Текст книги "Уфимские страницы"

В Уфе находилась эвакуированная из Киева украинская Академия наук. Для привлечения ученых к решению важных производственных вопросов мы вместе с главным инженером завода П.Д Лаврентьевым приехали к академикам. Лабораторий у них не было, ящики с научным оборудованием стояли не распакованными. Ученые сидели в пальто и курили махорку. Мы угостили их папиросами и пригласили сотрудничать с нами в разработке нового сплава. Ученые с воодушевлением включились в работу. Они работали в нашей лаборатории прочности под руководством члена – корреспондента украинской Академии наук академика С.В. Серенсена. Совместная работа увенчалась успехом, взамен дефицитного сплава был создан новый, не уступающий по своим свойствам старому, но на базе менее дефицитных легирующих элементов. Впоследствии президент украинской Академии наук академик А.А.Богомолец прислал нам благодарственное письмо за помощь в трудоустройстве своих ученых"…

Отец

…Как-то смутно, неопределенно вспоминается мне отец того, довоенного времени. Мать была со мной постоянно. Занятый на работе отец изредка уделял мне внимание, и воспоминания о том времени носят отрывочный характер.

Помню его в темно-сером, модном по тем временам костюме: зауженные брюки-дудочки, которые вновь станут модными в 50-е годы…

Молодежь всегда стремилась перебраться из деревни в город. Проделал этот путь и отец. Как ему это удалось, сказать трудно. Возможно сыграла роль его служба в конном отряде городской милиции. Он служил там и тогда, когда познакомился с мамой.

Евгений Михайлович Павлов, брат отца, рассказывал, что отец был скор на расправу, на любую драку, и никому спуску не давал. В это мне трудно поверить – я знал миролюбивый и покладистый характер папы. И, тем не менее, три брата Павловы на всех гуляниях держали верх, когда дело доходило до рукопашной, до обязательной драки на любой деревенской, как тогда называли, беседе.

После расформирования конного отряда отец ушел из милиции и стал работать на моторостроительном заводе в инструментально цехе. Работал на нагревательных печах калильщиком.

Хорошо помню отца, озабоченного и подавленного предстоящим расставанием. Ему предстояло ехать в далекую Уфу, в полную неизведанность. Мама собирает немудреный запас продовольствия в дорогу, а он, удрученный, с отрешенным лицом сидит за столом и гладит меня, испуганного недоступными моему детскому пониманию тревогами родителей. Тяжелая, жесткая ладонь отца ерошит мои волосы, и мне даже кажется, что папа плачет…

…Мы с мамой живем у бабушки Саши в Малинниках. Сидим за обеденным столом. Вдруг раздается стук в окно. Именно в окно – это почему-то врезалось в сознание. Мама выглянула в окно и в испуге садится на стул, выдыхая: «Костя!» Мы выскакиваем на улицу, а там на крыльце сидит отец.

Боже! Как неузнаваемо он изменился. Похудел, почернел. Он как-то жалко улыбается и мнет нераскуренную папироску. Я вижу, что обе руки его в бинтах. Мама подхватывает вещмешок и тащит отца в избу. Оказалось, папа во время дороги в Уфу ехал чуть ли не на открытой платформе. Легко одетый, он обморозил и руки и ноги. Его как-то пытались подлечить. Но кому тогда было дело до обмороженного рабочего? Отцу выправили документы о нетрудоспособности и отправили обратно, в Рыбинск. Как он добирался через всю Россию один, больной, обмороженный? Чем питался, на чем ехал – ничего этого я не знаю. Здоровье отца было подорвано настолько, что он не смог устроиться на завод по своей прежней специальности…

Пристани в довоенном Рыбинске

На берегу Волги, в районе Пролетарской улицы

Первомайская демонстрация в Рыбинске. 1939 г.

М.А. Ферин и В.Я. Климов на трибуне первомайской демонстации в Рыбинске. 1939 г.

(из фондов музея ОАО «УМПО»)

Дворец культуры «Авиатор». 1937 г.

Заседание парткома завода № 26

(из фондов музея ОАО «УМПО»)

У испытательного стенда

(из фондов музея ОАО «УМПО»)

Испытательный стенд (из фондов музея ОАО «УМПО»)

Работники инструментального цеха завода № 26. 1937 г.

