Текст книги "Уфимские страницы"

Был случай, что сама Анна Васильевна, однажды, возвращаясь со смены, ослабевшая и полусонная, на территории завода попала в колодец, где ее случайно обнаружили шедшие со смены и вытащили из колодца…»

* * *

Семья заводчанки Лидии Михайловны Зенковой (в девичестве Волковой) жила в собственном доме в Абакумове. В начале ХХ века этот поселок принадлежал хозяину канатной фабрики Журавлеву. Отец Лидии Михайловны строил пароходы у Журавлева. Был активным членом РСДРП в 1905 ― 1907 гг. В заводском музее есть фотография, на которой Волков снят с товарищами по партии. В 1936 году, когда готовилось затопление Молого-Шекснинской поймы, дом Волковых разобрали по бревнышку, и по Шексне, по Волге сплавили до Слипа. Вот здесь на Слипе они жили долгие годы. Лидия окончила восемь классов школы, и пошла на Павловский завод. «Образование помогло мне – приняли меня в цех № 6 копировщицей, – рассказала она. – Но эта работа мне не нравилась, удалось найти более живую и интересную работу контролера в экспедиции. Мы отгружали готовую продукцию, оформляли документы на нее».

Приведем ее рассказ об эвакуации. «Когда завод стали эвакуировать в Уфу, приказано было собираться и нам, молодым девчонкам. Мне тогда только – только 20 лет исполнилось. К этому времени был у меня молодой человек, старше на 9 лет, из латышей. Они всей семьей сбежали из Латвии от репрессий в первую мировую войну. Сначала жили в Питере. Но голод заставил искать более хлебные места. Кто-то сказал, что в Рыбинске чуть ли не ушатами дёшево продают сметану и масло. Так и оказался мой Мина Андреевич Зенков в Рыбинске. К тому времени, как мы познакомились, он работал слесарем в восьмом цехе. Скромный был и любил меня очень. Жили они бедно. Уже потом рассказывал мне: «Провожу тебя, прихожу домой – а там ни корочки, ни кусочка хлеба. Так голодным и ложусь спать». Мина к этому времени уже отслужил срочную службу, в артиллерии. Эта военная специальность и задержала его в Рыбинске до самого конца эвакуации завода.

Собрали мы дома вещички и на баржу, которая стояла на Волге в створе ул. Пролетарская. До нас баржи караваном уходили. А тут одна, большая. Много в нее набилось народу. Поплыли мы под охраной военных. Сверху на барже стояли пулеметы – это чтоб от немецких самолетов отбиваться. Но мы уходили из родного города, когда Волгу стало подмораживать. Вы говорите, что баржи, ушедшие раньше, вмерзли где-то под Горьким? А мы доплыли только до Костромы и встали. Волга замерзла. Выгрузились мы из баржи и со своими пожитками устроились в здании школы. Прожили мы в этой школе около месяца – все ждали железнодорожного состава. Но тогда все поезда были отданы военным – солдат да технику под Москву гнали.

По карточкам нам выдавали 800 граммов хлеба на день, раз в день обедали. Не голодали, что-то еще прихваченное из дома оставалось. Наконец погрузились в телятники и тронулись в сторону этой Уфы. День едем, два стоим. В Уфу нас сразу не пустили – обовшивели мы все дорогой. Не стеснялись друг друга. Загнем, бывало, подол и «ищемся». Вшей давим. Нас остановили на станции Дема. Там – в баню. Всю одежду на санобработку во вшивопарку. И только после этого пустили в Уфу.

* * *

Еще одна подробность, о которой до начала моих исследований я ничего не знал. Вместе с заводом, с коллективом его работников было решено отправить в Уфу учащихся ФЗО и ремесленных училищ. По документам, их оказалось более полутора тысяч – 14 – 16-тилетних пацанов, вырванных из семей, из-под родительской опеки, и брошенных в круговерть неимоверных испытаний. Как сложились их судьбы?

Получил я письмо из Борисоглебского района от Малыгина Николая Федоровича, одного из этих пацанов, учившихся в ремесленном училище, участвовавшем в погрузке станков, оборудования в вагоны. Рассказывает, что они с другом решили не ехать в Уфу, а их всех опекала милиция, чтоб не разбежались. Но им удалось обмануть охранников и ночью ускользнуть из общежития. Добирались до дома, двигаясь по лесным тропам, питаясь тем, что удавалось откопать на заброшенных огородах, ночуя в стогах да сараях. От репрессий спасло этих ребят то, что они еще не были военнообязанными. Но к концу войны оба оказались на фронте, и один из них погиб.

Я уверен, живы те из бывших ремесленников, которые оказались в Уфе. Тогда из Рыбинска выехали 1835 учащихся и обслуживающего персонала, и 265 тонн груза. Так что эту часть истории уфимской эвакуации еще предстоит дописывать.

