Текст книги "Колесо страха (сборник)"

Глава 4
Затерянный город Ис

В словах доктора де Кераделя было чертовски много правды. Я сам сталкивался с проявлениями генетической памяти в различных уголках Земли. И мне хотелось поддержать доктора, невзирая на его подтрунивания надо мной и моим невежеством. Мне хотелось поговорить с ним как ученый с ученым.

Но вместо этого я осушил бокал и резко заявил:

– Бриггс! Я ничего не пил уже пять минут! – Только после этого я повернулся к моим собеседникам: – Подождите, господа. Давайте оставаться логичными. Концепция существования души и возможность реинкарнации – вопрос очень серьезный, требующий тщательного рассмотрения. Доктор де Керадель начал свое изложение, утверждая объективность существования того, что мы привыкли считать лишь искусной театральной постановкой. Я правильно понимаю, доктор де Керадель?

– Да, – сухо отозвался он.

– Затем доктор де Керадель в качестве аргумента привел эксперименты доктора Шарко, связанные с гипнозом. Но результаты этих экспериментов не представляются мне убедительными. В Полинезии, Африке и на Камчатке мне приходилось сталкиваться с отъявленными кудесниками, обладавшими не двумя или тремя, но дюжиной голосов. Широко известен тот факт, что в состоянии гипноза подопытный иногда говорит разными голосами. Также известно, что шизофреник в случае расщепления личности может говорить голосами от высокого сопрано до баса. И все это без какой-либо памяти предков. Это симптом их состояния, не более того. Я прав, доктор Лоуэлл?

– Именно так. – Лоуэлл кивнул.

– Что касается информации, которую Шарко получил в рамках эксперимента, то откуда нам известно, что его подопытные слышали от своих бабушек и дедушек? В семье могли рассказывать какие-то истории о предках, подопытные услышали эти истории в раннем детстве, и воспоминания об этом сохранились в их подсознании. Более того, эти воспоминания были дополнены самим Шарко. Какие-то элементы воспоминаний соответствуют истине – и Шарко легковерно принимает их в целом. Он легковерен, ибо ищет доказательства выпестованной им теории, идеи, ставшей навязчивой. И вот элементы истины превращаются в чистую истину. Что ж, я не так легковерен, как Шарко, доктор де Керадель.

– Я читал ваше интервью в газете, – заявил де Керадель. – И мне показалось, что вы верите в изложенные вами теории, доктор Каранак.

Значит, он все же читал то интервью. Я почувствовал, как Билл толкнул меня ногой под столом.

– Я пытался объяснить репортерам, что вера в ложь необходима, чтобы ложь сработала. Я признаю, что жертве, поверившей в ложь, не важно, была то ложь или истина. Но это не значит, что разницы между истиной и ложью нет. И это не значит, что та же ложь сработает на ком-нибудь еще. Также я попытался донести до репортеров мысль о том, как защититься от лжи. Защита очень проста. Не верить в нее.

И вновь вены на лбу де Кераделя вздулись.

– Когда вы говорите о лжи, то, насколько я понимаю, вы имеете в виду введение в заблуждение?

– Более того, – весело сказал я, – я имею в виду, что все эти попытки ввести кого-то в заблуждение – сущий вздор!

Доктор Лоуэлл поморщился. Я отпил вина и улыбнулся мадемуазель Дахут.

– Сегодня твои манеры оставляют желать лучшего, дорогой, – сказала Хелена.

– К черту манеры! Какие могут быть манеры в разговоре о гоблинах, реинкарнации, генетической памяти, Исиде, Сете и Черном Боге скифов, который являлся им в образе лягушки? Теперь пришла моя очередь кое-что сказать, доктор де Керадель. Я побывал во множестве мест нашей планеты. Я искал гоблинов и демонов. Но в моих путешествиях я ни разу не сталкивался с чем-то, что нельзя было объяснить гипнозом, массовым внушением или мошенничеством. Поймите это. Ни разу. А я многое повидал на своем веку.

Я солгал – но мне хотелось увидеть, какой эффект произведут мои слова. И не прогадал. Вены на его висках вздулись еще сильнее, губы побелели.