(из фондов музея ОАО «УМПО»)

Выпуск инженеров-механиков Рыбинского авиационного института имени С. Орджоникидзе, 1938 г.

Авиадвигатель на испытательном стенде (фото из фондов музея НПО «Сатурн»)

Перед футбольным матчем на стадионе «Сатурн»

Западная сторона корпуса 9-10 рыбинского завода. 1944 г.

Разрушенные корпуса рыбинского завода. 1944 г.

Константин Михайлович Павлов

Часть вторая
Пункт назначения – Уфа

Уральское столпотворение

Намереваясь подробно рассказать о малоизвестных страницах обустройства, жизни и работы рыбинцев в Уфе, я меньше всего хотел бы драматизировать ситуацию, заостряя внимание только на трагических обстоятельствах. Но именно таких событий очень много сохранилось в памяти наших ветеранов. О таких событиях повествуют и документы, которыми я располагаю. Тщетно ищу какие-то положительные моменты, светлые стороны той жизни…

…Ноябрь 1941 года. В Уфу начали прибывать эшелоны с обовшивевшими, изможденными долгой дорогой, холодами, хроническим голодом рыбинцами.

Добираясь сюда, они очень рассчитывали на то, что самое тяжкое в этом великом исходе позади, были уверены, что ждет их далекий от фронта, не испытавший на себе бомбовых налетов город. Все были готовы к проблемам обустройства на новом месте, понимали, что легкой жизни не будет. Но теплилась надежда, что здесь их ждут, к их приезду готовятся, дадут какое-то жилье, обогреют, накормят, создадут условия для сносного пребывания и работы.

Нельзя говорить, что Уфа не готовилась к наплыву тысяч людей. Чем же столица Башкирии встретила рыбинцев.?

Во-первых, жесточайшими морозами, которые были привычны местным жителям, но угнетали измученных голодом и отсутствием соответствующей теплой одежды наших земляков. Прибывшие сюда первыми ленинградцы в июле – августе были поражены богатством и доступностью уфимских рынков. Продукты, в том числе мясо – молочные, – в забытом с довоенных времен изобилии. Но с наплывом тысяч пришлого люда рынки и вздорожали, и оскудели.

Администрация Уфы взяла на учет весь жилой фонд города и пригородов, повсеместно создавали эвакуационные пункты для регистрации вновь прибывших и распределения их по домам и квартирам. Но они не справлялись с таким потоком прибывающих. И потому многие неделями жили в вагонах на станции Уфа. Жили в эвакопунктах, ожидая своей участи.

В городе понимали реальную опасность скопления людей и возникновения эпидемий. Потому с перегрузкой круглосуточно работали "вшивопарки" – санпропускники, через которые проходили все вновь прибывшие. Людей размещали везде, где можно было приткнуться – в здании театра и дома культуры "Ударник", в общежитиях и школах, в вагонах, да и просто в эвакопунктах. Чтоб как-то снять напряженность ситуации в городе, было принято решение членов семей вновь прибывающих и не имеющих отношения к производству временно выгрузить и разместить в окрестных башкирских, татарских деревнях и рабочих поселках.

Нельзя сказать, что местные жители встретили рыбинцев с распростертыми объятиями. Вселение в их дома и квартиры вновь прибывших часто встречало открытое сопротивление. Не могло не сказаться на отношении местного населения к переселенцам решение властей города, которые насильственно выселили из домов и квартир 15 000 семей коренных уфимцев, не связанных с работой на оборонных предприятиях. Этих бедолаг попросту выгоняли из своих домов и города в отдаленные сельские районы.

Есть документы, говорящие о крайне плохом состоянии бытового обслуживания рабочих завода № 26, об антисанитарном состоянии столовых завода, неудовлетворительном приготовлении пищи, времени, затрачиваемом на обед (до часу и более). В общежитии завода грязно, недостает мебели, матрацев и постельных принадлежностей. Не было кипяченой воды. Не было газет, журналов, радио. Многие рабочие, проживавшие в заводских и коммунальных домах, также имели неудовлетворительные бытовые условия. 2000 рабочих (семейных) не имели комнат в коммунальных квартирах.

А вот строки из доклада директора на партактиве в январе 1942 года.

