Текст книги "Шепот, робкое дыханье…"

Гадания

 
Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,
Я при свечах навела;
В два ряда свет – и таинственным трепетом
Чудно горят зеркала.
 
 
Страшно припомнить душой оробелою:
Там, за спиной, нет огня…
Тяжкое что-то над шеею белою
Плавает, давит меня!
 
 
Ну как уставят гробами дубовыми
Весь этот ряд между свеч!
Ну как лохматый с глазами свинцовыми
Выглянет вдруг из-за плеч!
 
 
Ленты да радуги, ярче и жарче дня…
Дух захватило в груди…
Суженый! золото, сéребро!.. Чур меня,
Чур меня – сгинь, пропади!
 

‹1842›

 
«Полно смеяться! что это с вами?
Точно базар!
Как загудело! словно пчелами
Полон анбар».
 
 
«Чу! не стучите! кто-то шагает
Вдоль закромов…
Сыплет да сыплет, пересыпает
Рожь из мешков.
 
 
Сыплет орехи, деньги считает,
Шубой шумит,
Всем наделяет, все обещает,
Только сердит».
 
 
«Ну, а тебе что?» – «Тише, сестрицы!
Что-то несут:
Так и трясутся все половицы…
Что-то поют;
 
 
Гроб забивают крышей большою,
Кто-то завыл!
Страшно, сестрицы! знать, надо мною
Шут подшутил».
 

‹1842›

 
Помню я: старушка-няня
Мне в рождественской ночи
Про судьбу мою гадала
При мерцании свечи,
 
 
И на картах выходили
Интересы да почет.
Няня, няня! ты ошиблась,
Обманул тебя расчет;
 
 
Но зато я так влюбился,
Что приходится невмочь…
Погадай мне, друг мой няня,
Нынче святочная ночь.
 
 
Что, – не будет ли свиданья,
Разговоров иль письма?
Выйдет пиковая дама
Иль бубновая сама?
 
 
Няня добрая гадает,
Грустно голову склоня;
Свечка тихо нагорает,
Сердце бьется у меня.
 

‹1842›

 
Перекресток, где ракитка
И стоит и спит…
Тихо ветхая калитка
За плетнем скрыпит.
 
 
Кто-то крáдется сторонкой,
Санки пробегут
И вопрос раздастся звонкой:
«Как тебя зовут?»
 

‹1842›

Луной был полон сад

П. И. Чайковский.

‹…› То, что Чайковский говорит – для меня потому уже многозначительно, что он как бы подсмотрел художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждет от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ.

Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих. Поэтому в истинных художественных произведениях я под содержанием разумею не нравоучение, наставление или вывод, а производимое ими впечатление. Нельзя же сказать, что мазурки Шопена лишены содержания, – дай бог любым произведениям словесности подобного. ‹…›

А. А. Фет.

Из писем великому князю К. К. Романову.

«Тихая, звездная ночь…»

 
Тихая, звездная ночь,
Трепетно светит луна;
Сладки уста красоты
В тихую, звездную ночь.
 
 
Друг мой! в сияньи ночном
Как мне печаль превозмочь?…
Ты же светла, как любовь,
В тихую, звездную ночь.
 
 
Друг мой, я звезды люблю
И от печали не прочь…
Ты же еще мне милей
В тихую, звездную ночь.
 

‹1842›

«Буря на нéбе вечернем…»

 
Буря на нéбе вечернем,
Моря сердитого шум
Буря на море и думы,
Много мучительных дум
Буря на море и думы,
Хор возрастающих дум
Черная туча за тучей,
Моря сердитого шум.
 

‹1842›

«Я долго стоял неподвижно…»

 
Я долго стоял неподвижно,
В далекие звезды вглядясь,
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.
 
 
Я думал… не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор…
 

‹1843›

«Шумела полночная вьюга…»

 
Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга.
Валежник свистал на огне.
 
 
И наших двух теней громады
Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!
 
 
Березы скрипят за стеною,
Сук ели трещит смоляной…
О друг мой, скажи, чтó с тобою?
Я знаю давно, чтó со мной!
 

‹1842›

«Как мошки зарею…»

 
Как мошки зарею,
Крылатые звуки толпятся;
С любимой мечтою
Не хочется сердцу расстаться.
 
 
Но цвет вдохновенья
Печален средь буднишних терний;
Былое стремленье
Далеко, как отблеск вечерний.
 
 
Но память былого
Все крадется в сердце тревожно…
О, если б без слова
Сказаться душой было можно!
 

