Текст книги "Колесо страха (сборник)"

Глава 3
Теории доктора де Кераделя

Я подал Биллу условный знак, не раз спасавший меня от конфузов в молодости: «Выручай, приятель!» Оставив мадемуазель Дахут с Хеленой, а доктора де Кераделя с доктором Лоуэллом, мой друг поспешно увел меня в гостиную. Мне нужно было выпить, и Билл по моей просьбе молча передал мне бренди с содовой. Я мгновенно осушил стакан.

Хелена огорошила меня, но это был приятый сюрприз, который не заставил бы меня утешать себя спиртным. Однако ситуация с мадемуазель Дахут была совсем иной. Она полностью выбила меня из колеи. Если бы я был кораблем, плывущим на всех парусах, а мой разум – навигатором, способным безопасно провести меня по изведанным морям, то Хелена была бы легким порывом ветра, ожидаемым и желанным, а Дахут – ураганом, способным забросить корабль в чуждые и неведомые воды, где навигация бессильна.

– Хелена поможет доплыть до порта под названием Рай. А другая – до порта под названием Ад.

Билл промолчал, внимательно глядя на меня. Я налил себе еще.

– За обедом будет вино и коктейли, – мягко заметил Билл.

– Отлично. – Я залпом выпил бренди.

И подумал: «Дело вовсе не в ее дьявольской красоте, нет. Но почему же я так возненавидел ее с первого взгляда?»

Теперь ненависти во мне не было, осталось только жгучее любопытство. Но откуда это смутное ощущение, будто я давно уже с ней знаком? И другое чувство, уже не столь смутное: она тоже знает меня…

– Она напоминает мне о море… – пробормотал я.

– Кто? – спросил Билл.

– Мадемуазель д’Ис.

Билл отшатнулся.

– Кто такая мадемуазель д’Ис? – сдавленно произнес он.

– Ты не знаешь имен собственных гостей? – подозрительно осведомился я. – Эта девушка в гостиной – мадемуазель Дахут д’Ис де Керадель.

– Нет, этого я не знал, – прошептал Билл. – Доктор Лоуэлл просто назвал ее «госпожа де Керадель». Да, пожалуй, еще выпить тебе не помешает. Я составлю тебе компанию.

И мы выпили.

– Я никогда не встречал их до сегодняшнего вечера, – спокойно сказал Билл. – Де Керадель позвонил Лоуэллу вчера утром. Они оба – выдающиеся психиатры, их интерес друг к другу вполне понятен. Лоуэлл пригласил его вместе с дочерью на ужин. Старик привязался к Хелене и часто зовет ее в гости с тех пор, как она вернулась в Нью-Йорк, поэтому решил позвать и ее. Хелена, кстати, тоже тепло к нему относится. – Допив бренди, он отставил стакан в сторону. – Насколько я понял, де Керадель уже около года живет здесь, но он и не думал обращаться к доктору Лоуэллу до того, как вышли наши с тобой интервью.

Осознав, на что он намекает, я вздрогнул.

– Ты хочешь сказать, что…

– Ничего я не хочу сказать. Лишь отметил совпадение.

– Но если бы они были как-то связаны со смертью Дика, то разве стали бы рисковать и приходить сюда?

– Они хотят выяснить, что именно нам известно. И известно ли. – Билл поколебался. – Может быть, это ничего не значит. Но именно такого я и ожидал, когда создавал ту наживку. А де Керадель и его дочь вполне подходят на роль тех рыбок, которых я собирался поймать. Особенно учитывая имя мадемуазель д’Ис. – Обойдя вокруг стола, он опустил ладони мне на плечи. – Алан, у меня есть идея. Она мне и самому кажется слегка безумной, но, возможно, ты отнесешься к этому иначе. У нас тут не «Алиса в Стране Чудес», а какая-то «Алиса в Стране Дьявола». Я хочу, чтобы сегодня ты говорил все, что приходит тебе на ум. Все. Пусть тебя не сдерживают правила этикета, вежливость, приличия. Если тебе захочется сказать что-то обидное – так тому и быть. Не думай о чувствах Хелены. Забудь о Лоуэлле. Говори все, что приходит тебе в голову. Если де Керадель выскажет что-то, с чем ты будешь не согласен… поспорь с ним. Если он выйдет из себя – тем лучше. Сделай вид, что напился и позабыл о благопристойности. Ты будешь говорить, я слушать. Понял?

