Текст книги "Мировые религии о преступлении и наказании"

Устав небольшой: в Оленинской редакции[145]145
  Текст приводится по изданию: Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. (издание подготовил Я. Н. Щапов). – М., 1976.


[Закрыть], например, он представлен всего 11 статьями, и впервые содержит «инвокации» или торжественное обращение к Богу (ст. 1), а также обещание князя со ссылкой на греческий Номоканон[146]146
  Основной сборник канонического права в Византии, который на Руси имел вид Кормчей книги.


[Закрыть] («возрех в греческии номоканун и обретох в нем» – ст. 4) передать Церкви как десятину (10 % от феодальной ренты), так и право судить население («дал есмь») по специально выделенным составам (ст. 9 – за «роспуст» или расторжение брака без ведома церкви, «смилное» или незаконную половую связь мужчины и женщины, «заставание» или доказанное нарушение супружеской верности, «пошибание» или изнасилование, умыкание или языческое похищение невесты для брака, «ведство» или колдовство, кровосмешение, оскорбление бранным словом или клеветой, скотоложство, аборт, посягательство на церковное имущество), а равно установил абсолютную юрисдикцию митрополита в отношении «его» людей, т. е. служителей Церкви (ст. 10 – игумены, попы, чернецы, дьяконы, пономари, прикладники, причетники и прочие служители культа).

Разумеется, Синодальная редакция Устава Владимира должна представлять наибольший интерес для людей, ищущих тенденции проникновения религии в российское (уголовное) законодательство. В этом варианте Устава определено 27 составов, из них 13 – религиозные. Так, к ним отнесены: 1) «ведъство» или «ведовство» – колдуны, знахари, ведьмы, т. е. это мнимое знакомство с невидимым миром; 2) «зелейничество или зелье» – изготовление лекарств и приворотных зелий; 3) «узлы» – один из видов чародейства, изготовление талисманов путем завязывания особым способом узлов; 4) «волхвование» – вызов мертвых, акты спиритизма и другие акты колдовства или лечения, которое было преимущественно церковной прерогативой; 5) «зубоежа» – по разным трактовкам и переводам может означать вампиризм, т. е. высасывание крови мертвецом у живых или живым у живых, скорее всего, что могло быть связано с магическим каннибализмом; кроме того, это запрет укусов во время драки; также звероядина – это запрет церкви употреблять в пищу зверя, задушенного собакой во время охоты.

Во «владимирском» Уставе византийские каноны проглядывают наиболее явно и прежде всего в отношении преступлений против семейных устоев. Но есть одна особенность, которую невозможно не заметить: многие из перечисленных в ст. 9 поступков были криминализированы вопреки обычаям восточных славян именно потому, что на них стала распространяться юрисдикция церкви[147]147
  См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. III. СПб., 1903. С. 1261.


[Закрыть]. Причисление каких-либо деяний к разряду криминальных – полдела; а как быть с пенализацией? Дело в том, что привозная «константинопольская» система наказаний в глазах реципиента (древнерусского народа), не знавшего смертной казни, талиона и членовредительства, выглядела чрезвычайно жестокой вообще[148]148
  Закон судный людям. Краткая редакция / Под ред. акад. М. Н. Тихомирова. – М., 1961. С. 29.


[Закрыть], а в приложении к новоявленным деликтам – тем более. «Это несоответствие византийской системы наказаний русским обычаям, по-видимому, и привело к отсутствию в Уставе князя Владимира указаний на какие бы то ни было наказания вообще»[149]149
  Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. I: Законодательство Древней Руси. – М., 1984. С. 154 (Н. А. Семидеркин).


[Закрыть].

Еще бы: а) блуд мужчины с замужней женщиной («заставание» по-русски) согласно Второзаконию (ст. 22 главы XXII) влек для обоих любовников смерть; б) в соответствии с Эклогой (титул XVII ст. 43) колдунов и колдуний (по-русски «волхвов») казнили мечом; в) по Закону Моисея (Левит, XX, 15–16), «кто смесится со скотиною, того предать смерти, и скотину убейте», а в Византии скотоложство влекло оскопление (Эклога, титул XVII, статья 39); г) аналогично смертной казнью преследовалось по законам Моисея (ст. ст. 10–21 главы XX и статьи 6—21 главы XVIII) кровосмешение («в племени или сватьстве поимуться»), а в Византии послабление было только для дальних родственников – в виде отрезания носа; д) изнасилование (по-древнерусски – «пошибание») также каралось отрезанием носа у византийцев (Эклога, титул XVII, ст. 30), а по Второзаконию (глава XXII, статьи 25–27) – и смертью (за изнасилование уже обрученной девушки).

