Текст книги "Дьявольский рай. Почти невинна"

Я сдержанно улыбнулась и вообще перестала что-либо понимать.

– А как ты относишься к умыванию спермой? – осторожно спросила я, вспоминая, как в свое время получила такую вот теплую кляксу прямо между глаз.

– Ну… – оценивающий взгляд, – тебе это еще рановато. Это лет через 20–30, может быть, и хорошо. А пока тебе больше подходят женские выделения. Ты втираешь их в лицо, в шею, в грудь, и твое тело становится еще более совершенным. Это удивительно…

– Знаю.

Карты… карты… походила зачем-то двумя тузами. Танька тут же выложила ворох шестерок.

– А жалко, что в девяносто третьем у нас последнее свидание накрылось, – в полубреду сказала я, принимая в свой картежный веер кучку разрисованных карандашом троек.

Альхен тут же обернулся, так что оказался прямо напротив меня. Эта тема его явно задела.

– Конечно, жалко! Два года назад ты была меньше… и это все выглядело пикантнее. Каждая секунда имела золотую цену… – вспоминая, он замер с мечтательно-грустным лицом.

– Я была глупой, – просто ответила Ада.

– Ну, конечно. Я же просил тебя никому не говорить. А ты разболтала все этой Зинке, ну, и ты не знаешь, наверное, что у меня из-за нее были серьезные неприятности. Очень серьезные.

Я с трудом сдерживала торжествующую улыбку. Это была моя первая и единственная победа над мерзавцем.

– Я в прошлом году не хотел ничего тебе говорить.

Я равнодушно пожала плечами и, поставив ногу на диагональную балку, поддерживающую тент, продолжила игру.

– Слушай, а можно к тебе обратиться как к высококвалифицированному специалисту в области эротики?

– Разумеется, мне очень лестно, что ты такого высокого обо мне мнения.

– Ну, так вот… Как бы мне сделать так, чтоб почаще снились эротические сны?

– Вся жизнь должна быть наполнена эротикой, по сути – превращена в нее. Тогда и сны будут соответствующими.

– Угу.

– А остальное – практика, онанизм, конечно. Когда ты еще горячая, положи руку вот сюда, – наглядный пример, – обязательно чтоб ладонь касалась клитора. И я думаю, что…

– А если трудно будет заснуть?

– Глупости, после качественного онанизма заснешь на счет «три». А еще есть шарики всякие, хорошая штука! Знаешь, всунешь туда и ходишь, балдеешь до изнеможения. Тогда и процесс… э-э-э пописать сходить – будет для тебя преисполнен глубоким эротическим смыслом. Вот Оксанка. – Мое сердце страдальчески сжалось. – Эта блондинка… Знаешь, о ком я, да? Ведь я ей в прошлом году на день рождения подарил один такой, она с ним, ха-ха, все время, ха-ха, теперь ходит, ха-ха!

– Круто, – сказала я, завидуя.

– А вообще, – входя в раж, сказал развратник, – я, кажется, перепробовал все, что только может существовать в природе касательно секса и эротики. Мир познаний в этой области так велик… Одна моя подруга, вероятно, ты ее уже и видела, но… Нет, не буду называть ее имени, это не важно, и… – «Орыся», мрачно подумала я, вспоминая вакханалию прошлого года, – ради прикола всунула себе туда шоколадный батончик и постепенно выдавливала его, а я кусал.

– Ух ты…

– Очень вкусно было…

– Не сомневаюсь. – С этого момента в моих онанистических сессиях появилась новая мизансцена. Впрочем, восприимчивый мозг, с удовольствием переварив эту информацию, предложил свой собственный вариант: – А ты знаешь такие леденцы «Чупа-Чупс»? «Круглая радость» называются?

– Так вы ими…

– Да, именно ими! – И потом, чуть спокойнее: – Знаешь, с подругой очень любим их вот так вот… э-э… кушать. Представляешь, обмажешь там все вокруг как следует и потом слизываешь. А на ее день рождения я мечтаю купить такую машинку, куда вставляешь чупачупсину, и она там крутится. Прикинь, сколько радости будет?

– Ух ты… – Похоже, я его таки достала. – Судя по твоему возбужденному тону и светящимся глазам, это было крайне эротично. Нужно будет попробовать.

