Текст книги "На все четыре стороны"

ЮГ

Не в своей тарелке

Калахари, январь 1998 года

Самое главное в Калахари – то, что она вас ненавидит. Она не постелет вам под ноги ковровую дорожку, не украсит вашу шею цветочной гирляндой и не попотчует вас дармовым стаканчиком сангрии. У нее не припасено для вас ни гостеприимной улыбки, ни информационного центра, ни наушников с переводом, ни экскурсионного маршрута с живописными видами. Если уж говорить начистоту, она вас терпеть не может, причем и не думает хоронить эти чувства в себе – наоборот, она с удовольствием похоронила бы в себе вас. Ее ненависть к вам имеет отнюдь не абстрактный, а откровенно личный характер.

Она прямо-таки жаждет с вами разделаться. Хороший турист в Калахари – мертвый турист, и очень многие ее обитатели считают труп предметом первой необходимости. Кроме обычных персонажей сериала о дикой природе, всегда готовых разорвать вас на части, здесь есть еще уйма изобретательной мелкоты, мечтающей извлечь из вас непосредственную пользу. Клещи, которые годами дремлют в земле, но, едва учуяв выхлоп вашего автомобиля, откапываются, чтобы высосать вас досуха. Пауки величиной с монетку, которые могут превратить вашу ногу в раздираемое болью черное бревно, жук с торчащим из задницы двойным шприцем, через который он всегда рад ввести вам под кожу порцию жгучей кислоты. А такого количества колючек не найти больше нигде на свете. На шипах, растущих из веток, имеются дополнительные шипы, причем все как один с ядовитыми кончиками. Словом, у каждого есть свой уникальный способ прямо и недвусмысленно объявить вам: если хочешь жить, проваливай. Забудьте об эффектных и трогательных закатах в духе сэра ван дер Поста[1]1
  Сэр Лоренс ван дер Пост (1906–1996) – южноафриканский писатель, философ и общественный деятель, активный борец за защиту окружающей среды. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть], – все это чушь, здесь нет никакой романтики. Калахари – царство аморального свободного рынка, безжалостного капитализма, где всем заправляют профессионалы. И мне здесь нравится – нравится потому, что это последний уголок на нашей планете, где нет лукавства.

«Согласно местному обычаю, мы не стираем нижнее белье» – гласит примечание к списку услуг в моей палатке. Вот что такое истинная традиция – бессрочный запрет на отжимание чужих трусов. В глубине седой древности какие-то мудрые люди собрали свои племена и сказали: «Тысячелетий этак через несколько сюда заявятся странные бледнокожие незнакомцы в исподнем от Келвина Кляйна – не вздумайте даже пальцем к нему прикоснуться».

Двадцать часов назад я вместе с тысячей других пассажиров приехал в Хитроу, сел в гигантский аэробус и полетел в Йоханнесбург, потом перебрался в самолет поменьше, с полусотней пассажиров, и отправился в ботсванский Муан, а оттуда, в компании одного лишь Бога, моей подруги да пилота с ляжками, похожими на упитанных гиппопотамчиков, прибыл к большому дереву посреди пустыни Калахари. Ботсвана – самая плоская страна в мире; если Долли Партон ляжет здесь на спину, ее грудь станет для путников прекрасным ориентиром.

Лагерь San Camp приютился в пальмовой рощице на краю света. Я сижу на холщовом стульчике, держа в руке список услуг. Наступил тот восхитительный момент, когда ваша одежда, уши и глаза еще настроены на шум, толкотню и двадцатый век, но кожа уже чувствует, что все это осталось далеко позади; вас охватывает странное ощущение подвешенности между двумя абсолютно разными местами. А уж места необычнее этого нигде не сыскать. Лагерь состоит из палаток образца сороковых годов – они приводят на память фильмы со Стюартом Грэйнджером, – где нет ни умывальников, ни электричества, зато есть кровати с балдахином на четырех столбиках, противомоскитные сетки, батистовые простыни, бадейки с водой для обливания, лампы с парафиновым маслом и внимательные слуги. Через откинутый полог моей палатки видна простирающаяся до самого горизонта долина Макгадикгади, смахивающая на бабушку всех норфолкских пляжей.