Вспоминает Павел Багудин

«В первую субботу октября 1941 года мы спокойно покинули завод, отправились по домам, а многие устремились к вокзалу, к поезду, отправлявшемуся в сторону Некоуза.

Я выбрался из поезда на станции Кобостово, перебежал на левую песчаную дорожку и, видя перед собой Волгу и противоположный берег, почти все время бегом двигался к Глебову, впитывая милую умиротворенность родного пейзажа. Хотя многое к тому времени уже поменялось, погрустнело, навевало тревогу.

Что же мы увидели, возвратившись на завод рано утром в понедельник? Что всех нас удивило и озадачило? На всех заводских улицах были уложены шпалы, на них – рельсы и готовые к погрузке товарные вагоны.

В начале смены – короткий сбор, сухая информация о принятом решении Правительства о перебазировании завода на Восток, приказ – немедленно приступить к демонтажу ценного оборудования, его упаковке и погрузке в вагоны. Работа – под руководством мастеров, списки бригад утверждены, вывешены на доске объявлений. Отъезд ориентировочно через пять – семь дней. С собой – минимум необходимых вещей.

Эта часть плана была реализована четко, дельно. Мастера и бригадиры, возглавившие демонтаж, проявляли чудеса сообразительности, находчивости и тщательно следили затем, чтобы в спешке не были перепутаны места, маркировка, документация, узлы и узелки, без которых на новом месте монтаж был бы очень затруднен.

Загруженные вагоны отводились на грузовую станцию, где шло формирование эшелонов, а к цехам подавались новые вагоны, работа кипела, и скоро наш термический цех превратился в пустой, прокопченный сверху донизу унылый и огромный сарай.

Но перевозка оборудования многих цехов не могла быть осуществлена по железной дороге, вагонов не хватало, поэтому значительную часть механизмов, станков и металлоконструкций вывозили на берег Волги, где были устроены временные причалы с погрузочной техникой и стояли наготове баржи, старые и новые, грузовые пассажирские пароходы. Все было мобилизовано для нужд перебазирования завода.

Водным транспортом предстояло проплыть по Волге до Горького, потом перебраться в Каму, за ней в Белую…

Мне неизвестно, какая часть водных транспортов сумела без проблем добраться до места выгрузки. Но пассажирскому пароходу и грузовым баржам, а значит и всем другим транспортам, отплывшим из Рыбинска одновременно с ними или чуть позже, а таковые были, очень не повезло. Подвела погода: внезапно наступили сильные морозы, примерно на половине пути реки покрылись льдом, суда вмерзли в него, движение прекратилось. Возникла новая ситуация, а с ней и сложнейшие проблемы: предстояло выгрузить оборудование на берег, построить к месту аварии временную ж.д. ветку, пригнать по ней вагоны, загрузить их и продолжить путь. …

Чем же люди питались, чем и где согревались, в какой одежде работали? Это же были морозные дни поздней осени, а потом и зимы. Вот когда выяснились пробелы эвакуационного плана. Составителям его было ясно, что в условиях карточной системы у трудового люда нет и не может быть больших запасов продовольствия.

…По молодому ледку бросились пассажиры барж и пароходов в сторону прибрежных деревень в надежде найти там нечто съедобное. Но, увы! колхозная деревня не могла ничем порадовать попавших в беду людей: на трудодни колхозники ничего не получали, а того, что было выращено на приусадебных участках было недостаточно для собственного пропитания.

Старший брат Саша, неохотно вспоминавший тогдашние сложности, говорил, что купить что-либо, даже располагая деньгами, было практически невозможно ни в селениях Поволжья, ни в деревнях относительно более благополучной Башкирии. За свои продукты жители деревень всюду требовали одежду, обувь, трикотаж, ткани, а прежде всего – водку. Ничего этого, естественно, у большинства переселенцев не было. В очень редких случаях удавалось уговорить сельчан уступить свой товар за деньги. Из – за недоедания и холода, огромных физических перегрузок и нервотрепки у многих возникали различные заболевания. В сложившихся условиях медпомощи ожидать было неоткуда.

Казалось – всему конец. Ан нет! Не такой мы народ, чтобы впасть в безысходное отчаяние. Вынесли все. Пусть значительно позже, чем те, кто уехал по железной дороге, но и эти бедолаги совершили, кажется теперь, невозможное, и после Нового 1942 года, прибыли к месту назначения, перегрузив оборудование из судов в товарные вагоны или открытые платформы.