– In vino veritas, истина в вине, – рассмеялся я. – Только ты хочешь, чтобы вино во мне вытащило на свет божий истину из остальных. Что ж, здравый психологический подход. Ладно, Билл, давай еще выпьем.

– Ты свою меру знаешь. Но помни, что ты должен притвориться пьяным, а не напиться.

Мы спустились к ужину. Я чувствовал любопытство, азарт и беспечное веселье. Образ мадемуазель д’Ис в моем сознании сократился до ореола золотистых волос и фиалковых глаз на белоснежном лице. А вот образ Хелены оставался четким, как профиль на античной монете.

Мы сели за стол: доктор Лоуэлл во главе, слева – де Керадель, справа – мадемуазель Дахут. Хелена заняла место рядом с де Кераделем, я – с Дахут. Билл уселся между мной и Хеленой.

Стол накрыли очень красиво, а высокие свечи, заменявшие электрическое освещение, придавали комнате особое очарование. Дворецкий принес вкуснейшие коктейли. Я поднял тост в честь Хелены:

– Ты прелестная древняя монетка, Хелена. Монетка с чеканкой самого Александра Македонского. И когда-нибудь эта монетка ляжет в мой кошель.

Доктор Лоуэлл потрясенно посмотрел на меня – мои слова его шокировали.

Но Хелена чокнулась со мной бокалом.

– Но ты ведь не потеряешь меня, правда, милый?

– Нет, дорогая, и я никому тебя не отдам, не позволю похитить тебя, моя прелестная древняя монетка.

Я почувствовал, как мадемуазель д’Ис прижалась ко мне плечом, и повернулся. Глаза мадемуазель Дахут уже не были лишь фиалково-голубыми пятнами на бледном лице. Потрясающие глаза – огромные, ясные, как лазоревая вода у берега тропического острова. В них вспыхивали крошечные лиловатые искорки, точно блики солнца на морской воде, которые ты видишь, когда ныряешь и смотришь вверх сквозь толщу вод.

– Мадемуазель Дахут, почему вы напоминаете мне о море? Воды Средиземного моря того же цвета, что и ваши глаза. А пена морская – белая, как ваша кожа. Я видел водоросли, золотистые, как ваши волосы. Ваш аромат – аромат моря, а походка ваша подобна морской волне…

– Какой ты сегодня романтичный, дорогой, – перебила меня Хелена. – Возможно, тебе стоит поесть супа, прежде чем переходить к очередному коктейлю.

– Дорогая, ты моя античная монетка, но ты еще не в моем кошельке. А я – не в твоем. И я выпью еще, прежде чем приступать к супу.

Девушка покраснела, и мне стало стыдно, но я перехватил одобрительный взгляд Билла и понял, что все делаю правильно.

И взгляд Дахут развеял бы все мои сожаления, если бы в тот же миг во мне не вспыхнула та же необъяснимая жгучая ненависть, скрывающая – я знал это наверняка – темный страх. Мадемуазель опустила ладонь на мою руку, и ненависть отступила, будто что-то в моем сознании откликнулось на тепло ее тела. Я болезненно остро ощутил красоту девушки.

– Вы любите все древнее. Все дело в том, что в вас течет древняя кровь, кровь Арморики[22]22
  Арморика – историческая область на северо-западе современной Франции. Часто употребляется как синоним названия «Бретань».


[Закрыть]. Вы помните…

Внезапно Билл толкнул меня, и мой бокал с коктейлем полетел на пол.

– О, прости, Алан. Как я сегодня неуклюж. Бриггс, принесите доктору Каранаку другой бокал, пожалуйста, – поспешно сказал Билл.

– Все в порядке, дружище. – Я надеялся, что произнес эти слова будто бы невзначай, потому что во мне нарастал гнев.

Я не знал, сколько времени прошло с того момента, как она упомянула Арморику, до падения бокала. Когда она заговорила, тепло ее тела словно перешло в жар, вспыхнуло искрой, и эта искра прожгла мою кожу, по кровеносным сосудам устремилась к мозгу. Вместо уютной комнаты, залитой мягким светом, я увидел перед собой огромную равнину, а на ней – исполинские камни, длинные ряды камней, аллеи менгиров, ведущие к каменному кругу в центре; в круге же стояла гигантская пирамида. Я знал, что это Карнакские камни[23]23
  Карнакские камни – условное название крупнейшего в мире скопления мегалитических сооружений около французского города Карнак в Бретани. Комплекс включает более 3000 доисторических мегалитов, высеченных из местных скал и воздвигнутых докельтскими народами Бретани.