– Знаете, несколько лет назад у меня возникла блестящая идея, перемещающая всю эту проблему в иную плоскость, – с вызовом заявил я. – Эта идея основывалась на том факте, что из всех чувств последним отмирает слух. После остановки сердца мозг еще некоторое время функционирует, пока ему хватает кислорода, и, пока мозг работает, хотя все органы чувств уже отключились, он может вызывать в угасающем сознании видения. Для умирающего эти видения длятся днями, неделями, хотя в реальном мире проходит лишь доля секунды. И я придумал корпорацию «Ад и рай». Вот моя идея: «Обеспечьте себе вечное блаженство бессмертия!», «Отомстите врагу муками бессмертия!» Представьте себе: мастера внушения, эксперты в вопросах гипноза сидят у кровати умирающего и нашептывают ему на ухо то, что его погибающий мозг превратит в яркое видение, когда все органы чувств уже отключатся…

Мадемуазель Дахут резко вздохнула. Де Керадель одарил меня странным пристальным взглядом.

– В общем, как-то так, – продолжил я. – За крупную сумму можно было пообещать – и действительно предоставить – клиенту желанное бессмертие. Любую загробную жизнь: гурий для мусульман, ангельские песнопения для христиан. А если средства позволяют и есть такая возможность, то можно внушить врагу адские муки. И я готов поспорить, что у нас нашлось бы немало клиентов. Да, корпорация «Ад и рай» принесла бы огромную прибыль.

– Какая забавная идея, дорогой, – пробормотала Хелена.

– Да, забавная идея, – горько сказал я. – Но мне она не пошла на пользу. Ее можно было бы воплотить жизнь, но представьте, что стало бы со мной, изобретателем этой идеи? Если после смерти нас ждет райское блаженство, то разве смогу я насладиться им? Ни в коем случае. Я подумаю, что это лишь видение, возникшее в умирающих клетках моего мозга. Нет никакого рая в объективной реальности. И что бы ни случилось со мной в загробной жизни – если мы предположим, что загробная жизнь все-таки существует, – мне она не покажется реальной. Я подумаю: «О, какое у меня богатое воображение, но, в конце концов, все это существует только в моем умирающем сознании, не более того». Безусловно, – мрачно добавил я, – тут есть и светлая сторона. Очутись я в одной из традиционных преисподних, то не отнесусь к происходящему серьезно. Как бы то ни было, все чудеса магии и колдовства, с которыми я сталкивался, были не более реальны, чем те образы в сознании умирающего.

И тогда мадемуазель Дахут прошептала – тихо-тихо, так что услышать ее мог только я:

– Я сделала бы их реальными для вас, Ален де Карнак. Рай или ад.

– Ни при жизни, ни в посмертии, если оно есть, вы не смогли бы доказать свои теории, доктор де Керадель. По крайней мере мне, – продолжал я.

Он не ответил, барабаня пальцами по столу.

– Предположим, вы хотели бы выяснить, какому божеству поклонялись в мегалитических сооружениях Карнака. Возможно, вы сумели бы воспроизвести каждый элемент ритуала. Могли бы найти кого-то, чей род восходит к одной из карнакских жриц. Пробудить древнее знание. Но как бы вы узнали, что тот, кто являлся своим служителям в пирамиде в центре круга, Собиратель, Гость Алькараза, реален?

– Что вам известно об Алькаразе? Или о Собирателе? – спросил потрясенный де Керадель. В его голосе звучало любопытство, которое он отчаянно пытался сдержать.

Мне тоже был интересен ответ на этот вопрос. Я не помнил, чтобы когда-либо слышал о Собирателе из Карнакской пирамиды или об Алькаразе. Тем не менее эти слова сами слетели с моих губ. Я взглянул на мадемуазель Дахут. Она потупила взгляд, но я увидел на ее лице триумф, как и в тот миг, когда после прикосновения ее руки я узрел древний Карнак.

– Спросите свою дочь, – ответил я де Кераделю.

Мне почудилось, что голубизна ушла из его глаз и радужка превратилась в бледное пламя. Он молчал – но его глаза требовали ответа. Мадемуазель Дахут равнодушно повела белым плечиком.

– Я не говорила ему. Может быть, отец… он вспомнил. – В ее голосе звучало злорадство.