Мой переезд на Урал мог бы совершиться тихо и спокойно, в окружении добрых и близких людей, если бы не одно малое обстоятельство: по распределению обязанностей в вагоне на мою долю выпало посещать на остановках станционное здание и слушать сообщения от «Советского Иноформбюро», а потом пересказывать их спутникам по вагону. На первой половине пути эшелоны чаще многими часами простаивали на станциях больших и малых, чем мчались к цели. Поэтому можно было не спеша добраться до столба, где громыхал репродуктор, выслушать сообщение, его повтор после музыкальной вставки, и столь же вольготно возвратиться в вагон.

Неожиданно ситуация в корне изменилась. Помню, на одной из станций, слушая радио, я взглянул в сторону нашего эшелона и, к ужасу своему увидел, что наш приземистый «Пульман» уже минует открытый семафор, почти тут же мелькнули сигнальные огоньки последнего вагона, посылая мне прощальный привет. Отчаяние не сразу охватило меня, оно пришло чуть позже, после разговора с дежурным по станции.

– Мой эшелон внезапно ушел, – сказал я ему. – Как мне догнать его?

– Номер вашего эшелона?

– Не знаю.

– Куда вы едете?

– Нам не сказали.

– В такой ситуации я ничем вам не могу помочь, – сказал дежурный и пошел было в свой кабинет, но потом – О, – добрая душа! Повернулся и подсказал: «Думаю, что не одним же эшелоном перемещается твой завод. Будут и другие. Встречай проходящие поезда, расспрашивай, ищи своих».

Станционное помещение забито людьми. Духота, теснота, выйдешь – обратно не втиснешься. Снаружи морозно. Я без шапки, в летней одежде, без документов и денег. До сознания доходит мысль, что могу показаться подозрительным, если утрачу осмотрительность, начну дергаться и требовать к себе внимания. Отныне я – никто, слова мои могут принять за правду, скажут: крепись, бывает! Но могут подвернуться и сверхбдительные, склонные усмотреть в них притворство и выдумку. И может прозвучать тривиальное: «Пройдемте! Разберемся».

….Прошли годы, много позже я узнал причину ускоренного продвижения поездов на Восток страны, начатого в тот злополучный для меня день. Как раз накануне у Вождя рассматривались причины медленного ввода в действие мощностей перемещаемых предприятий. Наркомы, представлявшие промышленность, в один голос заявили, что поезда с оборудованием и людьми едут медленно, с большими простоями и т. д. Сталин в этот раз оказался на высоте задачи, он не стал давать поручение железнодорожному наркому Кагановичу, как это делалось всегда в условиях обычной ситуаций: «Срочно разберитесь, примите меры…» Понимал, наверное, что Нарком соберет заместителей, создаст комиссию из экспертов, те надумают сотню объективных причин, предъявят требования к смежникам. Разбирайся потом. А время не терпит, время военное. Поэтому Сталин сходу сформулировал поручение прямого действия, в котором ответственность за быстрое продвижение эшелонов эвакуируемых предприятий возлагалось конкретно на начальников станций любого уровня. Судьбу начальников, допустивших простой эшелона на время, большее, чем необходимо для смены паровоза и поездной бригады, должен определять трибунал. После этого решения эшелоны полетели как перепуганные птички.

Думаю, что я был не единственной малой жертвой новых обстоятельств, возникших на транспорте по воле Вождя в тот день.

Услышав приближение очередного поезда, я бежал от станционного здания к путям в надежде встретить очередной эшелон из родного города, но мне долго не везло. Мчались поезда, сформированные из вагонов Московского метро. Выглядели они очень эффектно, окна ярко освещены, но жизнь в них была особенно неуютна из-за холода и тесноты. Проезжали длиннющие эшелоны, составленные из платформ, загруженных металлоконструкциями. Лишь глубокой ночью появился поезд, в составе которого были не только товарные вагоны, но и обычные пассажирские, памятные по пригородным нашим поездам, что курсировали между Рыбинском и Некоузом.

Вскочил на подножку, дверь была не заперта, втиснулся в вагон и в тусклом свете единственно лампочки увидел чудесную красавицу, соученицу по Глебовской школе, жительницу нашего села, ставшую уже молодой мамашей. Ребеночек, еще совсем маленький, спал у нее на руках. Из-за тесноты в вагоне они с мужем спали по очереди, занимая втроем со всеми своими вещами не более половины полки. Духота в вагоне была особенная – холодная и сырая, видимо не работало ни отопление, ни вентиляция. Вагон переполнен, много детей, имелись и больные.

