Текст книги "Ловец снов"

Адам
Ловец снов

ЧАСТЬ 1

Ловец снов

Нью-Йорк.

Год 2116.

«Запись сна. Последнее достижение науки. Ни один наркотик мира не способен дать вам такого адреналина, который дает вам сон. Только в августе – специальная промо акция от ведущего провайдера сновидений в мире – годовая подписка на ваши сны с 55% скидкой». Вещали с экрана плазмы висящей в главном холе Адамо Интерпрайзис. Диагональ экрана было сложно подсчитать, но на вскидку я был ему стандартные для моего времени 440 дюймов.

Меня зовут Адам Порт и я богатейший из ныне здравствующих IT специалистов в мире. Я основатель компании Адамо Интерпрайзис. Мое состояние в прошлом году оценивалось журналом Сайд в 137 миллиардов долларов. А главные неудачники прошлого столетия – корпорация Форбс, некогда являвшаяся лидером в сфере аудита, но за последние 110 лет скатившаяся на 1367 место в рейтинге ведущих аудиторских компаний мира, оценила его в 91 миллиард. Должен ли был я расстроиться этому факту? Ведь меня оскорбили – недосчитавшись 46 миллиардов из моего богатства. Нет. Я даже не расстроен. Ведь не правы ни Сайд ни Форбс. Августовские номера этих изданий показали именно те цифры, что я обозначил, но задержи они их выпуск недельки на две, как моя жизнь круто поменялась еще 2 недели назад. Но это не произошло и у меня теперь есть в запасе еще 2 недели, до того момента, как мир узнает, что все мое состояние легко поместилось во внутренний карман пиджака, а именно – это тысяча триста семьде…. Нет стоп. Я же купил кофе и жвачки. Тысяча триста шестьдесят шесть долларов США.

Вы спросите: как можно спустить 137 миллиардов долларов за 2 недели? Отвечу: никак. Даже такому транжире как мне, предпочитающему менять свой Мерседес каждые 2 недели, одевающемуся каждый Божий день в новый костюм, на протяжении уже 16 лет, никогда не обедающему дома, несмотря на штат в 263 работника, денно и нощно обслуживающих мои особняки по всему миру, а лишь в дорогих ресторанах, где оставить чаевые меньше 1000 $ – дурной тон; не удалось бы спустить такую сумму за столько короткое время. Секрет прост: я лишился всего уже как с пол года, а до сегодняшнего момента мне лишь удавалось подделывать квартальные отчеты, что обходилось мне тоже в кругленькую сумму. По сути свой последний миллиард я именно так и растратил. Иного выбора у меня не было. Но теперь закончились деньги и скрывать обман дальше уже не получалось.

Итак. У меня 2 недели и 1366 $.

Начинаем жить.

Когда 40 лет назад, еще до моего рождения была запущенна государственная программа, позволявшая вести непрерывную запись 7 часового сна, не многие восприняли это всерьез. По сути, найти практического применения данной программе было сложно. Надежда была только на индустрию развлечений, которая должна была подхватить эту идею и отшлифовать таким образом и завернуть в такую обертку, что все это должно было просто манить к себе всех жаждующих новый ощущений, неизведанный чувств. Небольшая надежда была так же на деятельность государства по раскрытию преступлений, но даже в этой связи такое научное открытие было сложно должным образом воплотить в жизнь так, что бы все потуги направленные на раскрытие преступлений возымели должного действия. А это было ой как не просто. Как правило, человек, не пойманный на месте преступления, спустя неделю другую уже прекращал видеть убиенных им во сне, а следовательно испытывать какие-либо угрызения совести, тем более, если преступник был рецидивистом и такие события, которые в мозгу у здорового человека должны были оставить неизгладимы след на более длительное время, у него же фиксировались в мозгу лишь пару дней. Да и то, при постоянном контроле сна на протяжении пары месяцев следователи не могли гарантировать, что получат во сне нужную для себя информацию. «Мало ли, что во сне с людьми происходит. Подумаешь – убил. Может есть мысли и поважнее». Тем более, что тут же появилось множество фирм, предлагающих услуги по обучению контролю сна и подсознательной фильтрации его картин в момент изъятия такой информации сотрудниками правоохранительной системы. Это целая наука. Нужно принимать особые позы, думать об определенных вещах перед сном, напевать песни, вызывающие нужные чувства, глотать слюну в определенные промежутки времени.