«Разместить станки и различное оборудование оказалось проще, чем прибывших 14 500 рабочих, 1 700 инженерно-технических работников и 1 300 служащих. Общее число рыбинцев, переселившихся тогда в Уфу, составило свыше 50 000 человек. В Уфе к этому времени насчитывалось около 250 000 жителей. Таким образом, население столицы республики только за счет рыбинцев увеличилось сразу на 20 %».

Ситуация в столице Башкирии осложнялась не только прибытием в Уфу заводов из Рыбинска и Ленинграда. Со всей страны перемещались сюда предприятия машиностроительной, электротехнической, химической, легкой промышленности. Прибывали эшелоны с людьми и оборудованием Запорожского, Одесского, Гомельского, Изюмского, Станиславского паровозоремонтных заводов. Оборудование Верхневолжского моторного завода было установлено на площадке Уфимского моторостроительного завода. На производственных площадях Уфимской спичечной фабрики имени 1 Мая разместилась Калужская спичечная фабрика "Гигант", на Уфимской обувной фабрике установили оборудование Витебской обувной фабрики "Прогресс". На площадке нефтеперерабатывающего завода установили оборудование, прибывшее из нефтеперерабатывающих заводов Краснодара и Грозного. На промышленной площадке Уфимского НПЗ велось строительство завода натурального каучука, химического завода – на базе оборудования эвакуированных Ливненского и Рубежанского предприятий.

Оборудование Микашевичского фанерного комбината (Белоруссия) позволило приступить к выпуску листового баленита, необходимого для производства самолетов. В Уфе оказались Харьковская парфюмерная фабрика, Московский витаминный завод, кабельные заводы Москвы, Подольска, Одессы и Харькова.

Первый год в Уфе: наброски по памяти

Из дня сегодняшнего трудно представить Уфу 1941 ― 1942 годов. Видимо, это было своего рода вавилонское столпотворение, связанное с наплывом тысяч эвакуированных.

…На встрече в Рыбинском музее-заповеднике подошел ко мне немолодой мужчина, представился: Малинкин, бывший уфимец! Поговорить нам не удалось, но мы договорились, что мой новый знакомец напишет все, что считает нужным. Долгое время он не давал о себе знать, я уж, было, потерял надежду на то, что он объявится. И вдруг звонок: «Я сделал то, что обещал – написал воспоминания об Уфе. Как вам их передать?» Получил я это послание 5 февраля 2009 года. Вот эти листы, исписанные крупным почерком, но достаточно разборчиво. Хотя их автор и жаловался на свое плохое зрение. Привожу его воспоминания без купюр.

«Когда я впервые прочитал «Уфимские страницы»[5]5
  Публикация фрагментов «Уфимских страниц» А. Павлова состоялась в 2009 году в газете «Рыбинская среда» (№№ 57–80). (Прим. редактора)


[Закрыть], мне особенно запомнилось замечание А.Павлова: «Так получилось, что сегодня мы больше знаем о блокадниках – ленинградцах, нежели о своих родных и близких, оказавшихся в далекой Башкирии…»

Я тоже в числе эвакуированных из Рыбинска работал на Уфимском заводе «от звонка до звонка», потому решил написать свои воспоминания. Может, они пригодятся автору будущей книги.

12 ноября 1941 года наш эшелон прибыл на станцию Черниковка, т. е. туда, где находился заводской поселок и сам завод, куда приехали эвакуированные из Рыбинска. …В 1942 году мне исполнилось 20 лет. Меня и моих одногодков привлекли к допризывной подготовке. Сейчас я не помню, как выкраивалось время для этих занятий. Ведь в сборочном цехе работали мы по 12 часов без выходных и праздников. Как потом мы узнали, нас в качестве подрывников собирались направить в Сталинград. Но такая надобность отпала, а завод остро нуждался в рабочей силе. Нас оставили работать на своих местах.

Следует заметить, что рыбинцам очень повезло с местом эвакуации. Башкирия по своим природным условиям напоминает Украину. Когда первые рыбинцы прибыли в Башкирию, там еще не была введена карточная система. Рынок был богатый – мед, мука, крупы, масло коровье и многое другое. Но во второй военный год положение с продуктами резко изменилось. На рынке их стало значительно меньше, а то, что привозилось, то не продавалось, а обменивалось на какие-либо товары. У большинства эвакуированных лишних вещей не было, и они вынуждены были ограничить себя хлебным пайком и разовым обедом в заводской столовой. Появились люди, которых называли дистрофиками и доходягами. Они переставали следить за собой, за своим внешним видом, частенько оставались ночевать в заводских цехах. В столовых появились «шлифовщики» – категории голодных, которые вылизывали остатки пищи в чужих тарелках.