Я рассказал землячке о своих приключениях, она посочувствовала. И тихим голосом, чтобы не потревожить сыночка, стала говорить о том, каким трудным для них оказался путь на Восток сразу же, на второй день выезда из Рыбинска. На одной из небольших станций перед гордом Буй, где долгое время стоял эшелон, была воздушная тревога. Что делать, как вести себя в этой обстановке, никто толком не знал. Многие считали, что надо покинуть вагоны и рассредоточиться, спрятаться хотя бы под елками лесозащитной полосы. Другие, напротив, настаивали на том, чтобы остаться в вагонах, поскольку полагали, что поезд может внезапно покинуть станцию. Так оно и получилось. Пред составом открылся семафор, машинист начал сигналить тревожными прерывистыми гудками, звук их слился с воем сирен, дело шло к возникновению неразберихи и паники. Несколько раз поезд трогался с места и вдруг останавливался. Пугала беззащитность, неопытность, повышенная возбудимость не только детей, но и взрослых.

Эшелон двигался медленно, с длительными остановками, в пути они был уже более десяти дней, а все еще не добрался до Вятки…

Другие участники исхода

Рыбинец Лев Николаевич Курков, несмотря на то, что был совсем ребенком в военные годы, собрал и записал воспоминания об эвакуации членов своей семьи в Уфу. Привожу здесь фрагмент его рассказа.

«Семья наша жила в доме № 11 по улице Яна Гуса. Дом был добротный, деревянный с резными ставнями в четыре комнаты. К дому примыкал участок земли с хозяйственными постройками. Переднюю часть дома бабушка Груша приобрела в кредит в 1932 году у прежнего хозяина – священника. До этого она жила в деревне Ястребиха Сонковского уезда. Муж ее погиб в первую мировую войну. Осталась бабушка с двумя дочерьми. Была глубоко верующим человеком. В свое время в ее доме нашли приют монахиня Марфа и другие сестры Всехсвятской религиозной общины., а так же мать и младшая сестра заводчика Головкина, которому принадлежал гвоздильный завод.

Старшая дочь Анна Григорьевна работала на заводе дорожных машин. Младшая – Анастасия Григорьевна (моя мама) растила двух мальчишек погодков и занималась домашним хозяйством. Наш отец работал на испытательной станции, испытывал моторы на заводе № 26. Мне было 4 года, когда началась война Помню растерянные лица мамы и бабушки. Все повторяли имя «Молотов». Я впервые услышал это имя и его голос, раздавшийся из радиоприемника «Зорька». Молотов сказал тогда, что враг будет разбит и победа будет за нами. То же самое говорила и бабушка, добавляя, что достанется эта победа нам дорогой ценой. Наша семья дорого заплатила за эту победу – в 1943 году под колесами поезда погибла старшая дочь бабушки, моя тетя.

Из тех времен помнятся военные учения, на которых жителям нашей улицы показывали приемы тушения зажигательных бомб, учили обращаться со стрелковым оружием и гранатами. Отец все дольше задерживался на заводе, который работал в те дни очень напряженно, в три смены… И вот в нашем доме зазвучало незнакомое и пугающее слово – эвакуация! Наша семья стала готовиться к отъезду на Урал.

Поехать всей семьей одновременно не получилось. Отец должен был участвовать в демонтаже оборудования и его погрузке. В начале ноября 1941 года наша семья в составе беременной мамы и нас с братом взошли на борт парохода «Одесса» Нас провожали отец, бабушка и тетя. Разместились мы внизу, в машинном отделении.

А все жили событиями последних дней – походом с бабушкой в Георгиевскую церковь, укладкой багажа, которой занимались и мама и бабушка. Отец решил в дорогу дать нам продуктов и для этого зарубил куру несушку. Это зрелище повергло меня в шок, я дико закричал. Прибежала испуганная мама и увела меня в дом. После этого случая я не мог есть курятину. Сошли мы, если мне не изменяет память, в Куйбышеве и дальше следовали поездом, который остановился, не доезжая до Уфы.

Всю дорогу встревоженная мама наказывала нам держаться за ее подол, чтоб не потеряться при переходах. Слава Богу, этого не случилось».

Валентина Васильевна Никольская, разговор с которой состоялся в октябре 2008 года в кардиологическом отделении горбольницы имени Пирогова, тоже родилась в Рыбинске. «Мой день рождения – 6 июля 1931 года, – рассказала она. – Как раз в день иконы Владимирской Божьей Матери. Сейчас могу сказать, что всю свою жизнь прожила под ее неусыпным покровительством, сколько раз в мыслях благодарила я Божью Матерь за помощь.

Отец мой Кузьмин Владимир Фадеевич (рожд.1906 г.) работал на Павловском заводе старшим мастером. Он относился к категории ИТР. Мама Вера Георгиевна, в девичестве Шумилова, работала на «Спичке». Нас в семье двое: я и мой младший брат Женя, 1934 года рождения. Жили мы в районе Софийки в собственном доме. Я училась в школе № 39 за Пахомовским мостом. В октябре 1941 года – завод уже начал эвакуироваться – папа велел нам готовиться к отъезду. Пришлось забить всю скотину, сделать какие-то заготовки в дорогу, насушить сухарей. Забрали все запасы крупы и муки. Наш отъезд осложнялся еще и тем, что папа не мог с нами поехать. Его оставили в городе для отправки оборудования. На заводе работала большая бригада рабочих, занятых погрузкой станков и оборудования. Они приехали в Уфу в начале 1942 года.

