Текст книги "Некоторые не уснут. Английский диагноз"

Лжец. Лжец. Лжец.

Добежав до воды, я упал на холодный мокрый песок и впился в него руками. Я содрогался от ярости настолько мощной, что стал чернее того жуткого моря.

А еще он женился. Женился. Как такое вообще возможно? В нашей жизни не было женщин.

Я вошел в нашу комнату, немного успокоившись, но все еще был нацелен на конфликт. Я заберу что-нибудь из имущества Тоби. Я решил это, пока рыдал на пляжных камнях, за тысячу лет стертых волнами в пыль. Будет правильно, если Тоби начнет теперь обеспечивать меня. Вернет долг, так сказать. Еще я испытывал триумф из-за того, что поел, пока он спал. Но Тоби просто сказал: «Я не голоден», когда я спросил его «Что собираешься делать с едой?», так что моя маленькая победа рухнула.

Я обнаружил его сидящим на кровати и курящим «косяк», запах которого учуял еще на первом этаже. Он нашел у меня в рюкзаке пакетик, где было «травки» на два «косяка», которыми мы должны были насладиться во время нашего визита в Нормандию. Пакетик был пуст. Всю «травку» он завернул в один «косяк», для себя. Его красные глаза были полузакрыты.

– Я хочу посмотреть артиллерийские батареи в Лонг-сюр-Мер.

– Что? Сейчас?

Он кивнул.

– Это единственные оставшиеся от «Атлантического вала» нацистов орудия.

Я не хотел, чтобы какая-то нетрезвая ночная экскурсия отвлекла нас от того, что нам необходимо было обсудить.

– Но там кромешная тьма.

– И что? – произнес он с такой иронией в голосе, что я заморгал и сглотнул.

Он посмотрел на кончик «косяка», превратившегося уже в окурок.

– А еще там есть укрепленный наблюдательный пункт. Из взрывоустойчивого бетона. Из тех орудий они могли поражать цели на расстоянии двадцати километров.

Почему он раньше об этом не упоминал? Это было очень характерно для его эгоистичной натуры. Планировать посещение чего-либо, но не делиться со мной своими планами заблаговременно.

– Там все разрушено или заперто, – сказал я. Но предполагать что-либо было бессмысленно, поскольку эти самые факты лишь усилили бы желание Тоби увидеть артиллерийские батареи.

Он посмотрел на меня и нахмурился.

– Разве не в этом весь смысл путешествия?

От гнева у меня перехватило дыхание, в ушах зашумело.

– И тот факт, что там кромешная тьма, – сказал он, – делает все еще более стоящим. И сейчас я обдолбанный в хлам, поэтому хочу побывать там, пока не протрезвел.

Зубы у него были коричневыми и блестящими, так что, похоже, он еще и прикладывался к бутылке, которую носил в куртке. Значит, мне придется осматривать все на трезвую голову? Похоже, что так, раз он употребил все наркотики.

Он поднялся с кровати.

– Идешь? – спросил он с таким усталым равнодушием, будто ему было действительно все равно, пойду ли я с ним.

– Боже, как же все изменилось.

– Что? Что ты сказал?

Я сглотнул. Сложно было собраться с мыслями, потому что я был очень зол, расстроен и чувствовал себя отвергнутым. Я боялся, что если раскрою рот, то расплачусь.

Он пожал плечами и направился к двери, перешагнув через мой раскрытый и брошенный рюкзак. Тот лежал на полу у моей кровати, где Тоби оставил его, порывшись и найдя наркотики.

Мы ехали к скалам в тишине. Он попросил меня остановиться возле старой тропы, ведущей наверх. Захотел подняться к орудиям с моря, в темноте, как американские рейнджеры в Пуэнт-дю-Ок в 1944 году.

– Ни за что, – сказал я.