Снабжение продуктами питания становилось все хуже и хуже. В иные месяцы кроме хлеба ничего по карточкам не выдавали. И потеря хлебных карточек грозила голодной смертью несчастному. Хлеб был в большой цене. Иногда, когда приходилось работать сверхурочно, то наградой был кусок хлеба в 200 граммов»…

К воспоминаниям Константина Малинкина я еще вернусь позднее, а сейчас передам слово Юлии Михайловне Селецкой. Эта фамилия была известной в довоенном Рыбинске. Отец Юлии Михайловны Михаил Сергеевич Селецкий, работавший в заводской поликлинике, считался лучшим в городе врачом-гинекологом. Юлия Михайловна долгие годы вела дневник. Рассказывая о прибытии в Башкирию, она писала: «… После долгой и тяжкой дороги мы приехали на станцию Шафраново, где нас должны были отправить по деревням. Сначала мы попали в деревню Слак, но потом переехали в Раевку, т. к. папа был врач и он сообщил в Раевский райздравотдел, что сопровождал пароход «Одесса». Он приехал в Раевскую больницу и принял временно заведование, т. к. поступало много раненых с фронта, и был нужен врач.

Дали нам две подводы – сани, возницу одного: мол, нет людей, управляйтесь сами. Возницей оказался лет шестнадцати парень – башкир. Погрузились, поехали. Дорога оказалась далекой …»

Ветераны, с которыми мне приходилось беседовать, ревниво и болезненно воспринимали малейшую неточность в публикациях. К примеру, они всякий раз поправляли меня, утверждая, что завод был эвакуирован не в Уфу, а в Черниковск.

Совершенно верно. Уфимский моторный завод № 384 располагался в Сталинском районе Уфы, а 15 декабря 1944 года этот район Уфы был выделен в отдельный город республиканского подчинения – Черниковск.

То место, где предстояло работать нашим родителям, представляло собой производственный комплекс, располагавшийся на двух площадках. На первой уже стояли корпуса работавшего и выпускавшего моторы Уфимского моторного завода, а в 4-х километрах от них, на второй площадке начал строится новый завод. Между площадками постоянно курсировал трамвай.

И снова – слово ветеранам. Вспоминает К.С. Крюков. «Мы выехали из Рыбинска 20 октября, а на месте оказались почти через месяц. Уезжали из дома, когда было еще тепло. А здесь уже настоящая зима, и морозы сильные. Вышли из вагонов со своими пожитками, прошли через вокзал и оказались на площади. Она поменьше будет, чем наша привокзальная площадь. Оттуда – крутой подъем в гору, собственно в город, который начинался прямо от вокзала. По горе, по склонам везде домики частные пораскиданы. Интересно, почему природа так все это сделала – гора, плоскогорье и спуск во все стороны? Центральная часть города там, наверху. Там и здание Совета Министров, или Совнаркома, как его тогда называли.

Мы, выйдя на площадь, стали подниматься в гору. Устроили нас всех в здании театра. Расположились кто где мог, прямо в зале, меж рядов стульев, в гримерных – народу-то много приехало. Прямо в театре и спали. Здесь же начала работать эвакокомиссия, которая занималась распределением всех по цехам и, в первую очередь, по квартирам. К нашему приезду здесь в Уфе была проделана большая работа, взяты на учет дома и квартиры, в которые можно было подселить приезжающих.

Дней пять живем в театре, никакого движения. Наконец, стали предлагать адреса, где можно одного, либо двоих подселить. Мне и моему товарищу – ровеснику дали такой адрес на двоих. Вот мы и пошли по этому адресу. Пошли налегке, без вещей. Нашли мы этот дом. Он располагался в низине, там часть города – Старая Уфа, где только частные дома, как в деревне. Нашли мы улицу, дом. Приходим – там холодней, чем на улице. Сам домик небольшой, складненький, в доме чисто. Не помню хозяев – русские ли, башкиры, а может татары – там и тех, и других много. Встретили нас неприветливо. Да и кому понравится жить с чужими, незнакомыми людьми. Думаю, они специально выстудили дом, чтоб мы от него отказались – это не исключено. Жить в такой атмосфере трудно, да просто нельзя.