Погрузились мы на пароход, который назывался «Памяти Разина» Осень началась рано, необычно рано. Волга стала подмерзать. Добрались до Горького. Все стали просить капитана пристать и дать возможность сходить на местный базар. Наши мясные продукты стали портиться – пришлось выбросить. Питались кашами, которые варили тут же на пароходе. Мать сошла на берег, мы с братом остались. А тут фашисты налетели. Капитан дал приказ отплыть от берега и этим спас нас от бомбежки. Но мама и другие взрослые остались там, на берегу. Мы плакали и очень боялись, что не встретимся с мамой. Так доплыли до Ульяновска. Добрые люди, наши спутники помогли нам, успокаивали и чем-то подкармливали. Что мы сами могли сделать, если мне было 10 лет? А Женьке и того меньше…

Встретились мы с мамой уже в Ульяновске. Вот радость-то была! На лошадях нас доставили к железной дороге и погрузили в телятники без всяких удобств. Прибыли мы в Башкирию. Всех рабочих повезли в Уфу, а нас на лошадей и – в Чишмы. Привезли в деревню, определили в большой дом к местным. А на улице мороз, какого мы не испытывали в Рыбинске. В доме – холодина. Два дня прожили – больше не могли. Мама куда-то сходила, поговорила и нас перевели в другой дом к Шакиру Уразуметову. Там было тесно, но тепло».

* * *

Вот еще одна судьба, связующая собою две географических точки – Уфу и Рыбинск. Рассказывает Лидия Павловна Норина (1927 года рождения): «Воскресенье 22 июня не предвещало ничего плохого. Я весь день читала книгу «Дикая собака Динго или повесть о первой любви». Книгу мне дали всего на день в читальном зале ДК завода № 26. Потому я и торопилась и весь день не выходила из дома. Взрослые уехали отдыхать за город. К вечеру, около 16 часов вышла я в магазин за хлебом. Смотрю, возле магазина толпа мужчин, что-то живо обсуждают. Говорят: «Наше дело правое. Мы победим, Гитлер капут!» Вот так я узнала о начале войны. Закончилось мое детство, наступили суровые будни военного времени.

Я к тому времени закончила 7 классов, училась в школе № 2. Нас всех в понедельник 23 июня собрали по цепочке, весь 8-й класс. Всем классом мы подали заявление в комсомол. С нами начали заниматься представители ОСАВИАХИМа. Изучали противогаз, винтовку. Нас учили тушить «зажигалки» – зажигательные бомбы. Мы ходили на стадион, залезали на крыши. Зажигательную бомбу нужно было ухватить железными щипцами и бросить или в бочку с водой, или в ящик с песком. Если под рукой не было ни того, ни другого, бомбу следовало сбросить с крыши.

В июле наш класс отправился на барже в Мышкинский район на сельхозработы. Выдали по 0,5 кг кускового сахара. Работали в поле. Быстро наша обувь пришла в негодность. Пришлось работать босиком. Теребили лен, занимались уборкой сена. И так мы трудились до октября. Тут из Рыбинска приехала девочка и рассказала, что завод эвакуируют. Мы тут же отправились домой! Босиком по грязи, почти 15 километров шли до станции Волга.

Моя старшая сестра с мужем работала на заводе. К моему приезду она с семилетней дочкой уже уехала в Уфу, а муж Осипов Анатолий Николаевич оставался в Рыбинске, занимался отправкой оборудования по железной дороге. Перед самой войной они получили прекрасную, со всеми удобствами, комнату в Северном поселке. Обставили ее мебелью, которая со временем пошла в буржуйку – отопления не было. А еще у них была большая коллекция грампластинок. Пытались продать на базаре, но никто не покупал, тогда Анатолий бросил все пластинки на землю и разбил их. От новой уютной комнаты осталась одна буржуйка с трубой, выведенной в форточку.

Отправкой оборудования занимались преимущественно ИТР. Все отправлялось в Уфу, где на пустом месте строили новый завод № 26. Все оборудование погрузили в вагоны, а с работников ИТР сняли бронь и призвали в армию, в коммунистическую дивизию. И так получилось, что отправкой оборудования некому было заниматься. Тут же из Уфы на служебном самолете прилетел директор завода Баландин (он же заместитель наркома авиационной промышленности) и добился восстановления брони.