Гигантский разрыв в жестокости уголовных кар, давно культивируемых восточными славянами на основании их правовых обычаев, с одной стороны, и импортируемых из Византии вместе с религией санкций, с другой стороны, вначале привел к тому, что в нормативных памятниках конкретные виды наказаний за преступления не упоминались вовсе, а позже – с Устава князя Ярослава Мудрого о церковных судах – ответственность в основном выражалась в имущественных санкциях, а не в членовредительстве или смертной казни.

В последнем нормативном акте впервые названы юридические последствия нарушения канонических предписаний (уголовная, гражданская и церковная ответственность) и установлена уголовная ответственность церковных лиц, а также содержится запрет на совместную трапезу или половые отношения между людьми различного вероисповедания (ст. 19 Устава в Пространной редакции).

В некоторых статьях Устава явно проглядывает религиозная первооснова. Так, в Библии сказано: «Не бери жены вместе с сестрою ее, чтобы сделать ее соперницей, чтоб открыть наготу ее при ней, при жизни ее» (Левит, XVIII18). А в ст. 20 Устава записано: «Аще кто с двумя сестрами падеться, епископу 30 гривен». По логике данной нормы мыслится отсутствие кровосмешения, что сестры представляют отличный от мужчины-совратителя род. Следственно, основной замысел уголовной ответственности библейский, в том, чтобы исключить опасные для сохранения семьи половые страсти, вызываемые духом нездорового соперничества. Обособленная криминализация убийства именно во время пира (ст. 29 устава Ярослава) объясняется распространенностью на Руси свадебных боев как разновидности языческих игрищ, что олицетворяло собой покушение на церковную монополию по регулированию брачных процедур. Как следствие, русская Церковь отказывала в отпевании и в захоронении на христианских погостах убитых в ходе бесовских боев[150]150
  Щапов Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. XI–XIV вв. М., 1972. С. 283.


[Закрыть].

Особняком в законодательстве Древней Руси выглядят так называемые судные грамоты Новгородской (XV в.) и Псковской (XVI в.) раннефеодальных республик. Надо сказать, что республиканские порядки складывались в северных землях постепенно, но Церковь в Новгороде сразу же приобрела значительный вес в общественной жизни: она была покровителем торговли и хранила у себя меры веса и длины, новгородский архиепископ скреплял своей печатью торговые договоры местных жителей с иностранцами, вершил церковный суд, а с XIV века ведал и земельными тяжбами, предоставлял свою резиденцию для заседаний высшего суда республики. Во вводной части новгородской грамоты под названием «О суде и о закладе на наезщики и на грабещики» (содержала 42 статьи) сказано, что принята она на Ярославовом дворе, в ходе вече, в присутствии архиепископа Новгорода и Пскова. В ст. ст. 1 и 2 грамоты архиепископу предписано судить церковные дела по Номоканону, а посаднику, наместникам, тысяцким и тиунам или представителям государства – «по старине», т. е. по обычному праву. Согласно ст. 1 владычный (архиепископа) суд распространял свою власть не только на церковных людей (по всем преступлениям), но и на мирян («нареченному на архиепископство Великого Новагорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свои, суд святительски по святых отець правилу, по манукануну; а судити ему всех равно, как боярина, так и житьевого, так и молодчего человека»)[151]151
  Текст приводится по изданию: Акты, собранные Археологической Экспедицией в библиотеках и архивах Российской империи. Т. I. № 92. СПб.,1836.


[Закрыть]. В настоящем акте впервые и во многих статьях постоянно упоминается о целовании креста как о доказательстве и как условии осуществления правосудия посадником, тысяцким, наместником.

Как известно, Псков отделился от Новгорода в 1348 году и также стал феодальной республикой, но сепаратистские настроения по отношению к великим московским князьям проявлял в меньшей степени, в том числе по причине боязни своего «старшего республиканского брата», на которого следовало кому-то «жаловаться».