Это одно из наименее изученных мест на земле. Оно до сих пор остается белым пятном. В сезон дождей здесь живут три миллиона фламинго – наикрупнейшая и наирозовейшая колония этих созданий, так напоминающих юную Барбару Картленд[2]2
  Барбара Картленд (1901–2000) – знаменитая английская романистка.


[Закрыть]. Сейчас здесь сухо и на сотни миль вокруг никто не живет, но как раз поэтому я сюда и приехал. Здесь можно убедиться, что земля поката. Повернись на 360 градусов, и не увидишь ровным счетом ничего, кроме чистого небосвода. Привлекает именно эта пустота – минимализм самого Господа Бога.

Лучший способ пересечь соляную пустошь – это перелететь ее по воздуху, как делают коршуны и вороны. Для тех, кто не может последовать их примеру, придуман четырехколесный мотоцикл – подобие газонокосилки с толстыми покрышками, рассчитанной на двух седоков. Только не забудьте правильно экипироваться. Костюм на отдыхе – это первое дело. А тут костюмчик что надо; вы пакуетесь в него целиком. Соль на пару с солнцем способны освежевать вас заживо, да и глаза ваши без очков рискуют лопнуть, как перезрелые виноградины, поэтому мы выглядим точно помесь Лоуренса Аравийского с Безумным Максом – куда до нас любителям подводного плавания и горнолыжникам, похожим в своих комбинезонах на ясельников-переростков!

Мы отправляемся в путь на рассвете – цепочка из четырех мотоциклов, груженных постельными скатками, провизией и водой. Наш дальнобойный караван ползет по пустыне неторопливо, на индийский манер. Здесь лучше держаться незаметно, и мы стараемся оставлять за собой как можно меньше следов. Обязанности проводника взял на себя владелец нашего лагеря, Ральф Баусфилд. Этот белый африканец в пятом поколении выглядит как типичный герой женского романа; все его предки были скитальцами, охотниками и исследователями и сами стирали себе подштанники. Его отцу принадлежит один из немногих рекордов в Книге Гиннесса, на которые не посягнул Рой Касл[3]3
  Рой Касл (1932–1994) – английский актер и музыкант; несколько его рекордов занесены в Книгу Гиннесса.


[Закрыть]: на его счету сорок три тысячи убитых крокодилов. Ральф живет в буше с трехлетнего возраста. Он хмур, словно гибрид Дэниела Дей-Льюиса с испанским официантом, питает к своей родине несентиментальное уважение и знает ее как свои пять пальцев – причем в равной мере с западно-научной и бушменско-фольклорной точек зрения.

Когда-то в огромной тарелке Макгадикгади плескалось внутреннее море. Ее и сейчас окаймляют совсем неуместные здесь, в тысячах миль от любого побережья, дюны из морских ракушек. На гребне одной гряды поблескивают черные неолитические топоры, стрелы и скребки. Испытываешь невольный трепет, поднимая вещь, которой вот уже десять тысяч лет не касалась рука человека. Тот, кто обкалывал этот кремень, и не подозревал, что делает первый шаг по дороге, ведущей к гигантским воздушным лайнерам и небоскребам, – берешь наконечник стрелы и чувствуешь, что это каким-то образом замыкает круг. Еще здесь рассыпаны крошечные бусины – стеклянные, каменные и из скорлупы страусиных яиц, – которые с незапамятных времен использовались бушменами в качестве украшения. Среди них попадаются финикийские, римские и даже китайские: бусы выменивались на соль. Соляные лепешки, которые блестят в долине, как сахарная глазурь, испокон веку были основным товаром краснокожих местных жителей, бушменов.