Анатолий ехал вместе с оборудованием в теплушках. Там прямо с вагонов станки и оборудование сгружали и устанавливали на подготовленную площадку».

* * *

Еще один мой собеседник, встреча с которым состоялась в феврале 2008 года – Вячеслав Константинович Ельцов. «Родился я в Рыбинске. Отца не помню, – рассказал он. – Жили мы втроем – бабушка, мама и я. Мама работала на Павловском заводе – так тогда назывался моторостроительный завод. Работала в цехе сверловщицей. Война началась, когда я закончил первый класс школы. Во второй в этом, 1941 году так и не попал. Дело в том, что к началу учебного года в город стали прибывать эшелоны с детьми из оккупированных областей. Их размещали в школах. Так школа на улице Луначарского была отдана под военный госпиталь, где он и сейчас размещается (противотуберкулезный диспансер). Мы с мамой планировали летом 1941 года поехать в Москву на экскурсию. Мама столько рассказывала мне о нашей столице. Строили планы, да и не мы одни. Все оборвала война.

В октябре завод начала готовиться к эвакуации. На семейном совете было решено, что в Уфу поедем мы с мамой, бабушка останется в Рыбинске. Выехали мы из родного города 22 октября глубокой ночью. Не могу объяснить, почему мы ехали так медленно. Только к утру оказались на станции Всполье в Ярославле. Вдруг наш паровоз загудел, издавая короткие тревожные сигналы. Все уже знали, что означают эти тревожные гудки – сигнал воздушной тревоги. Из вагонов все повыскакивали и бросились к кустам. В это время над составом, надрывно гудя, пролетел грязно-зеленого цвета самолет с крестами на фюзеляже – немец! Я запомнил его в подробностях, так низко он летел. Но он ничего нам не сделал. Взрослые говорили, что немцы летают сюда на бомбежку из Калинина (Тверь). Этот самолет, очевидно, отбомбился и летел пустым.

До Уфы мы добирались около месяца. Все время хотелось есть. Взятые их дома продукты быстро закончились. Купить дорогой ничего было нельзя. Мама обменяла мои учебники, книжки и что-то еще, но это дела не меняло. Кроме голода донимал и холод. Когда поезд останавливался, парни из нашего вагона выскакивали и ломали ближайшие к железнодорожному полотну заборы – нужно же было чем-то топить буржуйку в вагоне.

Дорогой нам давали хлеб, а на больших станциях кормили какой-то баландой. За ней на перроне выстраивалась громадная очередь. От непривычного многолюдья кружилась голова, я все время боялся потеряться. Такое уже случалось – я слышал разговоры об этом в нашем вагоне.

В Уфу мы приехали зимой – морозы, и всё засыпано снегом. Но нас в город не пустили – всех отправили на санитарную обработку во «вшивопарку», где мы мылись из чана с горячей водой. А наше белье пропаривалось, избавляясь от вшей…»