Но выйдя из машины, я послушно последовал за ним по тропе к берегу, откуда он двинулся к площадке под артиллерийскими батареями. Я плелся за ним по хрустящей гальке, а затем по каким-то сырым камням к подножию крутой, поросшей травой скалы, на которую можно было подняться, лишь карабкаясь на четвереньках. Знак, висящий на заборе, запрещал доступ и предупреждал об обвалах. Местами, обращенный к морю склон холма представлял собой утес, обрывавшийся в яростные волны, которые разбивались о черные камни. Но должен ли я был следовать наверх за Тоби и слабым светом его фонарика? Было слишком опасно.

– Ни за что, Тоби.

Без какого-либо совета или слова поддержки он встал на четвереньки и пополз. Какое-то время я колебался, затем двинулся вслед за звуками впереди меня. Через несколько минут я остановился и крикнул Тоби, чтобы тот сбавил темп и направил на меня фонарик. Он выключил фонарик и рассмеялся. Но я забрался слишком высоко, чтобы спускаться в темноте обратно, и Тоби знал это. Он вынуждал меня лезть за ним, я уже едва не плакал от страха.

Никакого ориентира у меня не было Его красная водонепроницаемая куртка и светлые курчавые волосы были поглощены ночной темнотой. Я едва видел свои руки, хватавшиеся за скользкую траву на почти вертикальном холме. В какой-то момент я снова решил вернуться, но склон был таким крутым, что если б я поскользнулся, то непременно рухнул в царящую внизу тьму. Спускаться тем же путем было невозможно. Задыхаясь, я вновь стал умолять Тоби остановиться, но тот не ответил. Судя по звукам, он только ускорил темп, поднимаясь все выше. Проглотив панику, готовую обернуться истерикой, я тоже пополз вверх, только медленно.

За спиной и над головой у меня простиралась жуткая черная вселенная из разреженного холодного воздуха. Казалось, она затягивала меня в себя. Под напором холодного ветра я приник к поросшему травой склону, словно какое-то насекомое. Под нами, далеко внизу раздавался грохот волн, бьющихся об сушу. Я будто карабкался в небо. Словно проник сквозь саму атмосферу и вышел в глубокий морозный космос. На вершине не было огней. Лишь осколок луны. И никаких звезд.

Мне потребовалось больше часа, чтобы затащить свое трясущееся тело наверх. Достигнув вершины, я ничего не соображал из-за головокружения и агорафобии. Мышцы от усталости, казалось, превратились в теплую воду.

Проковыляв через кустарник, я преодолел проволочный забор, и наконец, к своему большому счастью, оказался на ровной поверхности, скрытой длинной травой. И в ней я наткнулся на заброшенный наблюдательный пункт. Он походил на безликий мавзолей, с тонкой щелью спереди, сквозь которую смотрели мертвые. Я позвал Тоби, но не получил ответа.

Мне потребовалось еще двадцать минут, чтобы отыскать его в темноте.

– Ты можешь не орать? – спросил он в какой-то момент, откуда-то слева.

Прищурившись, я всмотрелся в чернильную, всепоглощающую пустоту вершины и двинулся на звук его голоса. К этому времени, дыхание у меня перехватило от рвущихся наружу рыданий, а страх перед предстоящим спуском готов был парализовать меня. И что-то ужасное было там с нами. На этот раз не человек и не призрак, а нечто бесформенное и бесконечное. Я почувствовал, что могу просто упасть вверх, в небо, где должны были быть звезды. Раньше в такую ночь терпели крушение корабли. В ней не было ни дна, не горизонта, ни стен, ни потолка. Эта ночь была бескрайней пустотой. Это не паранойя сделала мой подъем невыносимым. Это была оправданная осторожность при восхождении на край света.

В том месте, где забор был сломан, Тоби стоял над обрывом, лицом к морю, и смотрел вверх.

– Чувствуешь это? – спросил он.

– Более чем, – воскликнул я, упав лицом вниз и вцепившись руками в длинную траву. Меня охватило страшное ощущение, что мои ноги отрываются от земли и поднимаются в холодную черную бесконечность, и я закричал.

– Да что с тобой такое? – рявкнул он. – Ты все разрушаешь.