Конечно большая часть таких фирм была под колпаком у спецслужб, но за всем не уследить и по всему миру открывались сотнями такого рода нелегальные компании, которые для пущей конспирации могли даже заниматься каким-либо видом предпринимательства, порой даже очень успешно, но основным видом деятельности которых был кибер-терроризм.

Теперь же все изменилось и это «идея» стала многомиллиардной индустрией, по сути выдавившей другую – кино. Кинокорпорации сперва старались хоть как-то конкурировать с записями самых красочных снов в кинотеатрах, но поняв бесперспективность такой борьбы очень скоро отступили. Снимать фильмы за 400−600 миллионов $ и получать двойную, а влучшем случае тройную прибыль, да еще и рискую вообще не отбить вложенное (чему легко мог поспособствовать человеческий фактор: плохая игра актеров, режиссура и т. д.) нишло ни в какое сравнение с яркими снами, наполненными событиями, в точности воспроизводившими детали в мельчайших подробностях, а уж игра актеров (персонажей снов) вообще никого не оставляла равнодушными. Реальные слезы, искренняя радость, честная боль потерь, скорбь, отчаяния – этого не передаст ни один актер. Никогда! В то время, как затраты на создание такого видеоряда практически минимальны. Сон стал частной, интеллектуальнойсобственностью которая как легко продавалась, так и могла приносить огромную прибыль. Так люди небольшого достатка могли обогатиться, всего лишь увидев дивный сон, который по решению специальной комиссии мог быть куплен у хозяина. На что только не шли люди, что бы простимулировать такой сон. Первое – наркотики. Резко выросло количество их употребляющих. Но бороться с этим никто не спешил. «Ничего личного-чисто бизнес».

В 20 лет я вложил весь капитал, что остался мне в наследство от отца в одну из лабораторий занимавшихся исследованиями в этой области. Как позже оказалось очень выгодно. Создав новые модели извлечения сна, основанные на более продвинутых технологиях чтения, которые с каждым новым опытом только улучшали качество картинки, моя лаборатория стала приносить мне большие деньги. И к 25 годам я успел скопить свой первый миллиард.

Почему я рискнул всем, спросите вы. У меня были свои основания на такой риск.

Сейчас я держу в руках фото. В эпоху цифры распечатанные фото перестали существовать как класс, но я любил пользоваться именно такими фото… карточками, как их называли раньше. На этом фото я в обнимку со своими друзьями в возрасте 17 лет. Мы молоды, веселы, обнажены по пояс, стоим на берегу адриатического моря в обнимку и улыбаемся фотографирующему нас прохожему. Я помню как сейчас этот отдых. 3 дня страшной веселухи. Море, яхты, музыка, дайвинг, рыбы, анекдоты. Я никогда не забуду этих дней. На 4 день я на вертолете отца я покинул палубу яхты друга Джамала, предварительно попрощавшись со всеми. Сейчас я понимаю, что делал это без должной любви к ним и по сути даже может быть и не попрощался, если бы уже восходя в вертолет не услышал бы негодующий гул ребят, которые как мне казалось все еще спали. Я не хотел их будить. Я обернулся, улыбнулся и подошел к ним. Обнял и попросил их потеряться на пару недель ибо «достали вы меня уже тут. Еще и в городе от вас страдать». Посмеялись-разошлись.

Вертолет сел на крыше отчего дома. Спустившись с крыши, я через бассейн вошел в гостиную. То что я увидел мне не понравилось сразу. Отец с покрасневшим лицом встретил меня и тепло обнял, а мать плакавшая в сторонке так и не решилась подойти.

– Что? Что слу…

– Джамал, Мигель, Алесандро разбились.

– Как? Разбились? Что?

