Текст книги "Соловьиное эхо (сборник)"

«Ночь светла, мороз сияет…»

 
Ночь светла, мороз сияет,
Выходи – снежок хрустит;
Пристяжная озябает
И на месте не стоит.
 
 
Сядем, полость застегну я, —
Ночь светла и ровен путь.
Ты ни слова, – замолчу я,
И – пошел куда-нибудь!
 

1847

«На двойном стекле узоры…»

 
На двойном стекле узоры
Начертил мороз,
Шумный день свои дозоры
И гостей унес;
 
 
Смолкнул яркий говор сплетней,
Скучный голос дня:
Благодатней и приветней
Всё кругом меня.
 
 
Пред горящими дровами
Сядем – там тепло.
Месяц быстрыми лучами
Пронизал стекло.
 
 
Ты хитрила, ты скрывала,
Ты была умна;
Ты давно не отдыхала,
Ты утомлена.
 
 
Полон нежного волненья,
Сладостной мечты,
Буду ждать успокоенья
Чистой красоты.
 

1847

«Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой…»

 
Постой! здесь хорошо! зубчатой и широкой
Каймою тень легла от сосен в лунный свет…
Какая тишина! Из-за горы высокой
Сюда и доступа мятежным звукам нет.
 
 
Я не пойду туда, где камень вероломный,
Скользя из-под пяты с отвесных берегов,
Летит на хрящ морской; где в море вал огромный
Придет – и убежит в объятия валов.
 
 
Одна передо мной, под мирными звездами,
Ты здесь, царица чувств, властительница дум…
А там придет волна – и грянет между нами…
Я не пойду туда: там вечный плеск и шум!
 

1847, 1855

«Непогода – осень – куришь…»

 
Непогода – осень – куришь,
Куришь – все как будто мало.
Хоть читал бы, – только чтенье
Подвигается так вяло.
 
 
Серый день ползет лениво,
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
 
 
Сердце стынет понемногу,
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Все такая чертовщина!
 
 
Над дымящимся стаканом
Остывающего чаю,
Слава Богу, понемногу,
Будто вечер, засыпаю…
 

1847

«Лозы мои за окном разрослись живописно даже…»

 
Лозы мои за окном разрослись живописно и даже
Свет отнимают. Смотри, вот половина окна
Верхняя темною зеленью листьев покрыта; меж ними,
Будто нарочно, в окне кисть начинает желтеть.
Милая, полно, не трогай!.. К чему этот дух разрушенья!
Ты доставать виноград высунешь руку на двор, —
Белую, полную ручку легко распознают соседи,
Скажут: она у него в комнате тайно была.
 

1847

«Я люблю его жарко: он тигром в бою…»

 
Я люблю его жарко: он тигром в бою
Нападает на хищных врагов;
Я люблю в нем отраду, награду мою
И потомка великих отцов.
 
 
Кто бы ни был ты – странник простой иль купец, —
Ни овцы, ни верблюда не тронь!
От кобыл Мугаммеда его жеребец —
Что небесный огонь этот конь.
 
 
Только мирный пришлец нагибайся в шатер
И одежду дорожную скинь;
На услугу и ласку он ловок и скор:
Он бадья при колодце пустынь.
 
 
Будто месяц над кедром, белеет чалма
У него средь широких степей.
Я люблю, и никто – ни Фатима сама —
Не любила пророка сильней!
 

1847

«Еще весна – как будто неземной…»

 
Еще весна – как будто неземной
Какой-то дух ночным владеет садом.
Иду я молча, – медленно и рядом
Мой темный профиль движется со мной.
 
 
Еще аллей не сумрачен приют,
Между ветвей небесный свод синеет,
А я иду – душистый холод веет
В лицо – иду – и соловьи поют.
 
 
Несбыточное грезится опять,
Несбыточное в нашем бедном мире,
И грудь вздыхает радостней и шире,
И вновь кого-то хочется обнять.
 
 
Придет пора – и скоро, может быть, —
Опять земля взалкает обновиться,
Но это сердце перестанет биться
И ничего не будет уж любить.
 

1847

Фантазия

 
Мы одни; из сада в стекла окон
Светит месяц… тусклы наши свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.
 
 
Что ж молчим мы? Или самовластно
Царство тихой, светлой ночи мая?
Иль поет и ярко так и страстно
Соловей, над розой изнывая?
 