Какая бы чернота не пыталась стереть с лица земли мое присутствие, на той вершине, куда мы забрались, она вскоре ушла из моего слабеющего разума. Я почувствовал, будто с моей больной головы сорвали узкую шляпу. И в этом лишенном света воздухе меня охватила дикая и жаркая ярость.

Я встал. И двинулся прямо на него.

– Разрушаешь, – смог лишь процедить я сквозь зубы. А затем Тоби внезапно оказался в поле моего зрения, когда развернулся, стоя на самом краю обрыва. Он действительно злился на меня.

Я ударил обеими руками его в грудь. Со всей силы. Полностью разогнув локти.

И Тоби упал назад, а затем резко взмыл вверх.

Раздался шелест его нейлоновых рукавов, когда его руки завращались в воздухе. В боковом свете его фонарика рот у него раскрылся, глаза за нелепыми маленькими очками расширились. А затем шок и страх Тоби ускользнули от меня. Его тело поднималось все выше и выше, словно бумажный змей, внезапно подхваченный вертикальным потоком воздуха. Куртка трепетала на ветру.

А потом я услышал, как он камнем рухнул во тьму.

Какое-то время я стоял неподвижно и вслушивался в тишину, отчего начал чувствовать себя нелепо. Пока далеко внизу не раздался слабый хлопок, когда его тело ударилось о камни и, несомненно, развалилось на части. Больше от Тоби я никаких звуков не услышал.

Тишина словно сгустилась вокруг меня. Откуда-то снизу доносился лишь шелест накатывавших и отступавших океанских волн.

Я с благоговением посмотрел на небо. К тому же, смотреть по-прежнему было не на что. И лишенный света купол вселенной был не только ближе к поверхности земли, чем когда-либо, сейчас он касался ее.

Я опустил голову, сжал лицо руками. И обращаясь во тьму, стал выкрикивать слова, высеченные на мемориале для солдат Содружества:

– Мы, некогда завоеванные Вильгельмом, сейчас освободили родину Завоевателя.

После инцидента на вершине холма, я нашел окольную тропу, ведущую вниз, к машине. И вернулся в город, название которого никогда больше не буду произносить, и не допущу его упоминания в моем присутствии.

В нашей комнате я заглянул в потрепанный рюкзак Тоби и обнаружил больше, чем то, на что мог рассчитывать. В его адресной книге содержались подробности его богатой жизни, о которой я не имел понятия. Все страницы были заполнены именами, телефонными номерами и электронными адресами. Я буду хранить ее, как сокровище. Теперь у меня в руках его тайный мир. Его секреты стали моими, и я буду изучать их, когда захочу, и если захочу.

В его сумочке с туалетными принадлежностями я нашел деньги и наркотики. У него была унция «травки» в пакетике и немного таблеток. В пухлом водонепроницаемом кошельке обнаружилось более пяти сотен евро. Карманные деньги Тоби, но у меня несколько лет даже на проживание столько не было. Я рассовал по карманам наличность, наркотики, его айпод и маленькую «умную» фотокамеру. Потом задумался, нет ли на ней снимков его невесты. Если так, то буду потом на них мастурбировать.

Остальные вещи я затолкал в его рюкзак, затем засунул его пожитки в переполненный мусорный контейнер на углу заброшенной стройплощадки на окраине города. Я покинул гостевой дом еще до рассвета, оставив на стойке у входа десять евро, и положив сверху ключи от комнаты. Выехав из города, я направился к Дюнкерку, чтобы в полночь попасть на обратный паром. Влажными салфетками, которые были у Тоби в туалетной сумке, я протер все его вещи, к которым прикасался, после чего выбросил их.

Три недели спустя я позвонил родителям Тоби и поинтересовался насчет него. Трубку взяла мать. Голос у нее звучал очень высокомерно.

– Его нет, – заявила она, – Пустился в очередную свою авантюру. Кто его спрашивает?

Несмотря на тот факт, что я убил ее сына, я назвал ей свое настоящее имя. В телефонной будке я едва не упал в обморок от волнения.

Она никогда обо мне не слышала.

И он явно никогда не упоминал при матери мое имя за все те двадцать три года нашего знакомства. И снова Тоби сумел испортить небольшой момент триумфа. Он был в своем репертуаре.