Мы катим по опаленной солнцем земле. Зной постепенно усиливается, и вокруг начинают играть миражи. Подстриженные лавровые деревья висят над сверкающими озерами – на самом деле это не озера, а стайки страусов. Мы минуем барельефы из ласточек: потеряв силы, они упали на землю во время перелета и безупречно законсервировались в слое соли. Едем мимо слоновьих следов, которые идут по кругу, а потом загадочно исчезают, мимо черепов зебр, все дальше и дальше. Выжми газ на полную катушку, закрой глаза и путешествуй в стиле дзэн – здесь не во что врезаться и можно ехать, пока не свалишься с края земли.

Порой на тебя нисходят внезапные откровения, когда вдруг понимаешь, какова твоя истинная роль в мировом круговороте. Здесь теряешь чувство времени, пространства и направления. Мерно гудит мотор, но ощущение движения отсутствует – и вот все химеры тщеславия и могущества, порожденные достатком и положением в обществе, куда-то испаряются, вся тонкая паутина дружеских связей, планов и расчетов, вся человеческая иерархия надежд и достижений теряет свой смысл и пропадает без следа.

Когда день клонится к закату, мы видим на горизонте темный мазок – остров Кубу. Этот гранитный кулак на бескрайней равнине и есть цель нашей поездки. Он встает перед нами, как зеленый барочный эльфийский город. За всю жизнь я видел мало зрелищ, внушающих искреннее и глубокое благоговение. Остров Кубу относится к их числу. Украшенный исполинскими баобабами, похожими на толстых балерин в красном, старше самого Бога… или по крайней мере Христа. Это естественное чудо, превосходящее собой все мыслимые чудеса и опровергающее все ходячие представления о том, что значит «естественное». Священное для калахарских бушменов, оно исстари было для них ритуальным центром и средоточием магической силы. Кубу словно подвешен к небу над чистым земным полотном – а может, это просто обложка альбома, записанного в семидесятых третьеразрядной рок-группой под названием «Темницы и драконы».

Прислуга из лагеря поспела сюда раньше нас: вода в котле для импровизированного душа уже весело булькает, нагретая до кипения. Стол накрыт к ужину, на отдельном подносе ждут напитки – Beefeater и вина с георгианскими печатками на этикетках. Для наших постелей подыскали места повыше – а вот и обещанный козел.

Я просил раздобыть козленка – не совсем детеныша, но младше года. Однако к дереву привязан поджарый, пятнистый, вислоухий козлище с безумными глазами, который вполне сгодился бы в талисманы какому-нибудь полку. Он так стар, что помнит колониальную эпоху. Повар с улыбкой достает тесак, которым ничего нельзя разрезать, поскольку он тупее пенька. К счастью, у меня есть орудие поострее – швейцарский армейский нож. Прикончить, освежевать и разделать таким ножиком агрессивно настроенного козла размером с шетлендского пони – задача не из тех, за которые стоит браться у себя дома. Звучат шутки и смех, брызжет кровь – а потом при свете факелов я беру подрагивающую заднюю ногу, посыпаю ее каменной солью, сдабриваю шалфеем, и ужин почти готов.

Когда последний краешек солнца отправляется в Южную Америку, восточный горизонт начинают затягивать облака. Они громоздятся одно на другое, будто сердитый повар сбивает картофельное пюре. Стратосферные ветра хлещут их по макушкам, разглаживая сверху облачную кучу и придавая ей форму наковальни, – картина, характерная для тропиков. Грядет буря. Но до дождя еще далеко. Сидя у костра, кто-то шутит, что мы зря убили козла, осквернив своим опрометчивым поступком это священное, исполненное тайны место. Потом мы идем спать. Мы лежим и смотрим на звезды, в которых бушмены видят костры, разожженные их предками. Становится зябковато, но нам тепло и уютно в постелях с горячими грелками и пуховыми подушками.

Первые крупные капли шлепнулись на нас около полуночи. Следующие шесть часов были самыми ужасными в моей жизни. Это не метафора, а констатация факта.