– Значит, обмен опытом у нас с тобой возможен.

Он лишь лунно усмехнулся.

– А мне вообще очень нравится с тобой разговаривать, – сказала я.

– Ну, так какие проблемы, девочка моя? Смотри, вот он я, тут. Для тебя.

– О,кей. А теперь мне пора идти купаться.

На море разыгралась небольшая болтанка. Было весело (если не считать небольшой ушиб, полученный в непосредственной близости у пирса).

Перекинув через плечо, словно хлыстик, свой мокрый и вытянувшийся купальник, я шла обратно из раздевалки мимо их запретного логова. Танька шла рядом со мной. Она никогда не переодевалась после купания, но мы были заняты какой-то беседой, и она в кабинке держала мое полотенце. Неожиданно монстр схватил ее за руку, как раз когда я старательно игнорировала его, проходя мимо. Прошептал что-то, и она удрала без меня к красным перилам.

Я замерла в нерешительности. Сняв очки, Альхен приподнялся на локтях и как-то очень странно посмотрел на меня. Я попятилась в сторону Тани. Он тихо, но уверенно сказал: «Стой, подожди».

И вот я стояла перед ним, вернее, над ним, заслоняя своей тенью, с хлыстом-купальником, капающим с плеча на поясницу. Я понятия не имела, что он затеял.

– Ты разве не хочешь меня поцеловать?

– Хочу. – И со сновидческой легкостью я подалась вперед и вниз.

Его тело вокруг моего тела, весь мир разбился вдребезги. Прыткая, натренированная сухость. Помню, как роняя купальник и полотенце, я что-то простонала. Жар его груди, запах его кожи, сила и проворная мягкость его рук.

Это невозможно ни с чем сравнить.

Когда пальцы оказались в настораживающей близости от бокового входа в трусы, я, млея, теряя сознание, нашла в себе силы на отчаянный рывок и, отшатнувшись, вытирая губы тыльной стороной запястья, прошептала:

– Basta! Все, Гепард, хватит…

И не оборачиваясь, рванула прочь от Дьявола, а Танька через минуту принесла мне полотенце и купальник.

Картежная игра. Акт третий.

– Ну, расскажи про своего мальчика.

– Если честно, то именно с ним мне не нравится.

– И никогда не понравится. Омерзительнее этих подростков и быть ничего не может. Разве что деды столетние… да и то не всегда.

– У меня еще есть гуру. Ему 34 года, – придумала я нового персонажа.

– О, это уже намного лучше. Просто замечательно. Возраст – это практика. Ты, значит, сказала 34?

– Да. – «Увы… увы… только я не знаю, где мне его искать…»

Новопришедшая Зинка угостила конфетами. Проходя мимо Создания, Веры, каких-то свежих дам и явно их развращающего Альхена, как ни в чем не бывало бросила ему один леденец. Он поймал его, практически не поворачивая головы.

– Твое здоровье!

Я вздохнула и улыбнулась.

Под заинтересованные взгляды готовых к пороку отроковиц он отправил мой подарок себе в рот.

Уж лучше бы это была я…

Tag Funf (день пятый)

Удивительно, что соприкосновение двух влюбленных уст представляет предпоследнюю ступень возможного сближения. Это просмотренный и помеченный банком вексель для выдачи полной суммы. Таково значение любовного поцелуя между двумя полами.

А. Фет. «О поцелуе»

Пожалуй, единственное мероприятие, проводимое рука об руку с папашей и тем не менее не вызывающее у меня приступов протеста, а, напротив, бурный восторг – это еженедельная поездка в Ялту за продуктами. Раньше приключения начинались с палубы прогулочного катера и виснущей над причалом скалы с «Ласточкиным гнездом». Потом, в эпоху экономического кризиса, когда катера отменили, был пыльный автобус, опасно кренящийся на крутых горных поворотах, но восторг всегда оставался неизменным.

В этот раз путешествие должно было быть действительно особенным – у Цехоцких появилась машина, и без всякой отдельной платы они согласились брать нас с собой раз в неделю за покупками.