Но самым странным является то, что даже сейчас, задумываясь об убийстве, я не испытываю никаких угрызений совести. Я полагаю, приговор, вынесенный Тоби, соответствовал его преступлениям. Хотя их следы не обнаружит ни одна система уголовного правосудия. И все же ущерб от его преступлений существенно испортил жизнь. Мою жизнь. Его смерть от моих рук заставила меня ощутить себя обновленным, пробужденным и бодрствующим, если в этом есть какой-то смысл. Я чувствовал, что какой-то маленький акт справедливости, наконец, свершился в этом несправедливом мире, погубившем миллиарды людей. Даже чувствовал себя удовлетворенным. И самое безумное, что, заплати Тоби за тот наш последний ланч, он был бы все еще жив.

Флорри

Фрэнк помнил, как мать когда-то говорила, что «дома источают флюиды», и что она может «чувствовать в них всякое». Тогда он был еще мальчишкой, и его семья ездила по выставленным на продажу домам вместе с агентом по недвижимости. Этот случай засел у него в памяти только потому, что его мать была встревожена одним домом, который они осматривали, и из которого в спешке вернулись к машине. Будучи взрослым, он помнил из этого конкретного дома лишь репродукцию с изображением синеликого Христа, в позолоченной раме, висевшую на стене грязной гостиной. Единственную картину в доме. А еще, что постели были неубраны, что тоже шокировало его мать. Его отец никогда не противоречил матери в отдельных вопросах парапсихического характера. Но и разглагольствований на эти темы он не поощрял. «Здесь произошло что-то ужасное» – сказала мать напоследок, как только захлопнулись двери машины. И больше никогда не упоминала про этот дом. Но Фрэнк был озадачен несоответствием синей кожи Христа и домом, принадлежавшим христианам, который так напугал его мать, хотя должен был произвести совершенно противоположный эффект.

Фрэнк развлекался тем, что пытался предугадать, что ей подскажет интуиция насчет первого дома, во владение которым он вступил. А вот, что его отец скажет о 120‑процентном кредите, который он оформил для покупки двуспального террасного дома, он уже знал. Но как только дом будет отремонтирован, он примет их в «своем гнезде». Последние десять лет он жил то с родителями, то по съемным квартирам, и теперь у него будет свой собственный дом.

Узкий фасад обшарпанного кирпичного дома выходил на унылую узкую улочку, вдоль которой теснились похожие друг на друга дома, и на которой с трудом разминулись бы две машины. Но последний поворот йельского ключа перенес его из пасмурного дождливого дня в темную прихожую, где воздух был спертым и теплым. Запах старой обивки, переваренной цветной капусты и цветочных духов облаком опустился на него.

Он заверил себя, что скоро его дом будет источать запахи его мира. Единственного профессионала, который немного разбирается в тайской кухне, любит развлечения и пользуется туалетными принадлежностями «Хьюго Босс». Как только он избавится от старых ковров и обоев, и вообще «вышвырнет все дерьмо», как с явным наслаждением заметил его лучший друг Маркус, дом быстро потеряет зловоние чужого времени, возраста и пола.

Окутанный тусклым светом, проникающим сквозь окна цокольного этажа, грязных от пыли и серебристой паутины, он быстро осознал, что произошла ошибка и что дом не был освобожден от мебели прежнего владельца. Будто он перепутал даты переезда, и продавец еще не успел съехать. «Чисто семидесятые, Нэн», – с ухмылкой заметил Маркус в тот вечер, когда пришел помочь Фрэнку выбрать между этим домом и бывшей церковной собственностью в Уэоли Касл, которая больше нуждалась в авиаударе, чем в покупателе-новичке.

Из бакелитовой панели на стене гостиной торчал массивный выключатель, такого же цвета, как и плинтуса, кухонные шкафы и фурнитура. До 50‑ых годов бакелит использовался для производства протезов.

