Текст книги "Некоторые не уснут. Английский диагноз"

Свинья

Затухающий свет, казалось, уходил с земли в небо, а не опускался вниз вместе с садящимся солнцем. И дети, будто кожей чувствовали тьму, проникающую в бунгало. Конец дня пришел со своим вкусом, пах торфом и мокрым от росы папоротником, просачивался, увлажняя воздух, словно черную землю в саду. Похожие на кости ветви могучих деревьев Каури, окружавших бунгало, исчезали в пустоте безлунной ночи и вызывали у детей странное ощущение страха, который был гораздо старше, чем они сами.

Когда они жили в Англии, в такие вечера разжигали костры. И для троих детей, эти ночи, несмотря на их пугающую природу, также несли оттенок очарования, и никогда не вызывали такую тревогу, когда родители были дома. Но сегодня, ни мать, ни отец не вернулись из заднего сада, окруженного обширными зарослями леса, вечно стремящегося вернуть себе дом, или так, во всяком случае, казалось. Всякий раз, когда после сильных ливней выглядывало солнце, заставляя мир искриться, их отец часто говорил, что слышит, как растут растения.

В начале десятого папа отважился выйти первым, попробовать быстро завести машину. Двадцать минут спустя, с вытянувшимся от тревоги лицом, мама отправилась на его поиски, и больше они ее не видели.

До того, как мать с отцом вышли из дома, трое детей помнили то же самое выражение озабоченности на лицах родителей, когда у младшей маминой сестры обнаружили рак и когда папа потерял работу. Это было на следующий день после серебряного юбилея королевы, незадолго до того, как семья отправилась на большом корабле в Новую Зеландию, чтобы начать новую жизнь. Сегодня их родители изо всех сил старались скрыть тревогу, но два брата, девятилетний Джек и десятилетний Гектор, понимали, что их семья в беде.

Вместе с Лоззи, их четырехлетней сестрой, Джек и Гектор, заперев дверь, спрятались в постирочной комнате бунгало, где наказала им оставаться мама, прежде чем пойти на поиски отца.

Джек и Лоззи сидели, прислонившись спинами к морозильнику. Гектор сидел ближе всех к двери, возле бутылок и ведер, с помощью которых папа делал вино. И они находились в постирочной так долго, что уже не чувствовали запах моющих средств и гвоздики. Лишь в глазах у Лоззи присутствовала уверенность, что ситуация может превратиться в приключение со счастливым концом. Глаза у нее были большие и карие, наполнявшиеся благоговением, когда ей рассказывали сказку. И теперь эти глаза разглядывали лицо Джека. Чувствуя себя зажатым между уязвимостью сестры, собственной невинностью и смелостью старшего брата, которым восхищался и которому пытался подражать, Джек осознавал, что его задача – успокоить Лоззи.

– Что думаешь, Гектор? – спросил Джек, косясь на брата и одновременно пытаясь унять дрожь в нижней губе.

Лицо у Гектора было белым, как мел.

– Нам велели оставаться здесь. Они скоро вернутся.

От слов Гектора и Джеку и Лоззи стало легче, хотя младший брат подозревал, что старший просто отказывался верить, что их мама и папа уже не вернутся. Как и папа, Гектор был склонен к отрицанию. Джек же больше походил на маму, и им, обладающим силой убеждения, удавалось заставлять папу и Гектора прислушиваться к их мнению.

Но как бы решительно ни звучали голоса у всех ранее тем же вечером, никто не убедил папу остаться дома. Он всегда подвергал сомнению их рассказы о том, что с лесом что-то не так. О том, что в нем живет нечто. О том, что они видели, как кто-то заглядывает в окна двух торцевых спален бунгало, выходящие на сад и пустой курятник. Когда их пес, Шнаппс, исчез, папа назвал всех «неженками» и сказал, что им нужно «акклиматизироваться» в новой стране. И даже когда однажды ночью пропали все курицы, оставив после себя лишь перья и одну желтую лапку, он по-прежнему не верил рассказам детей про то, что лес не безопасен. Но в этот вечер он воспринял их всерьез, потому что тоже увидел это. Сегодня вся семья увидела это.