Псковская судная грамота содержит 120 статей и дошла до нас в двух списках (Синодальном и Воронцовском). Считается, что данная грамота возникла благодаря целому комплексу предшествующих нормативных актов плюс обычному праву русичей. В ней: 1) крестное целование рассматривается как условие справедливого суда (ст. 4), а процедура его осуществления нормируется в ст. ст. 77 и 78; отказ же принести присягу на суде равносилен признанию себя проигравшей стороной (ст. 99); 2) в этом акте впервые криминализирована взятка («тайный посул»), причем по своей общественной опасности данное деяние приравнивается составителями к грабежу; 3) в ст. 7 впервые в русском праве вводится смертная казнь (пока только за измену, поджог, конокрадство и кримскую кражу, по поводу содержания которой в науке – спор) в форме повешения, сожжения или утопления. Пока, для данной стадии юридического развития, конокрадство уравнено с государственной изменой («переветом»)[152]152
  Частные нормы уголовного права в судебниках северных республик раннефеодальной России см. в работе: Исаев М. М. Уголовное право Новгорода и Пскова XIII–XV вв. – 1–6 июля 1946 г. М., 1948.


[Закрыть].

Специалистам – очень хорошо, а обывателям – в заведомо меньшей степени известна та мысль, что религия являет собою одну из скреп, соединяющих территориальное население в некую общность, наравне с языком, рельефом местности, особенностями регионального климата, животного и растительного мира, сложившимися промыслами, обрядами и традициями. Надобность в подобном соединительном материале резко возрастает в эпохи войн, прежде всего освободительных, после технологических рывков в промышленности и географических открытий, влекущих присоединение новых территорий и миграцию туда коренных жителей страны. Все это счастливым образом сошлось в России на рубеже XV–XVI веков и привело в итоге к образованию Русского централизованного государства: освобождение от многовекового господства монголо-татар; присоединение к формирующемуся вокруг новой столицы княжеству Новгорода и Твери; постепенное вытеснение с политической сцены страны аристократической Боярской Думы новым представительным учреждением – Земским собором, более точно отражавшим сословную структуру населения и его интересы; переход от старинной дворцововотчинной системы управления, в основе которой было преимущественное обслуживание нужд правящей семьи или княжеского домена, к приказной, которая олицетворяла общегосударственные потребности; появление слоя служилых людей, для которых осуществление власти есть постоянная работа, а не выполнение разовых поручений князя, пусть и самых ответственных; перенос митрополичьей кафедры из Владимира в новый политический центр, успешно выполнявший функции объединения Руси, – Москву; как следствие этих процессов, русская церковь приобретает независимость от Византии, чему в немалой степени способствовало и завоевание Константинополя турками-сельджуками в 1453 году; с середины XV века русский митрополит избирается на церковном соборе с согласия великого московского князя[153]153
  В 1448 г. московским освященным собором, без согласования с бывшей священной метрополией, был посвящен в митрополиты Иона, и с тех пор Русская церковь сделалась независимой от Константинопольской епархии.


[Закрыть].

Перечисленные обстоятельства, отражавшие формирование централизованного государства на землях восточных славян, важны для понимания отечественного законодательства той поры и его «религиозных» норм.

Происходившие в социально-экономической и политической сферах изменения, знаменовавшие собой объединение земель под единой властью, нашли свое отражение и в уголовном праве: 1) по-новому стало трактоваться преступление – не как ущерб частному лицу, а как вред всему обществу и установленным в нем правящим сословием порядкам; 2) понимаемые таким образом уголовные деликты закономерно «сменили» название – с «обиды» на «лихое дело», прообраз будущего «преступления»[154]154
  В Древнерусском государстве, не имевшем специализированных органов сыска, в силу чего розыск и обличение доказательствами виновника производились усилиями потерпевшего либо общины, поступки пока не могли рассматриваться как посягательства на установленный государством порядок. – Исаев М. М. Уголовное право Киевской Руси: Уч. труды ВИЮН. Вып. VIII. М., 1946. – С. 161–162.


[Закрыть]; 3) наказание, в эпоху феодальной раздробленности выполнявшее одновременно роль материальной компенсации для потерпевшего и служившее статьей дохода для казны (вира и продажа), стало выполнять функцию устрашения; 4) вслед за этими телеологическими новациями реконструировалась и система наказаний – на смену имущественным санкциям пришли членовредительные кары и смертная казнь[155]155
  См. об этом: Штамм С. И. Судебник 1497 года. М., 1955. С. 51.


[Закрыть]. Последняя мера пришла на смену кровной или частной мести, которая приводила к анархии и мешала стабилизации общественной жизни; у государства же объективно нет чувства злобы на конкретного преступника, и потому оно умеряет возмездие своими рациональными расчетами[156]156
  Малиновский А. Кровная месть и смертные казни. М., 1915. С. 130.


[Закрыть]; 5) наконец, укрепившаяся центральная власть вводит в законодательство прежде неизвестный разряд криминальных поступков – государственные преступления, караемые только смертной казнью.

