Текст книги "Мировые религии о преступлении и наказании"

Прежде всего, активно разрабатывается юридическая терминология. В обиход входят такие понятия, как «мишпат» – «суд, правосудие», «риб» – «тяжба», «хок» – «постановление», «тора» – «закон» и др., речь о которых пойдет далее. Меняется и судебная система. Место глав рода или судей занимает царь, в руках которого оказывается основная законодательная и исполнительная власть (1 Цар. 8: 11–20), хотя по-прежнему продолжают существовать местные органы судопроизводства (3 Цар. 8:1)[54]54
  Whitelam K. The Just King: Monarchical Judicial Authority in Ancient Israel. JSOT Supplement Series, 12. Sheffield: JSOT, 1979.


[Закрыть]. Местные суды по-прежнему собирались в городских воротах, и заседали в них именитые горожане или старейшины (3 Цар. 8-11; Плач 5:14). Есть свидетельства, согласно которым члены местных судов назначались царем (например, 2 Пар. 19:5-11), но вопрос взаимосвязи между судами старейшин и судами, назначавшимися царем, остается неясным. Царь вершил свой суд единолично (1 Цар. 8:5; Пс 71:1–4; Иер. 22:15–16), возможно в специальном «зале суда» (3 Цар. 7:7). Как взаимодействовали эти две судебные системы, остается не совсем понятным. Логично предположить, что царский суд считался высшим и в него обращались с делами, которые не могли разрешить местные суды. Но, может быть, люди могли обращаться к царю непосредственно, минуя местный суд. Так, судя по всему, в известной истории о двух блудницах, пришедших к Соломону, чтобы поделить ребенка, они пришли прямо к царю, известному своей мудростью (3 Цар. 3:16–28). В 4 Цар. 6:26–29 описано, как в осажденной Самарии некая женщина бросилась к проходившему мимо царю Иораму, ища праведного суда. Интересно, что и в этом случае дело касалось жизни ребенка. В третьем случае (4 Цар. 8:3–6) к Иораму обращаются с имущественным вопросом.

Царь был не просто ключевой фигурой социальной системы, появилось представление о том, что Завет, некогда заключенный с коленами Израиля, трансформировался, став Заветом с домом Давида, представляющим Израиль (2 Цар. 7:817)[55]55
  Cross, Kinship and Covenant, p. 25.


[Закрыть]. Его главной задачей было обеспечение порядка в государстве. Он был воином (1 Цар. 8:20), судьей (1 Цар. 8:5; 2 Цар. 12:1-15; 14:1-24; 15:1–6; 3 Цар. 3; 21:1-20; 2 Пар. 19:4-11) и священником (1 Цар. 13:10; 14:33–35; 2 Цар. 6:13, 17; 24:25; 3 Цар. 3:4, 15; 8:62; 9:25; 12:32; 13:1; и др.)[56]56
  Whitelam K. King and Kingship, The Anchor Bible Dictionary, New York: Doubleday, 1992–1997.


[Закрыть]. Но вместе с тем фактическая власть в государстве, на разных этапах его существования, принадлежала еще и пророку, и первосвященнику. За несколько веков истории Израильского и Иудейского царств роль каждой из сторон неоднократно менялась. Например, в годы установления монархии пророк помазывал царя, избранного Богом, был своего рода гарантом его власти. Таковы, прежде всего, Самуил и Нафан. Позже, когда власть стала наследственной, пророк стал либо придворным должностным лицом (лжепророк Седекия, сын Хенааны) (3 Цар. 22), либо проповедником, скорее представлявшим оппозицию. Например, Исайя (Ис. 7) и Иеремия (Иер. 37), не будучи придворными пророками, были вхожи к царям и часто обращались к ним с назиданиями, а Амос, Михей и Осия, «народные» пророки, вообще были противниками монархии.

Пророки, в отличие от царей, не имели непосредственного отношения к юридической системе. Они не могли судить, не могли устанавливать законы, но они, будучи носителями Божественного откровения, были одновременно и носителями Божественного, абсолютного закона. Сутью любого пророчества было не описание грядущих событий (это был, скорее, метод воздействия), но призыв к людям об исполнении Завета. Никогда, со времен синайского откровения, идея Завета не звучала так остро, как в период царств – эпоху пророков. В этот период четко формулируется понятие святости: святой народ живет на святой земле до тех пор, пока соблюдает святой закон. Нарушая закон, народ перестает быть святым и теряет право проживания на святой земле. Царь, как главный человек в государстве, на которого возложена ответственность за всех остальных граждан, оказывается ответственным именно за соблюдение Завета, прежде всего им самим, а также его подданными. В этом контексте не удивительно, что пророки, как носители высшего закона, оказываются судьями над царями, которые сами были верховными судьями. Один из самых ярких тому примеров – история Давида и Вирсавии (2 Цар. 11–12), когда пророк Нафан, осуждая Давида, рассказывает ему притчу, и Давид, сам того не осознавая, выносит приговор самому себе. Конечно, пророки не могли наказать царя или народ в соответствии с требованиями закона, они были скорее провозвестниками Божественного суда. Они увещевали, оглашали приговор, выступали свидетелями, но воздавал Бог (Ис. 65:6–7; Иер. 16:18; Иезек. 7:1–5 и др.).