Уже несколько месяцев дети называли непрошеного гостя «свиньей». Это Лоззи придумала имя для той морды в окне. Впервые она увидела «свинью», когда играла со Шнаппсом в саду, среди теней, где заканчивались деревья, и начиналась стена серебряного папоротника и льна. «Свинья» неожиданно возникла между двух исполинских деревьев Каури. Мать никогда не слышала, чтобы Лоззи так кричала.

“О, господи, Билл. Я подумала, что ее убивают», – сказала она папе, когда Лоззи привели в дом и успокоили. Даже мальчишки, которые обновляли крышу для своего «штаба» на холме, к востоку от бунгало, услышали крики сестры. Охваченные волнением и страхом, они прибежали домой, держа в руках по копью из бамбукового стебля. В тот день мысль о «свинье» прочно укоренилась в их сознании. Но «свинья» вернулась, и это была уже не детская сказка.

В тот вечер «свинья» нанесла им свой самый страшный визит. Поскольку, чуть ранее, когда все они сидели в гостиной и смотрели телевизор, она забралась на веранду, встала возле жаровни для барбекю, наполненной дождевой водой, и принялась смотреть сквозь стеклянные раздвижные двери, будто больше не боялась их папу. «Свинья» появилась из темноты, поднялась на задние лапы, словно разъяренный медведь, затем снова опустилась на четвереньки и скрылась в тени деревьев Понга у края их участка. Она показалась не больше, чем на десять секунд, но сила в ее худых конечностях и человеческий интеллект в глазах напугали Джека гораздо больше, чем крупный длинноплавниковый угорь, который однажды затронул его ботинок, когда он переходил ручей.

«Не надо, Билл, не надо. Давай пойдем вместе, с фонариком», – уговаривала мама папу, когда тот сказал, что идет заводить машину.

Они находились довольно далеко от Окланда, и от ближайшего полицейского участка. И чтобы добраться до их бунгало, копам потребовалось бы не меньше часа. Папа рассказал маме о разговоре с полицейским диспетчером, после того, как позвонил в полицию и заявил, что к ним в дом пытался забраться «посторонний», в виде «какого-то крупного животного». Он не смог заставить себя сообщить диспетчеру про «свинью», хотя это была именно она. Лоззи идеально описала ее. Возможно, сумела как следует ее рассмотреть. Это было не совсем животное, но и определенно не человек. Хотя «свинья» обладала наиболее опасными качествами и того, и другого. Это было видно, когда она появилась из темноты, ударилась об стекло и исчезла.

Два офицера полиции отправились по вызову на крупную стычку между соперничающими байкерскими кланами, на дальнюю окраину города. А раз «свинья» находилась так близко, и, возможно, жаждала проникнуть в бунгало, ждать помощи было бессмысленно. Это было ясно даже отцу.

Их ближайшие соседи, Питчфорды, жили на ферме в двух милях от них, и не ответили, когда папа позвонил им. Они были старыми. С детства жили в национальном заповеднике, и почти семь десятилетий провели в огромных прохладных глубинах леса, прежде чем большую часть территории расчистили для новых переселенцев. Мистер Питчфорд по-прежнему владел охотничьими ружьями, которые относились к эпохе Первой Мировой. Однажды он показал их Джеку и Гектору, и дал им подержать тяжелые и громоздкие стволы, пахнущие маслом.

Закончив звонить по телефону, папа переглянулся с мамой. Его взгляд вселил Джеку подозрение, что свинья, возможно, уже нанесла их соседям визит.

Джека бросило в холод и затрясло, ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок от страха. Перед глазами непрерывно проигрывалась картинка длинного торса твари, прижавшегося к окну, так что бурые соски, выглядывавшие из черной, собачьей шерсти брюха, прижались к поверхности стекла, словно детские пальцы. Копыта «свиньи» едва коснулись окна, но этого было достаточно, чтобы стекло задребезжало в раме.

В доме не было ничего, ни двери, ни предметов мебели, из которых можно было бы сделать баррикаду. Папа знал это, и Джек представлял себе треск дерева, звон бьющегося стекла, раздающиеся вслед за этим всхлипы сестры и крики родителей, когда «свинья» вломится в их дом, хрюкая от голода и визжа от возбуждения. Он тихо застонал и на какое-то время закрыл глаза, после того, как фигура исчезла в тени окружавших веранду деревьев. Попытался прогнать от себя образ этого рыла и тонких девичьих волос, спадающих на кожистые плечи.