Если вам не довелось испытать на себе, что такое тропическая буря, послушайте меня: забудьте все, что вы знаете о дожде. Европейский дождь относится к тропическому ливню примерно так же, как слив воды в унитазе – к ревущей Ниагаре. Буря прочистила глотку над долиной и разразилась прямо над нашими головами: стробоскопическое сверкание молний сопровождалось синхронными раскатами грома. Струи дождя свистели и пели, точно град винтовочных пуль. Страх начался в форме легкой внутренней дрожи с довеском тревоги, которую еще можно было прогнать при помощи здравого смысла и полузабытой школьной физики. Нашу постель затопило, моя спутница принялась рыдать, а блеск и треск неистовствовали час за часом, отдаваясь эхом среди гранитных скал. На сетчатке моих прищуренных глаз вспыхивали лица моих детей, и я гадал, суждено ли мне услышать удар молнии, которая меня поджарит. Я знал – хотя лучше бы мне не знать, – что гранит проводит электричество благодаря на редкость высокому содержанию металла, а ведь место, где мы находились, было самым высоким на сотни и сотни миль в округе.

Содержимое моего кишечника, которое уже несколько дней притворялось каменным, решило сделать то, чего не могли сделать все мы, то бишь эвакуироваться. Признаюсь честно: память о том, как я сижу на корточках, словно горгулья на крыше Шартрского собора, и пытаюсь унять судороги панической диареи, будет просачиваться в мои кошмары до тех пор, покуда я не присоединюсь к бедняге козлу. Долину озаряли рваные вспышки, словно неподалеку трудился космический сварщик. Баобабы скакали и улюлюкали. В небе, как в разбитом кристалле, плясали осколки света. И все это, с короткими передышками, продолжалось невесть сколько времени. Наконец мало-помалу дождь иссяк, а молнии выгорели дотла и были поставлены на подзарядку, после чего поднялся ветер, завывающий, точно ведьма.

Наступило облегчение, как в финале образцового фильма-катастрофы. Мы были мокры насквозь – блаженное свидетельство того, что жизнь нас еще не покинула.

Мы лежали, обнявшись и стуча зубами, пока над гранитными утесами не забрезжил робкий рассвет. Я не стыжусь сознаться, что молился с таким фанатическим пылом, с каким – выражу скромную надежду – мне никогда больше не придется этого делать. К несчастью, я, по-видимому, возносил молитвы не тому богу.

Долина медленно нагревалась; слуги кое-как приготовили завтрак, появились остальные наши товарищи. Мы встретили их облегченным смехом, и у меня возникло нелепое желание побриться. Я прислонил к скале зеркальце, улыбнулся своей физиономии в нем и тщательно отскоблил щеки и подбородок от выросшей за ночь белесой щетины.

На обратном пути мы остановились, чтобы набрать соли. Под ее толстым кристаллическим слоем копошились мелкие жучки. Как они умудряются жить в этом соляном царстве? Жучки совсем крохотные, упругие, одинокие – экосистема из единственного вида. Я посадил несколько штук в коробку из-под пленки и взял с собой в Лондон.

Потом я провел счастливый день, собирая помет (у гиен он белый, у трубкозубов, или африканских муравьедов, состоит исключительно из головок термитов) и наблюдая за парочкой влюбленных жуков: похожие на сережки от Тиффани, они бродили по песку, сцепившись в одно целое в перманентном коитусе. Мы ели «сопливые яблоки» – отвратительное бушменское лакомство, которое липнет к нёбу вязкой слизью с легким фруктовым привкусом, будто вам в рот чихнула больная гриппом овца. А еще я видел почтовое дерево – самое большое в Южной Африке, оно служит ориентиром на сотни миль вокруг. Среди имен первых белых исследователей, вырезанных на его многократно разветвленном стволе, можно, хоть и с трудом, разобрать имя Ливингстона. Мы ходили по следу с бушменами. Они улавливают невидимые приметы с уверенностью инспекторов дорожного движения, шагающих по Пиккадилли, и сами становятся животными, которых выслеживают. «Здесь были три льва. Мать и два молодых, один самец, другая самка. Они не ели». Прошу прощения, но зачем я иду за голодными львами, когда начинает смеркаться?

