Текст книги "К 110-летнему юбилею школы. Воспоминания о школе, друзьях, учителях и совсем немного об отношениях…"

Об отношении населения к учителям и врачам

Очень много негативных высказываний об учителях и врачах, появляется в соцсетях, особенно в последние годы. То ли времена изменились, то ли люди стали другими, но вал непрекращающегося, не побоюсь этого слова, сквернословия с каждым разом все больнее и больнее бьет по тем, кто спасает жизни и души людей.

Многие вспоминают эпоху советского времени исключительно с худшей стороны. Возможно, в каких-то ситуациях и были отрицательные явления, но во многом это было самое справедливое общество.

Тогда люди относились к сельской интеллигенции, врачам и учителям, с должным уважением и высоким почтением. Не было случаев, когда родители, приняв во внимание доводы одной стороны, детей, вступали в полемику с другой стороной, учителем, защищая своих «эйнштейнов». Учитель для них всегда был прав.

– Ты, что умнее учителя мнишь себя? – говорили нам старшие.

А что касается медработников, так это совсем другая история. Я помню те, незабываемые годы, когда сельский фельдшер приходил к нам на урок и на виду у всего класса ставил каждому укол. Этим страшным словом «укол» родители пугали детей:

– Будешь плохо себя вести, придет Галина Николаевна и поставит укол!

Иглы тогда были многоразового пользования и, наверное, затачивались силами самого фельдшера, или близких ему людей. Они со страшным скрипом пробивали упругие детские мышцы в мягких местах, причиняя детям невыносимые страдания.

И всегда, во время этой неприятной процедуры, появлялось неистребимое желание воскликнуть:

– Больно же, блин!

Но все терпеливо переносили эту адову муку. Как же – надо было снимать штаны перед всем классом! Несмотря на это, никому и в голову не приходило: ни родителям, ни тем более ученикам, ослушаться фельдшера.

Все к нему и стар, и млад на деревне относились, как к некоему божеству. Даже самая древняя бабушка обращалась к ней строго по имени, отчеству, хотя та ей, может быть, по возрасту годилась бы во внучки.

Галина Николаевна, сельский доктор, (никто ведь не делал различий между врачом и фельдшером) первый человек на селе. Никто и подумать не смел, что Галина Николаевна в чем-то может быть не права. Скажи она:

– Давай я тебе сначала отделю голову от туловища, а потом обратно приставлю.

Все бы приняли это, как данность – если так сказала Галина Николаевна, значит так надо:

– Режьте, Галина Николаевна, делайте, что считаете нужным.

Это было тогда, в советское время. Сейчас медики просят, уговаривают пациентов поставить прививки. Когда люди умирают, в каком-нибудь богом забытом Куала-Лумпуре, нам дела нет до этого, до нас эта напасть, ковид например, навряд ли дойдет.

Но ведь дошла, не заставила себя долго ждать: Пришла беда – отворяй ворота. А сколько смертей эта зараза принесла в «открытые ворота»? Но все равно, стоять будем на своем, прививки ставить не будем:

– А в интернете пишут, что все это происки недобросовестных политиков, они нарочно заставляют нас прививаться, чтобы самим обогатиться!

Знакомая картина? У нас все умные, интернет нам заменил живых докторов – как же, мы сами с усами! А когда становится худо, куда бежим?

Как тут не вспомнить советскую власть, когда не спрашивали, а действовали по принципу:

Партия сказала – Надо! Народ ответил – Да!

Появляется очень тревожная тенденция – оскорбить учителей и медиков стало почти нормой. Обвинить во всех смертных грехах, написать грязные пасквили во все инстанции – вот смысл жизни, ради которого можно биться до последнего патрона, или «украинца», как в настоящее время ставит задачу, некогда продвинутый Запад.

Или еще пример. Человек уходит из жизни в солидном возрасте, далеко за восемьдесят, а родственники бомбят больницу с претензиями о том, что вы, медики якобы плохо лечили.

Но, как можно починить машину, когда она уже не подает признаков жизни? Проще выбросить на свалку. Металл и тот устает, есть понятие «усталость металла». А тут человек.