На правление великого князя Ивана III, первым назвавшим себя «государем всея Руси», пришлось принятие Судебника 1497 года, список которого сохранился только в одном экземпляре и был обнаружен исследователями в начале XIX века, хотя о существовании данного нормативного акта с комментариями отдельных статей стало известно еще в середине XVI в. по запискам австрийского дипломата С. Герберштейна[157]157
  Герберштейн С. Записки о московитских делах/Введение, перевод и примечания А. И. Малеина. – СПб., 1908; или: Герберштейн С. Записки о Московии. С латинского базельского издания 1556 г. перевел И. Анонимов. СПб., 1886.


[Закрыть]. Судебник 1497 г. открывал новую веху нашей истории – систематизацию накопленного законодательного материала (правды, уставные, судные и жалованные грамоты), без чего невозможно устойчивое функционирование централизованного государства. Специалисты отмечают творческий характер проделанной кодификационной работы и большой вклад в нее самого Ивана III. С. В. Юшков, например, доказал, что лишь в 27 из 66 статей Судебника 1497 г. присутствуют «следы» прежних законодательных актов, а еще в двух – наследие обычного права русичей. Большая же часть закона (60 процентов статей) содержит нормы, не известные прошлой юридической практике[158]158
  Юшков С. В. Судебник 1497 года (К внешней истории памятника): Ученые записки Саратовского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского. Том V. Вып. III. Саратов, 1926. С. 44–45.


[Закрыть].

По общепринятому мнению, основанному на текстах, оба судебника содержат преимущественно процессуальные нормы, что естественно: укрепившаяся центральная власть может и повременить с изменениями материального права, но должна оперативно унифицировать юридические процедуры. Тем не менее в Судебниках присутствуют и судоустройственные, и уголовно-правовые предписания. В частности, статьей 59 Судебника 1497 года предписано «попа, диакона, чернеца, черницу, строя, вдову, которые питаются от церкви божией, судить святитель или его судия»[159]159
  Судебники XV–XVI вв. – М.: Академия наук СССР, 1952.


[Закрыть], а не боярам и окольничим. Анализируемый акт (ст. 4 и др.) сохраняет древний обычай[160]160
  Этот «процессуальный» обычай имеет длинную историю, существовал на Руси еще до введения христианства, а первое законодательное закрепление получил в Псковской судной грамоте (ст. 10, 13,17–18, 21,36–37,101,117 и 119).


[Закрыть] «полевых поединков» или «поля», предназначенных для возмещения недостатка доказательств посредством личного физического соперничества сторон дела или их представителей («полевщиков») под присмотром окольничего, дьяка и недельщика. Поединок дозволялся только по делам «частного обвинения», ему обязательно предшествовало крестное целование, а само участие в поле было делом «добровольным» – в том смысле, что отказ от поединка приравнивался к признанию собственной вины; не хочешь биться – преступник. Такой упрощенный вариант добычи истины еще до самооговора и детектора лжи претендовал на сомнительную роль «царицы доказательств», а потому против «поля» протестовала Церковь. В частности, в послании митрополита Фотия новгородской епархии (1410 г.) предписывалось, чтобы тамошнее духовенство не причащало идущих на поединок, а погибших в нем не хоронили по христианским канонам, грозил за это священникам лишением сана, а довод его таков: причинивший смерть своему противнику участник «поля» есть душегубец[161]161
  Русская историческая библиотека. СПб.,1880. Т. VI. С. 276.


[Закрыть].

В сфере материального права заслуживают внимания следующие законоположения: 1) в целом ряде статей Судебника 1497 года (ст. ст. 1, 33, 38, 43, 65, 67), несмотря на сохранение системы кормления служилых людей, содержится запрет на посулы. Тут нет большого противоречия. «Первоначально посул – не столько взятка в буквальном смысле этого слова, сколько плата за проявление судьей прилежания в разборе дела»[162]162
  Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. М., 1985. С. 64 (С. И. Штамм).


[Закрыть], оплата расходов на судопроизводство. Но вскоре к этой необходимости «примазался» корыстный интерес служителей Фемиды, и тогда население запротестовало, углядев в прежнем посуле личную мзду чиновников. В числе протестующих оказались и представители Церкви; «в послании известного церковного деятеля Кирилла Белозерского князю Андрею (от 1413 г.) предлагалось, чтобы судьи… посулов не имали, доволны бы были уроки своими»[163]163
  Там же.