Калахари – страна крайностей, метафор и аллегорий. Она перетасовывает вашу колоду, передвигает мебель у вас в мозгу, разрушает вашу иерархию ценностей. Она обеспечивает вам первоклассную целительную встряску.

Вернувшись в Лондон, я отнес своих жуков в Музей естественной истории. Там опознали вид – Pogonus, но нелатинского названия у этих жучков нет. Мы не знаем, как они живут, что едят и почему угодили в соль. Надеюсь, лет через пятьдесят их включат в экспозицию. Этот вид можно было бы назвать жуком – приправой Гилла, но я предпочел бы другое наименование: жук «Уж я-то знаю, приятель, как тебе несладко».

Не угодно ли дичи?

Танзания, январь 1998 года

Серенгети: под сплющенной облачной грудой на горизонте играют зарницы. Сверкающее африканское солнце цвета обожженного апельсина стремительно валится с небосклона, горячий ветер раскачивает гнезда птиц-ткачей – огромные сложные сооружения в колючих зарослях. Густой воздух дрожит от голубиного воркования, в которое вклинивается монотонный скрип тропического сорокопута. Два орла-скомороха лениво парят в поднебесье на прогретых восходящих потоках, ловко удерживая шаткое равновесие, точно завзятые канатоходцы. А внизу – волнистая, похожая на застывшее море саванна, где кишмя кишит зверье.

Оно кишит и кишит. Оно кишит слева, оно кишит справа. Оно кишит вблизи, и вдали, и со всех сторон, пока голова у вас не начинает идти кругом от этого кишения. Сколько, черт возьми, можно кишеть? Вся живность в Серенгети делится на два класса: те, кто ест, и те, кого едят. Везде идет нескончаемая игра в салки-кусалки. Если вы знакомы с Африкой только благодаря телевизору, то здесь как раз знакомая вам Африка. Это страна Аттенборо[4]4
  Дэвид Аттенборо (р. 1926) – британский натуралист, режиссер и продюсер, автор фильмов о дикой природе.


[Закрыть]: корявые, стриженные ежиком акации, пурпурное небо, жирное, угреватое солнце, которое соскальзывает за горизонт, ужимая вечер до двадцатиминутного сеанса наслаждения самым экзотическим и прекрасным закатом на земле.

Серенгети занимает север Танзании и соседнюю часть Кении. Здесь происходят ежегодные миграции антилоп гну. Антилопы следуют за дождями, а за ними увязываются все многочисленные любители бифштекса с кровью. Гну – массовка Господа Бога. Эти странные горбатые существа со скорбными вытянутыми мордами будто непрерывно жалуются про себя на свою тяжкую долю. Их огромные стада, скачущие неуклюжим галопом, – одно из чудес света, которое напоминает грандиозные сцены из фильмов Сесиля Де Милля[5]5
  Сесиль Блаунт Де Милль (1881–1959) – американский режиссер и продюсер, постановщик грандиозных фильмов-спектаклей на библейские и исторические темы.


[Закрыть]. Единственная защита гну от жестокой рыночной стихии плотоядного мира – их численность. Каждая антилопа будто говорит: нас так много, что лично у меня неплохие шансы уцелеть. Даже телиться они умудряются все разом и в одном месте, устраивая львам и гиенам самый большой в мире канапе-фуршет. На примере гну природа демонстрирует нам, что коммунизм возможен, только вот радости от него мало. Их костями усыпана вся равнина.