[Закрыть], место, где сокрыта загадка друидов, место, где когда-то обитал таинственный, всеми позабытый народ, от названия которого и произошла фамилия моей семьи, изменявшаяся в веках. Но не эти Карнакские камни я видел во время своего путешествия по Бретани. В моем видении все менгиры стояли на своих местах, они еще не поддались обветшанию. И среди камней толпились люди, сотни людей, шествовавших по аллеям к монолиту в центре. И хотя я знал, что сейчас день, из пирамиды в центре круга струилась тьма. Океан тоже не был виден. На его месте простирались высокие башни из серых и бурых камней, вдали, в тумане, проступали очертания стен, окружавших большой город. Пока я стоял там – как мне показалось, целую вечность, – в моей душе холодной волной прилива поднялся страх. А за страхом пришла леденящая неумолимая ненависть и ярость.

Услышав слова Билла, я перенесся обратно в комнату. Страх развеялся. Гнев остался.

Я заглянул в глаза мадемуазель Дахут и прочел в них триумф. И легкое удивление. Я был уверен в произошедшем, и не было необходимости отвечать на так и не заданный ею вопрос. Она все знала. Она применила ко мне какую-то форму гипноза, внушение невероятной мощи. Я подумал, что если Билл прав в своих подозрениях, то мадемуазель Дахут не стоило раскрывать карты так быстро. Либо она не особенно умна, либо чертовски уверена в себе. Я поспешно отогнал эту мысль.

Билл, Лоуэлл и де Керадель увлеклись разговором, Хелена же слушала их, наблюдая за мной краем глаза.

– Я знал одного шамана из народа зулусов, который использовал тот же прием, мадемуазель де Керадель. Он называл это «выпустить душу из тела». Но он не был так красив, как вы, поэтому ему требовалось больше времени для этого. – Мне хотелось добавить, что прикосновение ее руки было столь же молниеносным, как укус ядовитой змеи, но я сдержался.

Дахут ничего не отрицала.

– И это все, о чем вы подумали, Ален де Карнак?

– Нет. Еще я подумал, что ваш голос напоминает мне о море. – Я рассмеялся.

Так оно и было. Нежнейшее, сладчайшее контральто, бархатное, завораживающее, как шепот волн на пологом берегу.

– Едва ли я могу принять ваши слова как комплимент. Сегодня вы много раз сравнивали меня с водами морскими. Но разве море не таит в себе опасности?

– Именно так.

Мне было все равно, как она воспримет мои слова. Но девушка, казалось, не обиделась.

За ужином мы болтали о том о сем. Еда была вкусной, вино – изысканным. Дворецкий следил, чтобы мой бокал оставался полон, и мне даже подумалось, что это Билл его надоумил.

Мадемуазель оказалась девушкой широких взглядов, умной и, несомненно, очаровательной – если можно воспользоваться столь затертым словом. У нее был дар поддерживать разговор именно так, как от нее ожидали. Теперь я не замечал в ней ничего экзотического, ничего загадочного. Современная, хорошо образованная и воспитанная девушка потрясающей красоты, вот и все.

Хелена тоже была прекрасна. И весь ужин мне ни о чем не хотелось спорить, не было ни единого повода повести себя нелюбезно или вызывающе. Мне показалось, что Билл немного озадачен. Он был смущен, как пророк, предсказавший какое-то событие, в то время как его пророчество и не собиралось сбываться. Если де Кераделя и интересовала смерть Дика, он никак это не проявлял.

Некоторое время Лоуэлл и де Керадель негромко обсуждали что-то, а остальные в их разговоре не участвовали. И вдруг доктор Лоуэлл повысил голос:

– Но вы ведь, несомненно, не верите в существование такого в объективной реальности?

Этот вопрос привлек мое внимание. Я вспомнил порванное письмо Дика: «…ты отнесешься к делу объективно, а не субъективно, сколь бы невероятными ни показались тебе факты». Билл тоже прислушался. Даже мадемуазель Дахут повернулась к доктору Лоуэллу, в ее глазах читалось любопытство.

– Я уверен, что это и есть объективная реальность, – ответил де Керадель.