Нам это жилье не подошло не только из-за холода и недружелюбия хозяев, а потому, что оно было очень далеко от вокзала. Сложно было бы оттуда добираться до завода. Мы решили от этого варианта отказаться. Пришли в эвакопункт и сказали: «Мы на этой квартире жить не хотим, невозможно». Тогда мне дают адрес уже на одного человека. Это уже в самом центре города. От вокзала идет улица Аксакова, левее параллельно ей центральная улица Ленина. Направо – трамвайное кольцо и большая площадь открытого рынка. Пройдя чуть далее, выходишь на улицу Пушкина, еще дальше – громадное серое здание Совнаркома, а напротив небольшое двухэтажное здание, в котором жили три семьи. Этот дом скорее был не двух-, а пятиэтажный, потому что внизу полуподвал, и высокий первый этаж. Вот сюда, в этот дом мне и дали направление. Я сразу же согласился здесь жить. Здесь центр города, рынок. До вокзала было 45 минут ходу, но – по благоустроенным, чистым улицам…»

Вспоминает В.С. Васюченко: «В Уфу прибыли в разгар зимы – мороз за минус 20, все засыпано снегом. Разместили нас поначалу в самой Уфе, в доме пионеров. Почему-то запомнились пироги со свеклой, которыми нас там угощали. Дома же никогда не пекли пирогов со свеклой. Жили здесь три дня. Я, как приехали, – тут же на почтамт. А там меня ждала телеграмма из Рыбинска „до востребования“. Из нее я и узнал о гибели младшего брата.

На эвакопункте меня с приятелем определили на проживание к женщине в поселке ЦЭС. Это в пяти километрах от первой площадки. У нас был небольшой уголок в углу комнаты, спали на полу, укрывшись пальто. Но так получалось, что дома мы бывали редко, ночевали на заводе. За это время хозяйка решила избавиться от нас и перенесла наши вещи в барак к знакомой старухе. Это была совсем другая жизнь: барак, удобства на улице, холодно. Но самое неприятное – полчища клопов, ползавших по стенам, потолку, падавшие оттуда вниз на пол и на стол. Летом мы не могли там спать, устраивались на улице.

Помню, как пришли вагоны с нашим оборудованием. Мы разгружали, таскали, грузили на машины, устанавливали. Нам выделили большой корпус, где разместилась сначала лаборатория, а потом и опытный завод. Нужно сказать, что мы жили несколько другой жизнью в сравнении с серийным заводом. Занимались исследованием, доработкой, испытанием. К нам постоянно заходил главный конструктор Климов, его заместитель Кузнецов. Климов уже тогда был генералом, в погонах и папахе, в фетровых бурках, которые получило все заводское начальство. А мы к тому времени так пообносились, что когда приходили на обед в первый (литейный) цех, не отличались от замызганных литейщиков и формовщиков.

Убивало хроническое чувство голода. Организм молодой, растущий. Ему хорошее питание необходимо. А у нас 800 граммов хлеба на день, да талон на обед раз в день. Пытались подделывать талоны, по которым можно было получить дополнительное питание, особенно в ночную смену. Но, случалось, и попадались с этими подделками. Я заработал дистрофию. Бывало, на третий этаж подняться не мог, ноги распухли.»

Из воспоминаний Ф.Ф. Грина. «В Уфу приехали мы 5 января. Это уже настоящая зима была. Перед Уфой три станции: Воронки, Черниковка, Моторный завод.

Нас привезли на станцию Моторный завод. Начали размещать. Рабочих поближе к заводу, кого-то в домах комбайнового завода. Было там общежитие ремесленного училища, куда стали направлять приехавших. Ремесленники забаррикадировались, и не пускали эвакуированных к себе. Пришлось ломать дверь.