Я чокнулся о ее бокал, чувствуя себя просто превосходно.

– Я помню… помню… – пробормотал я.

– Если ты выпьешь еще вина, то будешь помнить лишь о мучительном похмелье, дорогой, – съязвила Хелена.

– Что же вы помните, Ален де Карнак? – проворковала мадемуазель Дахут.

И я спел им старую бретонскую песню.

 
На жеребце темнее ночи
Несется Белая Дахут.
Прекрасны мертвенные очи,
И тени душ за ней бегут
Быстрее ветра штормового
За веком век сквозь мглу и мрак,
За все расплачиваясь снова…
Ты видел ли ее, рыбак?
 

Повисла неловкая тишина. И тут я заметил, как оцепенел де Керадель. На его лице промелькнуло то же выражение, что и при упоминании о Собирателе из Карнакской пирамиды и об Алькаразе. Билл побледнел. Я взглянул на мадемуазель Дахут и увидел, как лиловые искорки пляшут в ее глазах. Не знаю, почему старая песня произвела на них такое впечатление.

– Какая странная мелодия, Алан, – сказала Хелена. – И кем была эта Белая Дахут?

– Ведьмой, ангел мой, – сказал я. – Злой, но прекрасной ведьмой. Не златовласой, как ты, милая моя ведьмочка, а белокурой. Она жила около двадцати столетий назад в городе под названием Ис. Никто не знает, где он находился, но, вероятно, его башни возвышались там, где сейчас царят морские воды, между мысом Киберон и островом Бель-Иль. Когда-то там лежала суша. По преданию, Ис был городом злодеев, полным ведьм и колдунов, но злейшей из всех была Дахут Белая, дочь короля. Она выбирала мужчин себе в любовники – и те ублажали ее одну ночь, две, иногда – три. А после она предавала их морю – в одном варианте легенды. В другом же она скармливала этих мужчин теням.

– Что ты имеешь в виду? – перебил меня Билл.

Его лицо стало белым как снег. Де Керадель пристально посмотрел на него.

– Теням. Дахут была владычицей теней. Она была ведьмой и умела управлять тенями. Любыми – тенью своего любовника, тенью демона, тенями инкубов и суккубов. По легенде, она была лучшей повелительницей теней. В конце концов боги решили вмешаться. И не спрашивай меня, что то были за боги. Языческие – если описанные в легенде события произошли еще до возникновения христианства. Или же то был Бог христиан – если на самом деле речь идет о более поздних временах. Как бы то ни было, те боги верили в воздаяние: кто чем живет, от того и падет. Они отправили в Ис юного героя, и Дахут полюбила его с первого взгляда – безумно, всей душой. Он был первым мужчиной, в которого она влюбилась, невзирая на все ее связи. Но он не принял ее страсть, чурался ее. Он смог бы простить Дахут все ее похождения, если бы она доказала ему свою любовь, и тогда он принял бы ее. Как же она могла его убедить? Очень просто. По легенде, Ис был построен ниже уровня моря и высокие стены защищали этот город от приливов. В стене со стороны моря были ворота. Зачем их там построили? Не знаю. Возможно, на случай вторжения, восстания, захвата города чужаками. Как бы то ни было, такие ворота – по преданию – существовали. И ключ от них всегда носил на шее король Иса, отец Дахут. «Принеси мне ключ, и я поверю, что ты любишь меня», – сказал герой. Дахут украла ключ у спящего отца, пробравшись в его покои. И отдала ключ своему возлюбленному. Тот открыл ворота – и в город хлынуло море. Так погибла злобная ведьма Дахут Белая.

– Она утонула?

– О, это самая занятная деталь легенды. Привязанность к отцу вернулась в сердце Дахут, и девушка разбудила преданного ею короля, вскочила вместе с отцом в седло своего черного коня и поскакала прочь, пытаясь выбраться на сушу. Вероятно, было в ведьме и что-то хорошее. Но – еще одна прелюбопытнейшая деталь – ее тени взбунтовались, вселились в волны, и Дахут с отцом захлестнула вода. Так она погибла. Однако, согласно легенде, Дахут и ее отец все еще скачут в море неподалеку от мыса Киберон, а за ними – свора теней… – Я осекся.

