Текст книги "Генезис педагогических понятий в России в XI – XX вв."

Деятельность Типографского училища (1681–1687) при Печатном Дворе в Москве отражена, прежде всего, в документации этого учебного заведения. Например, в документе о выдаче жалованья руководителю училища иеромонаху Тимофею сообщалось, что он «учит учеников же на Печатном дворе в школе греколатинскому ж и словесному книжному писанию».[227, л. 159 об.] При этом говорилось об учениках «греческой школы» и «славянской школы», которым полагалось выплатить жалованье: «всего на Печатном дворе в школах иеромонаху Тимофею и учеником… пятнадцать рублев тринатцать алтын две денги».[Там же. Л. 260 об.] По этим и другим свидетельствам, в деятельности училища среди других педагогических терминов преобладал термин «учение» и его производные: «обучение», «изучение», «училище», «учитель», «ученики» и пр. Относительно новым для практики обучения центральной России явлением стало частое употребление термина «школа(-ы)» для обозначения и учебного заведения, и ступеней обучения.

При объявлении об открытии училища, в которое первоначально было набрано всего 30 учеников, сообщалось, что, кроме уже принятых, в него могут поступать и «иные, которые похотят учиться, всяких чинов ученики».[228, л. 89] Обращает на себя внимание традиционный для учебных заведений России всесословный состав учеников, в который входили и сироты. Помимо государственного жалованья, которое получали все учащиеся, сироты получали дополнительные средства на одежду и единовременные выплаты. Уже через год после открытия в училище числилось 34 «безродных ученика», в середине 1685 года – 53, и при этом общая численность учеников превышала 250 человек.[229, л. 289 об.] Следует заметить, что поскольку в училище, как следует из документов, училось более 250 учащихся, то встречающиеся в литературе утверждения о якобы профессиональном, т. е. обслуживающем нужды Печатного Двора характере деятельности училища, следует признать ошибочными.[230, с. 156; 231]

Училище было разделено на отделения: «греческого учения», в котором учили «учеников греческому языку» или «книжному греческому учению» и «славянского книжного писания», где «учатся словесному и писать».[232, лл. 249–249 об.] Ученики этих отделений были разделены на «статьи» или классы по возрасту и, следовательно, успехам в науках.[Там же. Лл. 247 об.-248, 258 об.] Число учеников в каждой «статье» колебалось от 10 до 40, при этом обращает на себя внимание движение учеников только в одну сторону: «третья статья» – «вторая статья» – «первая статья» и ни разу обратно.[Там же] Поэтому «первая статья» греческой школы была своего рода «выпускным классом». В документах, характеризующих деятельность Типографского училища, термин «класс» не встречался, хотя явно оформилось педагогическое явление, лежащее в его основе.

Вероятно под влиянием западнорусской традиции братских школ, в учебных заведениях Москвы в XVII веке сложилась система «старост», которая позднее широко войдет в педагогическую практику и будет популярна до конца XX века. В Типографском училище в каждом из отделений были «старосты» из числа старших, заслуживающих уважение своей нравственностью и учебными успехами учеников. Так, в документах о выдаче жалованья ученикам сообщалось: «учеником же первым и над прочими надсматривалщиком, названым старостам, Силке Семенову два рубли, Власку Обрамову да Андрюшке Осипову по рублю».[Там же] Разница в жаловании показывает разницу в положении старост: первый был, вероятно, главным старостой, двое других – его помощниками.

Характеризуя процесс обучения в Типографском училище, источники сообщают: «греческаго и славенскаго книжного писания учеником, которые учатся книг на Печатном дворе в школе», «книжное на греческом языке учение», «книжное учение греческаго языка» и др.[233, л.89–92] Эти свидетельства показывают, что термин «учение книжное» как аналог термина «обучение» продолжал сохранять свое хождение и во второй половине XVII века. В целях характеристики всего процесса обучения в Типографском училище следует отметить, что оно полностью комплектовалась учебными книгами и принадлежностями за государственный счет несколькими путями. Во-первых, это выдача из казны денежных средств на различные учебные принадлежности по запросам руководителя школы иеромонаха Тимофея. Во-вторых, – безденежный для училища отпуск учебных книг из Печатного двора: «Года 191 июля в 18 день отпущено из Приказу книг печатного дела в школную полату учителю иеромонаху Тимофею безденежно книг в переплете десять псалтырей учебных…, десять часословцев, пятьдесят азбук».[234, л. 1] В-третьих, закупка специально для Типографского училища книг в Константинополе и использование богатых фондов Патриаршей библиотеки.