[Закрыть]; 2) примечательно, что по ст. 9 Судебника церковный тать приравнивался к государскому «убойце и коромолнику, подымщику, зажигалнику и ведомому лихому человеку», а потому ею предписано «не дати живота» религиозному преступнику, «казнити его смертною казнью». Укреплявшая государственное единство княжеская власть нуждалась в помощи и освящении, а потому обеспечивала одинаковую уголовно-правовую защиту и представителям домена, и его идеологическим помощникам; 3) интерес и влияние Церкви можно усмотреть и во введении уголовной ответственности за ябедничество (ст. 8) или за заведомо ложный донос в современной транскрипции; подобное поведение в определенном отношении есть вариант публичного надругательства над практикой крестоцелования, введенной в юридические присутствия для обеспечения достоверности свидетельских («послухов») показаний, некое отдаленное клятвопреступление.

Если главной причиной принятия Судебника 1497 года была необходимость в создании общерусского феодального права, созвучного централизованной ступени государственного строительства, и он таковым действительно стал[164]164
  См.: Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий. М.,1982. С. 122.


[Закрыть], то мотив появления очередного законодательного кодекса всея Руси через полвека был другим – перераспределение полномочий внутри правящей элиты – от наследственного чванливого боярства, чаще других выказывавшего недовольство по поводу обременявших их царских инициатив и потому часто выступавшего опорой для крамолы, в пользу служилого люда – помещиков и посадских (городских) верхов. Об этом Иван IV со свойственной ему прямотой и объявил на совместном заседании Освященного собора и Боярской думы в феврале 1549 года, попеняв аристократам (по-нынешнему – сенаторам и олигархам), что за время их правления многие законы «поисшатались» и «порушились», а потому положение дела следует исправить принятием нового общероссийского закона, в котором была бы «учтена старина».

Судебник 1550 года вошел в историю нашей страны как свидетельство движения централизованной власти «вниз», к земству, как акт сословно-представительной монархии в ее расцвете. О своей заслуге по достройке власти внизу не без самодовольства Иван Грозный заявил позже Стоглавому собору: «да устроил по всем землям моего государства старосты, и целовальники, и сотские, и пятидесятские по всем городам, и по пригородам, и по волостелям, и по погостам, и у детей боярских, и уставные грамоты пописал».

Несмотря на очевидные подвижки и даже достижения (появление категории должностных преступлений и нового вида наказаний – увольнения от должности с запрещением занимать ее в дальнейшем – ст. 28; дифференциация ответственности в зависимости от повторения преступлений – ст. 52 и др.; введение наместничьего суда (прообраз будущего суда присяжных) – ст. 62 и др.; запрет обратной силы закона – ст. 97; определение порядка обнародования и вступления в силу законов – ст. 98) настоящего памятника русского права, весьма заметна, особенно в сравнении с предыдущими и последующими нормативными актами, его невиданная «религиозная отстраненность», т. е. светскость. Фактически в тексте Судебника 1550 года Церковь упоминается только раз, да и то в форме урезания полномочий. В ст. 91 появляется запрет, под угрозой ответственности перед наместничьим судом, на проживание торговцев при монастырях. Кроме того, в церковной подсудности помимо представителей культа остались только нищие, питающиеся исключительно подаянием, т. е. «церкви божией»; а вот для «простых людей» и «вдовиц, питающихся не от церкви, а живущей своим домом», предписан «суд вопчей» или светский.

Своеобразной компенсацией религиозной индифферентности царского Судебника 1550 года стал другой акт, также принятый при непосредственном участии и даже под руководством Ивана IV – на церковно-земском соборе 1551 года. Он вошел в историю под названием «Стоглав»[165]165
  Расхожая история наименования памятника такова: а) первоначально архетип не имел названия; б) первая, самая многозначительная по логике, глава названа «Царские вопросы и соборные ответы о многоразличных церковных чинех». Отсюда документ можно считать, к примеру, царско-церковным уставом; в) в тексте 99-й главы употреблено словосочетание «царское и святительское уложение»; г) весь акт при редактировании был разбит на 100 глав – возможно, по верноподданнической аналогии с царским Судебником 1550 года; д) в связи с этим и по аналогии с морфемной конструкцией слова «Судебник» закон церковной жизни по Ивану Грозному вначале называли «Стоглавник»; е) с XVII века укоренился более краткий термин «Стоглав», а сам церковно-земский собор стал именоваться Стоглавым.


[Закрыть].