Говоря, я поднял левую руку, в которой держал бокал вина. Ярко горели свечи, и на белоснежной скатерти четко проступала тень моего запястья, ложась на стол прямо перед мадемуазель Дахут. И девушка что-то делала с этой тенью, будто измеряла ее.

Я перехватил ее руку. Она попыталась отстраниться, но я вырвал из ее тонких белых пальцев… длинный волос. Ее волос.

Я поднес волос к пламени свечи, и он сгорел.

Девушка рассмеялась – она смеялась надо мной. Засмеялся и доктор де Керадель. Больше всего меня потрясло то, что смеялись они беззлобно. По-дружески.

– Вначале он сравнивает меня с морем – опасным морем. Затем говорит о злой ведьме Дахут, королеве теней. Намекает на то, что я ведьма, – и сжигает мой волос. И все же он утверждает, что не верит во все это!

И вновь она захохотала – как и доктор де Керадель.

Я почувствовал себя глупо. Очень глупо. Без сомнения, победа осталась за мадемуазель Дахут. Я возмущенно посмотрел на Билла. Какого черта он меня так подставил?! Но Билл не смеялся. С окаменевшим лицом он смотрел на девушку. Не улыбалась и Хелена. Она тоже не сводила глаз с дочери де Кераделя. Судя по выражению лица Хелены, ей очень хотелось использовать одно из старых-престарых словечек, которые в словарях обычно помечают условным обозначением (бран.) – бранное.

– Похоже, другая дама усадила меня на гнездо шершней, – ухмыльнувшись, сказал я.

Хелена сочувственно посмотрела на меня.

– Второй раз я стерплю, но да поможет Господь той девушке, которая поступит так вновь.

Повисло неловкое молчание.

– Не знаю почему, но я вспомнил один вопрос, который собирался задать вам, доктор Беннетт, – нарушил тишину де Керадель. – Меня заинтересовало самоубийство мистера Ральстона. Как я понял из вашего интервью в газете, он был не только вашим пациентом, но и близким другом.

Я увидел, как Билл сощурился. На его лице промелькнуло характерное выражение – он принял непоколебимое решение.

– Безусловно, это так, доктор де Керадель, – с безукоризненной вежливостью ответил Билл. – Я хорошо знал его и как друга, и как пациента.

– Меня интересует не столько его смерть, сколько ее связь с тремя другими самоубийствами. В газете писали, что предполагается, будто все четыре самоубийства произошли по одной причине.

– Именно так, – согласился Билл.

Мне показалось, что мадемуазель Дахут краем глаза наблюдает за Биллом. Де Керадель поднял свой бокал.

– Да, это действительно очень меня заинтересовало, доктор Беннетт. Мы все здесь коллеги, кроме вашей сестры и моей дочери, но и они, без сомнения, достойны нашего доверия и не нарушат законы конфиденциальности. Вы как врач считаете, что эти четыре смерти как-то связаны?

– Да, я уверен в этом.

– Что же их связывает?

– Тени! – ответил Билл.

Глава 5
Шепот тени

Я потрясенно уставился на Билла, вспомнив, как он разволновался, когда я заговорил с репортерами о тенях, как встрепенулся, когда я упомянул теней Дахут Белой. И вот – опять тени. Где-то тут крылась какая-то связь, но где?

– Тени?! – воскликнул доктор де Керадель. – Вы имеете в виду, что все жертвы страдали от одних и тех же галлюцинаций?

– Я говорил о тенях. Были ли они галлюцинациями – в этом я не уверен.

– Вы не уверены… – задумчиво протянул де Керадель. – Это о тенях ваш друг и пациент написал: «Надеюсь, ты отнесешься к делу объективно, а не субъективно, сколь бы невероятными ни показались тебе факты»? Я с большим интересом прочел ту газетную заметку, доктор Беннетт.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, доктор де Керадель, – с ноткой иронии в голосе ответил Билл. – Да, он хотел, чтобы я воспринимал тень как нечто реальное, а не воображаемое. Тень – не тени. Там была всего одна. – Он помолчал и выразительно добавил: – По одной тени на каждого, понимаете?