А затем мама сказала: «Билл, пожалуйста. Пожалуйста, не выходи на улицу».

Дети предположили, что мама взяла папу за локоть, говоря это. Хотя не видели, как она делает это, поскольку к тому времени были отправлены в постирочную, где с тех пор и оставались. Но по тону ее голоса они знали, что она взяла папу за руку.

«Шшш, Джэн. Тише. Оставайся с детьми», – сказал папа маме. Он вышел из дома, но никто так и не услышал звука заводящегося двигателя. «Моррис Марина» стоял в конце подъездной дорожи, под австралийской акацией, где Гектор однажды нашел странную кость, предположительно, коровью. В постирочной дети, прижавшись друг к другу, стали молиться про себя и, напрягая слух, пытались расслышать звук двигателя, но тщетно. И с тех пор, как папа ушел за машиной, больше они его не видели.

Гнетущая тишина, в тот вечер ворвавшаяся в их жизнь, усиливалась, отчего тиканье часов в коридоре казалось оглушающим. Тревога ожидания стала, будто, осязаемой.

В конце концов, мать открыла дверь в постирочную, чтобы дать знать о своем возвращении. Она попыталась улыбнуться, но губы у нее были слишком напряжены. На щеках виднелись красные полосы, оставленные пальцами, когда она сжимала себе лицо. Иногда она делала так по вечерам, когда сидела одна за кухонным столом. И часто делала это, когда папа уходил искать Шнаппса. Маме никогда не нравился ни новый дом, ни окружающая его местность. Не нравились ни свисты и крики птиц, ни жалобное повизгивание в ночи, напоминавшее плач напуганных детей, ни следы животных под ее бельевой веревкой, болтавшейся на диком ветру, ни жирный, длинный угорь, которого они видели в ручье, с зажатым между челюстей ягненком, ни огромные липкие цветы, кивавшие тебе, когда ты проходил мимо, ни пропавший пес, ни украденные цыплята… Их матери не нравилось все это, и она говорила, что сомневается, что когда-нибудь станет «Киви» (уроженкой Новой Зеландии – прим. пер.). Она переехала в это место ради папы. Гектор с Джеком знали это. И теперь она тоже пропала.

Держа игрушечный фонарик Лоззи, потому что большой фонарь с резиновой ручкой из кухонного шкафа, где хранились спички, забрал папа, они услышали, как их мать кричит, пытаясь унять дрожь в голосе: «Билл! Билл! Билл!» Видимо, она прошла мимо дома в сторону машины. Затем ее голос стал тише, и, в конце концов, смолк. Просто смолк.

И тот факт, что оба их родителя беззвучно исчезли – не было слышно ни криков, ни шума потасовки – вызвал у мальчиков надежду, что их мама и папа скоро вернутся. Но когда тишина затянулась, в головы к ним полезли страшные мысли. В том числе про то, что напавший на их родителей был настолько быстрым и бесшумным, что у них не было ни единого шанса убежать. Ни малейшей надежды на спасение.

Наплакавшись и устало замолчав после появления «свиньи» на веранде, Лоззи после маминого ухода снова, было, захныкала. На данный момент она была успокоена заверениями, ложью и храбрыми лицами братьев. Но долго ее молчание не продлится.

Лоззи поднялась на ноги. На ней была пижама. Желтая, с рисунком Винни Пуха и Пятачка. Волосы были взъерошенными, а ноги – грязными от пыли. Ее тапочки остались в гостиной. Мама сняла их, когда вытаскивала у нее из ноги занозу щипчиками из швейной коробки. Хотя ступни ног у детей уже огрубели от беганья босиком на улице, они все равно подцепляли колючки на лужайке и занозы на веранде.

– Где мама, мальчики?

Джек тут же похлопал по полу рядом с ним.

– Тише, Лоззи. Иди сюда и сядь.

Нахмурившись, она выпятила живот.

– Нет.

– Я достану тебе мороженое из морозильника.

Лоззи села. Когда Джек поднял крышку, морозильник загудел, и его желтое свечение вызвало смутное чувство успокоения. Одобрив трюк с мороженым, Гектор глубоко вздохнул и снова уставился на дверь постирочной. Он сидел и слушал, уткнувшись подбородком в колени и вцепившись пальцами себе в лодыжки.