Зинка с нетерпением приплясывала возле двери, рассматривая в зеркале свое отражение в полосатой майке и белых шортах с золотыми якорями. Она готовилась к поездке все утро, как и я.

Когда папаша готовил банки и кульки, а мы сидели в хозяйской гостиной и красили ногти, Зинка сама спросила меня про этого самого йога.

Я флегматично улыбнулась, дуя на густой фиолетовый лак:

– Ты знаешь Оксанку, ну, эту блондинку, подружку йога?

– Угу, – тянется к блюдечку с арахисом, стараясь не повредить ногти.

– Так она не только его любовница, но и…

– М-м?

– Ты что, не знала, что он ее трахает? И вообще, он, оказывается, намного развратнее, чем мы только можем себе представить.

– А? – набивает рот арахисом, шелуха таки прилипла к ногтю.

– Он всунул ей туда шарик какой-то, и она с ним теперь все время ходит.

Выражение чисто детского ужаса, граничащего с отвращением, исказило ее лицо.

– Дети-и-и-и! Зина! Ада! Поехали-и-и-и! – закричала с крыльца Галина Цехоцкая.

В Ялте было весело, шумно, жарко и хорошо. Мы с папашей вышли возле гостиницы «Ореанда» и отправились по своим делам, условившись встретиться у базара через два часа.

Nach Mittag

Пока папаша, уставший после Ялты, спал, мы готовились к новой авантюре. Лампочка в моем мозгу зажглась и замигала волнующе: «Пора!»

Я целовалась с Гепардом…

– Значит, так. – Я сделала серьезное лицо, нависнув над жующей арахис Зинкой. – Мы сейчас приходим на пляж и потом нагло уходим. Задача ясна?

Девчонка энергично закивала. Вся моя великая антигепардовская партизанская война была для нее захватывающей игрой. Долгожданные перемены в ее отсеченной от благ цивилизации провинциальной жизни.

После обеда я провела с ней вступительную беседу, в сжатой и сухой форме передав содержание грядущей операции. Нимфетки на пляже. Приходим, купаемся, вызываем прилив крови к соответствующим частям тела у кое-кого и уходим. Альхен ее, вообще-то, дико не любил и говорил, что у нее ноги, как топорища, и совершенно нет талии, но… это все условности.

– Значит, просто пусть позырит на нас, а мы будем его игнорировать.

Зине эта идея очень понравилась, и, намазав губы одинаковой помадой, мы, принарядившись, двинулись на пляж.

Увидели совершенно одинокого Альхена и, не здороваясь, подозрительно близко прошли мимо, побросали свои вещи на соседний лежак и пошли купаться. Сперва вели себя жеманно и относительно тихо, но потом, под напором волн, забыли обо всем и вперемешку с водорослями и медузами в обнимку выкатились на пляж, икая и хихикая.

Альхен с любопытством поглядывал на нас обеих, а мы игнорировали его, точно как хотел папаша, взывая к моей совести, когда я качала права по поводу свободы и подтентовья. Мы сыграли две партии в «дурака», потом сушили волосы, то и дело поворачивая головы, чтоб молча и многозначительно подмигнуть друг другу.

Даже не глянув на мерзавца, ничего не понимающего и заинтригованного, мы, взявшись за руки, удалились с пляжа.

Домой мы пришли как раз тогда, когда папаша, еще спасительно сонный, чтобы не приглядываться к нашим спутанным влажным волосам и хитрым лицам, выходил из комнаты на кухню, чтоб заварить чай.

Остается добавить, что день для меня закончился на очень оптимистичной ноте, и что я обнаружила в ванной, на самой верхней полке, почти полный флакон духов «Каир» с чудовищно приторным ароматом. Но учитывая мою абсолютную неукомплектованность в плане парфюмерно-косметических средств, данная находка может оказаться весьма кстати, когда дело дойдет до более серьезных рандеву.

Tag Sechs (день шестой)

С крестообразными отпечатками простыни на своей алой воспаленной коже я плелась следом за папашей вниз по тенистой аллее санаторного парка. Мы были заняты неприятным разговором о скором сестринском приезде.