Окончание учения в Типографском училище оформлялось особыми «свидетельствами», как они именовались в документах о деятельности училища, которые выдавались ученикам. Подобные документы могут представлять интерес как с точки зрения использования педагогической терминологии, так и при рассмотрении организации обучения. Так, например, в «свидетельстве», выданном ученику Типографского училища Михаилу Павлову, сказано: «Тимофей иеромонах учитель греческия и словенския школы изъявляю, како Михайло киевский житель учился в школе святейшаго патриарха на Печатном дворе русской грамоте. И выучився, восхотел восвояси поити. И сего ради дано ему сие писание, како он из школы отпущен. Тимофей дидаскал [подпись дана по греч. – А.Р.]».[235, л. 10] Важно, что термины «дидаскал» и, вероятно, «школа», приведенные в документе, пришли не из западнорусских учебных заведений, а из Греции, где долгое время жил и учился руководитель школы. Подобные заимствования из европейской и греческой образовательной практики касались деятельности и других учебных заведений Москвы 40-80-х гг. XVII века.

Выпускники и учащиеся Типографского училища получали достаточно широкое образование, направленное как на получение научных знаний, так и формирование системы нравственных норм и ценностей. Для осмысления путей усвоения педагогической терминологии в ходе образовательной практики может быть интересен состав библиотеки Типографского училища, поскольку характер книг, как основы образования, весьма показателен и на примере отдельного учебного заведения. Как было показано выше, в учебной и научной литературе XI–XVII вв. были широко представлены педагогические термины и раскрыто их содержание. В этой связи представленная в Таблице 4 тематика книг библиотеки училища отражает знакомство учеников со значительным числом педагогических терминов и понятий и их усвоение в ходе учения. При этом одновременно происходило и знакомство учеников с сутью педагогических явлений, выраженных в конкретных терминах.

Таблица 4. Перечень использовавшихся в обучении книг библиотеки Типографского училища, содрежавших педагогическую терминологию.[236, л. 110–111; 237, л. 155; 238, л. 142; 239, л. 139]

Традиция формирования библиотек при учебных заведениях была вызвана ростом объема учебной информации и, как следствие, повышением доли самостоятельных занятий учащихся. Этой цели, прежде всего, и служили учебные библиотеки. Другой их задачей была подготовка к научной деятельности учащихся школ, которая получила особую актуальность при появлении в России учебных заведений высшего уровня.

Учебным заведением высшего уровня, открытым в Москве в 1687 году, были Спасские школы или Московская Славяно-греко-латинская Академия (с 1775 г.). Источники показывают, что и в практике Спасских школ термины «училище» и «школа» использовались одновременно, на равных основаниях, причем термин «школа» применялся и к самому зданию, где проходила учеба: «Нынешнем 7196 году в ноябре по указу патриарха из Богоявленского монастыря греколатинские школьные учители иеромонахи Иоанникий да Софроний с учениками иеродиаком с товарыщи переведены в Спасский монастырь, что за ветошным рядом в новые каменные школы».[240, л. 52] Об этом же говорится в другом документе о работе школы: «Патриарх ходил со архиереи в Богоявленский монастырь в новопостроенную школу, в которой учат грекоиеромонахи Софроний и Аникий учеников греколатинскому книжному писанию».[241, л. 259 об.] Учителя – руководители школ характеризовались так: «греколатинские школьные учителя иеромонахи Иоанникий да Софроний Лихуды с учениками»,[242, л. 52] «Лихуды, которые учат учеников в Богоявленском монастыре в школе греколатинскому книжному писанию»,[243, л. 159] или «учители высоких наук».[244, л. 262; 245, л. 159] Следует заметить, что в Спасских школах были свои столовая и особое помещение, предоставлявшееся «школьным ученикам, которые учатся в Китае [Китай-городе – А.Р.] и живут в школе…».[246, л. 292 об.] Это было, говоря современным языком, общежитие, в котором жили беднейшие и приехавшие из других городов ученики.