– Машина, в которой они выехали в сторону аэропорта слетела с обрыва. Никто не выжил. Сперва нам сказали, что и ты был в машине, но спустя пол часа отзвонились и сказали, что ты покинул их на яхте за 6 часа до гибели.

Я молчал. Я не знал, что нужно делать в таких ситуациях как вести себя.

Джамал. Американский араб. Как-то после очередной пьянки в клубе мы завалились ко мне домой. Он никогда не пил и даже не проводил с нами время в клубе. И как обычно в такие дни, он приехал за нами и отвез всех ко мне. Я так выпил в тот день, что меня стошнило раз 10 по дороге домой. Дома я лежал просто без чувств. Он разнес нас по разным комнатам, обмыл, раздел, и уложил спать, а на утро приготовил завтрак в постель: тосты с джемом и ароматным кофе. Каждому отдельно. А что бы смыть все следы наших вчерашних преступлений: закинул в стиралку все наши вещи провонявшие алкоголем и сигаретами. Он поступал так всегда. Это был человек, который в общежитиях обычно заменяет маму. Готовит, стирает, убирает. Каждое утро тех бурных ночей он читал нам нотации о том, что «это не наше будущее и что нам нужно кардинально менять подход к жизни. Веселуха не то к чему должен стремиться молодой человек. Говорил о религии. Об Аллахе. О том, что он простит нам, если мы только искренне попросим об этом и что не нужно отчаиваться в его милости. Как же мы все его любили.

Мигель. Испанец. Тут можно было бы прекратить всякое описание этого человека. Это красивый молодой человек с манерами аристократа, дивно играющий на гитаре и обладающий прекрасным голосом. Я всегда говорил ему, что если бы не существовало такой страны и национальности, как испания и испанец – я бы дал ему кличку Испанец. В своей внешности он собрал все, что должен был собрать в себе житель Перенейского полуострова. Он был очень добр ко все, а особенно к тем кто этого вообще не заслуживал.

Аллесандро. Человек-футбол. Он тащил нас на все футбольные матчи, что шли в Нью-Йорке. «Если бы лет 150 назад футбол в Америке не вытеснил бы порнографию называемую тогда «Американским футболом», его родня никогда бы не переселилась в США, либо он был бы террористом. Он заставил меня выучить итальянский и утверждал, что «это лучший способ знакомиться с девушками». Это сильно обижало Мигеля. Он начинал, что-то ворчать на испанском.

Теперь они мертвы. Но жив я. И часто пробудившись ото сна, в котором они были еще живы, я долго не мог прийти в себя. Ты так сожалеешь, о том, что сон закончился, когда видишь в нем тех, кого уже потерял. И молишь только об одном: увидеть бы этот сон снова. Но он никогда не повторяется. За то по 10 раз за жизнь можно увидеть сон, в котором ты убегаешь от какого-то странного чудовища, но в конце сна оно непременно настигает тебя. Но получив несколько укусов или ударов от него ты понимаешь, что не испытываешь никакой боли и даже страха и тогда сон заканчивается.

Потом я потерял родителей. Я стал богатым сиротой. Человеком имеющим большие деньги, но не имеющим хоть одного создания в мире, на которое их можно было потратить.

Я знал о существовании технологии «захвата сна», но все еще не верил в то, что она будет работоспособной, но прочитав огромное множество отзывов критиков и обзоров от авторитетных изданий-мой пессимизм сменился умеренным оптимизмом. Затем я увидел первый чужой сон. Это был закрытый показ, для инвесторов. То что я увидел-поразило меня. Это был тот самый сон, в котором ты убегаешь от чудовища. Это просто выбило меня. Это был вид от первого лица. Хозяин сна убегал по парку густо населенному людьми от создания, которое хоть издавало какие-то угрожающие звуки, но отказывалось хоть как-то появляться в кадре. Люди вокруг не обращали никакого внимания ни на чудовище, ни на человека бежащего сломя голову через весь парк и кричавшего о помощи. Бег его все замедлялся и замедлялся, скорость чудища оставалась неизменной. И вот оно нагоняет его и… и я выбегаю из зала словно ошарашенный и вкладываю все деньги, что у меня есть в это.