Развитие описанной выше концепции святости связано со значительным развитием культа, произошедшим в этот период. С момента появления ковчега Завета, внутри которого хранились скрижали с Декалогом (Исх. 25), иудаизм все более и более превращается в религию одного Бога и одного святилища. Со времен царя Соломона, когда местом хранения ковчега был выбран Иерусалим, иудаизм, в большой мере, становится религией Храма. Храм оказывается зримым воплощением Завета: святыня Храма – ковчег Завета, сердцевина которого – скрижали с законом. Центральная идея иудаизма – Завет Бога с избранным народом, суть которого – исполнение закона. С этой точки зрения можно сказать, что именно в этот период иудаизм начинает осознавать себя как религия закона. Не удивительно, что это осознание ведет к активному осмыслению самых разных аспектов проявления этого закона[57]57
  Шифман, Учение, стр. 45–49.


[Закрыть].

Прежде всего, четко формулируются законы ритуальной чистоты, представляющие собой основу сложившегося позже Кодекса святости (Лев. 17–26), а также законы, связанные с жертвоприношениями и благосостоянием храма и священства (например, законы о десятине (Втор. 14), о части жертв, отдаваемой священникам (Втор. 18), или законы о приношении первых плодов (Втор. 15:19–22)). Развивается семейное (например, законы о почитании родителей (Исх. 20:12; Лев. 20:9; Втор. 21:18–21)), о первенцах (Числ. 3:12–13; Втор. 21:17), о наследовании (Втор. 21:15–17), брачные законы (Втор. 20, 22, Числ. 5:11–31)), имущественное (Лев. 25; Втор. 23–24), уголовное (Исх. 20:13–17; 21–22 и др.) право. Появляется целая группа законов, регламентирующих деятельность различных должностных лиц: царей (Втор. 17:14–20), пророков (Втор. 13, 18), судей (Втор. 17:8-13), а также упорядочивающих процедуру суда (Втор. 17:8-13; 19:15–21).

Все эти законы воспринимаются как части единой системы, и потому именно теперь у евреев появляются законодательные своды (4 Цар. 22:8), считающиеся богооткровенными, регулирующими самые разные стороны человеческой жизни, от общественной и ритуальной до частной. Вершиной развития законодательной системы стала реформа, начатая царем Езекией (727–698 гг. до н. э.) (3 Цар. 18) и законченная царем Иоси ей (639–609 гг. до н. э.) (4 Цар. 23:4—24). Основной целью реформы было очищение иудаизма от влияния иноземных религий и централизация культа в Иерусалиме. Но благодаря установившейся в этот период тесной связи между религией и законодательством, реформа затронула и юридическую сферу, благодаря чему появилась книга Второзаконие, где еврейский закон сводился в единое целое. Некоторые законы, представленные во Второзаконии, очень древние, но теперь они обретают новую форму, продиктованную новыми историческими и социально-политическими обстоятельствами. Таковы, например, закон о седьмом годе (ср. Исх. 21:1-11; Исх. 23:10–11 и Втор. 15) или закон о первых родах и перворожденных (Исх. 13:2, 11–16; 22: 28–29; 34:19–20 и Втор. 15:19–23)[58]58
  Weinfeld, M. Deuteronomy and the Deuteronomic School. Oxford, 1972.


[Закрыть]. Реформа Иосии подтолкнула формирование Торы. Изначально этот термин применялся только ко Второзаконию, и именно эта книга приписывалась Моисею (Втор. 31:9), и похоже, что именно Второзаконие стало первой книгой, получившей статус Священного Писания (4 Цар. 23:1–3). В других частях Пятикнижия, прежде всего в Кодексе святости, понятием «тора» вводились отдельные небольшие собрания предписаний: Закон о жертве повинностей (Лев. 7), или Закон о родившей (Лев. 12:7), или Закон о назорее (Числ. 6:13) и др. Видимо, именно в правление Иосии все эти части начинают объединяться в одно законодательство, которое в период Плена составило ту Тору, которая сохранилась до нашего времени. Соединение культовых законов со светскими привело к тому, что знание закона стало прерогативой не только священников, но и мудрецов, что оказалось очень важным после разрушения Храма, когда священство ослабло и наибольшим влиянием в обществе стали пользоваться именно мудрецы книжники. Несомненно, что в полной мере секуляризация закона произошла в период Второго Храма, особенно после его разрушения, но начало этому процессу было положено реформой Иосии[59]59
  Weinfeld M. Deuteronomy, Book of // The Anchor Bible Dictionary, New York: Doubleday, 1997.