Выключатель не поддавался, но когда Фрэнк с силой надавил, пластмассовый абажур, висящий на потолке и раскрашенный в цвета банки с фруктовым коктейлем, испустил лишь грязное свечение.

Фрэнк уставился на захламленную комнату, и на него накатили такое отвращение и раздражение, что ему захотелось в ней все разгромить. Сервант из розового дерева. Газовый камин с пластмассовыми углями и спрятанными лампочками, которые горели в очаге. Древний телевизор в деревянном корпусе, маленький экран которого был выпуклым, как линзы дешевых очков. Стеганый диван, потертый и выцветший. Некогда элегантный, а теперь обвисший и напоминавший поношенную велюровую перчатку, спавшую с руки великана. Вся эта мебель и техника оскорбляли вкус Фрэнка, и вызывали у него уныние. Хотя он был рад, что родился в середине семидесятых, и ему осталось не долго ждать, когда стили кардинально изменятся, и в следующем десятилетии эти вещи будут выглядеть современно.

Напольный красный ковер с вьющимися зелеными листьями вызвал у него ассоциации с языками хамелеонов, лижущих огонь. Фрэнк посмотрел на узор, и этот рисунок захватил все его внимание. Ковер впитывал большую часть тусклого электрического света и вытягивал из Фрэнка остатки оптимизма.

Из пыльного сумрака гостиной на него навалилось какое-то странное отрезвление, будто он только что сделал неуместное замечание в приличном обществе.

Фрэнк протянул руку и потрогал стену, не совсем понимая, зачем ему это потребовалось. Бумага обоев была старой и ворсистой на ощупь, рисунок лозы был уже не сиреневым на кремовом фоне, а сепией на пергаменте. Теплота и запах комнаты словно усилились вокруг него, в купе со странным чувством вины.

Его мысли тотчас же потяжелели от раскаяния, будто он был вынужден наблюдать дополнительные страдания, которые его злобные мысли насчет декора причинили кому-то уже напуганному и… обиженному. Он даже испытал желание вслух извиниться перед комнатой.

Только звук грузовика перевозчиков, дающего задний ход и сигналящего, вырвал Фрэнка из необъяснимого чувства стыда. Неприятные ощущения прошли, и он снова окинул взглядом комнату.

С чего же начать?

Прежде чем отдирать прибитый к полу ковер, нужно убрать мебель. Всю.

Он потянулся к телефону. Значит, что тот ужасный обеденный стол «Формика» с выдвижными досками по-прежнему загромождает вторую комнату первого этажа, вместе с жуткими стегаными креслами. Он проверил и убедился, что вся мебель продавца осталась на месте.

– Твою ж мать! – прошептал он, и удивился, почему понизил голос.

Фрэнк бегом поднялся по узкой лестнице, чтобы изгнать чувство усталости, предположительно, вызванное духотой или предвкушением ремонта.

Главная спальня была по-прежнему перегорожена огромным, облицованным ореховым шпоном шкафом, который он видел во время двух просмотров дома. Рядом с вызывающим видом стоял тиковый комод. Кровать, которая, вероятно, пережила немецкие бомбардировки военных заводов на соседнем Гранд Юнион Канал, безжалостно заняла оставшееся пространство пола.

Быстрый взгляд за дверь второй спальни показал, что она тоже использовалась предыдущим владельцем.

Заочно, в качестве хранилища картонных коробок, старых рождественских украшений, вышитых «фитильками» покрывал, полосатого льняного белья и вязальных принадлежностей.

Стоя на крошечной площадке, под белым чердачным люком, Фрэнк гадал, съехала ли вообще старуха, или может, она вернулась домой.

«Думаю, она в доме престарелых. Не выдержала. Стала немного чудить. Деменция или типа того», – сказал тот кретин, Джастин, агент по недвижимости из «Уоткинс, Перч и Мэнли», когда Фрэнк спросил его про бывшую обитательницу. Так почему же родственники не забрали ее вещи?

Может, у нее никого уже не осталось?

Фрэнк был потрясен негативным представлением о старости, связанными с ней унижениями, неуклонным стирании твоего прежнего «я» и утилизацией твое прежнего крошечного места в этом мире. Однажды такой же трагический конец ждет и его самого.