Всему есть начало и всему есть конец. Старые люди уходят, новые приходят. Это незыблемый закон природы. Чего, спрашивается, пургу-то гнать?

Был недавно случай в нашем глухом северном краю. Родные люди отправляют своего отца в Дом престарелых. И причем оформить его туда и доставить в то же место должна больница. Не сами родные, а именно больница.

Но пикантность ситуации заключается в том, что те же родные задают больничному начальству не совсем корректные вопросы:

– Если мы поедем сопровождать нашего отца, вы нам предоставите жилье, нам ночевать негде?

Хорошенькое дело – больница везет на свои средства вашего папеньку, от которого вы отказались, и она же еще должна вас кормить, поить, ночлег обеспечивать. А задницу не надо подтереть?

И вот, несмотря ни на какие благие деяния, народ все продолжает баламутить органы власти своими бесконечными жалобами и грязными писульками.

Но ведь не все так печально, так и хочется крикнуть во всеуслышание:

– Люди, посмотрите вокруг, сколько добрых дел совершают те, на кого вы постоянно жалуетесь, а потом приходите к ним же просить о помощи!

Давайте забудем обо всем плохом, давайте поговорим о хорошем. Годом ранее, еще до весеннего половодья, прямо на моих глазах произошел один трагикомичный случай. Коллектив врачей со своими семьями выехал на выходные дни на курорт «Горячий Ключ».

День заезда выпал на позднее время, в пятницу в конце рабочего дня. Пока выехали, пока доехали до места назначения, наступила кромешная тьма.

Всем отдыхающим оставалось только распаковать вещи, приготовить ужин, накормить детей и располагаться ко сну. Ни о какой рыбалке в столь позднее время речи не шло.

«Все добрые дела делаются с утра, спозаранку», – приняв во внимание эту народную мудрость, легли спать. А утром пораньше, когда едва пробились первые лучи солнца, «цыгане шумною толпой…» отправилися в путь.

Приехали на место, где-то сами продолбили лунки, где-то воспользовались уже готовыми местами приманки рыбы. Расположились тесной компанией вокруг лунок и началось таинство рыбной ловли, которое, в полной мере, захватило все наше внимание.

Дети радовались, носились по весеннему, хрупкому льду, изредка подбегая к взрослым посмотреть улов, да и самим, между делом, прикормить рыбешку, закинуть удочку.

Тем временем день неспешно, то и дело, насылая временами на рыбаков, сильные порывы ветра, нехотя перевалил на вторую половину. Пришлось всем сниматься с насиженных лунок и двигать в сторону больницы – война войной, а обед по распорядку.

Приехав к месту пристанища, быстро развели костер: кто во дворе занимался поленьями, кто в помещении разжигал печку. Так, сообща, всем колхозом и общими усилиями приготовили обед.

Но главное угощение в виде шашлыка все еще находилось на стадии приготовления, наш главный мастер шашлычных дел, что-то там бурчал себе под нос, подмешивал к мясу какие-то свои, одному ему известные, снадобья. Всем своим видом он показывал неискушенной публике что:

Шашлык не терпит суеты.

Тому заслуженно награда,

Кто с мясом запросто на «Ты»

И с рецептурой маринада.

Валерий Ник 2

Долго ли, скоро ли он там колдовал, но все же после многочисленных его манипуляций возле своеобразного мангала, вожделенный шашлык возвестил всех, присутствующих голодных ртов, о своей готовности быть съеденным в сей же час.

Все шумною гурьбой расселись вокруг импровизированного стола и принялись за долгожданный обед, вприкуску с ворчливо шипящим, аппетитно дымящим, но вкусно пахнущим шашлыком.

Все много шутили, смеялись, говорили без умолку, как обычно, бывает на открытом воздухе посреди весеннего великолепия пробуждающейся природы.

«Как раз для дружеской пирушки, под непристойный анекдот, избыток рубленой петрушки, чеснок-аджи́ка все сойдет».

Вдруг один наш товарищ, начал странно покашливать, крутить в разные стороны головой, махать руками, пытаясь что-то сказать. Все приняли его беззвучные призывы на очередной поток нескончаемых хохм и шуток.