* * *

В 1969 году журналист Илья Ханин записал интервью у Героя Социалистического труда Михаила Алексеевича Ферина[3]3
  Ферин Михаил Алексеевич – директор Уфимского моторостроительного завода в 1947–1977 гг. Родился 14 (27) декабря 1907 года в городе Торжке Тверской области в семье рабочего. Русский. С 1924 года начал трудовую деятельность учеником слесаря на ткацкой фабрике в городе Вышнем Волочке ныне Тверской области. Член ВКП(б)/КПСС с 1927 года. С того же года направлен на комсомольскую работу – заведующим отделом уездного комитета ВЛКСМ. В 1929-31 годах работал в уездном и окружном исполнительном комитете депутатов трудящихся – заведующим отделом, ответственным секретарём и заместителем председателя районного исполкома – в городах Вышний Волочёк и Бежецк ныне Тверской области, Красный Холм Московской области.(окончание сноски см. на с. 56–58) С 1931 по 1934 год учится на дневном отделении в Московском институте стали им. Сталина, в 1935 направлен в Рыбинск на завод № 26 на должность инженера. После начала Великой Отечественной войны, Михаил Ферин с 1942 года работает на Государственном Союзном заводе № 26. В 1942-47 годах М.А. Ферин – главный металлург завода № 26 – Уфимского моторостроительного завода (УМЗ). В 1943 году завод № 26 освоил выпуск нового мощного мотора «М-107А» конструктора В.Я. Климова, но тут возникла, казалось бы, неразрешимая проблема, из-за отсутствия кобальта. А без кобальтова стеллита невозможно было обеспечить жаропрочность клапанов. В довоенные годы кобальт получали из Бельгийского Конго и Финляндии. И Михаил Ферин, придя на завод инженером, стал осуществлять мечту о создании необычных сплавов. Группе специалистов, которую возглавил М.А. Ферин, поручили найти в сжатые сроки заменитель импортного сплава, который мог бы дать клапанам моторов особую прочность. Общими усилиями коллектива, направляемыми творческой мыслью М.А. Ферина, такой сплав был создан. При этом он не просто заменил импортный. Он был лучше его по своим качествам, так как Михаил Ферин нашёл, при какой температуре, в каких пропорциях определённые компоненты составят такой сплав. Этот сплав создавался на основе никеля, которого на заводе было предостаточно. Оценкой этого титанического инженерного труда была высокой – её создателям в 1946 году была присуждена Сталинская премия. На посту главного металлурга Государственного Союзного завода № 26 М.А. Ферин многое сделал для Победы. В 1947 году Михаил Ферин завершил свой более чем десятилетний научный труд, защитив кандидатскую диссертацию на соискание учёной степени «кандидат технических наук». Тема диссертации «азотирование коленчатых валов», которая была актуальной в свое время в авиадвигателестроении, стала не менее актуальной для автомобильных моторов. В 1947 году М.А. Ферин стал директором Государственного Союзного завода № 26. В это время происходил переход с поршневой авиации на авиацию реактивную. По сути дела происходила «техническая революция». И директор УМЗ сумел поднять в небо сверхзвуковые истребители, которые потрясли авиационный мир. За почти тридцать лет под его руководством многотысячный трудовой коллектив завода достиг наибольшего развития производства и социальной сферы, сформировался уникальный коллектив высококвалифицированных кадров, способных изготавливать первоклассную авиационную технику. Под его руководством заводчане дали жизнь двадцати четырём типам модифицированных двигателей, которые применялись на шестидесяти семи типах самолетов. Основная же его заслуга в том, что он создал команду единомышленников. Не менее важное значение имела для предприятия, возглавляемого М.А. Фериным, гражданская продукция, и прежде всего – автомобильные моторы «М-412». За весь период своей работы автомобильным производством их было выпущено свыше восьми миллионов! Поэтому не случайно Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин, посетив УМЗ, в своём выступлении заявил, что они в Политбюро ЦК КПСС Уфимский завод называют «моторной державой страны Советов». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 декабря 1957 года за выдающиеся достижения в области создания новой авиационной техники Ферину Михаилу Алексеевичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». В 1960-1970-х годах на УМЗ особенно большое внимание уделялось социально-бытовой инфраструктуре. Были построены сотни тысяч квадратных метров жилья, общежития, два комбината питания, фабрика-кухня, несколько столовых, детские сады, первый в столице Башкирии – городе Уфе санаторий-профилакторий, базы отдыха, пионерский лагерь, дворец культуры, больничные корпуса, стадион и многое другое. М.А. Ферин непосредственно руководил строительством этих объектов. Они были предметом его особой заботы и гордости. Всех гостей, посещавших предприятие, он обязательно знакомил с социальными объектами. Михаил Алексеевич Ферин – заслуженный деятель науки и техники РСФСР (1968 год), Башкирской АССР (1958 год), «Почетный моторостроитель ОАО «УМПО» (1985 год), лауреат Государственной премии СССР (1974 год). Автор тридцати двух научных трудов. Избирался членом Башкирского обкома КПСС и делегатом XXI–XXV съездов КПСС, депутатом Верховного Совета СССР III–X созывов, был членом Совета старейшин Верховного Совета СССР. С 1977 года М.А. Ферин – на пенсии. Жил в столице Башкирии – городе Уфе. Скончался 29 июля 1979 года. Похоронен в Уфе на Аллее Героев Южного кладбища. На могиле установлен памятник (скульптор заслуженный художник Башкирской АССР А. Панов). Награждён пятью орденами Ленина (1945, 1957, 1966, 1971, 1975 годы), тремя орденами Трудового Красного Знамени (1943, 1957, 1962 годы), орденом «Знак Почета» (1939 год), медалями. В 1980 году на Уфимском моторостроительном производственном объединении (УМПО) учреждена премия имени М.А. Ферина за создание и внедрение в производство новейших достижений науки и техники. По просьбе трудового коллектива УМПО одна из улиц микрорайона «Инорс» Калининского района города Уфы (бывшая улица Тульская) названа именем Ферина. Имя М.А. Ферина с 2004 года носит Профессиональное училище № 52, основателем которого он является, а в начале сентября 2005 года на территории училища состоялось торжественное открытие бюста М.А. Ферина. (Источник http://www.warheroes.ru)


[Закрыть], тридцать лет (в 1947–1977 годах) работавшего на посту директора Уфимского моторостроительного завода. Публикацию его я встретил лишь в 2007 году в нашей, рыбинской газете «Моторостроитель»[4]4
  «Моторостроитель», 21 ноября 2007 года.