11 августа 1844

«Спи – еще зарею…»

 
Спи – еще зарею
Холодно и рано;
Звезды за горою
Блещут средь тумана;
 
 
Петухи недавно
В третий раз пропели.
С колокольни плавно
Звуки пролетели.
 
 
Дышат лиц верхушки
Негою отрадной,
А углы подушки
Влагою прохладной.
 

‹1847›

«Свеж и душист твой роскошный венок…»

 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Всех в нем цветов благовония слышны,
Кудри твои так обильны и пышны,
Свеж и душист твой роскошный венок.
 
 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Ясного взора губительна сила,
Нет, я не верю, чтоб ты не любила:
Свеж и душист твой роскошный венок,
 
 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Счастию сердце легко предается:
Мне близ тебя хорошо и поется.
Свеж и душист твой роскошный венок.
 

‹1847›

«Вчера я шел по зале освещенной…»

 
Вчера я шел по зале освещенной,
Где так давно встречались мы с тобой.
Ты здесь опять! Безмолвный и смущенный,
Невольно я поникнул головой.
 
 
И в темноте тревожного сознанья
Былые дни я различал едва,
Когда шептал безумные желанья
И говорил безумные слова.
 
 
Знакомыми напевами томимый,
Стою. В глазах движенье и цветы
И кажется, летя под звук любимый,
Ты прошептала кротко: «Что же ты?»
 
 
И звуки те ж, и те ж благоуханья,
И чувствую – пылает голова,
И я шепчу безумные желанья
И лепечу безумные слова.
 

‹1858›

Певице

 
Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где как месяц за рощей печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.
 
 
О дитя! как легко средь незримых зыбей
Доверяться мне песне твоей:
Выше, выше плыву серебристым путем,
Будто шаткая тень за крылом.
 
 
Вдалеке замирает твой голос, горя,
Словно за морем ночью заря,
И откуда-то вдруг, я понять не могу,
Грянет звонкий прилив жемчугу.
 
 
Уноси ж мое сердце в звенящую даль,
Где кротка, как улыбка, печаль,
И все выше помчусь серебристым путем
Я, как шаткая тень за крылом.
 

‹1857›

Бал

 
Когда трепещут эти звуки
И дразнит ноющий смычок,
Слагая на коленях руки,
Сажусь в забытый уголок.
 
 
И, как зари румянец дальный
Иль дней былых немая речь,
Меня пленяет вихорь бальный
И шевелит мерцанье свеч.
 
 
О, как, ничем неукротимо,
Уносит к юности былой
Вблизи порхающее мимо
Круженье пары молодой!
 
 
Чего хочу? Иль, может статься,
Бывалой жизнию дыша,
В чужой восторг переселяться
Заране учится душа?
 

‹1857›

«Ярким солнцем в лесу пламенеет костер…»

 
Ярким солнцем в лесу пламенеет костер,
И, сжимаясь, трещит можжевельник;
Точно пьяных гигантов столпившийся хор,
Раскрасневшись, шатается ельник.
 
 
Я и думать забыл про холодную ночь,
До костей и до сердца прогрело;
Что смущало, колеблясь, умчалося прочь,
Будто искры в дыму, улетело.
 
 
Пусть на зорьке, все ниже спускаясь, дымок
Над золою замрет сиротливо;
Долго-долго, до поздней поры огонек
Будет теплиться скупо, лениво.
 
 
И лениво и скупо мерцающий день
Ничего не укажет в тумане;
У холодной золы изогнувшийся пень
Прочернеет один на поляне.
 
 
Но нахмурится ночь – разгорится костер,
И, виясь, затрещит можжевельник,
И, как пьяных гигантов столпившийся хор,
Покраснев, зашатается ельник.
 

‹1859›

Л. Н. Толстой, его жена С. А. Толстая и Т. А. Кузминская (справа) на террасе яснополянского дома. Слева дочь Л. Н. Толстого Татьяна.

«Свеча нагорела. Портреты в тени…»

 
Свеча нагорела. Портреты в тени.
Сидишь прилежно и скромно ты.
Старушке зевнулось. По окнам огни
Прошли в те дальние комнаты.
 
 
Никак комара не прогонишь ты прочь,
Поет и к свету все просится.
Взглянуть ты не смеешь на лунную ночь,
Куда душа переносится.
 
 
Подкрался, быть может, и смотрит в окно?
Увидит мать – догадается;
Нет, верно, у старого клена давно
Стоит в тени, дожидается.
 