Я сразу подсел на это. Это не описать словами. Только испытать. Я видел маму во сне, себя младенцем. Вся в лучах солнца, в белом в большом доме, с развивающимися белыми занавесками она брала меня на руки и говорила как любит меня. Целовала нежно. Рассказывала мне о том, кем я буду, когда вырасту. Проснувшись утром и проплакав минут 10 от чувства скуки по ней я бежал в трусах в гостиную и смотрел этот сон. Не смотрел, а пересматривал. По 20−30 раз. И всякий раз плакал.

Часто видел отца. Сон был единственным местом, где я мог поговорить с человеком, который давно умер. Бывали сны в которых я мог просто видеть отца, но не вспоминать о том, что его со мной уже нет, а бывали такие, где первое о чем я спрашивал отца, это «знает ли о он о том, что его уже нет в живых?». Эти сны я любил куда больше. В них я спрашивал его о том, чего он хотел бы от меня и что я должен делать, чтобы даже после смерти не потерять его благословения и одобрения жизненной позиции.

Видел друзей. Тот день на яхте. Я собрал коллекцию из 40 снов о том дне. И каждый раз это был другой сон, но все такой же добрый и яркий. Я спрашивал их как им «там». Спрашивал «вместе ли они», «не обижены ли они на меня за то, что остался жив?».

Я не думал ни о каких заработках. Ни о чем не думал. Это был мой наркотик. Вскоре Адамо Интерпразерс стала самой большой корпорацией по захвату сна в мире. Мне это не нравилось. Я не давал никаких интервью, мое лицо не печаталось ни в одном из периодических интернет издании, но это только подзадоривало некоторых и легенды обо мне становились все интереснее и интереснее.

Перечислять все образы придуманные сплетниками нет смысла. Скажу лишь, что по одному из них меня вообще не существовало.

Сейчас я сажусь в свое авто, пристегиваю ремень безопасности, включаю плеер и давлю на газ по самому оживленному шоссе в Нью-Йорке. 230 км в час машина набирает за 4 секунды. В машине играет старая песня:

 
На дне океана, умерший и отверженный,
Где невинность горит в огне
За миллион миль от дома, я иду вперед
Я замерз до костей, я
 
 
Солдат одиночка, я не знаю пути
Я взбираюсь на вершины позора
Я жду зова, рука на груди
Я готов к битве и к судьбе
 
 
Звук скрещенного оружия застрял в моей голове
Барабанный бой определяет
Ритм падений, число смертей
Подъем горнов, впереди
 
 
С начала веков до конца дней
Мне придется бежать прочь
Я хочу почувствовать боль и горечь
Крови на губах, снова
 
 
Этот смертельный снежный взрыв жжет мои руки
Я замерз до костей, я
В миллионе миль от дома, я ухожу
Я не могу вспомнить твои глаза, твое лицо
 

Woodkid – Iron

А машина все разгоняется и разгоняется. После 500 км в час дорога перед глазами размывается. А я все копаюсь в своей голове. Разные мысли посещают ее. Все в ней перемешалось. И стоило песни прекратиться как я поймал себя на мысли, что за 4 минуты проехал почти 30 километров. Почти доехал до особняка. А в голове в этот момент:

«Нужно было просто вовремя остановиться. Когда стало понятно, что на смену технологии «записи сна» придут более развитые я должен был переключить все свое внимание именно на них. Но я как упоротый наркоман продолжал планомерно воплощать в реальность свои мечты. Я был уверен, что следующим шагом в этой области должен был стать «слепок сна». Технология позволявшая запечатлить образы увиденные во сне и воссоздать их в реальном мире посредством множества различных, доступных к тому времени технологий: голограмма, криссталический пар, нано-проекция, да все что угодно! Я хотел научиться управлять тем, что сумел получить. Мне не хотелось ждать момента, когда тебя потянет ко сну, я хотел видеть близких и родных мне людей когда и где я захочу: в машине, сидящими рядом и разговаривающими со мной обо всем на свете, что произошло после нашего расставания с ними, в кабинет, помогающими мне в моей работе, в бассейне, наспор переплывающими со мной всю дистанцию. Плевать я хотел на индустрию развлечений! Сто лет мне не сдались эти ротозеи с попкорном в руках. Каждый день, работая, не покладая рук, не досыпая, вкладывая миллиарды своих денег я думал лишь о себе. Я старался лишь ради того, что бы удовлетворить собственные потребности заложенные в меня Господом.