С серьезным лицом Лоззи вгрызлась в рожок с неаполитанским мороженым.

Джек подвинулся поближе к Гектору.

– Что думаешь? – спросил он тем же тоном, которым говорил, когда они с братом перебирались через водопад на ручье, или когда изучали темные смердящие пещеры в холмах, от которых мистер Питчфорд советовал держаться подальше, или когда перелазили через дерево, упавшее над глубоким ущельем в источавших испарения тропических зарослей, которые окружали их дом. Лес простирался до самых пляжей из черного вулканического песка, где сильное течение не позволяло им купаться.

Гектор был старшим и главным, но у него не было ответа для брата насчет того, что делать. Хотя он усиленно думал. Глаза у него тоже были немного дикими и слезящимися, поэтому Джек знал, что брат собирается что-то предпринять. И это пугало его. Он уже представлял, как обнимает Лоззи, когда они останутся в постирочной вдвоем.

– Сбегаю до Питчфордов, – сказал Гектор.

– Но уже темно.

– Я знаю дорогу.

– Но…

Они переглянулись, и каждый из них сглотнул. Несмотря на то, что Джек не упоминал «свинью», они подумали о ней одновременно.

Гектор поднялся на ноги, только он выглядел сейчас меньше, чем обычно.

Джек не поднимал лица, глядя себе между коленей, пока морщинки в уголках рта и вокруг глаз не исчезли. Он не мог допустить, чтобы Лоззи видела, как он плачет.

Джеку захотелось обнять брата, прежде чем тот выйдет из дома, но он не мог сделать это. И Гектору все равно это не понравилось бы, потому что уходить ему стало бы еще тяжелее. Поэтому Джек просто таращился на свои растопыренные пальцы ног.

– Куда пошел Гектор? – спросила Лоззи, на ее блестящих губах лопнул пузырь.

– К Питчфордам.

– У них есть кошка, – сказала она.

Джек кивнул.

– Верно.

Но Джек знал, где Гектор должен был пройти, прежде чем он доберется до Питчфордов. Гектор шел в лес с трескучими ветками и шумом океана, по тропинкам, через скользкие корни деревьев, торчащие из земли, словно кости. Они вместе бегали по тем местам и наносили их на карту. И Гектор перепрыгнет через тонкий ручей, пахнущий весельной лодкой, пробежит по полю с высокой травой, более темной, чем трава в Англии и всегда влажной на ощупь, где они нашли два овечьих скелета и привезли их домой в ручной тележке, чтобы потом собрать на передней лужайке. Гектору придется преодолеть долгий путь в темной ночи, пока он не доберется до дома Питчфордов с высокой оградой и лошадиными подковами, прибитыми к воротам. «Чтобы отгонять всякое», – однажды сказал им мистер Питчфорд тихим голосом, когда Гектор спросил, зачем те прибиты к темным доскам.

– Нет. Не надо. Нет, – прошептал Джек, не сдержавшись, когда Гектор повернул дверную ручку. В груди у Джека возник какой-то холодный ком. Поднялся к горлу и выплеснулся в рот со вкусом дождя. В голове звучали настойчивые, отчаянные звуки, которые были молитвами, пытавшимися обрести слова. И он крепко зажмурился, пытаясь подавить эти мысли, будто силился натянуть крышку на банку с краской. Он делал все, что мог, чтобы остановить рвущуюся из него истерику.

– Я должен, – сказал Гектор, с дикими глазами на каменном лице.

Лоззи встала и попыталась пойти за Гектором. Джек схватил ее за руку, но получилось, что слишком сильно. Она поморщилась, вырвалась и топнула ногой.

– Джек, не открывай дверь, когда я уйду.

– Это были последние слова Гектора, и дверь постирочной с щелчком закрылась за ним.

Джек услышал, как ноги брата застучали по половицам коридора, и как щелкнул открывшийся замок на входной двери. Когда дверь закрылась, «китайские колокольчики» на крыльце издали неуместный легкомысленный перезвон. Затем скрипнула нижняя ступенька лестницы, и в постирочную вернулись всхлипы Лоззи.