[Закрыть].

Несмотря на активное развитие государственности, законодательства и судебной системы, израильское общество продолжает оставаться очень традиционным, благодаря чему продолжает существовать прецедентное право (например, суд Соломона (3 Цар. 3:16–28)), и право, основанное на традиции (4 Цар. 17:41). Следует отметить, что эти правовые формы не отмирают и дальше, более того, в талмудическую эпоху прецедентное право становится доминирующим, поскольку основано на прецедентах, частных случаях, в которых каждый раз, по представлениям иудеев, проявляется воля Бога и каждый из которых священен. Традиционное же право сохраняется благодаря тому, что в рамках еврейской религии Бог, дающий закон, всегда осознавался как «Бог отцов», открывающийся в истории, а, следовательно, весь опыт предков, даже выходящий за рамки кодифицированного текста, в определенной мере священен.

Еще одним следствием традиционности еврейского общества была устная речь, превалировавшая в суде, как царском, так и местном. В Библии неоднократно подчеркивается важность устных свидетельств (Числ. 35:30; Втор. 17:6; 19:15) и клятв (Исх. 22:10–11; Числ. 5:21), и даже приговор выносился устно (1 Цар. 3:27). Не принято было записывать и разного рода договоры (3 Цар. 20:39–41), хотя в самом конце периода царств, в книге пророка Иеремии, появляются свидетельства о том, что постепенно начинает распространяться письменное общение, в том числе и в юридической сфере (Иер. 32:11).

5. Вавилонский плен и послепленный период (VI–IV вв. до н. э.). Период рассеяния, начавшийся для Северного Израильского царства с захвата Ассирией в 722 г. до н. э., а для Южного, Иудейского, – с захвата Вавилоном в 586 г. до н. э., ознаменовался несколькими важными событиями. Прежде всего – разрушением иерусалимского Храма, подтолкнувшим развитие так называемого внехрамового иудаизма, центром которого стали ученые, книжники, изучавшие закон, а не священники, отправлявшие культ. Зародившаяся в этот период система изучения и толкования закона оказалась настолько практичной и востребованной, что не только позволила законоучителям занять одно из ведущих мест в иудейском обществе, но и сохранить это положение на протяжении всех последующих эпох, вплоть до сего дня. Даже после 538 г. до н. э., когда Вавилон был захвачен Персией и евреям было позволено вернуться в Иудею и отстроить Храм, когда спустя несколько десятков лет священство обрело былую силу, когда у Израиля снова появились цари, иудаизм в значительной мере продолжал оставаться религией Закона, хранителями которого были именно мудрецы – раввины.

Не менее важным было и появление диаспоры в Вавилонии и Египте[60]60
  Dandamayev M., Bickerman E., Bresciani E., Porten B. The Diaspora.//The Cambridge History of Judaism. Vol. 1 Introduction; The Persian Period. Eds. Davies W. D., Finkelsein L. Cambridge, 1984, pp. 326–400.


[Закрыть]. Именно из Египта до нас дошли документы, составленные солдатами еврейского гарнизона, служившего на острове Элефантина. Архив представляет собой собрание папирусов, датируемых V в. до н. э., около 60 из которых представляют собой юридические документы. Наличие в архиве других записей, охватывающих все аспекты жизни общества, позволило исследователям поместить описанную в них юридическую систему в контекст, отсутствующий в Библии[61]61
  Muffs Y. Studies in the Aramaic Legal Papyri from Elephantine. New York, 1969; Porten B. Yardeni A., Textbook of Aramaic Documents from Ancient Egypt 1. Jerusalem 1986; Porten B. Archives from Elephantine. Berkeley, Los Angeles, 1968; Yaron R. Introduction to the Law of the Aramaic Papyri. Oxford, 1961.


[Закрыть]. В Вавилонии же, в условиях потерянного Храма, формируется Кодекс Святости (Лев. 16–26), в основе своей очень древний, но окончательно сложившийся только в процессе создания канона Священного Писания, в V в. до н. э.[62]62
  Noth M. A History of Pentateuchal Traditions, New York 1972.