И тоже здесь.

Он даже растерялся, внезапно почувствовав острое сочувствие одиночеству, которое могло быть абсолютным. Ему потребовались сознательные усилия, чтобы подавить это ужасное чувство. Вытирая глаза, он спустился на первый этаж.

Позвонив в агентство недвижимости, он прослушал автоответчик и оставил короткое сообщение для Джастина. Затем окинул гостиную взглядом и попытался изменить ход мыслей. Представил себе трансформацию дома, которую они с Маркусом произведут. Деревянные полы, белые стены, деревянные жалюзи, минималистичные светильники, светорегуляторы, настенный телевизор, черно-белые кинокадры в стальных рамках, кожаная мебель, кухня из нержавеющей стали, мощеный дворик для обедов на улице, свободная комната для его аппаратуры и гостей, встроенный стенной шкаф. В главной спальне ничего, кроме его новой кровати и торшера. Четкие линии, простые цвета. Пространство, свет, покой, современность, защита.

Ему придется хорошенько поработать.

В первую пятницу нахождения Фрэнка в доме, мебель прежней обитательницы все еще оставалась на своих местах. И стояла она так довольно долго, поскольку ковер под диваном и одиноким креслом в гостиной был темным. Это мешало обдирать обои. Пока мебель не вывезена, кухня была единственной частью дома, которую он мог разбирать, хотя и полюбил готовить на ней яичницу с картошкой, которую не ел со школы. Также ему нравилось слушать в той комнате радиоприемник, особенно канал «БиБиСи Рейдио Ту», который он не слушал с детства. В результате он отсрочил вынос старых деревянных шкафов с дверцами из матового стекла. Было что-то уютное и обнадеживающее в этих шкафах и маленькой белой плите. В любом случае, раз Маркус должен был приехать с инструментами на следующее утро, в субботу, Фрэнк мог отложить разрушение до того времени.

Также ему требовались продукты на выходные, а он еще был не готов к тому, чтобы делать покупки в супермаркете, поэтому бегал за едой в местную лавку. Магазинчик назывался «Хэппи Шоп», и был удачно расположен в конце дороги. Продавцом там работал улыбчивый индус. За неделю это будет уже его четвертый поход в магазинчик. Или пятый? Неважно. Он хотел побаловать себя «Арктик роллом», который присмотрел себе вчера. Или это было в среду? Все дни его первой недели в доме словно размылись. Тянулись медленно и приятно.

На неделе Фрэнк редко выходил из дома, и испытывал потребность в человеческом общении. Эти дни он не отваживался ходить дальше местных магазинчиков, поскольку дом был очень теплым и уютным, в отличие от внешнего мира.

В своем первом за полгода отпуске он быстро привык сидеть по утрам на диване и смотреть телевизор с зеленоватым экраном. Впервые за долгое время у него появилась возможность расслабиться, что, похоже, объяснялось апатией. Но дом расслаблял чудесным образом. После ланча Фрэнк спал как убитый целый час, пока не начинались его передачи. Раньше, из-за работы он почти не смотрел телевизор, но быстро обнаружил предпочтения на пяти доступных ему эфирных каналах.

В шкафу под лестницей Фрэнк нашел клетчатую хозяйственную сумку на колесиках. Она стояла рядом с ковровым пылесосом, который он непременно потом впарит через «Ибэй» какому-нибудь чокнутому фанату ретро. Поскольку всю неделю приходилось таскать из «Хэппи Шопа» большое количество консервов, идея использовать сумку на колесиках постепенно стала казаться не такой уж и смешной. А перед тем, как покинуть дом в пятницу, он даже задержался возле шкафа и задумался, не будет ли кто-нибудь из молодежи смеяться над ним на улице, если он выйдет с этой сумкой. Но если и будет, он сомневался, что его это как-то заденет.