В приведенных источниках, характеризующих практику обучения в Спасских школах, термин «школа» упоминался уже в трех значениях: учебного заведения, отдельного здания и ступеней обучения. В другом фрагменте того же документа фигурирует термин «училище»: по указу Патриарха «велено быть в славяно-российском училище для детского наказания в старостах» Федору Никитину.[247, л. 50] В приведенных фрагментах документов обращает на себя внимание то, что училище – ступень школы, а не наоборот, как было ранее. Также из последнего свидетельства видна практика деятельности «старост», как и в Типографском училище, однако здесь они уже наделялись и учительскими функциями: «Спущено из приказу книг печатного дела в школу старосте дьякону Алексею Кирилову для ученья учеников 50 псалтырей, 50 часословов, 100 азбук».[248, л. 102] Предоставление «старостам» учительских функций объясняется, вероятно большим, чем в Типографском училище, уровнем и объемом знаний. Это давало возможность привлекать наиболее способных учащихся старших «классов» в качестве учителей в младших «классах», а некоторые из них становились еще и старостами.

В практике обучения в Спасских школах использовались термины «класс» и «урок» в значениях: конкретная группа учеников, изучающая определенный учебный курс и строго определенное учебное задание как элемент обучения. Например, в приводившимся выше предисловии к грамматике, составленной братьями Лихудами для учеников Спасских школ, кроме использования терминов «урок» и «класс», обращает на себя внимание деление классов на «низшие», «средние» и «высшие» и распределение учащихся на «разряды». Деление классов было обусловлено сложностью наук и необходимостью их распределения, а градация учащихся, вероятно, связана с уровнем освоения ими наук.

В целом, характеризуя терминологию деятельности Спасских школ в конце XVII века, можно отметить появление в языке документов новыхтерминов: «школьные учителя», «школьное учение», «школьные ученики» и пр. Ранее термины «учение», «учитель», «ученики» и др. давались без прибавления «школьное», что объяснялось вхождением в практику обучения термина «школа» и началом разделения в XVII веке самого процесса учения на два самостоятельных направления: обучение наукам (школьное обучение) и православное учение. Позднее, в XVIII веке, этот процесс принял свое окончательное оформление.

Характеристика терминологии образовательной практики в России была бы неполной без анализа педагогических терминов практики профессионального обучения. Обучение профессии (ремеслу) подразумевало овладение практическими знаниями и умениями и рассматривалось как служба и составная часть образования. Поскольку научить служить нельзя – это задача нравственная, то и решаться она может только в процессе усвоения определенной системы жизненных норм и ценностей. В этой связи формирование нравственных качеств будущего специалиста было составной частью профессиональной подготовки.

Общегосударственная традиция ремесленного обучения формировалась и развивалась на всем протяжении XI–XVII вв. и касалась всех сословий. Практику обучения ремеслу можно проследить, в основном, по источникам XVI–XVII вв., поскольку именно в это время складывалась система Приказов и Государевых мастерских – государственных учреждений, которые ведали профессиональной подготовкой. Формирование государственной системы профессионального обучения началось с законодательного закрепления принципов обучения ремеслу.

Одним из первых общегосударственных актов, отразивших принципы профессионального обучения, была «Псковская судная грамота» – документ, составленный на основе ряда грамот князей в XIII–XIV вв. и окончательно оформившийся к началу XV века. В нем, в частности, указывалось: «А которой мастер иметь сочить [взыскивать – А.Р.] на ученики учебнаго [плата за обучение – А.Р.], а ученик запрется, ино воля государева, хочет сам поцелует [присягнет – А.Р.] на своем учебном, или ученику верить».[250, с. 15] В дальнейшем эта практика и сопровождающая ее педагогическая терминология с некоторыми изменениями нашла отражение в документах ряда государственных ведомств, например, Аптекарского и Пушкарского приказов, Оружейной Палаты.

В ремесленном обучении так же, как и в общеобразовательных учебных заведениях, наиболее употребляемыми терминами были «учение», «учитель» и «ученик»: «Царю Государю [титул] бьет челом сирота твой Государев, вольной гулящий человек Андрюшка Харитонов. Милосердый Государь [титул] пожалуй меня сироту своего, вели Государь мне быть у своего Г осударева дела во Аптекарском Приказе в лекарских учениках… Ондрюшка Харитонов руку приложил». На этой челобитной далее отмечено: «[7]170 года Июня в 6-й день по указу Великаго Государя приказал боярин Илья Данилович Милославской быть ему в аптеке в учениках, и учиться лекарскому ученью».[251, с. 36–37] Из приведенного документа следует, что «сирота», «вольный гулящий человек» был грамотен и знаком с системой ремесленного ученичества в России. Так же можно говорить и том, что в обучение ремеслу брались все лица без каких-либо социальных ограничений.