В сердце Серенгети, в окаймлении хинных деревьев, течет огромная серо-зеленая река Грумети. Здесь обитают бегемоты и крокодилы – первые сбиваются в такие плотные гурты, что на них вполне можно посадить небольшой самолет, а одной стаи вторых хватило бы на пошив чемоданов для Джоан Коллинз, планирующей кругосветный круиз. И своим видом и поведением бегемоты напоминают членов палаты общин: толстые, самодовольные джентльмены в морщинистых серых костюмах со снисходительными улыбочками и свирепыми розовыми близорукими глазками похохатывают, рассказывая друг другу сальные анекдоты. Они сидят в реке, как отсыревшие от чая парламентарии в кафе, и обильно испражняются, подымая из мутного раствора гигантские зады и крутя хвостиками со скоростью кухонных комбайнов. Ночью лежишь без сна и слушаешь, как они бормочут за стенами палатки, не желая прекращать дневные дебаты.

Нгоронгоро – еще одно знакомое вам место, если вы путешествовали в Африку только в кресле. Расположенный в семи тысячах футов над уровнем моря, этот вулканический кратер может похвастаться набором микроклиматов, потрясающим воображение метеоролога. Это гигантская супница, полная дичи. При упоминании о Нгоронгоро путешественники-пуристы, чья слюна настолько чиста, что ее можно использовать в качестве сыворотки от змеиных укусов, обычно закатывают желтые от малярии глаза и хрюкают, точно рассерженные бородавочники: по их мнению, это Диснейленд в субботний вечер, Сен-Тропе в июле. Что ж, тут есть своя правда: кратер изучен вдоль и поперек. Но с другой стороны, его коренные обитатели знать не знают ни о Диснейленде, ни о Сен-Тропе – и прекрасно себя чувствуют. От кипения жизни в Нгоронгоро захватывает дух. Это впечатляющее зрелище, и его преимущество перед «Королем-львом» состоит в том, что оно есть на самом деле.

Да, вы и вправду увидите здесь не одну «Тойоту-Сафари», кроме своей. Но вид на восход из прилепившегося к краю огромной воронки Crater Lodge заставит умолкнуть самого занудного критика. К тому же туристы – определенно часть местной экосистемы. Crater Lodge похож на Портмейрион[6]6
  Портмейрион – курорт в Северном Уэльсе.


[Закрыть], спроектированный Дэнни Ла Ру[7]7
  Дэнни Ла Ру (р. 1927) – английский актер, прославившийся ролями с переодеванием в женское платье.


[Закрыть] и Пуччини. Это сказочно шикарное местечко, комплекс обособленных разностильных petit palaces[8]8
  Маленьких роскошных гостиниц (франц.)


[Закрыть] на сваях, и в каждом из них вас ждут свой дворецкий, мягкие диваны, роскошный камин и ванна с розовыми лепестками. Оно представляет собой естественную среду обитания самых распространенных и наиболее часто фотографируемых представителей африканской фауны – молодоженов. Я сидел и наблюдал за ними целыми часами. Это бесконечно интересное и увлекательное занятие, и главная его прелесть заключается в осознании того факта, что вам больше никогда не придется стать одним из них. Африка – идеальная декорация для медового месяца. Здесь есть природа, опасности, приключения и ночное небо, сверкающее, как витрина «Тиффани», – словом, все подсознательные триггеры для включения романтического безумия в стиле «я Тарзан, ты Джейн». Новоиспеченные супруги могут пресытиться сексом в его лучшей разновидности. Их ждут две недели либидозной малярии – пота и дрожи. Ничто на свете не заставит вас почувствовать себя более юным, более живым, плодовитым и притом упоительно, безгранично свободным, чем наблюдение за новобрачными в Африке.

Между прочим, у сафари есть один серьезный недостаток. Многие туристы приезжают сюда, чтобы увидеть Африку, проникнуться Африкой, отщелкивают километры пленки в доказательство того, что они досконально изучили Африку, но при этом умудряются ни разу не ступить ногой на африканскую землю. Они перебираются с крылечка лоджа прямиком в «Лендровер» с удлиненной колесной базой, даже не запылив новеньких ботинок на микропоре. Большинству северян вполне хватает того, что они видят из окошка джипа, – для них это в достаточной мере реально, необычно и живописно.