Но своеобразная сатисфакция получилась спорной. Разъяснения основ христианского вероучения и требований к целомудренному поведению священнослужителей, исходящие от жесткого властелина с редакторским зудом, Русская церковь терпела более ста лет, но на Московском соборе 1666–1667 гг. большинство догматов Стоглава (о двуперстном крестном знамении, брадобритии, сугубой аллилуйе) были отвергнуты как «неразсудные, простоватые и невежественные»[166]166
  Добротворский И. М. Стоглав. Изд-е 2-е. Казань, 1887. С. 111.


[Закрыть]. Не случайно текст Стоглава впервые был опубликован лишь в середине XIX века, и не на родине, а за границей, скорее всего, старообрядцами. Но джинн из бутылки выскочил. На многие годы текст Стоглава стал предметом противостояния и опорой для противоречивого канонического толкования Священного писания представителями официальной Церкви, замалчивающими либо отвергающими теологическую силу за актом 1551 года, и многочисленными раскольниками, объявляющими свою веру истинной именно ссылками на Стоглав.

В научной и богословской литературе также продолжаются активные поиски ответов на вопросы, не вынесенные в свое время в повестку дня Собора: кто был инициатором собора, законодательный ли это памятник или литературный, авторство вопросов для соборного обсуждения, был ли действительно принят тот акт, который позже получил название Стоглава, точная дата Собора, его программа (только ли принятие Стоглава?) и т. д. [167]167
  См.: Беляев И. В. Об историческом значении деяний Московского собора 1551 г.//Русская беседа. М., 1858, ч. I–IV; Бочкарев В. Стоглав и история Собора 1551 года. Историко-канонический очерк. Юхнов, 1906; Жданов И. Н. Материалы для истории Стоглавого собора//Соч., т. 1. СПб., 1904; Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. Россия времен Ивана Грозного. – М., 1982; Павлов А. С. Курс церковного права. – Троице-Сергиева лавра, 1903; Стефанович Д. О Стоглаве. Его происхождение, редакция и состав. К истории памятников древнерусского церковного права. СПб., 1909; Царские вопросы и соборные ответы о многоразличных церковных чинах (Стоглав). – М., 1890; Шпатов А. Я. Стоглав. К вопросу об официальном или неофициальном происхождении этого памятника. Киев, 1903;


[Закрыть]

В целом же решения церковно-земского Собора были реакцией на сложный период в развитии православия на Руси (соперничество иосифлян и нестяжателей, падение авторитета Церкви из-за участившихся случаев аморального поведения ее пастырей) и выглядели как компромисс, что в вопросах веры опасно всегда.

Поскольку Стоглавый собор был созван для укрепления православия, а в речах его инициатора постоянно звучали призывы к устроению наилучшим образом всего православного христианства, добиться всеобщего исправления (в сторону «церковного благочиния и царского благозакония») в соответствии с Божественным Писанием, да еще и с напоминанием епископам о Страшном суде и необходимости раскаяния за прегрешения, важно проследить, какие рецепты по борьбе с человеческими пороками были предложены царем и приняты собором[168]168
  Далее приводится текст Стоглава по книге: Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. – М., 1985. С. 253–379.


[Закрыть]. Данная информация необычна в том смысле, что светский руководитель предлагает святым отцам именно святительские меры противодействия людским пакостям и разврату клира.

1. В главе 33 «О содомском гресе» рекомендовано: «…которые покаются и вперед обещаются, и вы бы их исправливали по правилом святых апостол и святых отец, а без опитемьи бы есте не прощали. А которые не исправятся, не покаются и вы бы их ото всяких святыни отлучали и в церковь входу не давали, и приносу от них не принимали, дондеже покаются и престанут от своих зол». Т. Е. Новицкая полагает, что содомский грех в данной главе в основном сведен к мужеложству, свойственному высшему сословию тогдашней Руси («все паскудства от безделья»), а его опасность по теологическим представлениям заключается в том, что «за мужеложство отдельных людей Бог якобы наказывает весь народ»[169]169
  Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. С. 440–441.


[Закрыть].

2. Совет священникам, чтобы те «своих детей духовных поучали и наказывали страху Божию, чтобы промеж себя и в соседстве жили любовно: не крали и не розбивали, и не ябедничали, и налживе не послушествовали, и чюжаго не восхищали, и сами не обидели и скверными речами не укорялися, и на криве бы крестане целовали и именем божиим во лжи не ротилися и не клялися… Аще кто таковая преступит и сотворит злое беззаконие и преступление, таковый под запрещением и во отлучении суть от всякия святыни на уреченные лета по правилам святых апостол и святых отец»», содержится в главе 37-й: «О том, чтобы налживе креста не целовали», и вызван он широким распространением ложных клятв среди православных.