Я подумал, что теперь осознал, в чем состояли намерения Билла. Он блефовал, делал вид, что что-то знает об этих смертоносных тенях, что бы под этим ни имелось в виду. Точно так же, как он делал вид, будто ему известна общая причина четырех самоубийств. Он использовал этот блеф как наживку, надеясь поймать крупную рыбу. Подманил ее – и теперь пытался насадить на крючок. Мне не показалось, что сейчас ему известно больше, чем во время разговора со мной в гостинице Нью-Йоркского научно-исследовательского сообщества. Еще я подумал, что Билл недооценивает де Кераделя. Его блеф выглядел очевидным.

– Какая разница, была там одна тень или же их было несколько, доктор Беннетт? – спокойно возразил де Керадель. – Галлюцинации могут проявляться в одном образе – так, по легенде, тень Юлия Цезаря явилась терзавшемуся муками совести Бруту. Или же галлюцинаторных образов бывает много – к примеру, умирающий мозг Тиберия заставил его узреть тысячи теней, сгрудившихся у его смертного одра и грозящих ему, теней тех, кого он убил. Подобные галлюцинации обусловлены органическими нарушениями в клетках мозга. Они могут возникать в результате дисфункции зрительного нерва. Их усиливают наркотики и алкоголь. Галлюцинации порождаются отклонениями в мозге и нервной системе. Они – детища интоксикации, жара, повышенного артериального давления. Насколько я понимаю, вы отвергаете все эти рациональные объяснения?

– Нет, – спокойно ответил Билл. – Скорее, я не склоняюсь ни к одному из них.

– Но вы перечислили не все причины галлюцинаций, – вмешался доктор Лоуэлл. – Такой причиной может быть гипноз. Вернее, постгипнотическое внушение. Если Ральстон и остальные попали под влияние человека, умевшего контролировать сознание такими методами… то я понимаю, как их могли довести до самоубийства. Я и сам… – Его пальцы сжали бокал с вином, стекло треснуло, поранив ему руку. Доктор прижал к кровоточащей ранке на пальце салфетку. – Не важно. Хотел бы я, чтобы эти воспоминания забылись.

Мадемуазель Дахут смотрела на него, уголки ее рта едва-едва намекали на улыбку. Я же был уверен, что ничто не укрылось от внимания де Кераделя.

– Вы принимаете объяснение доктора Лоуэлла?

– Нет… Не вполне… – неуверенно ответил Билл. – Я не знаю.

Француз помолчал, пристально глядя на него.

– Ортодоксальная наука утверждает, что тень – лишь оптическое явление, возникающее на какой-либо поверхности из-за наличия материального объекта, преграждающего доступ света к этой поверхности. Тени не имеют значения. Они – ничто. Так говорит нам традиционная наука. Что же за материальный объект отбросил тень на четырех самоубийц, если то была не галлюцинация?

– Такую тень может породить мысль, искусно внедренная в сознание жертвы, – предположил доктор Лоуэлл.

– Однако же доктор Беннетт не принимает этой теории, – мягко возразил де Керадель.

Билл промолчал.

– Если доктор Беннетт называет тень причиной смерти тех четверых, но при этом не принимает в качестве объяснения теорию о галлюцинациях, а также в данном случае не рассматривает тень как отсутствие света, то мы можем сделать вывод о том, что доктор Беннетт приписывает этой тени свойства материального объекта. Эта тень откуда-то появилась, прикрепилась к жертве, проследовала за ней и в конце концов заставила жертву совершить самоубийство. Все эти действия подразумевают волю, самосознание, целеполагание и эмоции. Но такие характеристики присущи лишь материальным объектам, ибо они являются феноменами сознания, а сознание порождается функционированием мозга. Мозг – материальный объект, помещенный в не менее материальную черепную коробку. Однако же тень – оптическое явление, а не материальный объект, у нее нет вместилища для мозга, нет самого мозга, а следовательно, нет и сознания. Соответственно, не могут проявляться такие феномены сознания, как воля, самосознание, целеполагание и эмоции. И наконец, тень не способна призвать, принудить, заставить, обязать или угрозами поставить перед необходимостью совершить акт саморазрушения, взаимодействуя с живым материальным объектом. Если вы не согласны с моей линией аргументации, дорогой мой доктор Беннетт, то вы признаете возможность… ведовства.