Но стоило ли оно этого? Стоило ли вкладывать все свое состояние в дело, заведомо обреченное на провал? Что я имею сейчас? Кучу видеоматериала, на которых родные мне люди запечатлены в ситуациях в которых они никогда не были в действительность? Что это если не обман самого себя? Кого еще кроме себя я обманываю? Может и правда, что все это подходит лишь для того, чтобы забивать рты попкорном под это? Ведь ни отец, ни мать, никогда не были в тех ситуациях, что приготовил им мой мозг.

Но что взамен? Что получу я отказавшись от этой, как оказалось, тупиковой идеи?

Слава? Она мне не нужна. Я добился почти всего в жизни. Мои фото, разрешений на публикацию которых я никогда не давал, каждый Божий день где только не публиковались. Стоило мне только пальцем щелкнуть, как лучшие фотографы мира препали бы к ногам, как лучшие ведущие мира, брали бы интервью в своих шикарных студиях.

Деньги? Фу. Они меня никогда не интересовали. И все тут.

Здоровье? Были деньги-было здоровье. Вопреки устоявшемуся веками мнению-его можно было купить. Другое дело, что нельзя было купить жизнь. Но ведь болезнь и смерть это две разные штуки. Необязательно болеть, что бы умереть.

Что же еще? Может… Может семья? Может быть тогда бы я устроил свою личную жизнь? Быть может у меня была бы любящая меня жена и дети? Куча детей! Которым бы я рассказывал о своей семье, которые любили меня после моей смерти так же, как любил свою, жертвую ради неесебя (нужное подчеркнуть) все свои силы и возможности. Точно! Семья! Единственная сложность с которой бы я столкнулся-это поиски достойной женщины. Богачу вроде меня сложно найти женщину, основной целью которой было бы мое состояние. Но. Но ведь сейчас нет никакого состояния. Боже! Я ведь беден! То есть-это шанс! Встреть я сейчас женщину готовую разделить со мной жизнь, это будет женщина, которой не достанется вообще ничего, при любом раскладе.

Я никогда не думал, что буду так радоваться тому, что обеднею. Я ведь не совсем дурак. Каких-то денег я всегда заработаю. Мне не придется скитаться по кварталам трущоб. Бывшего миллиардера с радостью возьмет на работу любая компания. Даже когда-то конкурирующая. Как же я счастлив сегодня! Как же счастлив!»

Яркий свет. Очень яркий свет ударил в лицо. Я резко вдал по тормозам, но уже в эту секунду понял, что поздно. Руль до упора повернул вправо, но с учетом огромной скорости первое, что произошло с машиной-это не движение в сторону, а движение по диагонали. Передним левым колесом я уже залетел под трейлер Volvo. И чем дольше продолжалось это движение, тем отчетливее я видел как куски метала врезаются в кожу моего лица. Один такой кусок угодил прям в артерию, когда-то называемую сонной. Ремень на груди порвался и я вылетел в лобовое стекло. В полете, от удара об угол капота трейлера меня резко развернуло и выбросило на встречную полосу. По голове проехался автомобиль, а часть левой руки оторвало еще при вылете из машины. Проезжавший следом другой трейлер перерезал меня надвое.

Всему что происходило после вылета из машины я не особо огорчался. К тому моменту я уже был мертв. Разве что жаль себя немного было. Жаль, только потому, что умер в тот момент, когда четко осознал куда нужно двигаться дальше, а не потому. Что прекратился жизненный цикл. Но это жизнь. Тут уж не мне решать: когда и стоило ли?