[Закрыть].

Жизнь вдали от Иерусалима в иной культурной среде привела к некоторой ассимиляции еврейского населения. Судя по документам, как из Вавилонии, так и из Египта, значительная часть уведенных в плен иудеев стала органичной частью окружавшего их языческого мира. Так, в Вавилонии евреи занимали самые разные социальные ниши, вплоть до придворных должностей. Подобное положение дел не означало полного отказа от иудаизма, но очевидно свидетельствовало о размывании его границ. Влияние вавилонской и персидской культур затронуло еврейскую традицию на самых разных уровнях: от лингвистического (распространение квадратного, арамейского, письма и восприятие различных терминов, например персидского «дат» – «закон», «традиция», вавилонских названий месяцев)[63]63
  Naveh J., Greenfield J. C. Hebrew and Aramaic in the Persian period.//The Cambridge History of Judaism. Vol. 1, pp. 115–129.


[Закрыть] до религиозного (развитие эсхатологии, ангелологии)[64]64
  Smith, M. Jewish religious life in the Persian period.//The Cambridge History of Judaism. Vol. 1, pp. 219–278; Shaked, S. Iranian influence on Judaism: first century B. C. E. to second century C. E.// The Cam bridge History of Judaism. Vol. 1, pp. 308–325.


[Закрыть].

С другой стороны, жизнь в диаспоре стала стимулом для развития ярко выраженного национального самосознания, частным проявлением которого было стремление отделиться от окружавших народов, сохранив верность Завету и религии предков. В итоге диаспора на протяжении многих лет была хранительницей традиций, именно там стали появляться синагоги и дома учения, которые после возвращения части евреев в Иудею стали органичной составляющей иудаизма[65]65
  Гафнии И. Евреи Вавилонии в Талмудическую эпоху. М. 2003; Ackroyd P. The Jewish community in Palestine in the Persian period.// The Cambridge History of Judaism. Vol. 1 pp. 130–161.


[Закрыть]. Именно эта среда породила книгу Есфири и книгу Даниила, именно из круга ревнителей вышли Ездра и Неемия, возглавившие возвращение иудеев и возрождение общины в Иерусалиме. Более того, благодаря влиянию «ревнителей», даже после того как евреям было разрешено вернуться и наиболее страстные сторонники идеи восстановления отбыли в Иудею, оставшиеся в Вавилонии евреи также признали Иерусалим своим культовым и законодательным центром.

Для евреев, кто предпочел возвратиться в Иудею, ключевыми событиями послепленного периода стали восстановление Храма (532–516 гг. до н. э.), знаменовавшее начало периода Второго Храма (Езд. 4–6), и реформы, проводившиеся Ездрой (ок. 459 г. до н. э.) и Неемией (ок. 445–432 гг. до н. э.) (Езд. 9—10, Неем. 7—10, 13).

Став сначала областью Вавилонии, а затем провинцией Персии, Иудея лишилась автономии, в том числе и судебно-законодательной. С одной стороны, евреи превратились в субъектов персидского права, поскольку были обязаны соблюдать общегосударственный закон, и именно персидский наместник назначал судей (Езд. 7:25–26). С другой – внутренняя жизнь общины регулировалась собственными законами, как традиционными (Неем. 8), так и новыми, продиктованными веяниями эпохи. Основной проблемой, с которой столкнулись возвратившиеся из вавилонского плена иудеи, стало влияние соседних народов и распространение в Иудее чужих культов. Против этого влияния в первую очередь и была направлена реформа Ездры – Неемии (например, постановление об изгнании иноземных жен и запрет на смешанные браки (Езд. 10), никогда не звучавший так категорично, как теперь).

Фактически в персидский период уже существовало три законодательных свода: Книга Завета (Исход), Второзаконие и Кодекс Святости (Левит), но следует понимать, что законы, записанные в них, вовсе не обязательно имели реальную юридическую силу и применялись на практике. Все эти тексты прежде всего отражали определенные богословские представления и представляли собой идеальный закон для идеального общества. В реальности же судьи исходили из незафиксированного традиционного права и просто здравого смысла. Подобное положение подтверждается, прежде всего, наличием расхождений в разных законодательных сводах, а также между законами, записанными в кодексах, и описаниями реальных исторических событий[66]66
  Grabbe L. A History of Jews and Judaism in the Second Temple Period. Vol. 1 New York 2004, p. 173–183.