Мне дали адрес, пришел, а там в комнате пятнадцать человек, три семьи. Бросил тюфячок на пол возле двери, лег, оказалось – мешаю дверь открыть. Многие в таких условиях оказались. Потому и оставались ночевать в цехах, где тепло, да и дорога до дома была связана с поездкой на поезде, либо предстоял долгий путь в метель по переметенным снегом дорогам. Были случаи, когда изможденные рабочие замерзали прямо на дороге, а сколько погибло под колесами поезда! Ведь висели гроздьями на подножках, а сил не хватало, чтобы удержаться на ходу. Да и в цехах люди умирали. Случалось, присел человек в теплом местечке отдохнуть, тронули его, а он и признаков жизни не подает…»

Вспоминает Ю.И. Метин: «Доплыли мы на пароходе до Ульяновска. Вовсю шел снег и Волга начала вставать. Здесь нас выгрузили, посадили в неотапливаемые вагоны и повезли в сторону Уфы. Остановились мы на станции Языково, где нас выгрузили и расселили по домам местных татар.

Тут мы прожили около месяца. Наконец появился здесь отец, и мы всей семьей переехали в Уфу, где поселились возле нефтезавода в двухэтажных рубленых теплых домах, примерно в пяти километрах от завода. Позднее перебрались в Северный поселок ближе к заводу. В начале 1942 года я поступил работать на завод. Меня оформили техником-паспортизатором в отдел цеха № 22. Дали мне рабочую карточку, по которой я получал 800 граммов хлеба в сутки. Обедал в столовой. Обед был малокалорийный и уж никак не возмещал потери организма за 12-часовой рабочий день. А организм молодой, растущий, ему калорийная пища нужна. Вот тут впервые довелось увидеть результаты хронического голода. Бичом стала дистрофия – опухшие от голода лица, медленно бредущие в сторону завода фигуры, замерзавшие в снегу возле дороги. Люди умирали прямо в цехах, на рабочих местах. Многие оставались ночевать в цехе – не было сил добраться до дома. Да к тому же там еще донимали и холода. Зима 1941–1942 гг. была на редкость холодной, лютой. Многие спали на трубах отопления, подослав фуфайку под себя. Не могу забыть картину, свидетелем которой был не раз: обедаешь в столовой, а за спиной стоят голодные опухшие люди и ждут когда ты кончишь есть, что б схватить и вылизать твою тарелку. Их называли «шлифовциками». И грустно и страшно об этом вспоминать. Тем, кто жил семьями, было немного легче. Нам очень помогла неработающая бабушка, она ходила на базар, ездила с саночками по окрестным деревням, меняла вещи на продукты. Тогда этим многие промышляли. Случалось, уезжали очень далеко из Уфы. Ходили слухи, что в степях ближе к Оренбургу продуктами можно было разжиться у немцев на хуторах. Деньги цены не имели, ценились вещи – одежда, обувь, ткани, постельное белье».

Вспоминает Л.М. Зенкова: «Мы ехали вместе с подружкой, с которой работали, с Леной Кудринской. Так и держались друг дружки. Уфа нам понравилась. По сравнению с Рыбинском – большой город. Мы тогда с Ленкой решили, что будет возможность – не поедем домой, здесь останемся.

Начали нас устраивать на житье. Погрузили вещи в дровни и стали возить от дома к дому – не пустят ли где. Но местные нас встречали неохотно. Да и кому хочется в свой дом чужих, незнакомых пускать. Привезут к одному дому, хозяева от ворот – поворот. Устроили нас в Нижегородке к женщине, которая занимала одну комнату вместе с дочерью. Муж у нее был на фронте. Удобств никаких, спали с Леной на полу. А Мину моего еще там до эвакуации определили в зенитный полк, что охранял завод. Их пушки на Дворце культуры были, да на крыше 19-го цеха. Но как только ушел последний состав с оборудованием, в Уфу отправился и мой Мина. На вокзале в Уфе встретил нашу общую знакомую, которая и рассказала, что мы пока живем в школе. Он вещички со своим приятелем оставил на вокзале и – ночью ко мне. Вот так мы и встретились в чужих краях, в школе на улице Кинемана – видите, до сих пор помню. Мина перед отъездом зашел к моим родителям, и они передали для меня шерстяные рукавички и теплый платок. Раньше я платки не носила, все больше форсила в шляпках. А здесь морозы под 40! Не раз маму добрым словом помянула.