‹1862›

«Сияла ночь. Луной был полон сад…»

 
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
 
 
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна – любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
 
 
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь,
 
 
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
 

2 августа 1877

«Что ты, голубчик, задумчив сидишь…»

 
Что ты, голубчик, задумчив сидишь,
Слышишь – не слышишь, глядишь – не глядишь?
Утро давно, а в глазах у тебя,
Я посмотрю, и не день и не ночь.
 
 
– Точно случилось жемчужную нить
Подле меня тебе врозь уронить.
Чудную песню я слышал во сне,
Несколько слов до явý мне прожгло.
 
 
Эти слова-то ищу я опять
Все, как звучали они, подобрать.
Верно, ах, верно, сказала б ты мне,
В чем этот голос меня укорял.
 

Начало 1875

«В дымке-невидимке…»

 
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
 
 
Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?
 

Апрель 1873

«Одна звезда меж всеми дышит…»

 
Одна звезда меж всеми дышит
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит:
 
 
Не суждено с тобой нам дружно
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
 
 
Не нам восторги и печали,
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
 
 
Чем мы горим, светить готово
Во тьме ночей;
И счастья ищем мы земного
Не у людей.
 

‹1882›

«Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури…»

 
Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,
Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами,
Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури,
Все сорвать хочет ветер, все смыть хочет ливень ручьями.
 
 
Никого! Ничего! Даже сна нет в постели холодной,
Только маятник грубо-насмешливо меряет время.
Оторвись же от тусклой свечи ты душою свободной!
Или тянет к земле роковое, тяжелое бремя?
 
 
О, войди ж в этот мрак, улыбнись, благосклонная фея,
И всю жизнь в этот миг я солью, этим мигом измерю,
И, речей благовонных созвучием слух возлелея,
Не признаю часов и рыданьям ночным не поверю!
 

Конец 60-х годов (?)

«Солнце нижет лучами в отвес…»

 
Солнце нижет лучами в отвес,
И дрожат испарений струи
У окраины ярких небес;
Распахни мне объятья твои,
Густолистый, развесистый лес!
 
 
Чтоб в лицо и в горячую грудь
Хлынул вздох твой студеной волной,
Чтоб и мне было сладко вздохнуть;
Дай устами и взором прильнуть
У корней мне к воде ключевой!
 
 
Чтоб и я в этом море исчез,
Потонул в той душистой тени,
Что раскинул твой пышный навес;
Распахни мне объятья твои,
Густолистый, развесистый лес!
 

1863

«Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…»

 
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне,
Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней,
Длинные тени вдали потонули в ложбине.
 
 
В этой ночи́, как в желаниях, все беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени.
 
 
Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.
 

1863

«Сны и тени…»

 
         Сны и тени,
         Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
         Все ступени
         Усыпленья
Легким роем преходящие,
 
 
         Не мешайте
         Мне спускаться
К переходу сокровенному,
         Дайте, дайте
         Мне умчаться
С вами к свету отдаленному.
 
 
         Только минем
         Сумрак свода,
Тени станем мы прозрачные
         И покинем
         Там у входа
Покрывала наши мрачные.
 

1859

Шопену

 
Ты мелькнула, ты предстала,
Снова сердце задрожало,
Под чарующие звуки
То же счастье, те же муки,
Слышу трепетные руки
           Ты еще со мной!
 
 
Час блаженный, час печальный,
Час последний, час прощальный,
Те же легкие одежды,
Ты стоишь, склоняя вежды,
И не нужно мне надежды:
           Этот час – он мой!
 
 
Ты руки моей коснулась,
Разом сердце встрепенулось;
Не туда, в то горе злое,
Я несусь в мое былое,
Я на все, на все иное
           Отпылал, потух!
 
 
Этой песне чудотворной
Так покорен мир упорный;
Пусть же сердце, полно муки,
Торжествует час разлуки,
И когда загаснут звуки
           Разорвется вдруг!
 

‹1882›

Романс

 
Злая песнь! Как больно возмутила
Ты дыханьем душу мне до дна!
До зари в груди дрожала, ныла
Эта песня – эта песнь одна.
 
 
И поющим отдаваться мукам
Было слаще обаянья сна;
Умереть хотелось с каждым звуком,
Сердцу грудь казалася тесна.
 
 
Но с зарей потухнул жар напевный
И душа затихнула до дна.
В озаренной глубине душевной
Лишь улыбка уст твоих видна.
 