Сестра. Мрачное будущее. Вот тогда-то страсти точно закрутятся в лоснящуюся пружину – неправильно нажмешь – и отлетишь беснующимся чертиком аж до самого Киева. Они приедут через 3 дня на несносные 4 недели. И отец, о Боже, сказал, что попытается внушить мне некоторые moral principles, чтоб задумалась над тем, над чем раньше предпочитала не задумываться. Что он всерьез обеспокоен моим воспитанием и отсутствием каких-либо полезных интересов (мои бестолковые писульки не в счет), что я превратилась в обыкновенного, лишенного каких-либо амбиций подростка, к тому же неопрятного, забывчивого и необразованного. И ему где-то даже стыдно перед блистательной старшей, делающей завидную карьеру в одном из иностранных банков, воспитывающей прекрасную семилетнюю дочь (и мужа), что из младшенькой, несмотря на заложенный потенциал, ни черта не получилось.

– Ты же ничем не интересуешься! Тебя ничто не увлекает, не захватывает, – с пафосом сказал отец, когда мы спустились на пляж.

«Да уж… захватило так, что дальше некуда…» – подумала я, вспоминая свой сбивчивый, похожий на незаконченную мозаику сон, сложенный из кожаных кресел, высоких зеркал, искаженных в них, по-эльгрековски вытянутых бледных членов и порочного колыхания белесой непонятной жидкости, плещущейся о терракотовую плитку, какой был выложен странный бассейн в глубине сказочного дворца, где правил мой полуночный Альхен.

«Как же с вами сложно жить…» – думала я, вглядываясь в свежую прозрачность тихого утреннего моря. На предложение позаниматься французским я дала осторожный отказ. Гнусные и грустные мысли терзали меня, и невыученные вчера ma soeur est belle и c'est sa femme не находили своего места в моей перегруженной голове. Какие-то черно-белые узоры по полям скучного учебника.

Обрадовала явившаяся раньше обычного Татьяна. Хотя она была без бесовского сопровождения, мне все равно стало как-то спокойнее.

Визжа и обнимаясь, мы катались со скользкого, поросшего коричневой водорослью камня, почти как с горки. Соленая прозрачная волна зачерпывает меня, тянет куда-то, а рядом рыжей рыбкой дергается Танька и будто оплетает меня всю, как юная сирена. Причудливый танец кислородных пузырьков, золотистое жжение мокрого солнца, скольжение тонких холодных пальцев, наши спутавшиеся, рассыпавшиеся по плечам волосы.

Когда очередная волна перевернула меня навзничь, а рядом, визжа, барахталась Танька, пытаясь встать, мой взгляд привычным сканирующим маршрутом двинулся по пляжным окрестностям. Он стоял, опираясь о красные перила, и с нежным любопытством созерцал наши невинные забавы. Я махнула ему и была смыта ласковой волной.

Siesta

Жара, осевшая пыль и скрежет первой цикады. Бабочка «аполлон» летает под окном. Уже пишу стихами. Асфальт тает под нашими шагами, и мы решительны и бесстрастны.

Запрещено выходить на улицу – воздух больше тридцати восьми градусов, а это слишком вредно для моего хилого организма. Лучше поспать. Нет, папа, спасибо, поиграю в карты с Зиной.

Играли в восхитительный бридж – из голубого неба, горячего солнца, клонящихся над дорожкой можжевельников и Зинкиной пушистой спины, снопа соломенных волос. Она скакала на два шага впереди меня. Мы спешили на пляж. Важное мероприятие, требующее от меня максимальной осторожности и изобретательности, а от девчонки – элементарного молчания.

Продираясь сквозь пахучие заросли, через каждые пять взволнованных шагов эту солнечную тишину прорезало ее несносно повторяющееся: «Я так боюся… я так боюся… я так боюся…»

– Перестань скулить! – не выдержала сержант Самаркандова. Видимо, для девчонки ряд ритмично повторяющихся звуков был чем-то вроде отражения той отчаянной пустоты, правящей в ее провинциальной, лишенной рисков жизни, но на меня подобное нагнетание действовало просто ужасно.

К тому же начал мерещиться какой-то далекий киевский придурок, решивший пообщаться со мной именно сейчас и в эти знойные секунды будящий отца частой трелью междугородного звонка. А ни на балконе, ни во дворе меня нет. И что тогда?