Из машины доносилось:

 
Этот смертельный снежный взрыв жжет мои руки
Я замерз до костей, я
В миллионе миль от дома, я ухожу
Я не могу вспомнить твои глаза, твое лицо
 

Воинство

Балканский полуостров.

Республика Косово.

Ноябрь 2028 года.

Я не знаю точной даты, когда это началось. Не берусь даже сказать примерный год начала конфликта. Думаю, в том нет моей вины. Все дело в том, что у этой войны не было ярко выраженного начала. Как и не было ярко выраженного врага. Да и как же можно обозначить врага, когда в перекрестии прицела я сейчас держу своего брата…

Ни первый выстрел, ни даже первое массовое убийство не развязало этой войны. Об официальном ее начале объявили с экрана телевизора. Когда сухой и трусливый голос правителя объявил: «У нас нет иного выбора, кроме как решить вопрос с позиции сильного». И началось…

Первыми кого люди начали убивать, это те, кому они должны были денег. Затем пошли заклятые враги. Позже-все остальные. Уже тогда я должен был понять, что эта война не никак связана с отстаиванием чести своего народа, земли, семьи (нужное подчеркнуть).

С первого же дня вошел в моду обычай вешать глав семейств на воротах их собственных домов. А любого, кто попытался бы снять, пусть даже уже окоченевший труп с ворот, убивали следом. Надо сказать, такая акция устрашения возымела действие. Любой проезжающий по главной улице некогда славного города, должен был преодолеть чистокол висящих трупов. Дессонанс. Это первое, что приходило в голову. Дессонанс с тем, что трепетно хранит моя память об этих, когда-то дивных местах. Да, прошло уже слишком много времени, но клеточки мозга все еще отчетливо воссоздают в голове картины тех лет. Картины тех же домов, только вместо трупов на которых висели разноцветные флаги. Фонари, включающиеся после заката не дававшие этим местам впадать в темноту. Город был светел даже в самые дремучие ночи. По аллеям то и дело бегали дети, на скамейках у домов сидели бабушки, обсуждающие все на свете, но никогда не опускавшиеся до обсуждений личностей. Фонтаны били в небеса. Зелень. Зелень. Зелень. Этот город словно бы утопал в ней.

Не помню, кто первый предложил обвязывать деревья длиннющими, цветными лентами, но всякий раз при виде таких деревьев я испытывал неописуемое ощущение счастья и какой-то не здоровой наполненности. Дети с радостью украшали их. И дунь легкий ветерок, как эти ленты, словно живые части деревьев, беспрерывно колыхались то вверх, то вниз, создавая удивительную атмосферу счастья.

Сейчас на этих деревнях весят трупы…

Я еду по той же самой улице, что когда так волновала мое сердце. Но сейчас она волнует кое-что другое. Мой желудок. Два или три раза я остановился, что бы меня легко стошнило на обочину, а не в кабину военного Хамера.

Сегодня был хороший день… Я ни убил ни единой души и, «о Боже, как же это здорово». Быть может даже лучше того, что и меня никто не пытался убить. В былые дни бои сменяли друг друга. «Мы» не успевали хоронить своих, «они» перезарядиться. Все что оставалось в такие дни – ждать «когда же?»

Но каким-то неведомым мне Божьим провидением – я все еще жив. Я все еще жив. Все еще цел. И практически здоров. Разве что лишился двух пальцев левой руки (я все равно никогда не понимал какая практическая польза содержится в мизинцах, поэтому отсутствие онного на одной из рук меня не сильно расстраивало) и нескольких зубов (да и то из тех, что не видны, когда чело озарено улыбкой), а тот шрам что разделял все мое лицо пополам мне даже немного шел.

Улыбка… Мышцы моего лица лишь однажды напрягшись и выстроившись в строго установленном для этого порядке, изобразили что-то, что при определенных обстоятельствах, необходимых углах освещения и наличии недюжей фантазии можно было бы назвать улыбкой.