Внутри «Хэппи Шопа» прежние вкусы покидали его. Мысль о суши, обжаренных овощах, или блюдах с рисом и кокосовым молоком, о чем-нибудь замороченном, вроде карри и чили, которые он часто ел, густо поливая соусом… выворачивала ему желудок наизнанку. Вызывало настоящее отвращение. В магазине хранились забытые сокровища из 70‑ых, и он провел первую неделю, поедая консервированную горбушу с белым хлебом. Он и не знал, что такой еще выпекают. Еще в его новой диете было множество консервированного рисового пудинга, бисквит «Виктория», мороженное в картонной коробке, и кексы «Мистер Киплинг». Он вновь открыл в себе страсть к сгущенному молоку и замороженным куриным пирогам. И он купил, первый раз в своей жизни, круглый английский салат.

Через несколько минут в его корзине уже лежали упаковка рыбных палочек «Бердс Ай» и пакетик зеленого горошка. Перед лавкой стояли четыре корзины, пахнущие газетами и табаком. Банка мандариновых долек, земляничный десерт «Энжел Делайт» – его все еще продавали в пакетах! – коробка чая «ПиДжи Типс» и банка кофе «Меллоу Берд» отправились в соседнюю корзину. Он избегал изделий с луком, поскольку недавно отказался от него.

К своему растущему улову, он добавил мебельный полироль «Пледж», по аромату которого он скучал. Он помнил, что такой же хранился под раковиной в родительском доме. Как только он возьмется за тряпку с полиролью, отделанный шпоном шкаф превратится в конфетку, как и сервант из розового дерева и тиковый комод.

Фрэнк полюбил использовать шкаф над плитой для хранения лакомств, и частенько заглядывал в него перед тем, как смотреть днем телевизор. Необъяснимым образом ему пришло в голову истинное предназначение шкафа. Поэтому в «Хэппи Шопе» он купил пакет мятных леденцов «Мюррэй» и турецких сладостей «Фрай».

Вроде бы все. Что еще ему нужно? Жидкость для мытья посуды. Он схватил одну из бело-зеленых пластиковых бутылок «Фэйри Ликвид». Он не видел эту упаковку уже несколько лет. Когда он понюхал красный носик, летний аромат из детства буквально вскружил ему голову. В памяти возникли образы, похожие на переэкспонированные снимки. Он бегает в плавках, в детском бассейне с синим дном плавают травинки. Вода теплая. Задыхаясь от смеха, он убегает от своего брата, который брызгает в него водой из бутылки «Фэйри Ликвид». Пытается плавать в бассейне – хотя там всегда мелко, и коленями он бьется о дно. Потом лежит лицом вниз в теплой воде пять секунд, после чего вскакивает посмотреть, не испугалась ли мама, что он утонул. А еще он увидел перед глазами шезлонги, в которых сидят его мать и бабуся, смотрят на него и улыбаются. Он был настолько накручен, что ему даже показалось, что он разглядел след от креозота на садовой ограде, и почувствовал резкий запах горелого масла и древесины.

Фрэнк возвращался домой, словно в тумане, опустив голову и нерешительно семеня, будто опасался препятствий под ногами. Но потом стряхнул с себя новую привычку и пошел нормально.

* * *

Когда в субботу в десять утра в дверь постучал Маркус, Фрэнк подскочил на кухонном стуле, хотя не мог понять причину своей нервозности. Это было глупо с его стороны, но идти к входной двери ему помешало внезапно возникшее чувство тревоги. Поэтому он застыл, едва дыша, в коридоре рядом с термостатом, походившим на прибор с панели первых космических кораблей. Когда Маркус заглянул в щель для писем, Фрэнк вынужден был открыть дверь.

– Какого хрена? – спросил Маркус, когда увидел кухню. – Я привез плитку и инструменты. Это дерьмо должно было быть давно убрано. Твои вещи не могут вечно храниться у меня в гараже, дружище.

Но, несмотря на разочарование друга, Фрэнк жаждал отсрочки казни для кухни. И надеялся, что сможет каким-то образом задержать Маркуса или убедить его не ломать дерево и не отрывать монтировкой кухонные шкафы от стен. Им было, наверное, несколько десятилетий, и они сохранили приличный вид. На самом деле, в них не было ничего плохого, поэтому Фрэнку казалось, что это будет зря. И он не хотел трогать их еще по одной причине. Этот мотив стал грызть его с наступлением субботы. Потрошить кухню было неправильно. Плохо, все равно, что совершать насилие. Или подвергать издевательствам.