[Закрыть]. Примером подобного рода идеализации может служить предписание Левита (17:2–9), согласно которому иудеям было запрещено есть животных, заколотых вне Храма[67]67
  Grabbe L. The Priests in Leviticus – Is the Medium the Message?//The book of Leviticus: composition and reception. Eds.: R. Rendtorff, R. A. Kugler, S. S. Bartel. Leiden, Brill 2003, pp. 207–224.


[Закрыть], или закон о смертной казни за прелюбодеяние[68]68
  McKeating H. Sanctions against Adultery in Ancient Israelite Society, with some Reflections on Methodology in the Study of Old Testament Ethics,//Journal for the Study of the Old Testament 11 (1979), pp. 57–72.


[Закрыть].

Однако, несмотря на весь идеализм законодательной системы, отраженной в Пятикнижии, в послепленный период в сознании иудеев закрепляется представление, которое станет ключевым для всех последующих этапов развития законодательной системы: в ее основу кладется записанный закон, кодифицированный в Писании, признанном священным. Этот закон не может быть изменен, но может интерпретироваться и становиться основой для вывода новых законов мудрецами и законоучителями[69]69
  Westbrook, Biblical Law, p. 4.


[Закрыть]. А эти выведенные законы оказываются своего рода адаптацией, ответом на меняющуюся реальность. Этот принцип, появление которого знаменовало завершение этапа библейского законодательства, сначала привел евреев к законодательному плюрализму, но позже стал основой талмудического права.

Одна из главных проблем, с которой сталкиваются библеисты-филологи, – отсутствие в Библии четких дефиниций, исчерпывающих сущность того или иного явления. В отличие от европейцев, воспитанных на греческой философии и риторике, иудеи на протяжении очень долгого времени мыслили не категориально, но скорее понятийно. Так, одно и то же слово могло обозначать и действие, и результат действия, и его участников, и определенные его этапы, равно как и абстрактные понятия, связанные с этим действием. Одним из наиболее ярких примеров можно назвать понятие «олам», означающее в зависимости от контекста пространственную бесконечность, временную бесконечность, мир, в котором мы живем, Вселенную. В значительной степени это связано с архаичностью мышления[70]70
  Франкфорт Г., Франкфорт Г. А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. СПб., 2001. стр. 7—40.


[Закрыть] и с древностью еврейского языка, в основе которого лежит система трехбуквенных корней. Значение каждого корня может быть очень разным в зависимости от огласовок, добавляемых к этому корню. Даже после столкновения с греческим миром, когда язык иудаизма обогатился значительным числом терминов, разработанных греческими философами[71]71
  Sperber D. A Dictionary of Greek and Latin Legal Terms in Rabbinic Literature. Jerusalem, 1984.


[Закрыть], понятия, рожденные внутри Библейской традиции, избежали переосмысления и корректировки.

Центральное понятие иудаизма – мицва, традиционно переводимое как «заповедь, повеление». Термин этот восходит к корню цав – «приказывать». Обычно обозначает «приказание высшего по иерархии по отношению к низшему», в абсолютном смысле – «приказ Бога»[72]72
  Theological Dictionary of the Old Testament. Eds. Botterweck G. J., Ringgren H., Fabry H. -J., Cambridge, 1997, vol. 8, pp. 505–514.


[Закрыть]. Этимологически это понятие восходит к термину давар – «слово», «дело». Изначально именно словом давар обозначались божественные повеления.

Например, Декалог, традиционно переводимый на русский как «Десять заповедей», на иврите называется асерет хадиборт, то есть «Десять речений», где «речение» оказывается креативным, Божественным словом-действием, при помощи которого создается мир и все в нем, внутри которого заложено и поведение, и благословение за его соблюдение, и проклятие за несоблюдение. Позже, в эпоху Плена, неоднозначный термин давар вытесняется еще более сложным понятием мицва. Из множества терминов, сопоставимых с понятием «закон» в русском языке, мицва – наиболее общий. В Библии он употребляется для любого вида предписаний, от договора (Иер. 32:11) до наставления (Притч. 2:1, 3:1) и заповедей (Исх. 24:12). В раввинистический период было сформулировано учение о 613 заповедях, записанных в Пятикнижии: «613 мицвот даны Моисею, 365 запретов по числу дней солнечного года и 248 предписаний по числу органов человеческого тела» (Маккот 23б). Это учение отражало возникшее уже в Библии представление о всеохватности и абсолютности заповедей, воплощавших Божественную мудрость и высшую справедливость, открытую Богом человеку. Именно благодаря соблюдению заповедей жизнь человека обретает смысл и полноту, через следование им человек уже в этой жизни получает воздаяние: «О, если бы сердце их было у них таково, чтобы бояться Меня и соблюдать все заповеди Мои во все дни, дабы хорошо было им и сынам их вовек!» (Втор. 5:29).