‹1882›

«Я видел твой млечный, младенческий волос…»

 
Я видел твой млечный, младенческий волос,
Я слышал твой сладко вздыхающий голос
И первой зари я почувствовал пыл;
Налету весенних порывов подвластный,
Дохнул я струею и чистой и страстной
У пленного ангела с веющих крыл.
 
 
Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает предела,
Где веришь, что счастью не будет конца.
 

‹1884›

«Только в мире и есть, что тенистый…»

 
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор.
 

3 апреля 1883

В лунном сиянии

 
Выйдем с тобой побродить
В лунном сиянии!
Долго ли душу томить
В темном молчании!
 
 
Пруд как блестящая сталь,
Травы в рыдании,
Мельница, речка и даль
В лунном сиянии.
 
 
Можно ль тужить и не жить
Нам в обаянии?
Выйдем тихонько бродить
В лунном сиянии!
 

21 декабря 1885

«Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть…»

 
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть,
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
И далекий неведомый клич.
 
 
Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты,
И не нужно речей, ни огней, ни очей
Мне дыхание скажет, где ты.
 

10 апреля 1887

«Я тебе ничего не скажу…»

 
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, чтó я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
 
 
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
 
 
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
 

2 сентября 1885

«Все, как бывало, веселый, счастливый…»

 
Все, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы,
Млеющих звуков впивая истому;
Пусть ты летишь, отдаваясь другому.
 
 
Пусть пронеслась ты надменно, небрежно,
Сердце мое все по-прежнему нежно,
Сердце обид не считает, не мерит,
Сердце по-прежнему любит и верит.
 
 
Тщетно опущены строгие глазки,
Жду под ресницами блеска и ласки,
Все, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы.
 

24 июля 1887

«Моего тот безумства желал, кто смежал…»

 
Моего тот безумства желал, кто смежал
Этой розы завóи, и блестки, и росы;
Моего тот безумства желал, кто свивал
Эти тяжким узлом набежавшие косы.
 
 
Злая старость хотя бы всю радость взяла,
А душа моя так же пред самым закатом
Прилетела б со стоном сюда, как пчела,
Охмелеть, упиваясь таким ароматом.
 
 
И, сознание счастья на сердце храня,
Стану буйства я жизни живым отголоском.
Этот мед благовонный – он мой, для меня,
Пусть другим он останется топким лишь воском!
 

25 апреля 1887

«Не нужно, не нужно мне проблесков счастья…»

 
Не нужно, не нужно мне проблесков счастья,
Не нужно мне слова и взора участья,
Оставь и дозволь мне рыдать!
К горячему снова прильнув изголовью,
Позволь мне моей нераздельной любовью,
Забыв все на свете, дышать!
 
 
Когда бы ты знала, каким сиротливым,
Томительно-сладким, безумно-счастливым
Я горем в душе опьянен,
Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,
Чтоб даже своей благовонной стезею
Больной не смутила мой сон.
 
 
Не так ли, чуть роща одеться готова,
В весенние ночи, – светила дневного
Боится крылатый певец?
И только что сумрак разгонит денница,
Смолкает зарей отрезвленная птица,
И счастью и песне конец.
 

4 ноября 1887

«Гаснет заря в забытьи, в полусне…»

 
Гаснет заря в забытьи, в полусне.
Что-то неясное шепчешь ты мне:
Ласки твои я расслушать хочу,
«Знаю, ах, знаю», – тебе я шепчу.
 
 
В блеске, в румяном разливе огня,
Ты потонула, ушла от меня;
Я же, напрасной истомой горя,
Летняя вслед за тобою заря.
 
 
Сладко сегодня тобой мне сгорать,
Сладко, летя за тобой, замирать…
Завтра, когда ты очнешься иной,
Свет не допустит меня за тобой.
 

29 декабря 1888

«Чуя внушенный другими ответ…»

 
Чуя внушенный другими ответ,
Тихий в глазах прочитал я запрет,
Но мне понятней еще говорит
Этот правдивый румянец ланит,
Этот цветов обмирающих зов,
Этот теней набегающий кров,
Этот предательский шепот ручья,
Этот рассыпчатый клич соловья.
 

30 января 1890

«Запретили тебе выходить…»

 
Запретили тебе выходить,
Запретили и мне приближаться,
Запретили, должны мы признаться,
Нам с тобою друг друга любить.
 
 
Но чего нам нельзя запретить
Чтó с запретом всего несовместней
Это песня: с крылатою песней
Будем вечно и явно любить.
 