[Закрыть]. Она была приурочена к 100-летию со дня рождения Ферина.

Во время войны Ферин работал главным металлургом завода № 26. С отъездом В.П. Баландина на работу в Наркомат (это случилось в конце войны) Михаил Алексеевич занял место директора. В современной Уфе на месте бывшего поселка ИНОРС построен микрорайон, центральной магистралью которого является улица Ферина. (Бывшее название поселка, такое непривычное для русского языка, расшифровывается просто – «Институт норм и стандартов», по названию проектного института Ленинграда. Дело в том, что в предвоенные годы, когда началось строительство уфимского авиамоторостроительного завода, правительство пригласило в качестве консультантов иностранных специалистов. Для них построили комфортабельные двухэтажные домики – целый поселок, который и получил название ИНОРС).

«…Чтобы избежать эпидемий, для людей организовали мытье в бане, – рассказывал Михаил Алексеевич. – Нужно сказать, что несмотря на суровые условия жизни, среди работников не было случаев смерти и массовых заболеваний.

Дело было в ноябре. Волга застыла, и баржи встали в пути. Спасением людей занимались парторг ЦК ВКП (б) на заводе № 26 Д.И. Голованев и я, тогда совсем молодой человек. От места, где застряли баржи, до ближайшей железнодорожной станции Правдинск – небольшого городка под Горьким – около 90 км. Вещи перевозили на колхозных подводах. На подводы сажали детей и ослабших людей. Основная же масса народа двигалась пешком. Это был трудный переход. Рано наступили сильные морозы, а у многих не было зимней одежды. В Правдинске эвакуированные нашего завода были расселены в школах и других общественных зданиях. Число жителей городка сразу же увеличилось вдвое. Воинские части, которые проходили через город и должны были разместиться в школах, вынужденно размещались в других населенных пунктах. Выселять попавших в беду работников завода не стали. Отправить людей по железной дороге долго не удавалось – не хватало вагонов. В то время готовилось наступление наших войск под Москвой, и железнодорожный транспорт был сильно загружен военными перевозками.

В Горьком в то время находился представитель ставки К.Е Ворошилов. Тов. Голованев добился приема и попросил помочь быстрее отправить людей в Уфу. Климент Ефремович ответил; «Я хорошо понимаю, что работники 26-го завода очень нужны на новом месте. Но вагонов выделить сейчас нет никакой возможности, отрывать их от военных перевозок нельзя». Пришлось срочно организовывать питание людей, что было очень трудным делом.

На Горьковском автозаводе, где еще накануне войны наряду с выпуском автомашин было организовано производство авиационных моторов М 105, нам выдали 100 000 рублей. На эти деньги приобретали овощи, муку и другие продукты. Купили даже коров. Подавляющее большинство заводчан с должным пониманием переносили трудности, они видели, что не забыты, о них заботятся. Но были и те, кто не упускал случая жаловаться по малейшему поводу. Один недовольный сетовал, что при раздаче хлебного пайка ему дали меньший кусок. Я сказал ему: «В следующий раз хлеб будешь делить ты!» Но такой поворот ему не понравился, ведь дележ хлеба – дело ответственное, и надо, чтобы люди тебе доверяли.

Некоторых нарушителей порядка приходилось наказывать, даже лишать довольствия на один день. В отчаянных условиях, в которых мы оказались, допускать падение дисциплины было нельзя.

В конце концов, вагоны нашлись, и мы отправили людей в Уфу, а самому мне пришлось по заводским делам вернуться в Рыбинск.

Во время войны на уфимском заводе была создана высокочастотная лаборатория при цехе № 25. Руководил ею сын академика В.П. Вологдина – основателя методов высокочастотной пайки, закалки и других видов термической обработки металлов. В лаборатории работал также сотрудник академика Вологдина Кантор. Необходимо было организовать переплав быстрореза с применением токов высокой частоты. Для высокочастотной установки требовались специальные лампы. Их можно было достать только в Ленинграде. Кроме того для рентгеноустановки, предназначенной для контроля ответственных деталей клапана и блоков, требовались рентгеновские трубки. Их также можно было достать только в Ленинграде. Я попросил В.П. Баландина отправить в Ленинград самолет за этим оборудованием. Директор долго не соглашался: лететь в осажденный город было очень рискованно, но в виду крайней нужды Баландин согласился. В Ленинград вылетел Кантор на заводском самолете, которым управлял летчик Бернацкий. Командировка проходила в сложных условиях. Самолету не разрешали долго находиться на одном аэродроме, чтобы не засекли фашисты, и Бернацкому приходилось часто менять базы. Все закончилось благополучно, лампы и трубки были доставлены на завод. Их хватило до конца войны.