– Пусть так, почему же тогда вы смеетесь надо мной? – негромко спросил Билл. – Разве теории о сущности ритуала, которые вы сегодня нам изложили, не основываются на вере в ведовство? Возможно, вы убедили меня, доктор де Керадель.

Смех доктора резко оборвался.

– Вот как? – переспросил он. – Вот, значит, как! Но это не теории, доктор Беннетт. Это открытия. Вернее, восстановление, скажем так, неортодоксальной науки. – Вены на его лбу пульсировали, в голосе звучала потаенная угроза. – Если именно мне удалось заставить вас увидеть истину, то я надеюсь убедить вас в полной мере.

Я заметил, что Лоуэлл пристально смотрит на де Кераделя, Дахут же не сводила взгляда с Билла, и в ее глазах горела дьявольская злоба. Мне подумалось, что и ее едва приметная улыбка таит в себе угрозу и холодный расчет. За столом воцарилось странное напряжение – будто все ожидали нападения со стороны чего-то незримого, уже подобравшегося к нам и готового нанести удар.

– «Тот, кто тень поймать хотел, счастья тень – того удел»[24]24
  Цитата из пьесы Уильяма Шекспира «Венецианский купец».


[Закрыть], – мечтательно процитировала Хелена.

Мадемуазель Дахут рассмеялась, и ее смех напомнил мне шорох невысоких волн, ласкающих берег моря. Но в этом смехе слышались нотки, насторожившие меня сильнее, чем скрытая угроза в ее улыбке. Нечеловеческие нотки, словно волны смеялись над мертвецами, погребенными в толще вод.

Доктор де Керадель отрывисто произнес пару слов на незнакомом мне языке. В то же время я почувствовал, что должен понимать этот язык. Но не понимал.

Дахут, казалось, смутилась.

– Простите меня, мадемуазель Хелена. Я смеялась вовсе не над вами. Мне просто вспомнилась одна чрезвычайно забавная история. Когда-нибудь я расскажу ее вам, и вы тоже посмеетесь.

– Позвольте и мне принести вам свои извинения, доктор Беннетт, – невозмутимо перебил ее де Керадель. – Вы должны простить мою грубость энтузиаста, как и мою настойчивость, но я вынужден просить вас, если вы позволите, не нарушая конфиденциальности в отношениях врача и пациента, изложить мне симптомы мистера Ральстона. Поведение этой… этой тени, раз уж вам угодно так ее называть. Этот случай вызывает мой профессиональный интерес.

– Безусловно, я не откажу вам в этой просьбе, – заявил Билл. – Ведь ваш уникальный опыт, возможно, позволит вам распознать какие-то значимые детали, которые я упустил. А чтобы не нарушать нормы профессиональной этики, условимся, что я сам хотел получить у вас консультацию касательно симптомов моего пациента, пусть уже покойного.

Мне показалось, что Билл доволен, будто добился той цели, к которой шел весь вечер. Я немного отодвинулся от стола, чтобы видеть и мадемуазель Дахут, и ее отца.