7 июля 1890

«Мы встретились вновь после долгой разлуки…»

 
Мы встретились вновь после долгой разлуки,
Очнувшись от тяжкой зимы;
Мы жали друг другу холодные руки,
И плакали, плакали мы.
 
 
Но в крепких незримых оковах сумели
Держать нас людские умы;
Как часто в глаза мы друг другу глядели,
И плакали, плакали мы!
 
 
Но вот засветилось над черною тучей
И глянуло солнце из тьмы;
Весна, – мы сидели под ивой плакучей,
И плакали, плакали мы!
 

30 марта 1891

Соловьиное эхо

А. А. Фет. Фото 1860-х гг.

«Долго еще прогорит Весмера скромная лампа…»

 
Долго еще прогорит Весмера скромная лампа,
Но уже светит с небес девы изменчивый лик.
Тонкие змейки сребра блещут на влаге уснувшей.
Звездное небо во мгле дальнего облака ждет.
Вот потянулось оно, легкому ветру послушно,
Скрыло богиню, и мрак сладостный землю покрыл.
 

‹1842›

«Что за вечер! А ручей…»

 
Что за вечер! А ручей
Так и рвется.
Как зарей-то соловей
Раздается!
 
 
Месяц светом с высоты
Обдал нивы,
А в овраге блеск воды,
Тень да ивы.
 
 
Знать, давно в плотине течь:
Доски гнилы,
А нельзя здесь не прилечь
На перилы.
 
 
Так-то все весной живет!
В роще, в поле
Все трепещет и поет
Поневоле.
 
 
Мы замолкнем, что в кустах
Хоры эти,
Придут с песнью на устах
Наши дети;
 
 
А не дети, так пройдут
С песнью внуки:
К ним с весною низойдут
Те же звуки.
 

‹1847›

‹…› Я люблю землю, черную рассыпчатую землю, ту, которую я теперь рою и в которой я буду лежать. Жена набренькивает чудные мелодии Mendelson'a, а мне хочется плакать…

Сегодня засадил целую аллею итальянских тополей аршин по 5 ростом и рад, как ребенок. ‹…›

А. А. Фет. Из письма Л. Н. Толстому

12–14 октября 1862 г.

‹…› Когда мы за Нейхаузеном, перешедши через мосток, очутились на русской земле, я не мог совладать с закипевшим у меня в груди восторгом: слез с лошади и бросился целовать родную землю. ‹…›

А. А. Фет.

«Ранние годы моей жизни».

«Я люблю многое, близкое сердцу…»

 
Я люблю многое, близкое сердцу,
Только редко люблю я…
 
 
Чаще всего мне приятно скользить по заливу
Так – забываясь
Под звучную меру весла,
Омоченного пеной шипучей,
Да смотреть, много ль отъехал
И много ль осталось,
Да не видать ли зарницы…
 
 
Изо всех островков,
На которых редко мерцают
Огни рыбаков запоздалых,
Мил мне один предпочтительно…
Красноглазый кролик
Любит его;
Гордый лебедь каждой весною
С протянутой шеей летает вокруг
И садится с размаха
На тихие воды.
 
 
Над обрывом утеса
Растет, помавая ветвями,
Широколиственный дуб.
Сколько уж лет – живет соловей!
Он поет по зарям,
Да и позднею ночью, когда
Месяц обманчивым светом
Серебрит и волны и листья,
Он не молкнет, поет
Все громче и громче.
 
 
Странные мысли
Приходят тогда мне на ум:
Что это – жизнь или сон?
Счастлив я или только обманут?
 
 
Нет ответа…
Мелкие волны что-то шепчут с кормою,
Весло недвижимо
И нá небе ясном высоко сверкает зарница.
 

‹1842›

«Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно…»

 
Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно;
Все эти толки меня только к зевоте ведут…
Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг мой;
Знаю, что в этих глазах, черных и умных глазах,
Больше прекрасного, чем в нескольких стах фолиантах,
Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.
Только пчела узнает в цветке затаенную сладость.
Только художник на всем чует прекрасного след.
 

‹1842›

‹…› Говорят же нам поэты, что они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз. И они говорят правду: поэт – это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным. ‹…›

Платон. Из диалога «Ион».

«Я жду… Соловьиное эхо…»

 
Я жду… Соловьиное эхо
Несется с блестящей реки,
Трава при луне в бриллиантах,
На тмине горят светляки.
 
 
Я жду… Темно-синее небо
И в мелких и в крупных звездах,
Я слышу биение сердца
И трепет в руках и в ногах.
 
 
Я жду… Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад…
Прости, золотая, прости!
 

‹1842›