Мина устроился жить в деревне Курочкино – как раз возле Курочкиной горы. Спросите любого рыбинца – всяк знает эту гору.

Живем мы Леной у нашей хозяйки. Утром встаем и без завтрака – а где нам его готовить, да и не из чего – бежим на поезд, чтобы добраться до завода. Там обед, выкупаем хлеб – вот этим и питались. Вечером приедем домой и без ужина на пол – спать.

Мина договорился с хозяином дома, в котором жил, что хочет жениться и привести сюда молодую жену. Я замуж согласилась, но уезжать в Курочкино без подружки, с которой у нас общее хозяйство, не была согласна. Вот так и переехала я к своему мужу с подружкой. У него сапоги хромовые были с калошами. Низ весь истерт да изношен, а голенища хорошие. Вот на эти голенища и выменял он для себя кровать. А мы набили матрасы сеном и спали на полу».

Из воспоминаний Г.М. Богдановой. «В Уфе подселили в дом местных, которые встретили нас очень неприветливо, выделили темную и холодную кладовку. Но у хозяина случились неприятности, он попал в какую-то темную историю, выпутаться из которой ему помог один из рыбинцев. Это изменило отношение хозяев к подселенцам. Но дом был очень далеко от завода. Через какое-то время мы перебрались в Соцгородок.

У деда был брат, который уехал в Питер. Женился. Родились два сына. Так случилось, что брат умер в Ленинграде, а его жена приехала с сыновьями в Рыбинск. Это было перед самой эвакуацией. Жена с двумя сыновьями решила ехать в Уфу, не имея никакого отношения к заводу. Профессии рабочей не имела. Они устроились отдельно от деда. Спасло всех мастерство матери, которая была отличной белошвейкой – заказов было немало. Это позволяло выживать. А ведь ей даже хлебной карточки не было положено.

Хронический голод давал себя знать. Дед заработал жесточайшую дистрофию, ему выдали документы на руки и отправили домой, в Рыбинск. Это было в декабре 1942 года».

Вспоминает Н.Н.Давидзон (г. Уфа): «Разные разговоры были про Уфу, когда мы ехали. Говорили, что и люди там дикари, и что живут в землянках. А как повезли нас в эвакопункт – успокоились: дома, как дома, даже трамвай бегает по городу.

Привезли нас и разместили, как и многих других эвакуированных, в фойе драматического театра. Разместились, как в цыганском таборе – голодные, вшивые, спим тут же на полу. Сводили нас в баню. Предварительно все вещи мы сдали во вшивопарку. Мылись из огромного котла – чана с водой и заваренным щелоком. Мыла не было.

Папа день и ночь на заводе в Черниковске устанавливал привезенное оборудование. Мы жили без копейки денег. Давали нам кипятку вволю, по кусочку сахара, какое-то варево раз в день и немного хлеба.

Местные жители очень благосклонно и с пониманием относились к нам. Приносили вареную в мундире картошку, башкирские сладости.

Позднее нас поселили в частный домик без всяких удобств. Это был пригород Уфы – Нижегородка. Хозяйка – молодая женщина – очень жалела нас и помогала, чем могла. Она быстро куда-то уехала, и мы остались в доме одни. Была зима, морозная, снежная. Дров не было. Неподалеку фанерная фабрика, куда мы с мешками ходили за отходами древесины. Этим и обогревались. Но все равно было очень холодно. Одеяло примерзало к стене, и все время хотелось есть. А весной я очень сильно заболела – во рту, на деснах и языке образовались болезненные нарывы – диагноз был цинга. Прижигали мне эти нарывы в больнице – было очень больно и страшно. Неожиданно заболел корью братик.

Папа по-прежнему работал сутками и неделями не показывался дома. Однажды мама разбудила нас ночью. Было темно, мама плакала и таскала на русскую печь наиболее ценные вещи – это немного муки в мешке, швейная машинка и мы с братиком. Нас мама засунула на печь. Тут я услышала сильный непонятный шум. Оказалось это разлилась Белая. Вода, как из прорвавшейся плотины, неслась по поселку, который в миг был затоплен.

Пищали мыши, кидались на стены и кровать. Мы тоже с братиком в голос кричали, плакали от испуга. Днем вода спала, а вечером на лодке прямо к окну приехал папа. Влез в домик через окно, на полу воды было по колено…»