1. Рассуждая о «тафьях (тюбетейках мусульман. – А. Б.) безбожнаго Махмета» (глава 39), Иван Грозный провозглашает: «мы же православнии, закон истинный от бога приемше, розных стран беззакония осквернихомся, обычая злая от них приимше, темже от тех стран томимы есмя и расточаями виною нашея похоти и обычая, и сего ради казнит нас бог за таковая преступления». Образчик славянофильства, скажет умудренный читатель и будет прав лишь отчасти, поскольку забота о национальной идентичности в материалах Стоглава вызвана не столько традиционным консерватизмом Церкви, сколько явным для всех разложением вековых обычаев и традиций, пришедшимся как раз на XV–XVI века.

2. Не обошел вниманием царь и порядки в монастырях. Их настоятелям рекомендовано есть в общей трапезной со всею «братиею вкупе», а не по кельям, «посулу на слугах и на всех кристианех не имать», «девок и жонок» в кельи не пускать, а следить, чтобы их пребывание в монастырях сводилось к церковному молению с последующим уходом за пределы скита, «блюсти себе и всех о Христе братство от всякого зазора неподобнаго, наипаче же от пьянственного пития воздержатися». Но питье вина – не пьянство: «нигде бо несть писано, что не питии вина, но токмо писано, не питии вина в пьянство»[170]170
  К вопросу о пьянстве царь-нравоучитель возвращается еще раз в главе 52 – «Ответ о пиянственном питии. Собрание от божественнаго писания яко не подобает во обители питию быть и от негоже пияньство бывает». А в главе 83-й Стоглава зафиксирован запрет служить обедню тем попам и дьяконам, которые «упьются допьяна». «Аще ли обличен будет – да отлучится, аще ли не престанет – да извержется по священным правилом. И о том священником и дьяконом бречи накрепко. Ясти и питии в славу божию, а не во объядение, ни в пьянство. Якоже сам Христос отрече: „Да не отягчают сердца ваша объядением и пиянством, и печальми житейскими?“».


[Закрыть] (глава 49 – «О честных святых монастырех и о том соборный ответ по священным правилом»).

3. Со ссылкой на поучения апостолов Церкви Иван IV разъясняет, что пленных христиан, купленных на невольничьих рынках за границей, в случае их привоза в Москву хозяевамииноземцами надлежит выкупать за счет казны: «а сколько годом того пленного окупу из царевой казны разойдется, и то роскинути на сохи по своей земле, чей кто ни буди, всем ровно, занеже таковое искупление общая милостыня нарицается, и благочестивому царю и всем православным великая мзда от бога будет. Якоже речет праведный Енох: «Не пощадите злата и серебра брата ради, но искупуйте его, яко да от бога приимите сторицею» (глава 72 – «О искуплении пленных»). Постановка на Соборе вопроса о выкупе пленных соплеменников была не простым (дежурным) проявлением нравственнорелигиозного милосердия; для Руси, постоянно ведущей войны с соседними странами и подвергающейся грабительским набегам с их стороны, сохранение работного люда стало насущной проблемой. Так, только в неволе у крымского хана Махмет Гирея в начале XVI в. было, по некоторым оценкам, около 800 тыс. русских пленных[171]171
  Герберштейн С. Записки о московитских делах. С. 149.


[Закрыть], а как раз накануне Собора из Казани было освобождено 60 тыс. пленников.

1. Отражая позицию нестяжателей и господствующее общественное мнение, царь-богослов требует, чтобы монастыри не давали «в рост» (под проценты) заемные деньги и хлеб «в наспы» (с добавкой), иначе окрестные села опустеют. Заемные средства, конечно, нужно возвращать, для чего использовать поручительство («поруку») и крепости (письменные договоры), но без элементов ростовщичества (глава 76 – «Ответ о святительских и о монастырских денгах без росту и о хлебе без наспу»).

2. Отвечая на вопрос о допустимости приема в пищу крови убитых и мяса погибших животных, Иван Грозный обещал собору послать по всем «градам свою царскую заповедь послати и по торгам многажды кликати, чтобы удавленных тетеревей и цтиц, и зайцов не возили, и православные бы християне удавленины бы и всякого животного крови не яли, тем бы себя не оскверняли и бога тем не гневили, и боялися бы священных правил запрещения» (глава 91 – «Ответ о кровоядении и удавленины не ясти»).