– Я расскажу вам все по порядку, – начал Билл. – Если вам понадобится что-то уточнить, сразу задавайте вопросы. Итак, Ральстон пришел ко мне в гости и попросил осмотреть его. До этого мы не общались несколько месяцев, и я полагал, что он еще не вернулся из путешествия, поэтому его визит стал для меня неожиданностью. «Со мной что-то не так, Билл, – начал он. – Я вижу тень». Я рассмеялся, но ему было не до смеха. «Я вижу тень, Билл. И мне страшно!» Все так же смеясь, я заметил: «Если бы ты не видел тени, с тобой определенно было бы что-то не так». – «Но, Билл, нет ничего, что отбрасывало бы эту тень!» – Он говорил как испуганный ребенок. Он подался вперед, и я понял, какие невероятные усилия он прилагает, чтобы держать себя в руках. «Я схожу с ума? – спросил он. – Когда ты видишь тень, так проявляется безумие? Скажи мне, Билл, это симптом?» Я сказал, что это бессмысленное предположение и, вероятнее всего, у него возникли проблемы со зрением или с печенью. «Но эта тень… шепчет!» – воскликнул он. Я налил ему выпить, чувствуя, что алкоголь ему сейчас не помешает. «Расскажи мне подробно, что, по-твоему, ты видел. И, если возможно, опиши обстоятельства, при которых ты увидел тень впервые», – потребовал я. «Это произошло четыре дня назад. Я был в библиотеке…» Необходимо отметить, доктор де Керадель, что Ральстон жил в родовом особняке на Семьдесят восьмой улице. В доме кроме него обычно находились Симпсон, дворецкий, доставшийся Ральстону в наследство от отца, и с полдюжины слуг. Итак, Ральстон заговорил о библиотеке: «Мне показалось, что кто-то или что-то скользнуло по стене за штору у окна. Окно находилось за моей спиной, а я как раз писал важное письмо, но впечатление было настолько сильным, что я вскочил из-за стола и подошел к окну. Там ничего не было. Я вернулся за стол, но не мог отделаться от ощущения, будто в комнате есть кто-то посторонний. Я был так встревожен, что взял лист бумаги и записал на нем время, когда это произошло».

– Попытка рационализации визуальной галлюцинации – очевидный сопутствующий симптом, – отметил доктор де Керадель.

– Возможно, – согласился Билл. – Так или иначе, чуть позже видение повторилось, только на этот раз что-то двигалось справа налево, в обратном направлении. За следующие полчаса движение повторилось шесть раз – всякий раз в ином направлении, то есть слева направо, потом справа налево, потом опять слева направо и так далее. Ральстон придавал направлению движения особое значение: «Оно будто ткало». Я спросил у него, что из себя представляло это «оно». «У него не было формы. Вернее, тогда не было формы. Оно проявлялось только в движении». Чувство, что он не один в комнате, становилось все сильнее, и вскоре после полуночи Ральстон покинул библиотеку, оставив свет включенным. Он улегся спать, и в спальне симптомы прекратились. Он погрузился в глубокий сон. Следующий день прошел без инцидентов, и Ральстон уже почти позабыл о случившемся. Тем вечером он ужинал в городе и вернулся домой около одиннадцати. Он пошел в библиотеку, намереваясь разобрать письма. «И вдруг у меня возникло такое ощущение, будто кто-то следит за мной из-за шторы, – сказал он мне. – Я медленно повернул голову и отчетливо увидел тень на шторе. Вернее, тень, проступавшую сквозь ткань шторы. Будто что-то стояло за шторой у окна. И та тень уже приобрела очертания человека». Ральстон метнулся к окну и отдернул штору. За ней ничего не было. Не было ничего и за окном. Ничего, что могло бы отбрасывать тень такой формы. Он вновь сел за стол, чувствуя на себе чей-то взгляд. «Неотступный взгляд, – сказал он. – Кто-то не сводил с меня глаз. Кто-то, все время остававшийся вне моего поля зрения. Если я поворачивался быстро – он шмыгал в другую сторону. Если я поворачивался медленно – столь же медленно перемещался и он». Временами Ральстону удавалось засечь движение, какое-то подрагивание, какую-то тень. Но эта тень таяла, исчезала, прежде чем он успевал сосредоточиться на ней. И взгляд чувствовался уже с другой стороны. «Она двигалась справа налево… Слева направо… И снова справа налево… И снова, и снова… Она ткала, ткала…» – «Что она ткала?» – нетерпеливо спросил я. «Мой саван», – просто ответил он. Он сидел в библиотеке, сколько хватало сил. Затем скрылся в своей спальне. На этот раз он спал плохо, ему чудилось, что тень затаилась на пороге, прижалась к двери, слушает… Но она не вошла в его комнату. Настал рассвет, и Ральстон наконец-то сумел уснуть. Он поздно встал, провел вторую половину дня за игрой в гольф, поужинал, сходил со знакомыми в театр, потом отправился в ночной клуб. «Вспоминая свои терзания прошлым вечером, я готов был посмеяться над своей ребячливостью». Домой он вернулся около трех часов ночи. И когда он, войдя в холл, закрыл за собой дверь, то услышал шепот: «Ты опоздал!» Слова были отчетливыми, и казалось, будто говоривший их стоял рядом с ним.