– Значит, вы считаете, что эти создания, эти демоны… действительно существовали? – потрясенно переспросил доктор Лоуэлл.

– И существуют до сих пор. Если воспроизвести те условия, при которых обладатели древней мудрости пробуждали этих существ – эти силы или сущности, называйте их как хотите, – то дверь распахнется и они придут. Блистательная богиня, которую египтяне именовали Исидой, предстанет пред нами, как в древности, и предложит сорвать с нее вуаль. Темный бог, чьи силы превосходили мощь Блистательной, – проявится и он. Египтяне именовали его Сетом, а греки – Тифоном, но иное его имя было высечено на алтарях более древней и мудрой расы. Да, доктор Лоуэлл, и другие войдут в эту распахнутую дверь – чтобы обучать нас, наставлять нас, помогать нам, подчиняться нам.

– Или чтобы властвовать над нами, отец, – нежно проворковала Дахут.

– Или чтобы властвовать над нами, – эхом откликнулся де Керадель.

Он побледнел, и мне почудилось, что страх промелькнул в его взгляде, брошенном на дочь.

Я пнул Билла ногой под столом, и он ответил мне тем же, побуждая к действиям.

– Доктор де Керадель рисуется, – отвратительным менторским тоном произнес я. – Нужны подходящие подмостки, подходящие декорации, подходящие актеры, подходящая музыка и сценарий, хорошая работа суфлера – и демоны, или что вы там имеете в виду, выпорхнут на сцену, став звездами сего представления. Что ж, я видел, как при подходящих условиях создавались удивительно правдоподобные иллюзии. Достаточно правдоподобные, чтобы ввести в заблуждение большинство профанов…

Глаза де Кераделя сузились, он подался вперед на стуле.

– «Профанов»?! Вы намекаете на то, что я профан?

– Вовсе нет, – учтиво ответил я, глядя на свой бокал. – Я лишь сказал, что вы рисуетесь.

Ему едва удавалось сдерживать свой гнев.

– Это не иллюзии, доктор Лоуэлл, – заявил де Керадель. – Есть определенная формула призыва, определенная схема действий. Есть ли что-либо более незыблемое, чем ритуал, при помощи которого католики устанавливают связь со своим Богом? Песнопения, молитвы, жесты, даже интонации – все это должно строго соблюдаться. Как и в других религиях – мусульманстве, буддизме, синтоизме, – любой ритуал поклонения четко прописан. В любой религии мира. Люди понимают, что только точным выполнением предписаний можно достучаться до нечеловеческого разума. В них говорит память о древней мудрости – но об этом больше ни слова, доктор Каранак. Говорю вам, это не иллюзия.

– Откуда вы знаете? – осведомился я.

– Знаю, – тихо ответил он.

– Действительно, определенная комбинация звуков, запахов, движений и цветов может порождать очень странные и весьма реалистичные видения, – примирительно взмахнул рукой доктор Лоуэлл. – Представляется возможным также, что подобная комбинация может вызывать одни и те же видения у разных людей, если они пребывают в одинаковом эмоциональном состоянии. Но я ни разу не сталкивался с доказательством того, что такие видения – не только результат субъективного восприятия реальности. – Он помолчал.

Я увидел, как судорожно сжались его пальцы, как побелели костяшки.

– Разве что… однажды, – пробормотал старик.

Доктор Керадель внимательно наблюдал за ним, и от него не укрылся невольный жест Лоуэлла.

– Однажды? Что же тогда случилось?

– Нет, и тогда доказательств я не нашел, – резко ответил Лоуэлл.

– Как бы то ни было, – продолжил де Керадель, – есть еще один элемент призыва – заметьте, доктор Каранак, мы не говорим об иллюзиях или театральных постановках. Этот элемент, если мне позволено будет воспользоваться термином из химии, можно назвать катализатором. Вещество, необходимое для протекания химической реакции, но не вступающее в нее, остающееся неизменным, нетронутым. Такой катализатор – человек. Мужчина, женщина, ребенок. Тот, кто поддерживает связь с призываемой сущностью. Таким элементом выступали дельфийские пифии, поднимавшиеся на алтарь, чтобы открыться божеству и говорить от его имени. Такими были жрицы Исиды в Древнем Египте и жрицы Иштар в Вавилоне, служительницы Гекаты, богини преисподней. Знания об их тайных ритуалах были утрачены, пока я не восстановил их. Таким был воин-жрец уйгуров, служивший Великому Калкру, осьминогоподобному божеству с множеством щупалец. Такими были жрецы скифов, призывавшие Черного бога, и тот являлся им в образе исполинской лягушки. Такими…

– Но все подобные ритуалы проходили в глубокой древности, – прервал его Билл. – Безусловно, никто уже много столетий не поклоняется этим божествам. Значит, обряды древних жрецов и жриц утрачены, ведь та традиция оборвалась. Все жрецы давно умерли. Как же восстановить эти знания?