Другое слово, так обычно переводимое как «постановление, закон, декрет», – хок. В отличие от понятия мицва, связанного скорее с устной речью, хок этимологически восходит к корню хкк – «гравировать на камне»[73]73
  Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 5, pp. 139–148.


[Закрыть]. Первое значение этого слова никак не связано с законом, но означает любую гравировку или высекание: высекание каменной гробницы (Исх. 22:16), рисование на камне (Иез. 4:1), написание в книге (Исх. 30:8) и др. Но благодаря широко распространенной древней традиции гравировать законы на каменных или бронзовых таблицах (от Законов Хаммурапи до закона двенадцати таблиц), термин хок обрел значение «закон». Слово хок выступает синонимом слова мишпат («закон, предписание»). Альт[74]74
  Alt A. The Formation of the Israelite State in Palestine pp. 171–237.


[Закрыть] считал, что хоким – аподиктические законы, а мишпатим – казуистические, поскольку в большинстве случаев понятие хок вводит религиозные предписания: установления о праздновании Песаха (Исх. 12:14) и Суккота (Лев. 23:41), устав для священников, сынов Аарона (Исх. 29:9), постановление о непрерывно горящем в скинии светильнике (Лев. 24:3), об одеяниях священников (Исх. 28:43) и др. Тем не менее понятие «закон» не исчерпывает значений слова хок. В некоторых случаях это слово правильнее переводить как «традиция, обычай», например: «И вошло в обычай у Израиля, что ежегодно дочери Израилевы ходили оплакивать дочь Иеффая Галаадитянина, четыре дня в году» (Суд. 11:39). Возможно, подобное сочетание значений у одного слова как раз и указывает на сосуществование «официального» и традиционного права, о котором шла речь выше.

Второй, более сложный термин, также переводимый как «постановление, закон, предписание», – мишпат. Сложность этого понятия в том, что оно происходит от корня шфт и, наряду с указанными значениями, означает также «правление», «суд», «наказание», «правосудие», «место суда», «приговор», «время суда», «обычай», «эталон меры» и т. п., то есть это слово указывает фактически на любой аспект гражданского или религиозного администрирования[75]75
  Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 9, pp. 86–98, Bovati P. Re-Establishing Justice. Legal Terms, Concepts and Procedures in the Hebrew Bible. JSOT Supplement Series, Sheffield, 1994, pp. 168–387.


[Закрыть]. Особенность этого глагола и его производных в том, что в отличие от всех синонимов, так или иначе связанных с русским словом «закон», он единственный указывает на закон как функцию власти в любом ее виде: царь, священник, судья, Бог. Более того, сегодня принято разделять власть на три ветви: законодательную, исполнительную и судебную. Слово мишпат объединяет все три, обозначая правление как таковое.

Самый общий термин, объединяющий хок и мишпат, – тора, опять же переводимый как «закон», но на этот раз закон в самом общем смысле, закон как идея, но вместе с тем и «учение», «наставление», поскольку слово тора – производное от корня ира, который наряду со множеством других имеет значение «попадать в цель» и «указывать путь» (другая производная этого корня – «морэ» – «учитель»)[76]76
  Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 15, pp. 609–647.


[Закрыть]. Г. Остборн[77]77
  Östborn G. Tora in the Old Testament: A Semantic Study, Lund, 1945.


[Закрыть] провел обширное исследование значений этого слова и выделил пять групп, связанных со словом тора: Бог, царь, священники, мудрецы, пророки. Все они могут стать источником закона или учения, обозначаемого как «тора». Изначально тора – именно культовый закон, в отличие от мишпат – гражданского. Так во Второзаконии (33:9-10) разделяются тора и мишпат: «Они [левиты], слова Твои хранят и Завет Твой соблюдают, учат законам (мишпатейха) Твоим Иакова и заповедям (торатейха) Твоим Израиля». Именно так, как свод особых инструкций, слово «тора» употребляется и в пророческой литературе (IX–V вв. до н. э.), но уже в послепленную эпоху, в книгах Ездры и Неемии, а также в литературе премудрости понятие «тора» начинает относиться к закону вообще и к наставлениям (в том числе и родительским, обращенным к детям (Притч. 1:8)) в частности. В определенном смысле понятие тора очень близко понятию мицва, поскольку мицва – заповедь, а Тора – собрание заповедей, Закон, одно из центральных понятий иудаизма, наполнение Завета.