Затем он встал на колени и все продолжал кивать головой, словно пытаясь, что-то выдавить из себя. И тут стало понятно – Все! Шутки закончились.

Все подбежали к нему, сгрудились вокруг: одни давай колотить по спине, другие, пытаясь оказать посильную помощь, давали советы сделать так, а потом эдак. Да вот только:

В советах нету благодати

И большей частью пользы нет,

И чем дурак мудаковатей,

Тем он обильней на совет…

Игорь Губерман

Только один молодой доктор, женщина, приняла самое разумное решение. Подбежав, она обхватила двумя руками грудную клетку и стала сильными рывками массажировать ее, пытаясь таким образом выдавить из нашего долготерпимца-мученика все, что оставалось несъеденным.

Видя, что эти действия не возымели должного результата, она вскрикнула своей коллеге и по совместительству жене нашего приятеля:

– Дарья Васильевна, он уже синеет!

И тут она, «ничтоже сумняшеся», предпринимает еще один действенный метод спасения задыхающегося любителя шашлыков. Сунув руку в его ротовую полость, она извлекла оттуда, застрявший в горле, крупный кусок мяса величиной с добрый кулак.

А тот несчастный успел еще сомкнуть свои челюсти, поранив руку своего спасителя. Жадным оказался, видать, жалко ему стало несъеденного куска мяса.

Ну что сказать? Вот так, в обыденной ситуации, один человек спасает жизнь другому человеку и не считает себя героем. А засуетись она, не прими того единственно верного решения – последствия могли бы быть, куда прозаичнее той лирики, которая часом раньше овладевала умами присутствующих.

Вокруг нас столько героев, незаметно делающих свое дело. А мы их не видим и не замечаем. Поступки медиков может быть более заметны по сравнению с теми же деяниями учителя. Да и замечаем мы их тогда, когда наступает крайний случай, подобный тому, что описан выше. В обыденной жизни они также как и учителя редко удостаиваются добрых слов.

Ошибки учителей менее заметны, но обходятся не менее дорого – говорила героиня комедии Эльдара Рязанова. Давайте будем помнить об этом.

И прежде, чем писать, очередную жалобу, давайте задумаемся:

А какой пример подаем мы подрастающему поколению?

Голда Меир, бывший премьер-министр Израиля, писала:

Если вы хотите построить ту страну, куда будут возвращаться её сыновья и дочери, если вы хотите построить страну, откуда уезжать будут только в сезон отпусков, если вы хотите построить страну, у которой не будет чувства страха за будущее, то сделайте всего лишь два шага:

1. Приравняйте коррупцию к измене Родине, а коррупционеров – к предателям, вплоть до седьмого колена…

2. Сделайте три профессии самыми высокооплачиваемыми и уважаемыми. Это – военные, учителя и врачи…

Любитель занимательных историй

Пашка Кащеев пришел к нам в четвертом классе и проучился с нами три года – 4-й, 5-й, 6-й классы. А потом уехал куда-то, и следы его потерялись. Я всегда о нем тепло вспоминаю и думаю, кем же он стал?

С его талантами непревзойденного рассказчика занимательных историй можно было бы сделать неплохую карьеру в любой сфере, особенно, в журналистике. Он уже в ту пору отличался от нас умением аналитически рассуждать и вести себя, вполне, по-взрослому. Часто заходил к нам в гости.

Кто помнит, в ту пору и стар, и млад, кто переступал порог чужого дома, обязан был присесть за стол, за которым принимали трапезу хозяева. Пашка, зная об этом, никогда не упрямился, легко соглашался на приглашение. Мало того, что он по-свойски садился за стол, он и вел себя очень вежливо, развлекая хозяев «взрослыми» разговорами.

Бывало, откушав очередную чашку чая, скажет:

– Худгы, ишо нэгэ атакан сайгаа хэжэ үхэ байгаад!