Утешив ее вторым рожком мороженого, Джек выдернул морозильник из розетки. Быстро, но осторожно, так чтобы не шуметь, вытащил шуршащие пакеты с замороженным горошком, стейками, тушеными яблоками и «рыбными палочками». Сложил еду в большую раковину для стирки, пахнущую, как бабушкин чулан в Англии. Затем поставил возле раковины белые корзины из морозильника. По краю морозильника, на некотором расстоянии друг от друга, закрепил пластиковые бельевые прищепки. Так чтобы между крышкой и шкафом была щель, иначе они задохнутся, когда закроются внутри.

– Давай, Лоззи, – сказал он, услышав в своем голосе мамины нотки, и почувствовав чуточку лучше от того, что что-то делает, а не просто сидит и ждет, сложа руки. Он поднял Лоззи и опустил ее в морозильник. Вместе они расстелили старое одеяло Шнаппса на влажном дне шкафа, чтобы было теплее ногам.

– Оно воняет. И на нем шерсть. Смотри.

Лоззи подняла пучок бурого меха, который обычно застревал у пса между когтей, когда он чесал лапой себе за ухом. Мама и папа не смогли выбросить одеяло пса, на тот случай, если Шнаппс вернется, поэтому оно оставалось в постирочной, где Шнаппс спал по ночам. Папина идея насчет того, что собаки должны спать на улице не прижилась, после того как Шнаппс начал лаять, скулить и, наконец, царапать входную дверь каждую ночь. «Он слишком изнеженный», – сказал папа. Но сегодня причина страданий Шнаппса стала более понятной.

Протянув Лоззи банку с мороженым и коробку с рожками, Джек забрался в морозильник и сел рядом с сестрой. Она взяла его за руку своими липкими пальчиками.

Когда Джек опускал над ними крышку, он тайно надеялся, что холодный мокрый морозильник помешает «свинье» учуять их. А еще он гадал, если она встанет на те черные волосатые ноги, как делала на веранде, не сможет ли поднять крышку своими свиными копытцами. Хотя он взял с собой в темноту одно маленькое утешение: «Свинья» никогда не заходила к ним в дом. Пока, во всяком случае.

Миссис Питчфорд вошла в бунгало через пустую алюминиевую раму раздвижной двери. Разбитое стекло лежало грудой на сорванных в момент вторжения занавесках. Миссис Питчфорд предпочитала вешать на окна своего дома тюлевые занавески. Ей не нравилось ощущение «обнаженности», которое большие окна придавали новым домам. Правительство стало доставлять такие дома на платформах грузовиков переселенцам, облюбовавшим местность. Ей было тяжело смотреть на красную землю, обнажившуюся под вырубленными деревьями. Появление этих длинных прямоугольных бунгало с жестяной обшивкой стен, неизменно душило ее гневом и тоской, что плохо сказывалось на сердце. И кто знает, чьи взгляды притягивали эти огромные стеклянные двери, если на них не было тюля. Нельзя было винить тех, кто жил здесь изначально.

Все светильники в бунгало по-прежнему горели. Она посмотрела на коричневые ковры и оранжевую ткань на мебели, и снова поразилась тому, что сделали англичане со своими домами. Вся эта огнеупорная пластмасса, белый пластик, узорные ковры, и большие аляповатые завитки на обоях цвета кофе. Блестящее, новое, хрупкое, и ничто из этого ей не нравилось. Еще там был телевизор и новый радиоприемник, серебристо-черного цвета, оба сделаны в Японии. Они заворожили ее, вещи, которые те бледнокожие англичане привезли издалека и которыми окружили себя. Но все видели, что англичане и их вещи сразу не понравились старому лесу. Лес имел обычаи, которые не нравились даже маори (коренное население Новой Зеландии – прим. пер.), поскольку до них здесь обитали другие существа.

Стекло хрустело под ее туфлями, когда миссис Питчфорд пробиралась вглубь дома.

Кухня и столовая не имели внутренних перегородок, и были отделены от гостиной лишь диваном. Не в силах устоять перед соблазном кухни, она прошла на нее и коснулась вытяжки над плитой. Та походила на большой травосборник на бензиновой газонокосилке, и миссис Питчфорд снова удивилась тому, что молодые матери считали необходимыми для ведения домашнего хозяйства. А еще здесь был миксер, который Джэн однажды показывала ей. Из бело-оранжевого пластика с надписью сбоку «Кенвуд Чеветт». Серебристый кофейник с деревянной ручкой, который Джэн называла «перколятором», рядом с формами для запекания с оранжевым цветочным рисунком.