 
Иль проснулись птички за кустами,
Там, где ветер колыхал их гнезды,
И, дрожа ревнивыми лучами,
Ближе, ближе к нам нисходят звезды?
 
 
На суку, извилистом и чудном,
Пестрых сказок пышная жилица,
Вся в огне, в сиянье изумрудном,
Над водой качается жар-птица;
 
 
Расписные раковины блещут
В переливах чудной позолоты,
До луны жемчужной пеной мещут
И алмазной пылью водометы.
 
 
Листья полны светлых насекомых,
Все растет и рвется вон из меры,
Много снов проносится знакомых,
И на сердце много сладкой веры.
 
 
Переходят радужные краски,
Раздражая око светом ложным;
Миг еще – и нет волшебной сказки,
И душа опять полна возможным.
 
 
Мы одни; из сада в стекла окон
Светит месяц… тусклы наши свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.
 

1847

«Спи – еще зарею…»

 
Спи – еще зарею
Холодно и рано;
Звезды за горою
Блещут средь тумана;
 
 
Петухи недавно
В третий раз пропели,
С колокольни плавно
Звуки прилетели.
 
 
Дышат лип верхушки
Негою отрадной,
А углы подушки —
Влагою прохладной.
 

1847

«Свеж и душист твой роскошный венок…»

 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Всех в нем цветов благовония слышны,
Кудри твои так обильны и пышны,
Свеж и душист твой роскошный венок.
 
 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Ясного взора губительна сила, —
Нет, я не верю, чтоб ты не любила:
Свеж и душист твой роскошный венок.
 
 
Свеж и душист твой роскошный венок,
Счастию сердце легко предается:
Мне близ тебя хорошо и поется.
Свеж и душист твой роскошный венок.
 

1847

«Что за вечер! А ручей…»

 
Что за вечер! А ручей
Так и рвется.
Как зарей-то соловей
Раздается!
 
 
Месяц светом с высоты
Обдал нивы,
А в овраге блеск воды,
Тень да ивы.
 
 
Знать, давно в плотине течь:
Доски гнилы, —
А нельзя здесь не прилечь
На перилы.
 
 
Так-то все весной живет!
В роще, в поле
Все трепещет и поет
Поневоле.
 
 
Мы замолкнем, что в кустах
Хоры эти, —
Придут с песней на устах
Наши дети;
 
 
А не дети, так пройдут
С песнью внуки:
К ним с весною низойдут
Те же звуки.
 

1847

Змей

 
Чуть вечернею росою
Осыпается трава,
Чешет косу, моет шею
Чернобровая вдова.
 
 
И не сводит у окошка
С неба темного очей,
И летит, свиваясь в кольца,
В ярких искрах длинный змей.
 
 
И шумит все ближе, ближе,
И над вдовьиным двором,
Над соломенною крышей
Рассыпается огнем.
 
 
И окно тотчас затворит
Чернобровая вдова;
Только слышатся в светлице
Поцелуи да слова.
 

1847

Лихорадка

 
«Няня, что-то все не сладко!
Дай-ка сахар мне да ром.
Все как будто лихорадка,
Точно холоден наш дом».
 
 
«Ах, родимый, Бог с тобою:
Подойти нельзя к печам!
При себе всегда закрою,
Топим жарко – знаешь сам».
 
 
«Ты бы шторку опустила…
Дай-ка книгу… Не хочу…
Ты намедни говорила,
Лихорадка… я шучу…»
 
 
«Что за шутки спозаранок!
Уж поверь моим словам:
Сестры, девять лихоманок,
Часто ходят по ночам.
 
 
Вишь, нелегкая их носит
Сонных в губы целовать!
Всякой болести напросит,
И пойдет тебя трепать».
 
 
«Верю, няня!.. Нет ли шубы?
Хоть всего не помню сна,
Целовала крепко в губы —
Лихорадка ли она?»
 

1847

Диана

 
Богини девственной округлые черты,
Во всем величии блестящей наготы,
Я видел меж дерев над ясными водами.
С продолговатыми, бесцветными очами
Высоко поднялось открытое чело, —
Его недвижностью вниманье облегло,
И дев молению в тяжелых муках чрева
Внимала чуткая и каменная дева.
Но ветер на заре между листов проник, —
Качнулся на воде богини ясный лик;
Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами,
Молочной белизной мелькая меж древами,
Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,
На желтоводный Тибр, на группы колоннад,
На стогны длинные… Но мрамор недвижимый
Белел передо мной красой непостижимой.
 