Получалось почти как в том анекдоте. Еврей, привечая свою гостью, предлагает:

– Вы ешьте, ешьте – не стесняйтесь. Вот вам еще кусочек мяса…

На, что гостья отвечает:

– Ой! Что вы, я уже два куска съела…

Еврей:

– Вообще-то не два куска, а четыре! Да вы ешьте, ешьте – кто же их считает!

Я всегда поражался умению Пашки вести себя на равных в окружении взрослых людей, где-то может и завидовал ему по-хорошему. «Надо же, – думал про себя, – Пашка такой же маленький, как и я, а совсем не стесняется взрослых».

Жил он у нашей учительницы. По всей видимости, она относилась к нему хорошо. Во всяком случае, Пашка всегда ходил в белоснежных, хорошо отглаженных рубашках, в аккуратном, чистеньком костюмчике со стрелками на брюках, о которые можно было «пораниться».

Несмотря на это, он в нашем мальчишеском кругу, частенько говаривал:

– Энэ гаа, Беэра, нерпэмне хуу доло эдеэ!

Здрасьте! Она его поит, кормит, ухаживает за ним, не хуже родной матери. И она же, Вера, бедному Пашке все нервы вымотала, если уподобляться ему, то – «съела».

Старики в нашем детстве, с негодованием откликались на такие шалости:

– Хонзооһоноо бааһа арлягаа үгээдэл, юун нербэ шамшаг хүүндэ байхым?

Мы очень хорошо воспринимали все Пашкины фантазии. Ведь знали же, что он сейчас начнет врать, тем не менее, слушали все его враки с разинутыми ртами.

У него был ярко выраженный талант красиво изложить любую историю, пусть она и яйца выеденного не стоила. Но надо было слышать, как Пашка удивительным образом умел аргументировать свое сочинение, и в разумных пределах добавлял сочные краски в тему своего разговора. Наверняка у него не было заранее заготовленных баек. Он живописал экспромтом.

У Пашки на среднем пальце правой руки не было одной фаланги. Мы, естественно, приступали к нему с вопросами, зная, что Пашка сейчас, что-нибудь преподнесет нам на блюдечке. Он всегда оправдывал то, чего от него хотят услышать окружающие его пацаны.

– Yрээн азаргайн дэлэн дээрэнь хэбтээд, уһаншье, саһаншье харан үгы гүйлгэжэ ябааб. Толгойгоо ургѳѳд хархадам, хобоо байгаа. Тигээд, гараа баруухшан болгооходом, хурьгам мэни хобоое нүхэндэ хабшалдаад – таһараа, үлѳѳрэ хурьгам тэндээ үлэшэбэ.

Многие их наших мальчишек, в ту пору, показывали большое рвение к лошадям. Но никогда в этой компании мы не видели Пашку. Он не то, что молодого необъезженного жеребца мог оседлать, как он нам втирал по ушам, но и к самой захудалой совхозной кляче ближе 100 метров не подходил.

Мы, конечно, об этом знали. Но всегда приставали к нему:

– Пашка, соври чё-нидь!

И он нам с удивительным юмором, с самым серьезным видом расписывал «антиресный случай» из жизни двенадцатилетнего мальца.

Говорят, все великие юмористы в жизни редко смеются. И рассказывая смешные вещи, всегда сохраняют серьезную мину. Аркадий Райкин, например, Семен Альтов…

Пашка, когда говорил, даже не улыбался. А ведь он тогда был совсем ребенком и не мог знать всех подводных камней этого искусства. Он умел тонко чувствовать настроение своих слушателей. И во время его трепа мы не единожды прерывали его безумным хохотом, а он с невозмутимым видом продолжал чесать дальше.

У Пашки была лысина на том месте, где мы, пацаны, носили «прическу». Везде на голове красиво вьющиеся, густые волосы, а на «лобном месте» с нагловатой ухмылкой сверкает шикарная лысинка. Как вам такая картина?

Он ничуть не стеснялся этого, и не был бы Пашкой, если не рассказал нам придуманную им самим историю, которая опять же, в его повествовании, связана была с необученным жеребцом:

– Yрээн азаргаа хѳѳһэ гарсан харайлгаад ерээд, газаагаа уяжа байгааб. Тэрэмня гараам мултраад, хажуу тээшэ һүрэжэ ябымаадал, урайдахи үһэмни таһартажа хаяа. Тэйнаан һүүлдэ, энээхэндэмни (показывал рукой то самое место) үһэмни ургахаяа болиима.