– Значит, так: ты купаешься, плаваешь, робыш шо хош или сидишь где-то в сторонке. Нет. Стоп. Чешешь вниз, на край пирса, и смотришь на нас оттуда. Дошло? Только не смей подходить к нам – Йог тебя боится и откровенничать не станет.

Дошло. У нас был час в запасе.

– Здравствуй, Саша.

Взволнованный и удивленный взгляд, осторожный поворот головы и приподнятое плечо.

– Как ты неожиданно…

Вера спала, трогательно свернувшись калачиком на погруженном в тень лежаке. Господи, сколько детского было в ней теперь, какая беззащитность!

Зинка, ничего не сказав, угрюмо потопала к пирсу и на какое-то время скрылась из виду.

Он глянул на меня так, будто всего час назад мы вылезли из постели: такой, знаете ли, родной, одомашненный, немного собственнический и довольно равнодушный взгляд.

– Я вот Зинку решила на море выгулять.

Он слушал через один наушник что-то черное, прямоугольное, чем-то напоминающее маленький плоский телевизорчик.

– Это что?

Он равнодушно смахнул мой волос со своего плеча:

– Приемник. Цифровой. Память на двенадцать радиостанций. Так… хорошая игрушка.

Боже мой! И он отвернулся! Отвернулся с безошибочным раздражением, напуская на свое темное лицо пятно неприязненной усталости.

Я просидела так – на одном полотенце, на волшебном расстоянии в полруки, все ожидая, когда, наконец, будет выдохнуто волшебство из округлившихся губ, коснется моего плеча так, что станут заметны приподнявшиеся волоски. Или… или он хотя бы спросит меня о чем-то.

Впрочем, уж слишком демонстративным было это игнорирование. Слишком театрально он тыкал пальцем в лоснящиеся черные кнопочки, чересчур увлеченно слушал что-то в наушнике.

Все немногое, что было на мне, теперь лежало, свернутое клубочком, на его лежаке. В одних трусах я помчалась в море.

В меру порезвившись, я оставила белобрысую наблюдать за ходом событий со своего пирса, а сама, с горящими глазами, совсем без лифчика, мокрая, в пупырышках, рванула наверх, под тент.

Альхену пришлось приподняться, чтоб я могла воспользоваться его полотенцем. Создание и Рыжая куда-то исчезли.

Я бежала слишком быстро и остановилась слишком резко, так, что теплый вальяжный Гепард поймал меня в спасительный тупик своих крепких рук.

Я дрожала и улыбалась, с морскими капельками на ресницах.

Глаза.

Прогресс!!! Эти глаза… да вы посмотрите! Он держал меня за талию и где-то между лопаток, и вместо того чтоб отпустить, увлеченно обратившись к приемничку, Гепард продолжал смотреть на меня. До тех пор, пока на его обветренных губах не появилась томная, знойная улыбка.

– Я вижу, морские купания приводят тебя в хорошее настроение, – изменившимся голосом промурлыкал он, отпуская меня и как бы случайно проводя рукой по позвоночнику.

– Оно у меня всегда хорошее, – соврала я и бухнулась на полотенце.

– Ну, сейчас оно у тебя просто восхитительное.

– Как и я сама?

– У тебя очень красивая грудь. Ты действительно похорошела. Да и свобода, я смотрю, все-таки более выражена. Уж очень я сомневаюсь, что в прошлом году ты рискнула бы прийти сюда совсем одна.

– Я с Зиной. Ответственная миссия – выкупать ребенка.

– Брось ребенка, я прошу тебя. Это дитя такая же стерва, как и большинство баб. Как же ты не понимаешь, что у нее в груди сидит огромная жаба на тебя. Ты, глупенькая, пойми, что на свете нет ничего страшнее, хитрее и безжалостнее ревнующей женщины.

– Думаешь, она тебя хочет?

Далее он пытался внушить мне, что девчонка мне страшно завидует, что она в этой своей приморской глубинке чахнет от скуки, что она просто мечтает оказаться на моем месте, а я шипела, что он сошел с ума и что от секса крыша таки едет. В конце концов он сказал, что уж мне, во всяком случае, должно быть известно, что девочки в 11–12 лет играют не только с куклами.

Спустя какое-то время я повернулась к нему, коснувшись локтя.