В ходе обучения проводилась своего рода обязательная медицинская практика в действующей армии: «Лета 7166 [1658] марта в 11-й день… Государь [титул] указал быть на своей государеве службе в Белегороде в полку у окольничаго и воеводы у князя Григорья Григорьевича Ромодановскаго с лекарем с Васильем Ульфовым лекарскаго дела ученикам… а государево жалованье месячный корм дан им марта по 1-е число нынешняго 166 года да на подъем по два рубля человеку…».[Там же. С. 128] После успешного прохождения практики ученики переводились в подлекари и лекари и получали документ, подтверждающий их квалификацию. Вот, например, фрагмент официального документа на звание лекаря, выданный Царским лекарем своему ученику в 1672 году: «Аз нижеписанный Яган Маркус Гладебах, ведомо чиню и свидетельствую всем кому о том ведать надлежит. В прошлом 1668 году Августа в 12-й день, Петр Григорьев, который пожелал у меня изучитись лекарскому делу и для того мне в службу и в научение отдался, дав на себя письмо, что с вышеписаннаго числа последующие четыре года служить ему Петру Григорьеву у меня прилежно для изучения лекарскаго дела… Петр, служа мне те свои годы, не токмо в учении науки прилежен, послушен, верен или, как ученику той науки подобает, во всем непорочен явился, но и так счастливо прилежал, что искусство его в лечении от многих похвалено было… Писан при царствующем граде Москве в Немецкой слободе 1672 года, Сентября в 1-й день. Яган Маркус Гладебах, Его Царскаго Величества доктор…».[252, с. 254–255] В этом документе обращает на себя внимание акцент, сделанный учителем-лекарем на нравственной характеристике ученика, которая для того времени являлась обязательной составной частью получения профессии и образования в целом.

Приведенные и ряд других примеров[253, с. 202–209; 254] иллюстрируют важные педагогические явления, в скором времени получившие свои термины: практика как этап обучения, испытание на получение профессиональной квалификации, содержание итогового испытания, требования к результатам обучения, документ об окончании учения и пр.

Организация профессионального обучения в Пушкарском Приказе также получила освещение в ряде документов XVII века, раскрывающих содержание педагогической терминологии. Сохранились, например, интересные свидетельства существования в XVII в. училища «цифирного учения» для пушкарских детей. Все расходы по обучению нес Приказ. Он оплачивал работу учителя – «цифирного дела мастера» Ивана Зерцалова, при этом «государево жалованье» выплачивалось не только учителю, но и ученикам, которые учились «цифири». В одном из документов встречается упоминание о 9 учениках школы. Записи в книгах Приказа свидетельствуют и об использовании учебных пособий. В частности, зафиксировано наличие 10 досок «к цифровому учению» и особой учебной «цифирной книги», переведенной на русский язык: «и та книга отдана учителю Ивану Зерцалову для научения цифири пушкарских детей. И тое книгу ему беречь. А как пушкарских детей выучит и тое книгу объявить ему в Пушкарском Приказе».[255, л. 4–5] Характер обучения позволяет говорить об организации начальных профессиональных учебных заведений – «цифирных школ» задолго до известного указа 1714 года Царя Петра I.

Ученики Пушкарского Приказа по степени своих знаний и опыта делились на несколько групп. Так, например, в 1598–1599 гг. на Пушечном Дворе было не менее 12 учеников пушечного мастерства, которые подразделялись на 4 группы – «статьи», в каждой из которых, начиная с самой высокооплачиваемой, было соответственно – 1, 2, 3, 6 учеников. В ремесло отдавались не только мальчики, но и девочки, которые также делились по «статьям». Так, например, в документе от 1642 года о повышении окладов ученицам золотного шитья упоминалось 11 девушек, разделенных на две статьи,[256, л. 1–2] а в документе 1659 г. в Царицыной мастеровой палате указывались имена 38 учениц – 24 «высшей» и 14 «меньшей» статьи.[257, л. 1–2] Подобное деление учеников и учениц прослеживается на протяжении всего XVII века и отражает формирование такого педагогического явления, как деление учеников на классы.