Я не знаю, где сейчас Пашка и что с ним сталось. Кем бы он ни был, в нем с детства был заложен дар великолепного барона Мюнхгаузена. Все мы в детстве, так, или иначе, врали.

А Пашка не врал, он входил в образ, и согласно системе Станиславского, «не просто изображал своего героя, а как бы становился им – чувствовал и думал не за себя, а за своего героя…»

Если бы Пашка взялся за перо, думаю, мог бы стать замечательным фантастом, ведь:

Каждый дурак может говорить правду, но нужно кое—что иметь в голове, чтобы толково солгать.

Друг мой Альфред

Как-то среди ночи я проснулся с тревожной мыслью, а чего же я вдруг забыл упомянуть своего лучшего друга Альфреда Хантаева. Стало так стыдно перед ним, захотелось тут же встать с постели и сесть за компьютер.

Немного погодя, вспомнил – нет, не забыл. Он есть в самых первых моих публикациях, когда я еще начинал заниматься пробой пера. Когда пишешь о ныне здравствующих людях, всегда сомневаешься, а стоит ли указывать их имена собственные. Ведь никто и никому не позволил, запросто так, эксплуатировать свое имя. И это правильно.

А друг мой Альфред, всегда значится под своим именем. А на сей раз я вспомнил о нем после того, как моя одноклассница настойчиво требовала прислать, что-нибудь из школьной жизни. Я просьбу её удовлетворил – отправил все, что написал, и на этом успокоился.

А тут смотрю в чате, она снова призывает людей к активным действиям. Вследствие её невидимого давления снова решил засесть за писанину, тем более, что у меня крутилась в голове одна идея, которая давно просилась наружу. Так что давление в разумных пределах это есть – БЛАГО.

Так вот рядом с той идеей и зародилась вторичная мысль поговорить о своем закадычном друге. Семья Альфреда переехала в Харазаргай 1968 году, аккурат в год, когда мы пошли в первый класс.

Бывают люди, которые сходятся с другими людьми невероятно быстро. Альфред был из тех людей – едва он переступил порог нашего класса, как нас с ним тут же спаяла крепкая дружба.

Мы стали неразлучными буквально с первого часа нашего знакомства. И все школьные годы, и последующее время бурной юности и первой молодости, мы с ним прошагали плечо в плечо.

Он был очень активным малым. После уроков, когда я ещё собирался выходить на поскотный двор, мой друг являлся, как красно солнышко, и до конца светового дня усердно трудился со мной в нашем хозяйстве. О, сколько же простой, грубой, крестьянской работы он переделал вместе со мной.

Я же имел наглость выговаривать ему, если он, по каким-то причинам, запаздывал. А работы действительно было много. За моим отцом всегда прикреплялась лошадь для ведения домашнего хозяйства. Мы первым делом запрягали лошадь, ездили к проруби за водой, потом вывозили навоз.

Сейчас навоз денег стоит, а тогда вывозили с тем, чтобы его лишь бы не было на скотном дворе. Он считался мусором, мешающим вести образцовое хозяйство. И мы каждый день вывозили его со двора и ссыпали, куда не попадя.

Если мы с Альфредом навостряли лыжи на какое-нибудь мероприятие, например хоккей, то делали всю работу с утроенной энергией, лишь бы быстрее сорваться на речку. Ну как же, зимний день ждать нас не будет.

Хоккей.… О, сколько же добрых слов было сказано о нем:

Великий спорт, неведом страх,

Для избранных людей.

Здесь трусом быть нельзя никак.

Такой вот спорт – хоккей.

Ирина Чернова

Пожалуй, хоккей был нашей самой излюбленной игрой. Жалко, тогда наши кремлевские долгожители ровным счетом ничего не делали для простых ребятишек из дворовых команд. В 70-е годы рейтинг хоккея в Союзе был на высоте, его почитал сам Леонид Ильич, и было самое удачное время для его развития.