Это было 3 года назад. Прочесывая с отрядом район 2.21 (аэропорт) мы наткнулись на небольшое поселение, которое, как нам показалось из дали, было населено людьми, но при ближайшем рассмотрении оказалось абсолютно безлюдным, а те силуэты теней в палатках, что мы приняли за людей, оказались ни чем иным, как сворой бродячих собак. Руководящий экспедицией показал рукой жест обозначающий «движемся дальше», но стоило мне внять приказу, как мое внимание приковала к себе крохотная тень, промелькнувшая из одного угла палатки к другой. «Собака?». Нет. Я взвел курок и поймав в перекрестии прицела это подобие живого существа стал медленно приближаться к нему. Сделав 5 шагов навстречу я остановился, пораженный увиденным-из под грязного, продрявленного попаданием пуль одеяла на меня уставился чей-то глаз. Второй все также прятался от меня под одеялом. Лишь отойдя от шока я понял, что же так поразило меня. Цвет. Голубые глаза. Ярко голубые. Настолько, что это был самый сочный цвет из тех, что я видел за последние несколько лет.

После того, как города подверглись химической атаке, небо заволокло темными тучами. В тот день, как борт с химикатами пронесся над нашими головами, мы видели голубое небо в последний раз. Сейчас же окружавшие нас цвета носили оттенок серо-зеленного «ничто». Грязь, пыль, цвета покосившихся и готовых вот-вот рухнуть строений из цемента, гниль, выцветшие растения, сгустки крови, языки пламени – это все разнообразное сочетаний цветов, что окружали нас.

Каждый день мне снился один и тот же сон. Как я взлетаю на огромном самолете по взлетно-посадочной полосе. Пассажиры самолета – все близкие мне люди. Мать, отец, дети, жена, братья, жены братьев, дяди, тети, соседи, школьные друзья. Мир им. Все, кто хоть раз западал в мое сердце. Я, сидя в кабине пилота оборачиваюсь и оглядываю лица всех моих пассажиров. Они улыбаются. Они словно светятся. Не слышно ни звука. По губам я вижу, что они переговариваются друг с другом, но не слышно ни звука. Просто тишина. Мы взлетаем с аэродрома прогнившего насквозь. Тучи цвета свинца сгустились пуще обычного, вот-вот ударит молния. Мы набираем скорость. Вот уже шасси отрывается от земли. Мои руки дрожат. Я боюсь увидеть то, что должно было открыться моему взору. Самолет начинает трясти из стороны в сторону, но он продолжает движение к небесам. Меня бросает в холодный пот и вот уже огромный лайнер, прорезая грозовые тучи, взмывает над облаками. Трясучка прекращается и я вижу небо……… Голубое небо. Я слепну от яркости солнца. Я прикрываю рукой свет озаривший все пространство салона, но слез не сдерживаю. Вот только не пойму: «что это? слезы счастья или яркого света?». Так ли это сейчас важно…

И вот сейчас это голубое небо смотрит на меня, из-под грязного одеяла, боясь показать второй глаз…

Мальчик. Это самый красивый ребенок из тех, что я когда-либо видел. Дрожит весь и сжимает в руке корку чистого, белого хлеба. Я не сразу сообразил, что дуло моего автомата все еще направлено на него. Осознав это, я резко одернул его назад. Я не знал, что сейчас должен сделать. Спросить его о чем-то? О том как он здесь очутился? Где его родители? Успокоить? Сказать, что не враг ему? Сзади послышался голос руководящего и шаги кого-то из отряда, направлявшегося в мою сторону. «Потеряли из виду». «Ищут». О, эти глаза, они словно сокровище, что я нашел и о котором никому не хотел бы рассказывать. Поэтому решение я принял молниеносно. Я вышел из палатки. «Все в порядке. Нужно было отлить. Вы идите. Я сейчас догоню, что-то опять живот воротит». «Ок. Поторопись» – услышал я в ответ. Я вновь забежал в палатку и увидел, что одеяло явно изменило форму и под ним уже никого нет. Повернув голову вправо увидел ноги мальчишки, пытающегося пролезть через низ палатки на улицу. Я подскочил к нему и силой затащил обратно в палатку. Сильно схватив за плечи, я задал испуганному мальчишке, забившему весь рот от страха ее потерять коркой хлеба, вопрос:

– Откуда ты?