Отношения учеников и учителя-мастера оформлялись особым документом – «учебной записью». Подобные «записи» являлись обязательным условием для начала обучения по всем профессиям и имели централизованный характер. Пример такого соглашения: «Порядная с мастером об обучении Анисима Афанасьева серебряному мастерству. Се яз Тимофей Афонасьев, из Заонежья Андомского погоста Государев дворцово крестьянин деревни Тировской, отдал есми будучи в Великом Новгороде посадцкому человеку Фадею Кастьянову сыну серебрянину сына своего Анисимка учить серебряного мастерства, нынешняго 192 году Марта с 16 числа впредь в годы на осмь лет… по розчоту, по то ж число: выучить ему Фадею того моего сына в ту восмь годов серебряного мастерства, чего он Фадей сам умеет… живучи тому моему сыну Анисиму в том учебном промыслу у него Фадея быть во всем послушну и покорну… [Новгород], лета 7192 [1684] Марта в 17 день».[258, с. 216–217] В документе о приеме к мастеру А. Григорьеву нового (9-го) ученика сообщалось: «У колокольного мастера Александра Григорьева учеников 8 человек. Великого государя жалования им оклад…».[259] Ученики имелись и в таком ремесле, как изготовление гранат. Так, например, в 1674 году в Новгород были «посланы гранатчики, которые огнестрельному делу навычны и учились у иноземцов».[260, с. 76] Для серьезной теоретического подготовки использовались книги учебного характера, о чем говорит, например, прошение Пушкарского приказа (1667 г.) о гранатном мастере, который «научен огнестрельным и гранатным делам, стрелять гранаты умеет; да ему-ж дана для ученья… немецкаго языка печатная книга».[261] В приведенных свидетельствах важно употребление вместе с термином «учение» терминов «умение» и «навык» как основных понятий профессионального обучения, которые со второй половины XVII века входили в широкую практику.

Сохранилась «учебная запись» (1696) на обучение крестьянского сына Галицкого уезда у часовщика Спасской башни Кремля Григория Алексеева. В числе трех поручителей, поставивших собственноручные подписи под документом, были двое нищих.[262, лл. 106 об.-107] В этом факте обращают на себя внимание два интересных обстоятельства: во-первых, ребенок из бедной крестьянской семьи провинциального уезда поступает по челобитной в ученики сложному часовому делу в Спасскую башню Московского Кремля; во-вторых, за него ручались нищие, которые являлись грамотными людьми, и подписи которых устраивали руководство государственного учреждения – Приказа.

Единообразие терминологии профессионального обучения сохранялось не только в Москве, но других городах. Например, в Астрахань местным мастерам было направлено следующее указание: «А то им, мастером, Великого Государя милосердой указ велено сказать, чтоб они тех ребят выучат, и им, мастером, за то их учение Великого Государя милость. А как те ребята тому мастерству выучатца, и великий государь указал тех ребят прислать к Москве в Оружейный приказ с кем пригож».[263, л. 1–4; 264, л. 1–2] Такое же понимание термина «учение» и родственных ему понятий показывали и сами ученики, приехавшие из Астрахани. На расспросе о ходе учения они показали: «учились де они в Астрахани… а как выучились тому ныне з год».[265, л. 2–5] Интересно употребление одновременно с термином «учились» термина «выучились», что отражает процесс и результат учения. В этой связи вполне естественно использование вместе с этими понятиями терминов «умение» и «навык», отражающих результат учения.

По окончании ученичества для перевода в мастера ученики должны были выполнить своего рода экзамен – работу «на образец». Оценка качества работы производилась несколькими мастерами конкретного Приказа или мастерских и «государевыми людьми». Высокая оценка работы ученика означала перевод его в мастера или на определенную государственную должность. Вот пример такой оценки: «Андрюша Семенов тому ствольному и замочному мастерству научен совершенно… и зделает мастерством своим против ствольного ж дела мастера Василия Федотова и лутче».[266, л. 1–8] Подобное испытание, как конкретное педагогическое явление, получило соответствующие термины: славянский «испытание» и иноязычный «экзамен». Традиция серьезного внимания к нравственному воспитанию учеников при обучении профессии позволяла сохранять в ремесленном обучении и привычную для русского языка педагогическую терминологию. Ситуация будет меняться уже в начале XVIII века, когда будет открыт ряд средних и высших профессиональных учебных заведений.