Кто знает, может среди наших сверстников росли те же Крутовы и Макаровы. Большие надежды подавал и мой друг. Он очень был хорош в нападении, особенно, филигранной была его обводка с молниеносной атакой, начиная от своих ворот и сквозь шеренгу противника до его ворот.

А за атакой следовал хлесткий и мощный удар по воротам. Г-о-о-л! Вратарь почти всегда оставался бессильным после столь неожиданного удара с вывертом прямо перед его носом.

И так на протяжении почти всей игры. А потом ожидаемая победа, бурные аплодисменты. И мы мокрые, слегка подуставшие рыцари хоккея, ложились голыми животами на край проруби и, испив водицы со свежим налетом коровьей мочи, отправлялись по домам до следующих баталий. Стоит ли говорить – и тут мы играли с Альфредом на пару.

Вот так прошло все детство

И пронеслись года.

В хоккей мы с малолетства

Играли же всегда!

Иван Терехин

Пора хоккейных баталий на льду не была долговременной. К декабрю зима окончательно вступала в свои права, снег толстым слоем покрывал нашу маленькую речушку. Наступали трескучие морозы, и нам приходилось на время отойти от темы хоккея.

И тут приходила пора лыжных прогулок. Лыжи мы брали у Александра Батуевича и отправлялись на свое, так сказать, пригретое место – «Гэрын Хада». Поднимались до самой вершины, а там по зимнему, санному пути нужно было скатываться вниз.

Спускаться по скользкой дороге, протоптанной гужевым транспортом, было очень опасно, это не лыжня. А лыжню мы не делали по той причине, что кругом был лес, поэтому протоптать прямую лыжню было невозможно.

Мы все хором поднимались наверх. Поднявшись на самую верхотуру, глянув вниз с головокружительной высоты, понимали – спуститься вниз, да по скользкой дороге это тебе не хухры-мухры. Здесь нужен другой подход, здесь надобно соизмерять свои желания и хотения.

Но Альфред никогда не сдавался. Садился в низкую стойку, заворачивал свою шапку-ушанку взад на затылок, и стремительно улетал вниз. В буквальном смысле, вот только сверкнула его задница, и нет её —«улетела!»

На такой бешеной скорости нужно было уметь маневрировать на поворотах, иначе можно врезаться в вековую лесину, в три обхвата толщиной.

Что и говорить, занятие было преопаснейшим. Мы, те, которые относились к такому мероприятию с опаской, выбирали место с пологим спуском и от греха подальше, шли вниз на умеренной скорости.

Тише едешь – дальше будешь!

А внизу нас уже давно поджидал Альфред, и совершенно при этом не задавался. Честно говоря, было ему, чем гордиться. Ей—богу, такой спортивный трюк удавался только ему одному.

Сколько раз мы пытались повторить подвиг нашего «Александра Матросова» (то, что проделывал Альфред – это все равно, что бросаться на амбразуру), но увы! Не получалось, ибо верна древнеримская пословица:

Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

На эту же гору мы, в другое время, поднимались на лошадях по причине наших ночных вояжей в сторону Верхней Идыги. Была у нас такая маленькая, хорошая глупость – делать ночные рейды в соседнюю деревню.

У каждого была своя лошадь. Она, бедолага, днем трудилась на основной работе, а ночью, благодаря нашим всенощным бдениям, брала «сверхурочные» работы.

Получалась двойная нагрузка, и оплата лошадям, само собой, разумеется, начислялась по «двойному тарифу». А когда их не хватало, садились по двое.

Ехать вдвоем на одном скакуне довольно непросто, и тут каждый старался подобрать себе умелого компаньона, который умел бы хорошо держаться на спине скачущего коня.

Ориентир, обычно, нацеливался на заднего седока. Если тот оказывался малоопытным наездником, то он, одним неловким движением, сталкивал впереди сидящего всадника на шею, летящего во весь опор, коня. А сидеть на спине лошади, или на шее оной – это немножко разные вещи.