– Ты мне лучше расскажи, чем ты занимаешься в свободное от любви время.

– Я коммерсант.

– А точнее?

– У меня своя фирма.

– А еще точнее?

– Я уволил почти всех сотрудников, остались лишь избранные, лучшие, те, чьи интересы никоим образом не соприкасаются. У нас царит полная гармония и взаимопонимание. Никто ни от кого не зависит, никто никого не раздражает, и все очень работящие люди. – Он задумчиво поджал губы, сделал повествовательный жест рукой: – Умеют мыслить и, главное, любят работать. Полная идиллия – лучше дружбы, в какой-то мере. У нас отличный офис – спортивный зал, душ, у каждого свой кабинет с компьютером и прочим оборудованием. Есть видик, когда мало работы, то фильмы смотрим. У нас очень много интересных кассет.

– Это все очень хорошо. А ты можешь раскрыть тайну вашего профиля?

Он глянул на меня из-за только что надетых и тут же съехавших на середину носа темных очков.

– Водку продаем.

– Водку?

– Это в основном.

– А еще?

– А еще… ну, еще к нам приходят женщины, матери, приводят девочек. Мы с ними занимаемся, развиваем их, учим двигаться, танцевать. У нас, можно сказать, целая лаборатория. Из самых закомплексованных, загнанных, хилых созданий мы делаем почти роковых женщин.

– Ах, женщин… – Я криво улыбнулась. Что-то подобное я уже слышала от него и в позапрошлом году.

М-да. Продаем водку и совращаем малолетних. Весело живем, Шурка!

– Вот ты мне все зубы заговариваешь, а давно хочу у тебя кое-что узнать.

– Я вся – внимание.

– Какого черта ты рассказала Зинке все? Знаешь, наши с тобой отношения в прошлом году как-то не позволяли подливать еще масла в огонь, но сейчас ты уже соображаешь, что так поступать нельзя? – Он выдержал классическую паузу и потом резко подался вперед: – И, как ты понимаешь, уголовный кодекс и все эти параграфы на их стороне. И если кто-то узнает… какая-нибудь недотраханная стерва, то будет полная жопа.

– А мне-то что, – буркнула я, – я вообще еще девственница и знать ничего не знаю.

– Да прекрати. Мне, прежде всего, тебя жалко. А если хочешь напакостить, то у тебя ровным счетом ничего не выйдет.

– Ты так уверен?

– Да. Потому что вот он – я. И меня, к твоему сведению, вся эта история беспокоит только потому, что меня беспокоит твоя жизнь.

– Ах, как трогательно… – Я не очень удачно передразнила его.

– И после очередной такой выходки с откровениями вполне возможно, что все дерьмо в итоге будет вылито на тебя же.

Я молчала.

– Именно поэтому никому и никогда не рассказывай о своей закадровой жизни. А особенно теперь. В прошлом году папаша держал тебя на поводке, очень коротком. Но теперь, я вижу, ситуация более благоприятная, и…

– Не более, а менее. Скоро приедет моя сестренка, и ты увидишь, что такое ходячий монумент целомудрия.

– Сестра? Посмотрим. И запомни – ты не должна никому ничего говорить. Ради бога. Ты только посмотри на себя… еще буквально год, и, если ты пойдешь не тем путем… ты превратишься в заурядную, с низкой попой, девицу. У тебя предрасположенность к целлюлиту. Я уже сейчас все вижу. А этой Зинке, послушай моего совета, скажи, что я отослал тебя на все четыре стороны, отправил к чертям подальше. И если придешь, то без нее. Она, между прочим, все это время за нами с пирса наблюдает. Так что прислушайся к моему мнению. Она хитрая дура.

Ну, а потом мы заговорили о моей киевской жизни. И я врала с беспечностью и удовольствием.

Внезапно, на полуслове (таинственный гуру под псевдонимом «Эдик» как раз раскрывал мне прелести тантрического секса. Киностудия Samarkandova Pictures, в главной роли А. Самаркандова, сценарий и режиссура ее же) прозвучало:

– Смотри, Зинка сюда идет.

– Нам уже домо-о-о-ой надо! – с недовольной гримасой прохныкала она, стоя у перил. Подойти ближе (хватило мозгов) она не решалась.