1847

«Уснуло озеро; безмолвен черный лес…»

 
Уснуло озеро; безмолвен черный лес;
Русалка белая небрежно выплывает;
Как лебедь молодой, луна среди небес
Скользит и свой двойник на влаге созерцает.
 
 
Уснули рыбаки у сонных огоньков;
Ветрило бледное не шевельнет ни складкой;
Порой тяжелый карп плеснет у тростников,
Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой.
 
 
Как тихо… Каждый звук и шорох слышу я;
Но звуки тишины ночной не прерывают, —
Пускай живая трель ярка у соловья,
Пусть травы на воде русалки колыхают…
 

1847

«Полно спать: тебе две розы…»

 
Полно спать: тебе две розы
Я принес с рассветом дня.
Сквозь серебряные слезы
Ярче нега их огня.
 
 
Вешних дней минутны грозы,
Воздух чист, свежей листы…
И роняют тихо слезы
Ароматные цветы.
 

1847

«О, не зови! Страстей твоих так звонок…»

 
О, не зови! Страстей твоих так звонок
Родной язык.
Ему внимать и плакать, как ребенок,
Я так привык!
 
 
Передо мной дай волю сердцу биться
И не лукавь,
Я знаю край, где все, что может сниться,
Трепещет въявь.
 
 
Скажи, не я ль на первые воззванья
Страстей в ответ
Искал блаженств, которым нет названья
И меры нет?
 
 
Что ж? Рухнула с разбега колесница,
Хоть цель вдали,
И, распростерт, заносчивый возница
Лежит в пыли.
 
 
Я это знал – с последним увлеченьем
Конец всему;
Но самый прах с любовью, с наслажденьем
Я обойму.
 
 
Так предо мной дай волю сердцу биться
И не лукавь!
Я знаю край, где все, что может сниться,
Трепещет въявь.
 
 
И не зови – но песню наудачу
Любви запой;
На первый звук я, как дитя, заплачу —
И за тобой!
 

1847

Метель

 
Ночью буря разозлилась,
Крыша снегом опушилась,
И собаки – по щелям.
Липнет глаз от резкой пыли,
И огни уж потушили
Вдоль села по всем дворам.
 
 
Лишь в избушке за дорогой
Одинокой и убогой
Огонек в окне горит.
В той избушке только двое.
Кто их знает – что такое
Брат с сестрою говорит?
 
 
«Помнишь то, что, умирая,
Говорили нам родная
И родимый? – отвечай!..
Вот теперь – что день, то гонка,
И крикливого ребенка,
По́век девкою, качай!
 
 
И когда же вражья сила
Вас свела? – Ведь нужно ж было
Завертеться мне в извоз!..
Иль ответить не умеешь?
Что молчишь и что бледнеешь?
Право, девка, не до слез!»
 
 
«Братец милый, ради Бога,
Не гляди в глаза мне строго:
Я в ночи тебя боюсь». —
«Хоть ты бойся, хоть не бойся,
А сойдусь – не беспокойся,
С ним по-свойски разочтусь!»
 
 
Ветер пуще разыгрался;
Кто-то в избу постучался.
«Кто там?» – брат в окно спросил.
«Я прохожий – и от снега
До утра ищу ночлега», —
Чей-то голос говорил.
 
 
«Что ж ты руки-то поджала?
Люльку вдоволь, чай, качала.
Хоть грусти, хоть не грусти;
Нет меня – так нет и лени!
Побеги проворней в сени
Да прохожего впусти».
 
 
Чрез порог вступил прохожий;
Помолясь на образ Божий,
Поклонился брату он;
А сестре как поклонился
Да взглянул, – остановился,
Точно громом поражен.
 
 
Все молчат. Сестра бледнеет,
Никуда взглянуть не смеет;
Исподлобья брат глядит;
Всё молчит, – лучина с треском
Лишь горит багровым блеском,
Да по кровле ветр шумит.
 

1847

«Поделись живыми снами…»

 
Поделись живыми снами,
Говори душе моей;
Что не выскажешь словами —
Звуком на́ душу навей.
 