Опытный ездок, в момент отрыва четвероного друга от земли, умел своевременно отодвинуться назад. Когда передние ноги касались земли, он по инерции приближался вперед, но не настолько близко, чтобы столкнуть своего товарища на шею коня.

Затем приходил черёд работы задних ног, и лошадь вновь меняла состояние своего тела, а седок вновь должен успеть отодвинуться взад. Просто не нужно было упускать из виду этот момент. Туда—сюда, туда—сюда…

Приехав в Идыгу, мы кружили по пустынным улочкам спящей деревни. Если повезет, заходили в клуб. Но ничем особенным мы там не занимались. Посидим немного, перекинемся друг с дружкой парой фраз и молча, не сговариваясь, выходили к застоявшимся лошадям.

Все! Дело сделано, червяк, который точил нас изнутри и толкал на великие подвиги – угомонился. Теперича, с легкой совестью можно держать путь домой.

Выйдя за околицу, мы как по команде пускали лошадей во весь опор. Кони сами понимали, что идут домой. От этого понимания они становились вдвое резвее обычного своего состояния, и рвали жилы – себя не жалеючи.

Мы же в кромешной темноте не различали ни дорог, ни тех кто несется рядом, ни тех кто отстал… Предавшись бешеному ритму круговерти, полагались только на своих коней. Конь умный, конь все видит и знает, куда бежать, и как объезжать всевозможные препятствия.

Не дай Бог, случись, что-нибудь – конь поскользнулся, ногу подвернул, или всадник не удержался, последствия могли бы быть самыми печальными.

Как прекрасна была и глупа

Бесшабашная молодость наша!

Безграничен был старта запал

И горяч, и силен, и бесстрашен.

Альфира Зайнутдинова

И вот проходит неделя, червячок опять начинает зудеть и трындеть, толкая на очередные безумства, и снова клич – в Идыгу! И вновь «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют». Только в отличие от Пушкина наши «цыгане» не по Бессарабии кочуют, а по горам и по долам – через горный хребет в соседнюю деревню.

У всех наших ребят была своя, какая-никакая, конская амуницию, в первую очередь, такая нужная вещь как узда. А друг мой не имел такой возможности, по той причине, что отец его, Александр Кондратьевич, отродясь не занимался лошадьми. И страшно он был далек от всяких там хазааров, эмээлов…

Но Альфред не унывал – голь на выдумки хитра. Он, каким-то невообразимым образом мастерил себе уздечку из обыкновенной проволоки. Остается только гадать, как при таких бешеных скачках он умудрялся оставаться на лошади. Как можно посредством тонюсенькой проволоки заставить коня выполнять твои команды? Загадка природы.

Как-то, мы с Альфредом ехали вдвоем на одной лошади по Харазаргаю средь бела дня. Мы уже перестали без ума скакать в ночную Идыгу, да и к лошадям стали относиться без той мучительной жестокости:

Безрассудная дерзкая молодость,

Отзвенев безвозвратно ушла —

Безучастная чуждая хо́лодность

Чувствам пылким на смену пришла!

Алексей Кириленко

Чувства пылкие были, и долго они с нами еще будут пребывать! Но мы уже перешли в другую ипостась – мы пересели на «железных коней».

О морях и не мечтали, мотоцикл нам природу заменил…

Только нажимая на педаль, мы чувствовали себя настоящими хозяевами своей жизни.

И вот едем мы с ним по деревне, «морды красные такие», никому не мешаем, и вдруг нас останавливает партком нашего совхоза – Казармаков. Мы ничего такого не сделали, едем себе потихоньку и едем, и вдруг тормозит нас большой начальник. Мы удивились, но все же притормозили. А партком нам и говорит:

– Таа хоёр амбалнууд!!! Юу хэхэеэ морин дээр hундалдаад ябнат? Моринэй нюрга хуха дарха hанаатайд?

Велико было наше воспитание, не стали перечить старшему товарищу, молча выслушав его нарекания, поехали дальше. Но надо было знать Альфреда. Немного отъехав, он чуть не упал с лошади, начал дико ржать.