Но при таком подходе впечатления дробятся, а путешествие превращается в нечто вроде коллекционирования марок. Вы отправляетесь на поиски большой пятерки (лев, слон, леопард, носорог и черный буйвол), сцены убийства или другого эффектного зрелища. Вы ловите себя на том, что постоянно задаете вопросы типа «Какова продолжительность беременности у газели Томсона?» или «Сколько километров гиена может пробежать ночью?», точно готовитесь принять участие в какой-нибудь дурацкой викторине. Вы старательно запоминаете забавные эпизоды – надо же будет чем-то развлечь друзей.

Выбраться из машины и пройтись пешком – это совсем другая песня. Моментальные снимки сольются в одну необъятную, ошеломительную панораму. Вы перестанете быть невидимым всемогущим зрителем и сделаетесь частью окружающего мира. Тем, кто наблюдает, и тем, за кем наблюдают. Вы будете выслеживать, но и вас будут выслеживать. Вы встретитесь с этим миром лицом к лицу. Опасность – важный элемент обаяния Черного континента. Туристы любят туристские рассказы. Чаще всего задается вопрос: «А он (она, оно) меня не съест?». И у проводников в запасе довольно леденящих кровь историй. Все это замечательно, но при этом теряется из виду главное. С точки зрения гну, этих спецов по статистике, гулять по Африке не опаснее, чем по большинству крупных городов в ночную пору. «Этот автобус меня не съест?» – «Нет, если не будете лезть ему под нос».

Вы либо понимаете, в чем суть Африки, либо нет. Я возвращаюсь сюда год за годом, потому что вижу здесь мир со снятой крышкой. Здесь обнажено его устройство, весь его мудреный механизм, вся эта фантастически сложная и прекрасная система зубчиков, колесиков, пружинок, шестеренок и балансиров, благодаря которой вертится и живет наша планета. Африка придает смысл разговорам на тему природоохранных проблем, экологии, биоразнообразия и прочих штучек, которые в Англии кажутся выдумкой бородатых чудаков-отщепенцев, колдующих над своим огородишком на заднем дворе. Здесь это обретает грацию и глубину религиозного убеждения.

Итак, если вы решились на пешую прогулку, непременно посетите Селус. Это область размером с Данию, самый обширный девственный заповедник в мире, названный в честь Фредерика Селуса – героя многих легенд и величайшего из всех белых охотников, послужившего прототипом хаггардовского Аллана Квотермейна. Это огромное царство песка, камня, джунглей и колючего кустарника, рассеченное пополам и изузоренное рекой Руфиджи, которая течет в песке и ежегодно меняет русло после сезона дождей, оставляя за собой целые озера и глубокие овраги под сенью веерных пальм. Здесь самое многочисленное в мире скопление бегемотов, крокодилов и слонов. Здесь обитают некоторые из последних уцелевших черных носорогов и самые большие стаи гиеновых собак. Взгляните на реку и ее окрестности с глыбы песчаника, на которой стоит отельный комплекс Sand Rivers, – эта первозданная чистота сохраняется здесь уже добрый десяток миллионов лет. Вы можете устроиться на ночлег под противомоскитной сеткой в пересохшем ложе реки и слушать звуки великой драмы, разыгрывающейся в мире чернильных теней, – их рисует луна, яркая, как прожектор на стадионе «Уэмбли». Можете сидеть у костра и считать падающие звезды. Можете пройти на плоскодонке по речным перекатам – где-нибудь за вами обязательно пробежится рассерженный бегемот – или половить на удочку пугающе агрессивную рыбу-тигра (она же терапон) – только не забывайте следить, чтобы на вас самих не клюнул голодный крокодил. Или тихонько подкрадитесь к месту купания слонов и с замирающим от волнения сердцем подсмотрите, как они это делают. Вы можете стать одним из очень немногих счастливцев, которым довелось увидеть настоящих гиеновых собак, – стая этих пестрых африканских волков, отдыхающих в тени акаций, смахивает на пятнистое лоскутное одеяло. По-вашему, все это страшновато? Ничего подобного – это всего лишь страшно интересно и увлекательно. И если вам кажется, что в моем описании перебор ярких красок, я и не подумаю извиняться. Когда хочешь заразить других своим энтузиазмом, сдержанность – плохой помощник. А если это, на ваш взгляд, все-таки чересчур красиво, для того чтобы быть правдой, – что ж, дело хозяйское. Оставайтесь дома. Я это как-нибудь переживу.