Самый поздний из библейских терминов, тоже обозначающий «закон», – дат. Это персидское заимствование, которое в период Плена проникло в иврит и стало синонимом слов хок, мишпат и тора. Оно имеет значения «указ царя» (Есф. 3:8), «традиция, религиозный обычай» (Дан. 6:5)[78]78
  Harris R., Archer G., Waltke B., Theological Wordbook of the Old Testament, Chicago, IL, 1980, р. 458.


[Закрыть]. Со временем первое значение слова утратилось, и понятие дат стало применяться исключительно в смысле «религиозная традиция».

Тора, мицва, давар, хок, дат, мишпат – понятия очень тесно связанные. При желании этот ряд можно было бы продолжить, выделив еще несколько понятий, имеющих отношение к закону (наиболее полный из списков представлен в 118-м псалме). Человек иной культурной среды с трудом и далеко не в полной мере может уловить разницу между ними, но для иудея она была очевидна и необходима. Традиционно количество синонимов для обозначения того или иного явления определяет статус объекта в культуре. Так, эскимосы знают двадцать синонимов слова «снег», тогда как эвенки – пятьдесят, а русские едва ли насчитают восемь[79]79
  Мыреева А. Н. Особенности лексики эвенкийского языка // Материалы конференции, посвященной 100-летию со дня рождения профессора Веры Ивановны Циниус (13–14 октября 2003 года). Институт лингвистических исследований РАН. СПб., 2003, стр. 134–138.


[Закрыть]. Обилие синонимов для слова «закон» указывает на важность этого понятия в иудаизме. Действительно, иудаизм с древнейших времен и по сей день был и остается именно религией закона. Его суть – скрупулезное следование закону, записанному в книге, которая так и называется Книга Закона. Закон – центр богослужения (скрижали с записанными на них заповедями лежали в святой святых Храма, а сегодня свитки Торы – главная составляющая любой синагоги), смысл жизни.

Слово суд также имеет несколько синонимов. Это многозначное слово мишпат, речь о котором шла выше, общесемитское архаичное слово дин и слово рив.

Если мишпат несет в себе идею справедливого суда, воздаяния, то слово дин означает скорее «верховный суд», решение которого не подлежит обсуждению. Именно слово дин употребляется в тех случаях, когда речь идет о царском суде или о суде Бога над человеком[80]80
  Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 3, pp. 187–194.


[Закрыть]. Рив – это скорее «тяжба, спор»[81]81
  Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 13, pp. 473–479. Наиболее полный семантический анализ слова рив – Bovati P. Re-Establishing Justice., pp. 30—167.


[Закрыть]. Именно этим словом назван спор Иова с Богом. Иногда рив – это сама процедура суда, но иногда прецедент, который разрешается в ходе суда, который называется мишпат. Например: «И вставал Авессалом рано утром, и становился при дороге у ворот, и когда кто-нибудь, имея тяжбу (рив), шел к царю на суд (мишпат), то Авессалом подзывал его к себе и спрашивал: из какого города ты? И когда тот отвечал: из такого-то колена Израилева раб твой, тогда говорил ему Авессалом: вот, дело твое доброе и справедливое, но у царя некому выслушать тебя. И говорил Авессалом: о, если бы меня поставили судьею в этой земле! ко мне приходил бы всякий, кто имеет спор (рив) и тяжбу (мишпат), и я судил (хицдактив) бы его по правде» (2 Цар. 15:2–4). Здесь мы видим как разведение значений этих слов, так и их смешение.

Теперь обратимся к терминам, обозначающим в Библии «преступление» и «грех». Современные европейцы разграничивают два таких фундаментальных понятия, как грех и преступление[82]82
  Морозов А. Преступление и грех: сходства и отличия // Уголовно-исполнительная система России: история и современность (к 130-летию УИС): Сборник материалов межвузовской научно-практической конференции адъюнктов, курсантов, студентов и слушателей (Вологда, 24 апреля 2009 г.) / Под ред. Крымова А. А. – Вологда: ВИПЭ ФСИН России, 2009, стр. 85–87


[Закрыть]. Грехом мы называем «поступок, противный закону Божию; вину перед Господом» (В. Даль), тогда как преступление – «общественно опасное действие, нарушающее закон и подлежащее уголовной ответственности» (С. И. Ожегов). В библейской же традиции эти два понятия практически полностью синонимичны[83]83
  Гринберг М. Некоторые постулаты библейского уголовного права // Библейские исследования. М., 1997, стр. 205–232.


[Закрыть]. Связано это с тем, что закон, по которому живет общество, считается богоданным, и само общество оказывается теократическим. В этих условиях любое нарушение закона, даже такое, как, например, намеренное поедание верблюда, будет считаться преступлением и грехом. Принципиальное отличие библейских представлений о греховности и преступлении от современных европейских заключается в том, что первые основаны на архаичных представлениях о ритуальной нечистоте, скверне[84]84
  Дуглас М. Чистота и опасность. М., 2000; Milgrom J. Leviticus. Vol. 1–3, New York, 1998–2000.