Мне интересно стало поведение друга. Остановил коня, оба слезли. Альфред, чуть ли не катается по земле, передразнивая парткома:

– Таа хоёр амбалнууд…

И так, раз за разом повторял эту фразу, смеясь без удержу. А смеялся он очень заразительно, открыто, оголив все свои 33 зуба. Когда прошел первый порыв дикого хохота, он, порываясь рассказать причину своего всепоглощающего веселья, все делал акцент на слово «амбалнууд».

Да, теперь мы незаметно для себя стали физически намного крупнее и, соответственно, выше.

Прошли те молодые годы

Вернуться в прошлое нельзя…

Другие чувства, иные моды

И сердцу новые друзья!

Олег Слесарев

А ведь было время, когда мы с ним на пару обучили не один десяток диких «мустангов» из нашего совхозного двора. И это были наши лучшие годы – малолетки 12-14-ти лет от роду.

И ведь, только он, Альфред, умел договариваться с конюхом с тем, чтобы тот пригнал, по нашей прихоти, совхозный табун лошадей на конный двор. С чего ради, спрашивается, взрослый человек должен был идти на поводу у малолеток?

Ах! Да вы такие сопляки собрались обучать лошадей? Идите, сначала научитесь подтирать свои задницы. Таков был ответ по-первости. Несмотря на наше уныние, Альфред все продолжал искать способы увещевания конюха по этой, злободневной для нас, теме.

Вода камень точит. Наконец, конюх внял мольбам моего друга. В один прекрасный день, к нашей всеобщей зависти, совхозный табун стоял на конном дворе и ждал от нас дальнейших действий.

Само собой получилось, что мы доверили Альфреду первым из нас бросить на шею аркан, дико мчащегося по кругу конного двора, избранной нами особи конского племени.

Альфред, блестяще справился с этой задачей. И с этого времени он прочно завоевал себе право первым закидывать аркан, и никто уже не оспаривал его полномочия в этом многотрудном искусстве.

Не зря лошадей испокон веков называют самыми умными животными. Они сразу понимали, чего от них хотят эти несчастные двуногие с подлым арканом в руках.

Стоит промахнуться один раз и та особь, над которой с тихим шелестом пролетела веревка с ненавистной удавкой, будь уверен – она больше не допустит такой оплошности.

Если остальные продолжали наворачивать круги по конному двору с гордо поднятой головой, а эта каналья, наоборот, будет пригибать голову так, что закинуть удавку становилось, практически, невмоготу. Словно она понимала своим умом, о чем, в свое время говорила Фаина Раневская:

– Если женщина идет с опущенной головой – у нее есть любовник! Если женщина идет с гордо поднятой головой – у нее есть любовник! Если женщина держит голову прямо – у нее есть любовник! И вообще – если у женщины есть голова, то у нее есть любовник!

И если у лошади есть голова, попробуй её «спыймать». Но есть среди нас, были в то время, умельцы, которые не единожды брали подобные бастионы. И имя этому умельцу – Альфред Хантаев.

Хотелось бы на этой мажорной ноте поставить точку в своем повествовании, но не могу не сказать ещё об одном природном даре своего друга – это вокал.

И причем, этот дар передался обоим братьям, и Альфреду, и Алику в наследство от их матери Валентины Ивановны. Алик обладал ярко выраженным высоким тенором, брал любую ноту в самых высоких регистрах.

У Альфреда же тембр голоса соответствовал, где-то между бархатным баритоном и баритональным тенором. Но чарующий, и завораживающий голос обоих братьев надо было слышать.

Словами передать звуки, издающиеся из их «золоченых» глоток, не можно, также как, нельзя поставить рядом с ними никого в искусстве песнопения. Это все равно, что, говоря словами Пушкина:

– В одну телегу впрячь не можно, коня и трепетную лань!

P.S. Мой друг ушел слишком рано. Настолько рано, что принять эту истину было мне не по силам. Мы с ним расстались, когда нам было по 23 года и думали, что жизнь бесконечно длинна.

Знать бы, где упадешь – соломку бы подстелил. Сколько раз, приезжая домой в отпуск, я мог бы скататься до Баяндая, где Альфред жил в последние годы. А все казалось – успею ещё…