1847

«Ее не знает свет, – она еще ребенок…»

 
Ее не знает свет, – она еще ребенок;
Но очерк головы у ней так чист и тонок
И столько томности во взгляде кротких глаз,
Что детства мирного последний близок час.
Дохнет тепло любви, – младенческое око
Лазурным пламенем засветится глубоко,
И гребень, ласково-разборчив, будто сам
Пойдет медлительней по пышным волосам,
Персты румяные, бледнея, подлиннеют…
Блажен, кто замечал, как постепенно зреют
Златые гроздия, и знал, что, виноград
Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!
 

1847

Нептуну Леверрье

 
Птицей,
Быстро парящей птицей Зевеса
Быть мне судьбою дано всеобъемлющей.
Ныне, крылья раскинув над бездной
Тве́рди, – ныне над высью я
Горной, там, где у ног моих
Воды,
Вечно несущие белую пену,
Стонут и старый трезубец Нептуна
В темных руках повелителя строгого блещет.
Нет пределов
Кверху, и нет пределов
Книзу.
Здравствуй!
На половинном пути
К вечности здравствуй, Нептун! Над собою
Слышишь ли шумные крылья и ветер,
Спертый нагрудными сизыми перьями?
Здравствуй!
Нет мгновенья покою;
Вслед за тобою летящая
Феба стрела, я вижу, стоит,
С визгом перья поджавши, в эфире.
Ты промчался, пронесся, мелькнул и сокрылся,
А я!
Здравствуй, Нептун!
Слышишь ли, брат, над собою
Шумный полет? – Я принес
С жаркой, далекой земли,
Кровью упитанной,
Трупами тучной,
Лавром шумящей,
Мой привет тебе: здравствуй, Нептун!
Вечно, вечно,
Как бы ни мчался ты, брат мой,
Крылья мои зашумят, и орлиный
Голос к тебе зазвучит по эфиру:
Здравствуй, Нептун!
 

1847

«С корзиной, полною цветов, на голове…»

 
С корзиной, полною цветов, на голове
Из сумрака аллей она на свет ступила, —
И побежала тень за ней по мураве,
И пол-лица ей тень корзины осенила;
 
 
Но и под тению узнаешь ты как раз
Приметы южного созданья без ошибки —
По светлому зрачку неотразимых глаз,
По откровенности младенческой улыбки.
 

1847

«Летний вечер тих и ясен…»

 
Летний вечер тих и ясен;
Посмотри, как дремлют ивы;
Запад неба бледно-красен,
И реки блестят извивы.
 
 
От вершин скользя к вершинам,
Ветр ползет лесною высью.
Слышишь ржанье по долинам?
То табун несется рысью.
 

1847

«Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках…»

 
Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках,
Если луна с высоты прямо глядит на меня
И, проникая стекло, нарисует квадраты лучами
По́ полу, комнату всю дымом прозрачным поя,
А за окошком в саду, между листьев сирени и липы,
Черные группы деля, зыбким проходит лучом
Между ветвями – и вниз ее золоченые стрелы
Ярким стремятся дождем, иль одинокий листок
Лунному свету мешает рассыпаться по земи, сам же,
Светом осыпанный весь, черен, дрожит на тени.
Я восклицаю: блажен, трижды блажен, о Диана,
Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен!
 

1847

«Странное чувство какое-то в несколько дней владело…»

 
Странное чувство какое-то в несколько дней овладело
Телом моим и душой, целым моим существом:
Радость и светлая грусть, благотворный покой и желанья
Детские, резвые – сам даже понять не могу.
Вот хоть теперь: посмотрю за окно на веселую зелень
Вешних деревьев, да вдруг ветер ко мне донесет
Утренний запах цветов и птичек звонкие песни —
Так бы и бросился в сад с кликом: пойдем же, пойдем!
Да как взгляну на тебя, как уселась ты там безмятежно
Подле окошка, склоня иглы ресниц на канву,
То уж не в силах ничем я шевельнуться, а только
Всю озираю тебя, всю – от пробора волос
До перекладины пялец, где вольно, легко и уютно,
Складки раздвинув, прильнул маленькой ножки носок.
Жалко… да нет – хорошо, что никто не видал, как взглянула
Ты на сестрицу, когда та приходила сюда
Куклу свою показать. Право, мне кажется, всех бы
Вас мне хотелось обнять. Даже и брат твой, шалун,
Что изучает грамматику в комнате ближней, мне дорог.
Можно ль так ложно его вещи учить понимать!
Как отворялися двери, расслушать я мог, что учитель
Каждый отдельный глагол прятал в отдельный залог:
Он говорил, что любить есть действие – не состоянье.
Нет, достохвальный мудрец, здесь ты не видишь ни зги;
Я говорю, что любить – состоянье, еще и какое!
Чудное, полное нег!.. Дай Бог нам вечно любить!
 

