопросы он был доволен, что и рассказывал мне Володя. Дома хвалил меня – говорил: «Как Господь надоумил меня послать его на стройку!»

Володя часто навещал меня, пропуская уроки. Заместо училища – ко мне, и иногда выпивали. Боялся я страшно: ну-ка, Сам накроет!

Отделывали квартиру для Марии Александровны на Малой Никитской. Из трех маленьких сделали одну большую в пять комнат. Новые изразцовые печи, паркетные полы, хорошие оконные и дверные приборы. Сергей Иванович поступил к Лыжину продавцом в оптовый амбар, где занимался я. Половина квартиры Марии Александровны была готова, оклеена хорошими обоями. Меня в квартире очень донимали клопы, не давали спать, я и решил пока занять одну комнату у нее. Перебрался, Володя приходит утром, говорит: «Болит голова, не пошел в школу». Я говорю: «Ложись у меня в комнате, я управлюсь часам к 12, приду, куплю закуски, позавтракаем». Уложил, запер его, ушел на стройку. Смотрю, приезжает Сам. Ходим по стройке. «Ну-ка, – говорит, – пойдем, посмотрим Машенькину квартиру!» Я побледнел, ноги отнимаются. Обошли всю квартиру, торкнулся в запертую комнату. Я туда-сюда, лазаю по корзинкам, говорю: «Потерял ключ от комнаты». – «Ну, смотри, – говорит, – в следующий раз приду, ключи чтобы были в дверях!» Я стою ни жив, ни мертв. Проводил, купил закуски, ½ рябиновки. Прихожу, отпер, рассказываю. Он спал и ничего не слыхал. Просил, чтобы ходил пореже, не подвергал меня опасности: ведь узнает – выгонит меня моментально.

Дело шло, стройка продвигалась. Я отделал рядом во дворе квартиру в две комнаты и кухню, куда и перешел. Квартира Марии Александровны была готова, они переехали. Платили 50 рублей в месяц. Свое отопление.

Жила у нас в доме крестница Мария Дмитриевна, у нее были четыре мастерицы. Ей тоже переделывали квартиру. Угощала часто и хорошо. Бывал и Володя. Пели, плясали, уговорили меня оклеить комнаты обоями, какие она выберет. И выбрала по 60 копеек кусок, а ей полагался по стоимости квартиры по 25 копеек кусок. Платила за квартиру 25 рублей в месяц. Долго не спал по ночам, думая, как вывернуться из этого дела. Скоро Сам захворал воспалением легких, болел месяца три, на стройке не был, я немного успокоился.

В это время Лыжину перешли по 2-й закладной еще два дома: в Каретном ряду, на площади (громадный дом, внизу – торговые помещения, вверху – 46 квартир) и на Зацепы против Павелецкого вокзала – бывшие дома Кириллова. Помещались в них шорная мастерская «Волк и Ко» и ткацкая фабрика братьев Балакиных. Нанят был главный управляющий Дмитрий Алексеевич, старик лет шестидесяти пяти, наблюдавший за всеми домами. Жил он в доме на Остоженке, в квартире, которую прежде занимали Житковы, имел жену Софью Васильевну, вечно ходившую с флюсом, и двух своячениц – Людмилу и Елизавету, которые были без ума влюблены в Константина. Ставили его портрет в саду на дерево, молились на него, повсюду бегали за ним, чтобы только взглянуть на него. Управляющий этот ходил ко мне на стройку часто, проверял мою деятельность, завел любовь с горничной – здоровой толстой бабой лет тридцати. Свидание было в моей квартире, этим и ограничивалось его наблюдение за мной. Часто ходил в гости к содержателю ссудной кассы в нашем доме Моликвасову Ивану Ивановичу. Жена его готовила особенные наливки. Для пробы он меня всегда отыскивал, пил с таким наслаждением, что я любовался, глядя на него, он блаженствовал, что отражалось на лице. Пробы происходили раз в неделю обязательно. Приходили ко мне по вечерам раз в неделю играть в карты две девицы Бетти, Эмма и Клара, жившие в нашем доме. Угощал наливкой и фруктами. Веселые были. Кухарка Сергея Ивановича Аксинья, черноглазая баба лет тридцати, рябая, часто носила пироги. Дверь моей квартиры была на одной площадке с ними.