Для западных жителей Африка – континент, который существует вопреки африканцам. Во всей восторженной литературе, порожденной этим местом, туземцы неизменно выступают только в роли слуг, носильщиков или статистов – и это печально. Туристы из других краев редко выражают желание пообщаться с коренным населением. Сами африканцы уделяют заботам о своем зверье на удивление мало времени. Единственный жираф, который их волнует, изображен на местных банкнотах. Но Танзания – в особенности Танзания – это фантастически дружелюбное и любопытное человеческое сообщество. Побывать здесь и увидеть только крокодилов да антилоп на вольном выпасе – значит ограничиться лишь половиной впечатлений. Предпринимательской фантазии и энергии, которыми начинены местные городки, позавидовала бы даже Силиконовая долина.

Стоун-таун – исторический центр Занзибара, главного города одноименного мусульманского острова, который был центром арабской работорговли. Занзибар – остров гвоздики и слоновой кости; именно отсюда Ливингстон и прочие викторианские исследователи начинали свои путешествия в неведомое. Эти кривые улочки и дома из кораллового известняка с их внутренними двориками выглядят скорее североафриканскими – по ним не скажешь, что находишься к югу от Сахары. Сидя в английской церкви на территории бывшего невольничьего рынка – ее алтарь возведен точнехонько на том самом месте, где раньше секли провинившихся рабов, – я слушал мягкие, скорбные африканские голоса, выпевающие англиканскую вечерню на суахили.

Остров Мнемба неподалеку от Занзибара – это, строго говоря, вообще не Африка. Он принадлежит миру рекламных туристических буклетов. Я никогда и нигде не видел такого совершенного воплощения мечты о необитаемом острове. Его можно обойти за двадцать минут. На нем всего десяток хижин, спрятанных в джунглях. Есть еще бар и изумительно вкусная снедь, которую подают при свечах на пляже. Днем здесь всегда солнечно и всегда больше тридцати по Цельсию, но ярко-белый песок никогда не раскаляется. Море имеет цвет глаз Пола Ньюмена, до рифа рядом с берегом легко доплывет брошенный в воду щенок. Здесь вас никто не укусит и не ужалит, и вокруг больше неторопливых слуг, чем суетливых пляжников. Вся ваша одежда – это кукой, нечто вроде подгузника для взрослых. Тут и впрямь легко впасть в детство: пять дней сладкого безделья вернули меня на уровень пятилетнего. Куда только подевались все стрессы! Я стал вялым, улыбчивым, гукающим, маслянистым комком простых нужд и желаний, переползающим с солнца в тень, будто счастливая бронзово-коричневая личинка. Купаться с маской и трубкой среди коралловых рифов – в точности то же самое, что смотреть мультяшный канал с выключенным звуком. Тебя окружают невесомые, интеллектуально нейтральные цвет и движение. В соседних хижинах пресыщенные тарзаньими упражнениями новобрачные лениво играли в мамочек и папочек. Голубиное воркование на крыше навязчиво складывалось в какую-то знакомую мелодию. Что это за песенка – «The mighty Quinn»? Нет. «Неге we go round the mulberry bush»? Тоже нет. Наконец я вспомнил: это была «Swinging safari».