– Да, да, еще пять минут… и еще пять в зоне безопасности, три для изображения сонного вида и десять на дорожку. А ты иди позагорай – вон вся задница мокрая!

Прогнусавив что-то в ответ, она отвернулась и стала наблюдать за купальщиками внизу.

– Смотри, сейчас мы сделаем небольшой тест, – сказал Альхен.

– Где?

– С ней. Сейчас я пошлю ей энергию ян-ци. Это сексуальная энергия. Помнишь, я рассказывал тебе?

– Да. А мне ты тоже посылал?

– Конечно.

– И что?

– И ничего. Ты почему-то вообще никак не реагируешь. Даже странно.

– А как я должна реагировать?

– Смотри.

Зинка принялась рассеянно чесать свою мокрую задницу в серых «велосипедках».

– Видишь, это была реакция.

– Ух ты…

Альхен усмехнулся:

– Берегись, – потом после паузы: – Знаешь…

– Не знаю.

– Перестань. Дай сюда свои руки.

Я с наигранно мрачным видом протянула ему кисти своих рук, и он разместил их у себя на ладонях. В его глазах происходило что-то… мне хотелось родиться заново… внутри этих глаз. Провалиться куда-то. К нему тянуло тупо, безрассудно и безнадежно, как к наркотику.

– Видишь эти тоненькие ручки. Именно здесь все и кроется. Ты должна САМА поймать свой шанс. Разобраться в своей жизни. Найти какой-то излом в родительской бдительности. Какую-то брешь в том, куда тебя посадили. Поймать его. Шанс. Это твой долг.

Все, пора идти. Сижу, сложив руки на груди, голова чуть наклонена вперед, смотрю мерзавцу прямо в глаза, немного исподлобья:

– А ты читал Набокова?

– Конечно!

– Скажи, а вот с точки зрения такого Гумберта, прости за банальность, я в девяносто третьем была нимфеткой?

Теплое дыхание, ваниль воспоминаний. Я попала в цель.

– Да, да, на тысячу процентов да.

«Да», сливающееся с шумом крови в моих ушах.

Уже идем домой. У Зинки по-прежнему весь зад мокрый.

– Все кончено, подружка, это безнадежно. Он не хочет со мной говорить. Отослал на все четыре стороны. Мы не в его вкусе…

Мой шанс. Шанс. Шанс.

– Все потеряно, Зин. Это на самом деле такое дерьмо… Не пойдем мы больше не пляж.

И действительно не ходили.

Nach Mittag

Произошел скандальчик. Не много, не мало – Имрайская классика. Баталия началась в 15:10 из-за Зинкиной мокрой задницы. Муза вымысла покинула меня, и вместо чего-то достойного, я возьми и ляпни, с вытаращенными от ужаса глазами, что это мы в «Днепре» в фонтане купались. А в «Днепр», читатель помнит, мне ходить строжайшим образом запрещалось. И вообще, мне же нельзя было на улицу! Сражались мы, с перерывами длиною в торопливое посещение сортира, аж до 16:30, и потом, исчерпав как русский, так и английский запас соответствующих случаю слов, в отрешенном молчании двинулись в парк.

Урока английского не было, а Die Deutche Grammatic тихо спала в нашей комнате, на широком подоконнике под распахнутым окном, где я ее предусмотрительно забыла.

Мне было сказано, по меньшей мере сорок раз, что за пределы малого маячного дворика мне выходить строго запрещено (54 шага в длину и 103 в ширину). Что если такое хоть раз еще повторится, то я буду до конца нашего отдыха каждую сиесту сидеть в нашей комнате и учить доселе необязательный французский. Помимо этого, в довольно громкой форме было изложено новое расписание моего имрайского дня: теперь, помимо отмены видиков после washing, я была обязана посвящать дополнительный час в дообеденное время своему английскому, перед сном – читать по списку то, что задавали по украинской литературе (Марко Вовчок и Квитка-Основьяненко). Оказывается, он давно уже задумал такую каторгу. И еще – сократить общение с Танькой до предела. И никаких карт! С часу до трех, в сиесту, я буду проводить indoors, и, при хорошем поведении, может быть, меня выпустят на веранду Старого Дома. В это время, так уж и быть, я имею право заниматься своим бестолковым литературным творчеством (ты – яркий пример графомана, из того, что ты давала мне прочесть, три четверти нужно сократить, а оставшееся – переписать человеческим языком).