3. Опираясь на известное каноническое изречение «горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете», на то, что божественные писания и священные правила отрицают «всякое играние, и зерни, и шахматы, и тавлеи, и гусли, и смыки, и сопели, и всякое гуление, и глумление, и позорище, и плясание», всем православным христианам предписано на «древние еллинские бесования не исходити ни во градех, ни по селом, ни по рекам» (глава 92 – «Ответ о игрищах еллинскаго бесования»). Н. А. Семидеркин поясняет данную позицию тем, что «запрет языческих игрищ был связан со стремлением удержать массу населения в лоне церкви. Запрещая играния и плясания, члены Собора предлагали (взамен. – А. Б.) на божественных литургиях со страхом стояти»[172]172
  Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. 2: Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. С. 492.


[Закрыть].

9. Разумеется, на Соборе зашел разговор и о колдунах (волхвах), волшебстве, чародействе, скоморохах, лжепророках. Со ссылкой на постановления (правила) Шестого (Трулльского вселенского) собора святых отцов приговор в следующей главе Стоглава оказался ожидаемым: «всякое волхвование отречено есть от бога, яко бесовское служение есть. Сего ради собор сей отныне таковая творить не повелел есть и запрещает причетникам – извержением, простым же – отлучением» (от Церкви. – А. Б.). Еще бы: языческие авторитеты, в первую очередь волхвы, были прямыми конкурентами Церкви в вопросах веры и влияния на умы простолюдинов; не помогло даже то обстоятельство, что многие обряды и празднества имели греческое происхождение, как и православная религия. «Борьба православной церкви – этого носителя средневековых правовых принципов – с юридическими обычаями языческой поры», резюмируют историки права, тянулась несколько столетий. Но, «как явствует из решений Стоглавого собора, полная победа не была одержана даже ко второй половине XVI века». А причина «замедленного изживания институтов и норм древнего права объясняется отставанием в социально-экономическом развитии средневековой Руси, а также политикой изоляционизма, которую православная страна проводила перед лицом более передовой католической и протестантской Европы: ограничение людских контактов и идеологическая неприязнь мешали заимствованию прогрессивных новелл в юридической сфере. Лишь в Московском царстве XVII века действие этих факторов ослабело и правовая система достигла относительной однородности и высокого уровня совершенства»[173]173
  Ильин А. В., Морозова С. А. Из истории права: Учебное пособие по правоведению для 10—11-х классов средней школы. СПб.,1996. С. 309.


[Закрыть].

Высокий уровень юридической проработки документа – это о Соборном уложении царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим. Принято оно было в 1649 году, в значительном объеме действовало до свержения монархии в 1917 году и заслужило самые лестные оценки.

Действительно, этот источник: 1) стал первым систематизированным законом, охватывающим правовой материал практически всех юридических отраслей; 2) был опубликован сразу после его принятия (два тиража по 1200 экз. в течение одного 1649 года) и разослан по территориям; 3) содержал нормативный материал с совершенной для своего времени структурой, в основу которой был положен пандектный принцип; 4) использовал в построении системы преступлений (Особенной части) свойственный и для современности идеологический подход, в основе которого – иерархия основных ценностей социума в понимании правящей элиты (посягательства на веру, государя, государства, порядок управления и т. д.), что дает и местным властям, и населению хорошее представление о материально-правовых, процессуальных и пенитенциарных последствиях совершения различных (по объекту) деликтов; 5) выгодно отличался как от предшествовавшего, так и от последующего законодательства с языковой точки зрения. В нем уже нет архаизмов, свойственных «Русской Правде» и даже судебникам, и в то же время Уложение еще не засорено той массой иностранных слов и терминов, которые внес в законы Петр I, чаще всего без всякой нужды, да еще порой и с искажениями[174]174
  Российское законодательство X–XX веков. В девяти томах. Т. 3: Акты земских соборов. М., 1985. С. 77–78 (А. Г. Маньков и О. И. Чистяков).


[Закрыть]; 6) «грешит» показным сочетанием права и морали, когда в самом его тексте многие юридические предписания сопровождаются нравственными обоснованиями типа «христианам подобает в церкви Божии стояти и молитися со страхом, а не земная мыслити» (ст. 8 главы I) или хозяину дома, причинившему смерть непрошеному гостю (преступнику) в состоянии необходимой обороны «убийства в вину не ставити; не приезжай на чужой дом насильством» (ст. 252 главы X); 7) оказался для своего времени самым лучшим памятником феодального права (по объему, структуре, уровню кодификации, текстовой культуре и пр.), в силу чего был переведен на несколько европейских языков.