Мне показалось, что Дахут выразительно посмотрела на отца, пытаясь остановить его. Но де Керадель не обратил на нее внимания. Сейчас он был полностью поглощен своей теорией, старался прояснить ее, убедить нас в своей правоте.

– Но вы ошибаетесь. Те жрецы живут. Они живут в сознании своих потомков. Спят в сознании тех, в чьих жилах течет их кровь. Спят, пока кто-то не пробудит их! И сколь велика будет награда того, кто сумеет это сделать! Он увидит не золотую мишуру из гробницы Тутанхамона, не сокровищницу Чингисхана или Аттилы, не блестящие побрякушки и бренный металл… не все эти бирюльки. Наградой ему станет хранилище воспоминаний, сокровищница знаний – знаний, которые возвысят его обладателя над другими людьми, уподобив богу.

– Да, я не отказался бы уподобиться богу. Где же мне найти такую сокровищницу? Там, должно быть, пыльно, но можно и запачкаться, чтобы стать богом, – сказал я.

Вены на шее де Кераделя вздулись.

– Вы насмехаетесь надо мной! Но я расскажу вам кое-что. Однажды доктор Шарко погрузил в гипнотический транс одну девушку – она давно уже выступала в роли подопытной в его экспериментах. Он вверг ее в транс глубже, чем когда-либо позволял себе с другими. И вдруг он услышал голос – слова слетали с губ девушки, но то был не ее голос. Доктор говорил с французским крестьянином. И крестьянин поведал ему многое – то, чего эта девушка знать не могла. Крестьянин рассказал ему о Жакерии, восстании во Франции в четырнадцатом веке. Доктор Шарко все записал, а потом провел тщательное исследование. Слова его подопытной подтвердились, все эти события действительно имели место. Тогда он отследил происхождение девушки. Оказалось, что одним из ее предков был лидер того крестьянского восстания. Доктор Шарко продолжил эксперименты. Он зашел еще дальше и услышал уже другой голос, на этот раз женский. Голос поведал ему о событиях тысячелетней давности в таких подробностях, которые могли быть известны лишь их непосредственному участнику. И вновь доктор проверил услышанное. Голос сказал ему правду.

– Так значит, вы говорите о переселении душ? – любезно осведомился я.

– Как вы смеете ерничать?! – возмутился де Керадель. – Шарко удалось проникнуть в глубины памяти на тысячи лет назад в прошлое, срывая покров за покровом. Я зашел еще дальше. Не на тысячу, но на десять тысяч лет. Я, де Керадель, уверяю вас в этом.

– Но, доктор де Керадель, – мягко возразил Лоуэлл, – память не передается генетически. Физические характеристики, наследственные заболевания, предрасположенности, рост, цвет кожи и тому подобное – да. Сын пианиста может унаследовать руки отца, его талант, его слух – но не память о сыгранных отцом мелодиях. Не воспоминания.

– Вы ошибаетесь, – ответил де Керадель. – Память предков хранится в мозге. Вернее, в том, что пользуется мозгом как носителем. Я не говорю, что каждый наследует воспоминания от своих предков. Все организмы не подлежат стандартизации. Природа – не работник конвейера. У некоторых в мозге, судя по всему, отсутствуют клетки, отвечающие за генетическую память. У некоторых эта память несовершенна, затуманена, грешит пробелами. Но есть и те – пусть их и немного, – у кого эти клетки находятся в идеальном состоянии, и воспоминания их предков можно читать как открытую книгу. Нужно лишь вывести эти воспоминания на уровень сознательного, направить на них внимание сознающего Я. – Доктор де Керадаль полностью игнорировал меня, но к доктору Лоуэллу обращался с настойчивой серьезностью. – Говорю вам, доктор Лоуэлл, именно так и обстоят дела. Невзирая на все то, что было написано о механизмах наследственности, о хромосомах, генах, этих передатчиках наследственной информации. Говорю вам, я доказал свою теорию. Говорю вам, есть люди, генетическая память которых хранит информацию о временах, когда человек еще не вполне был человеком. О временах, когда на Земле еще жили его обезьяноподобные предки. И эта память устремляется даже дальше в глубь времен – к первой амфибии, выбравшейся из моря и начавшей медленный подъем по лестнице эволюции, чтобы ее потомки к нашему времени превратились в нас.