– И вообще, – продолжал декламировать мой вершащий правосудие отец, – завтра приезжает Мирослава с семьей, так что большую часть времени ты будешь проводить с ними.

Я уже смирилась с фактом их поселения в соседней квартире. И смирилась с новым лингвистическим распорядком своего имрайского дня. И с тем, что понятие «свободное время» для меня временно отсутствует. Я верила, что Шанс все-таки придет, и будущее где-то там прячет для меня самое прекрасное в мире переживание, которое и станет для меня этим летним сюрпризом. Я все еще чувствовала внимательный и испытующий взгляд зеленых альхенских глаз, я все еще пребывала в состоянии какого-то сладкого оцепенения, и ни бушующий папаша, ни его угрозы не могли унять этот иронично-неприличный блеск.

Когда мы, наконец, спустились, Альхен сидел рядом с Созданием, а Вера заплетала рыжие волосы своей дочки. Но мы так и не дошли до них – круто развернувшись, папаша триумфально двинулся в резко противоположную сторону.

«Резервация». Ах, пардон, забыла. Ну да, существуют ведь еще и огражденные сеткой пляжи самого «Днепра», лечебные, типа не для всех. Их великая ценность заключается не столько в работающем сортире и сомнительного вида забегаловке, сколько в своего рода отсеченности от остальных пляжей. В этом месте имрайский силуэт делает небольшую дугу, укромный заливчик, и даже с самого длинного пирса, увы, не видно находящихся в трехстах метрах тентов и того ослепительного сияния, кроющегося под их сенью. Здание лодочной станции с эротическим триптихом «Спасение утопающих» служит дополнительной ширмой.

Пригрозили приходить сюда каждый nach mittag. И никаких прогулок! Я смирилась даже с этим. Но настроение было приподнятым, даже после тяжелого часа в обществе Wier Lesen Deutch (который был предусмотрительно прихвачен папашей, на случай потери Der Deutche Grammatik).

Когда лингвистическая каторга закончилась, я взгромоздилась на скользкий, облизанный волнами камень, торчащий примерно в двух метрах от берега, и назло купальщикам швыряла в воду россыпи мелкой гальки с рядом стоящего пирса.

Никогда не думала, что Fremdschpachen могут так испортить настроение.

Внезапно что-то блеснуло очередным ударом игривой волны, и на кривых от холода ногах, стуча зубами, я присела у кромки воды, ожидая, пока пена отступит и станет видно, что там такое лежит. На побелевшей, сморщившейся от воды ладошке лежало маленькое, идеальной формы сердечко из обкатанного волнами бутылочного стекла.

«Это Знак!» – решила Адора и прижала находку к посиневшим губам. Между прочим, с тех пор я с этой штучкой ни разу не расставалась.

Преисполненная грустным фатализмом, я смотрела в это матовое от соли бутылочное стекло и вспоминала, как в прошлом году с помощью гвоздя проковыряла в красивом камешке настоящую сквозную дырку и тихонько подарила своему мучителю (когда Орыси не было рядом).

Как после укуса какого-то доброго птеродактиля, я глыбой сиганула с пирса, обрызгав жирную номенклатурщицу с высокой прической. Подняли визг, ор, папаша пригрозил неизвестно чем. Короче, со злости поплыла куда глаза глядят и пришла в себя, обнимая красный буек. Берег был непривычно далеко, и только отсюда я могла увидеть милый сердцу тент, но главное было не это.

Просто и естественно. Я даже не успела удивиться. Уже миновав лодочную станцию, пружинистой, уверенной походкой слегка проголодавшегося хищника шел сам Альхен, посверкивая темными очками и внимательно изучая содержимое каждого пляжа, озираясь по сторонам, будто в поисках кого-то… И такой твердой, такой целеустремленной была его походка, что, даже будучи в состоянии легкого помешательства, небольшого нервного срыва, я поняла совершенно трезво и правильно, что ищет он не просто кого-то, а меня.