1847

Весенние мысли

 
Снова птицы летят издалека
К берегам, расторгающим лед,
Солнце теплое ходит высоко
И душистого ландыша ждет.
 
 
Снова в сердце ничем не умеришь
До ланит восходящую кровь,
И душою подкупленной веришь,
Что, как мир, бесконечна любовь.
 
 
Но сойдемся ли снова так близко
Средь природы разнеженной мы,
Как видало ходившее низко
Нас холодное солнце зимы?
 

1848

«Шепот, робкое дыханье…»

 
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
 
 
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
 
 
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
 

1850

«В долгие ночи, как вежды на сон не сомкнуты…»

 
В долгие ночи, как вежды на сон не сомкнуты,
Чудные душу порой посещают минуты.
Дух окрылен, никакая не мучит утрата,
В дальней звезде отгадал бы отбывшего брата!
Близкой души предо мною все ясны изгибы:
Видишь, как были, – и видишь, как быть мы могли бы!
О, если ночь унесет тебя в мир этот странный,
Мощному духу отдайся, о друг мой желанный!
Я отзовусь – но, внемля бестелесному звуку,
Вспомни меня, как невольную помнят разлуку!
 

1851

«Напрасно!..»

 
Напрасно!
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренне горько я плачу,
Напрасно.
 
 
Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою как безумный, еще не постиг выраженья:
Разлука.
 
 
Свиданье!
Разбей этот кубок: в нем капля надежды таится.
Она-то продлит, и она-то усилит страданье,
И в жизни туманной все будет обманчиво сниться
Свиданье.
 
 
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
 
 
Но больно,
Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;
В груди человека до них бы добраться довольно…
Нет! вырвать и бросить; те язвы, быть может, целебны, —
Но больно.
 

1852

«Люди спят; мой друг, пойдем в тенистый сад…»

 
Люди спят; мой друг, пойдем в тенистый сад.
Люди спят; одни лишь звезды к нам глядят,
Да и те не видят нас среди ветвей
И не слышат – слышит только соловей…
Да и тот не слышит, – песнь его громка;
Разве слышат только сердце да рука:
Слышит сердце, сколько радостей земли,
Сколько счастия сюда мы принесли;
Да рука, услыша, сердцу говорит,
Что чужая в ней пылает и дрожит,
Что и ей от этой дрожи горячо,
Что к плечу невольно клонится плечо…
 

1853

«Растут, растут причудливые тени…»

 
Растут, растут причудливые тени,
В одну сливаясь тень…
Уж позлатил последние ступени
Перебежавший день.
 
 
Что звало жить, что силы горячило —
Далёко за горой.
Как призрак дня, ты, бледное светило,
Восходишь над землей.
 
 
И на тебя как на воспоминанье
Я обращаю взор…
Смолкает лес, бледней ручья сиянье,
Потухли выси гор;
 
 
Лишь ты одно скользишь стезей лазурной;
Недвижно всё окрест…
Да сыплет ночь своей бездонной урной
К нам мириады звезд.
 

1853

На Днепре в половодье

А. Я. П-вой

 
Светало. Ветер гнул упругое стекло
Днепра, еще в волнах не пробуждая звука.
Старик отчаливал, опершись на весло,
А между тем ворчал на внука.
 
 
От весел к берегу кудрявый след бежал;
Струи под лодкой закипели;
Наш парус, медленно надувшись, задрожал,
И мы, как птица, полетели.
 
 
И ярким золотом и чистым серебром
Змеились облаков прозрачных очертанья;
Над разыгравшимся, казалося, Днепром
Струилися от волн и трав благоуханья.
 