[Закрыть], тогда как основа вторых – забота о правах человека, члена социума. Сегодня даже в рамках христианской традиции, наследнице библейской, представление о скверне как силе, обладающей определенными физическими свойствами, практически утрачено. Вместе с тем именно идея нечистоты позволяет в некоторой мере разграничить нарушение закона, не являющееся грехом, от преступления, которое одновременно и грех. Дж. Клауанс[85]85
  Klawans J. Impurity and Sin in Ancient Judaism. Oxford, 2000.


[Закрыть] выделил две категории нечистоты: ритуальная, та над которой человек не властен (например, женщины после родов или после прикосновения к умершему), и моральная, под влияние которой человек подпадает добровольно, нарушая закон (например, сексуальные грехи, идолопоклонство, кровопролитие). Первое не считается грехом и снимается через очистительные ритуалы, второе – тяжелый грех, избавиться от которого можно только через наказание, покаяние и очищение, совершаемое первосвященником, но и первая и вторая разновидности нечистоты в равной мере разрушительны, поскольку нарушают святость Израиля и при ближайшем рассмотрении оказываются нарушением правильного порядка. Лучшим определением «греха» в данном случае будут слова из книги пророка Иеремии (16:10–12): «Когда ты перескажешь народу сему все эти слова, и они скажут тебе: за что изрек на нас Господь все это великое бедствие, и какая наша неправда (авонену), и какой наш грех (хаттатену), которым согрешили мы пред Господом Богом нашим? – Тогда скажи им: за то, что отцы ваши оставили Меня, говорит Господь, и пошли вослед иных богов, и служили им, и поклонялись им, а Меня оставили, и закона Моего не хранили. А вы поступаете еще хуже отцов ваших и живете каждый по упорству злого сердца своего, чтобы не слушать Меня». То есть для иудея проблема преступления и греха оказывается гораздо более сложной, а не просто подразумевает поведение человека, продиктованное его желанием или нежеланием подчиняться определенным нормам, установленным социумом. Подобным образом различаются случайный и намеренный грех: «Если же один кто согрешит по неведению, то пусть принесет козу однолетнюю в жертвы за грех, и очистит священник душу, сделавшую по ошибке грех пред Господом, и очищена будет, и прощено будет ей… Если же кто из туземцев или из пришельцев сделает что дерзкою рукою, то он хулит Господа: истребится душа та из народа своего» (Числ. 15:27–30).

Подобно терминам, которые можно перевести на русский язык как «закон», в Библии можно обнаружить около пятидесяти слов, обозначающих «преступление»[86]86
  Cover R. Sin//The Anchor Bible Dictionary, New York: Doubleday 1997.


[Закрыть]. Наиболее употребительные среди них – хата, пеша и авон, приведенные в книге Исход 34:7: «[Господь] сохраняющий милость в тысяче родов, прощающий вину (авон) и преступление (пеша) и грех (хатта), но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода»[87]87
  Knierim R., Die Hauptbegriffe für Sünde im Alten Testament. Gütersloh: Mohn, 1967


[Закрыть].

Слово хаттá восходит к общесемитскому корню хта, имеющему значение «промахиваться», «сбиваться с пути»[88]88
  Harris R. etc. Theological Wordbook of the Old Testament, #638d-e, vol 1 p. 277; Theological Dictionary of the Old Testament., vol. 4, pp. 309–319.


[Закрыть], и представляет собой антоним к слову тора (корень ира – «попадать в цель») как «беззаконие» и «закон». На русский язык это слово можно перевести как «промах» или «проступок», но русские слова лишены той суровости, которую несет слово хатта – «преступление», затрагивающее юридическую, моральную, социальную и ритуальную сферы. Прежде всего, это слово означает неспособность подчиненного исполнить волю господина (4 Цар. 18:14; Быт. 31:36), но в более общем смысле это слово означает «грех», как неисполнение Божественного закона, неспособность двигаться по пути, начертанному Богом. Так, в пророческой литературе хатта – сила, меняющая ход истории (Ос. 10:9-10), препятствующая выпадению дождя и жатве (Иер. 5:25). Вместе с тем это архаичная сила, самодостаточная, довлеющая над человеком, желающая поглотить его, которой человек должен сопротивляться: «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех (хатта) лежит (букв. – «притаился»); он влечет тебя к себе (букв. – «тебя жаждет он»), но ты господствуй над ним» (Быт. 4:7).