– Галлюцинаторный бред прогрессировал, – кивнул де Керадель. – Вначале ему чудилось только движение, затем его видение обрело форму, потом к зрительным прибавились слуховые галлюцинации.

Билл, будто не слушая его, продолжил:

– Он сказал, что тот голос обладал каким-то странным качеством. Цитирую: «Он вызывал отвращение, как бывает, когда ненароком дотронешься до скользкого слизняка, выйдя вечером прогуляться в сад. И в то же время он вызывал какое-то извращенное желание слушать его вечно. Невыразимый ужас и неописуемое наслаждение». Симпсон не погасил свет в коридоре, Ральстон видел все вокруг. Но рядом с ним никого не было. Тем не менее голос показался ему реальным. Ральстон застыл на месте, стараясь сдержаться. Сняв шляпу и плащ, он пошел к лестнице. «Я посмотрел вниз – и краем глаза увидел тень, ползущую в шести футах передо мной. Но стоило мне перевести взгляд туда – и она исчезла. Я медленно начал подниматься по лестнице. Если я опускал глаза, то видел тень впереди. Все время на одном и том же расстоянии. Но как только я присматривался – она пропадала. Той ночью тень была четче, чем раньше. Я увидел, что это тень женщины. Обнаженной женщины. И я понял, что тот голос в коридоре тоже был женским». Он отправился в свою комнату. Прошел мимо двери. Тень все еще была в двух шагах перед ним. Ральстон поспешно шагнул назад, запрыгнул в комнату и захлопнул дверь. Заперев замок и включив свет, он прижался к двери ухом. Дик услышал, как кто-то смеется. Как смеется женщина. А затем она прошептала: «Сегодня я останусь у твоей двери… сегодня… сегодня… сегодня…» И вновь Ральстона охватило то же странное чувство – смесь ужаса и вожделения. Ему хотелось открыть дверь, но отвращение сдерживало его. «Я оставил свет включенным. Однако та тварь выполнила свое обещание. Она всю ночь оставалась у моей двери. Я слышал ее. Она танцевала… Я не видел ее, но знал, что она танцует там, в коридоре. Она танцевала и ткала… слева направо… справа налево… и снова, и снова… плясала и ткала до зари… ткала мой саван, Билл». Я успокоил его, приведя те же аргументы, что и вы, доктор де Керадель. Я тщательно осмотрел его, но не заметил никаких признаков болезни. Затем я взял образцы его тканей для разнообразных анализов. «Надеюсь, ты найдешь какие-то отклонения, Билл, – сказал мне Ральстон. – Потому что если ты их не найдешь, то это значит, что тень реальна. Уж лучше впасть в безумие, чем переживать такое. В конце концов, сумасшествие излечимо». Я предложил ему не возвращаться домой: «Поживи в гостинице Нью-Йоркского сообщества, пока я не получу результаты анализов. А затем, какими бы эти результаты ни были, садись на корабль и отправляйся в путешествие». Он покачал головой: «Я должен вернуться домой, Билл». – «Но зачем, бога ради?!» Он поколебался, на его лице промелькнуло недоумение. «Не знаю. Но я должен вернуться домой». Я стал уговаривать его переночевать у меня. «А завтра сядешь на корабль. Куда угодно. Я сообщу тебе результаты анализов и расскажу, как лечиться, по радио». Он был все так же озадачен. «Я не могу уехать. Понимаешь… – Ральстон помедлил. – Тут какое дело, Билл… Я познакомился с одной девушкой… И я не могу ее оставить». Я удивленно уставился на него: «Ты что, жениться собрался? Кто она такая?» Он беспомощно посмотрел на меня. «Я не могу тебе сказать, Билл. Я ничего не могу рассказать тебе о ней». – «Но почему?» – спросил я. Недоумение не сходило с его лица. «Я не знаю, почему не могу рассказать тебе о ней. Не могу – и все. Похоже, это как-то связано с… Но нет, я не могу рассказать тебе». На все мои вопросы об этой девушке у него был один ответ: «Я не могу рассказать тебе».