Миссис Питчфорд провела жесткими кончиками пальцев по гладким стенкам пластиковых контейнеров, которые Джэн выстроила в ряд на кухонной стойке. Они были наполнены хлопьями, рисом, какими-то там «спагетти», отрубями и сахаром. Сквозь стенки можно было видеть смутные очертания содержимого. В ее доме все было деревянным, керамическим, стальным или железным. И она помнила, что видела такую же утварь, когда была еще маленькой девочкой и помогала матери готовить еду. Твердая древесина и металл более долговечны. Сегодня от пластика, ковровых покрытий и «стереосистем» для этой семьи было мало пользы, не так ли?

Донесшийся с улицы звук работающего на холостом ходу двигателя вырвал ее из задумчивости. Гарольд сказал ей не отвлекаться. Она повернулась и поковыляла с кухни, хотя взгляд ее был прикован к буфету рядом с обеденным столом. Ко всем этим серебряным и керамическим безделушкам за раздвижными стеклянными дверцами. Крошечные лафитники. Маленькие кружки с румяными лицами спереди. Фарфоровые наперстки. Чайные ложки с узорами на ручках.

В небольшой постирочной возле «обеденной зоны» стояла стиральная машина, а еще морозильник. Джэн была в ужасе, когда узнала, что миссис Питчфорд по-прежнему стирает белье в жестяной ванне, использует кладовую для хранения продуктов и продолжает консервировать фрукты в банках. Какое оскорбительное высокомерие.

В постирочной пахло вином, стиральным порошком и мочой. Все продукты из морозильника растаяли и размякли в раковине. Крышка морозильника была поднята, и на дне белого металлического шкафа, издававшего тихое гудение, лежало старое одеяло. В морозильнике было все еще холодно, когда она наклонилась и заглянула внутрь, недоумевая, почему продукты сложены в раковину. Она не видела у них ни баранины, ни оленины, ни сладкой картошки. Посмотрев себе под ноги, она заметила, что стоит на желтой бельевой прищепке.

В неосвещенном коридоре, ведущем к четырем спальням, она ненадолго остановилась, чтобы привыкнуть к темноте. Для нее было облегчением, оказаться вне яркой жилой зоны, но ей требовалось больше света, чтобы обыскать спальни должным образом. Обычно она могла найти при тусклом лунном свете швейную иглу на полу, поскольку в этих местах многие видели по ночам лучше других. Но сегодня, не было ни луны, ни света звезд, и шторы в спальнях были задернуты. Будет очень плохо, если она упустит что-нибудь важное. Она нашла в коридоре выключатель.

У этой семьи не было ковриков. Пол в коридоре, и даже в спальнях, был застелен ковролином. И как же Джэн избавлялась от пыли? Или проветривала его по весне, как она свои коврики? Неодобрительно качая головой, она вошла в первую комнату. Спальня Джэн и Билла. На кровати лежали два открытых и заполненных одеждой чемодана. Изголовье было обшито мягким белым пластиком. Мисси Питчфорд протянула руку и потрогала.

Следующая комната принадлежала девочке с красивыми густыми волосами. Дорогая маленькая Шарлотта. Свет из коридора выхватил из темноты очертания ее кукол и игрушек, книги на полках, узор из медвежат на обоях.

– Детка, – тихо позвала она, обращаясь в темноту.

Никто не ответил.

Несколько плюшевых медвежат и тряпичных кроликов лежало на полу. Они были вытащены с полок. Миссис Питчфорд догадывалась, что некоторые из игрушек отсутствовали.

Она двинулась дальше по коридору, к двум торцевым спальням. Комнатам Джека и Гектора. Гектор находился в безопасности, у них дома. Как он сумел добежать в темноте до их фермы, осталось для них с мужем загадкой. Но маленький Гектор пришел и стал стучать в дверь, затем, задыхаясь, ввалился в дом, белый, как мел. Не теряя ни минуты, они с Гарольдом подхватили его на руки и унесли через двор к Гарольду в мастерскую.