Смущеный собственной сентиментальностью, и с тяжелым сердцем, Фрэнк помог Маркусу оторвать шкафы от стен. Он едва не плакал, пока они орудовали монтировками.

Когда они обнаружили за первым шкафом надпись – «Лен и Флорри, 1964» – Фрэнк ушел в ванную с влажными глазами и уткнулся лицом в одно из больших лимонно-желтых полотенец, которые он нашел в сушилке.

Три стенки и ряд шкафов вскоре были свалены во дворе, словно мусор после землетрясения. Вид белой, некрашеной стенки шкафа, которой он был обращен к кухонной стене с 1964‑ого года, поразил Фрэнка так же сильно, как когда-то вид мертвого домашнего питомца. Кролик, окостеневший от жуткого постоянства и несправедливости своего последнего сна, по-прежнему оставался любимым.

Равнодушный к надписям, оставленным Леном и Флорри – они нашли четыре таких – Маркус открыл банки с белой эмульсией и принялся красить голые стены. Пока тот работал, Фрэнк почувствовал, что ненавидит своего лучшего друга.

В этот уикенд они не успели разрушить еще одну комнату. И это было к лучшему, потому что в течение ночи после осквернения маленькой кухни связь Фрэнка с домом изменилась.

* * *

На следующее утро, пока Фрэнк скорбно сидел над тостом и кружкой чая в свежеокрашенной наготе кухни, рядом со сваленными посреди нее инструментами, он размышлял над снами прошлой ночи. Ему казалось, будто ему снились сны другого человека.

Всю ночь он шел сквозь темную путаницу образов, большая часть из которых утром была для него утрачена. Но у него сохранились частичные впечатления о комнате, наполненной дымом сигарет «Силк Кат», стуке косточек для игры в «Скраббл», и песне Мэтта Монро, льющейся непрерывным циклом из черного магнитофона, с забрызганными белой краской динамиками. «Рожденный свободным». Так называлась песня. Он не слышал ее уже много лет. А еще он был гостем на «Цене удачи» (американская телеигра – прим. пер.).

Каким-то образом находился на шоу и одновременно смотрел на себя с дивана. Целью было выиграть маленький автофургон. Состязание было захватывающим. Перед пробуждением он стоял на желтом линолеумном полу кухни и считал листы с марками «Грин шилд» (торговые обменные марки в целях привлечения покупателей – прим. пер.).

Или ему показалось, что это было пробуждение, потому что в спальне с ним находился еще кто-то. Разговаривал с ним между резкими вдохами. А еще у подножия кровати стояла маленькая размытая фигура.

Во втором, более ярком сне – потому что это должен был быть сон – фигура быстро покинула комнату, зажав руками лицо. Затем вновь появилась в дверях в виде сгорбленного силуэта, подсвеченного рассеянным светом, идущим с лестницы. Фигура корчилась, словно от боли. И когда она повернулась к нему, лицо у нее оставалось в тени. Фрэнк был уверен, что это – женщина. И он испытывал прилив нежности, привязанности и раскаяния, несмотря на то, что она напугала его своим появлением у подножия кровати. Когда он встретил ее во сне, то испытал то же чувство заброшенности, которое запомнил по своему первому дню в школе.

Сон продолжился, и он оказался за спиной у маленькой фигуры в комнате для гостей. В этой части сна она, согнувшись, перебирала коллекцию полиэтиленовых пакетов. «Тебе нужно подготовиться. Ты не сможешь пойти без этого», – сказала она Фрэнку, не поворачиваясь к нему лицом.

В семь утра он проснулся и почувствовал на лице соль от высохших слез. Он спустился вниз на запах жареной колбасы, соперничающий со смрадом свежей краски, хотя в этом доме он ни разу не готовил себе колбасу.