 
За нами мельница едва-едва видна
И берег посинел зеленый…
И вот под лодкою вздрогну́вшей быстрина
Сверкает сталью вороненой…
 
 
А там затопленный навстречу лес летел…
В него зеркальные врывалися заливы;
Над сонной влагою там тополь зеленел,
Белели яблони и трепетали ивы.
 
 
И под лобзания немолкнущей струи
Певцы, которым лес да волны лишь внимали,
С какой-то негою задорной соловьи
Пустынный воздух раздражали.
 
 
Вот изумрудный луг, вот желтые пески
Горят в сиянье золотистом;
Вон утка крадется в тростник, вон кулики
Беспечно бегают со свистом…
 
 
Остался б здесь дышать, смотреть и слушать век…
 

1853

«Какие-то носятся звуки…»

 
Какие-то носятся звуки
И льнут к моему изголовью.
Полны они томной разлуки,
Дрожат небывалой любовью.
 
 
Казалось бы, что ж? Отзвучала
Последняя нежная ласка,
По улице пыль пробежала,
Почтовая скрылась коляска…
 
 
И только… Но песня разлуки
Несбыточной дразнит любовью,
И носятся светлые звуки
И льнут к моему изголовью.
 

1853

Старый парк

 
Сбирались умирать последние цветы
И ждали с грустию дыхания мороза;
Краснели по краям кленовые листы,
Горошек отцветал, и осыпалась роза.
 
 
Над мрачным ельником проснулася заря,
Но яркости ее не радовались птицы;
Однообразный свист лишь слышен снегиря,
Да раздражает писк насмешливой синицы.
 
 
Беседка старая над пропастью видна.
Вхожу. Два льва без лап на лестнице встречают.
Полузатертые чужие имена,
Сплетаясь меж собой, в глазах моих мелькают.
 
 
Гляжу, у ног моих отвесною стеной
Мне сосен кажутся недвижные вершины,
И горная тропа, размытая водой,
Виясь, как желтый змей, бежит на дно долины.
 
 
И солнце вырвалось из тучи, и лучи,
Блеснув, как молния, в долину долетели.
Отсюда вижу я, как бьют в пруде ключи
И над травой стоят недвижные форели.
 
 
Один. Ничьих шагов не слышу за собой.
В душе уныние, усилие во взоре.
А там, за соснами, как купол голубой,
Стоит бесстрастное, безжалостное море.
 
 
Как чайка, парус там белеет в высоте,
Я жду, потонет он, но он не утопает
И, медленно скользя по выгнутой черте,
Как волокнистый след пропавшей тучки, тает.
 

1853

«Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?..»

 
Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?
Ведь снова не пойму я ни одной страницы —
И яркий белый свет начнет в глазах мелькать,
И ложных призраков заблещут вереницы.
 
 
За что ж? Что сделал я? Чем грешен пред тобой?
Ужели помысел мне должен быть укором,
Что так язвительно смеется призрак твой
И смотрит на меня таким тяжелым взором?
 

1854

«Еще весны душистой нега…»

 
Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.
 
 
Едва лишь в полдень солнце греет,
Краснеет липа в высоте,
Сквозя, березник чуть желтеет,
И соловей еще не смеет
Запеть в смородинном кусте.
 
 
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях,
И, их глазами провожая,
Стоит красавица степная
С румянцем сизым на щеках.
 

1854

«Как здесь свежо под липою густою…»

 
Как здесь свежо под липою густою —
Полдневный зной сюда не проникал,
И тысячи висящих надо мною
Качаются душистых опахал.
 
 
А там, вдали, сверкает воздух жгучий,
Колебляся, как будто дремлет он.
Так резко-сух снотворный и трескучий
Кузнечиков неугомонный звон.
 
 
За мглой ветвей синеют неба своды,
Как дымкою подернуты слегка,
И, как мечты почиющей природы,
Волнистые проходят облака.
 

1854

Первый ландыш

 
О первый ландыш! Из-под снега
Ты просишь солнечных лучей;
Какая девственная нега
В душистой чистоте твоей!
 
 
Как первый луч весенний ярок!
Какие в нем нисходят сны!
Как ты пленителен, подарок
Воспламеняющей весны!
 
 
Так дева в первый раз вздыхает —
О чем – неясно ей самой, —
И робкий вздох благоухает
Избытком жизни молодой.
 

1854