“Этот малец скользкий, как угорь и быстрый, как лиса», – сказал Гарольд, улыбаясь глазами, когда вернулся из мастерской на кухню и снял рукавицы для стрижки овец и кожаный фартук. Затем сдернул с колышков их пальто. «Давай, мать, нам лучше поторопиться».

Когда Гектор прибежал к ним на ферму, он очень переживал за своих младших брата и сестру. Поэтому они с Гарольдом поспешили к бунгало на старом черном «Ровере», привезенном кем-то из Англии. Гарольд тоже научился водить машину, вскоре после того, как приобрел ее у пожилой пары, которая говорила с английским акцентом, и пропускала букву «Эйч» в каждом слове.

Гарольд приготовит Гектора, когда они вернутся с другими двумя детьми, если те все еще там, хотя миссис Питчфорд это казалось маловероятным.

Семейное бунгало выглядело совершенно пустым, как и все те бунгало на Рангейшера-роуд, которые ждали английские семьи, или тихоокеанских островитян, или даже тех чертовых голландцев. Поляки тоже должны были приехать. И что дальше?

Две торцевые спальни были пустыми, хотя она чувствовала, что жизнь еще теплилась в них, а затем обнаружила след на полу одной из комнат, с деревом акации за окном. Он был красного цвета и сильно пах. Свежий кал, кал очень жадной девочки, переевшей свежей крови.

Присев, миссис Питчфорд попыталась собрать кал в свой носовой платок, но его было слишком много. Она сорвала с кровати наволочку.

– Ты была здесь, моя маленькая проказница, – сказала миссис Питчфорд с печальной улыбкой. Ее заблудшая дочь, похоже, охотилась прямо в доме, пока не обнаружила двух других прячущихся детишек. Возможно, под кроватями, или в том шкафу с раздвижными дверцами.

– Ну и заварушку ты устроила, девочка моя.

В таком доме семья не могла чувствовать себя в безопасности. Он походил на картонную коробку, покрытую жестью. Но у ее дочери, наверное, хватило ума сперва вынести из дома Джека и маленькую Шарлотту, как Гарольд научил ее делать с другими англичанами. Иначе, чтобы скрыть объедки, им пришлось бы сжечь еще один бунгало, а это всегда закачивалось сильным пожаром.

– Еще один, и это вызовет подозрения, – предупредил Гарольд того, как они подожгли последний бунгало.

Миссис Питчфорд вернулась в постирочную и нашла щетку, моющее средство и ведро. Наполнила ведро горячей водой из крана, затем вернулась в комнату мальчика и оттерла с ковра остатки кала. Пока она делала это, Гарольд потерял терпение и просигналил. – Попридержи коней, – крикнула она, но Гарольд не слышал ее.

Наконец, миссис Питчфорд вернулась в машину и села рядом с мужем. На коленях она держала наволочку, с влажным и тяжелым содержимым, а в руке сжимала коричневый бумажный пакет с тремя пластиковыми контейнерами.

– Ручей не хочешь проверить? – спросила она Гарольда.

– Не, мать. С ней все будет в порядке. Она давно уже в пещерах.

– Дорогой, она снова увлеклась.

Улыбаясь с отцовской гордостью, Гарольд сказал:

– Она уже большая девочка. Тебе нужно позволить ей жить самостоятельно. Но иногда мы должны делать для нее то, что в наших силах. Теперь у нее есть своя семья. Она просто обеспечивает ее, как умеет.

– Нам очень повезло с ней, Гарольд. Вспомни, сколько овец потеряли Лен и Одри в прошлом году из-за их девочки.

– Ты права, мать. Но когда позволяешь ребенку расти на свободе… – Гарольд закатил глаза за толстыми линзами очков в черепашьей оправе, которые взял у старика Маори, которого они обнаружили рыбачившим слишком далеко вниз по течению прошлым летом.

– Главное не частить. Мы показали нашей девочке, как распределять свои силы. Пара куриц. Собака. Кошка. А если чудаки, вроде этих англичан, после этого все еще не уехали, что ж, тогда за дело берутся те, кто жил здесь изначально. А кто жил здесь изначально, мать?

– Мы, дорогой. Мы.