Мне не хотелось ни прерывать его, ни спорить – этот человек был глубоко убежден в своей правоте, я не смог бы поколебать его веру.

– Доктор Каранак презрительно назвал это теорией переселения душ, – разглагольствовал тем временем де Керадель. – Я же говорю вам, что невозможно помыслить то, чего быть не может. И тот, кто с презрением отзывается о каких-либо людских верованиях, лишь проявляет собственное невежество. Говорю вам, что именно этот механизм генетической памяти и лежит в основе веры в реинкарнацию – возможно, и в основе веры в бессмертие души. Позвольте в качестве примера указать на одну из новомодных игрушек – фонограф. То, что мы называем сознанием, подобно игле, вращающейся в пространствах времени и записывающей опыт на определенный носитель – клетки мозга. Точно так же, как игла фонографа записывает мелодию на носитель. И как можно пустить иглу по канавкам носителя, чтобы услышать записанный звук, так и запись в клетках мозга можно воспроизвести, чтобы услышать – увидеть, перепрожить – воспоминания, хранящиеся в памяти человека. Сознание не всегда находит эти носители. Иногда канавки недостаточно глубоки, иногда сам носитель поврежден – и тогда мы говорим, что воспоминания размыты или неполны. Говорим о забывании. Память предков, древние носители опыта, хранятся в другой части мозга, не в той, где содержатся воспоминания об этой жизни. Очевидно, именно так и должно быть, иначе произошло бы смешение воспоминаний и человек страдал бы от наплыва информации, не имеющей отношения к его теперешнему окружению. В древности жизнь была проще, а окружение не столь сложным, потому память о насущном опыте и память предков еще не были так разделены. Именно поэтому мы говорим, что люди древности чаще полагались на интуицию и меньше – на разум. В наши дни именно такое поведение проявляют представители примитивных племен. Тем не менее с ходом истории жизнь усложнялась, и те, кто меньше полагался на память предков и искал решение насущных проблем в современности, получили более высокие шансы на выживание. Так начался естественный отбор – и с тех пор человечество быстро развивалось в этом направлении, ибо так работают все эволюционные механизмы. Но природа никогда не отказывается полностью от уже созданного ею. Поэтому на определенном этапе развития человеческого эмбриона он приобретает форму рыбы, затем проходит стадию обезьяны. У некоторых людей сохраняются атавизмы – точно так же у некоторых современных людей можно обнаружить в клетках мозга неповрежденные хранилища древних воспоминаний. Обнаружить – и открыть, доктор Каранак. Открыть – и вызвать эти воспоминания на уровень сознательного.

Я улыбнулся и отпил еще вина.

– Вынужден признать, что в каком-то смысле все это объясняет веру в переселение душ, доктор де Керадель, – кивнул Лоуэлл. – Если ваша теория верна, то унаследованные воспоминания, безусловно, показались бы их носителям памятью о прошлых жизнях. И такой опыт стал бы основой для веры в реинкарнацию, ведь как иначе представители примитивных племен могли объяснить что-то подобное, не так ли?

– Да, это многое объясняет. Например, китайцы верят, что, если у мужчины нет сына, он умрет окончательно и уже не возродится. Да и у нас говорят: «Мы продолжаем жить в своих детях».

– Только что явившаяся на свет пчела в точности знает, что ей делать в улье и какие порядки там царят, – сказал доктор Лоуэлл. – Ее не нужно учить летать, собирать пыльцу, очищать ее, производить нектар, нужный матке и трутням, и другой нектар, необходимый обычным рабочим пчелам. Никто не учит ее сложной работе в улье. Эти знания, память заложены в яйце, личинке, куколке. То же верно для муравьев и других насекомых. Но млекопитающие, в том числе и человек, устроены иначе.

– Они устроены точно так же, – заявил доктор де Керадель.