– От сюда.

– Что значит отсюда? С аэропорта? Ты тут живешь? С кем?

– Один. Теперь один.

– Почему теперь? Где твоя семья?

– Нет уже никого. Один я. Дяденька не убивайте меня пожалуйста. Я первый раз в жизни украл хлеб. Я больше никог…

– Что? Зачем мне это делать? Не бойся меня. Так с кем ты жил здесь раньше?

– С мамой и папой. Папа работал пилотом воооон того самолета. – он указал пальцем на груду железа, когда-то считавшегося образцом авиационной техники.

– А где они сейчас?

– Не знаю. Я живу тут один уже 3 месяца. Их забрали люди похожие на вас.

– Что значит похожие на нас?

– Нашивка.

Он вцепился рукой в нашивку на груди моего жилета, обозначавшую причастность к конкретному отряду. Нашивкой нашего отряда была черная саламандра.

– У них была такая же нашивка.

«Боже!». Это уже второй рейд нашего отряда сюда. Первый, прошедший несколько месяцев назад, я пропустил из-за болезни. Неведомая мне зараза проедала мой желудок изнутри. Живых врачей в нашем городе уже не осталось, а мертвые мне мало чем могли бы помочь, поэтому единственным лекарством было терпение. Оставалось только ждать избавления от мук. И ты счастливчик, если это избавление – выздоровление, а не смерть.

Всех, пойманных во время первого рейда-казнили. Двоих казнил я… Не знаю был ли среди них его отец. Случайности не случайны. Думаю, что тот худощавый, высокий мужчина, который сидя на коленях, обливаемый дождем, перед смертью сказавший лишь два слова: «У меня сын» и был его отцом. Я… Я… Я животное! Первое правило этой войны:

«Не давай им произносить ни слова. Упустишь момент-не сможешь убить. Влюбишься. Проиграешь».

Я упустил. Но выстрелил. В лоб. Прям меж глаз. Его откинуло назад на пять шагов. Так он и остался лежать на спине в лужи грязи, омываемый дождем.

Сейчас же я обнимаю за плечи ребенка, отца которого пристрелил, не имея на то никаких оснований. Что я должен сейчас сделать? Признаться ему в этом? Нет. Конечно же я не сделаю этого. Степень моего «дерьмотизма» достигла наивысшей точки. Пусть даже я ненавижу свою работу всеми фибрами своего тела, но суть ее заключается в том, что бы убить как можно больше врагов. Людей. Так будет правильнее. Определенно. Убить как можно больше людей, ведь по сути своей врагами мне они не являлись.

– Пойдем со мной.

– Нет-нет. Я должен остаться. Я жду свою мать с отцом. Они живы и с ними все в порядке. Просто когда я отправился на поиски пшена для хлеба мой путь затянулся. Я не находил никого, кто бы обменял мне пшено на… стрелы. Ни арбалета, ни лука у нас не было, а вот стрелы папа нашел у развалин гипермаркета. Они лежали рядом с трупом. По всей видимости он и убит был из-за этих стрел, но рядом с трупом лежал другой, с пробитым стрелой горлом. Папе стало ясно, что им уже эти стрелы не нужны, а в добавок еще кое-каких припасов, которые лежали в их рюкзаках. Стрелы нам были ни к чему, но это был неплохой товар для обмена на еду. Вот я и искал таких, кто согласиться на такую торговлю. Не найдя никого я вернулся домой через часов 6−7. Подходя к лагерю я увидел вас… Таких как вы. Как ты. Они уволокли их куда-то. Я испугался. Я не трус. Нисколько! Просто я не хотел, чтобы мама переживала за меня, если схватят и меня. Сперва я думал, что их убили, а теперь уверен, что нет. Иначе зачем они забрали их? Ведь могли сразу убить. Правда?

– …Ддддда. Наверное. Наверное ты прав.