Текст книги "Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник)"

– Зачем ему это понадобилось?

– Он не был уверен, куда ведет та или иная дверь. Кроме того, у него уже тогда зародились определенные подозрения. Поскольку пожар охватил по-настоящему только часовню, капитан не мог понять, почему дон Гамба попросту не спустился вниз по лестнице и не встретился ему по пути. Электричество отключилось, а карманный фонарик Варкоса не давал яркого освещения. У него ушло от десяти минут до четверти часа на то, чтобы проверить все помещения. Никаких следов дона Гамбы ему обнаружить не удалось. Никто не попался на глаза Варкосу, кроме двух людей, проникших в дом.

– Ах вот как! Вы проверили, чем занимались они?

– Одним из них оказался добровольный пожарный. Он поливал потолок из огнетушителя, найденного на лестничной площадке. Гомес пытался сбить пламя с помощью своего зонта. Они полностью подтверждают показания друг друга. Санчес и Марриат признали, что последовали за капитаном в поисках дона Гамбы. Если верить священнику, он хотел отпустить Вдохновителю грехи. Журналист стремился первым взять у него интервью. Они оба, видите ли, прирожденные и профессиональные оптимисты.

– Но кто-нибудь слышал выстрел в этом бедламе?

– Никто. Но нам следует помнить, что пожар сопровождался постоянным громким треском дерева и гипса в часовне, а потому находившиеся внутри нее едва ли смогли различить пистолетный выстрел. Что же касается остальных…

Вейнберг лишь пожал плечами.

Алмеда сидел и барабанил пальцами по столу. Ни один их этих двоих не захотел сейчас задать естественный вопрос: что помешало услышать звук выстрела тому же Варкосу? После паузы Алмеда сказал:

– Уже установлено, была ли пуля выпущена в голову до падения тела из окна?

– По свидетельству капитана Варкоса, когда они с охранником Ладеро обнаружили труп, голова дона Гамбы была обмотана кашне от его парадного мундира. На нем отчетливо виднелись пятна крови, но отсутствовало пулевое отверстие.

– Так… А капитан Варкос во время осмотра апартаментов не заметил никаких следов борьбы? И ничего подобного не было найдено с тех пор?

– Нет, генерал. Я понимаю, что вы имеете в виду: дон Гамба не тот мужчина, которого можно было бы легко одолеть в схватке или захватить врасплох.

– Но он, однако, мог потерять сознание, надышавшись дымом. Задымление показалось мне достаточно сильным, когда я прибыл на место.

– Верно подмечено. Но теперь что касается оружия. Пистолеты имели при себе все охранники, как и их командир, капитан Варкос. Ни у одного из четверых арестованных мы никакого оружия не нашли. Также никаких пистолетов не обнаружилось внутри апартаментов. Тщательного обыска соседних домов мы не проводили, не желая вызывать излишнего любопытства их обитателей.

– Вы спросили Варкоса, проводил ли он последующий осмотр оружия у своих людей?

– Спросил. Он признал, что не проводил. Ему пришло это в голову уже слишком поздно. Он подумал о такой мере лишь после беседы с вами. Но затем Варкос все же осуществил проверку проформы ради, но к тому времени все уже, естественно, оказалось в полном порядке.

– Послушать вас, полковник, так можно подумать, вы подозреваете кого-то из охраны.

– В моих правилах, генерал, держать под подозрением всех и каждого. Только у плохого рыбака в сети есть дырки. А здесь, как видите, дело крайне запутанное. Поэтому важно смотреть на события без всякой предвзятости, ни с кого не снимая подозрения. Но это еще не все, генерал.

– Вы в очередной раз обнаружили аномалию? – Генерал даже улыбнулся, поскольку за Вейнбергом водилась известная слабость вечно искать при расследовании то, что он называл «аномалиями», то есть мелкие логические несоответствия, на которые не обратил бы внимания заурядный сыщик. – Рассказывайте же скорее. Это очень интересно. Что насторожило вас теперь?

– Многое. Прежде всего, генерал, почему нам нигде не удалось обнаружить форменной фуражки дона Гамбы? Он же надевал ее, как я полагаю, когда вы вместе принимали парад? Вы не заметили, когда Вождь снял фуражку и куда положил ее?

– Он вышел на балкон без фуражки, несмотря на холод. Наш Вождь вообще предпочитал оставаться без головного убора даже в парадном мундире. Но он вполне мог оставить ее в часовне.

– Допустим. Но в данном случае у меня вызывают недоумение и другие детали. Капитан Варкос рассказал мне следующее. При осмотре кабинета он увидел, что большой сейф, расположенный в углу, был, как обычно, закрыт и заперт. А у письменного стола оказался выдвинут только один ящик, где дон Гамба хранил запас чистой бумаги для писем. Сделаем допущение. Дон Гамба пережил первую вспышку пожара. Разве не должно находиться в сейфе или в других ящиках такое, что он захотел бы спасти или… Уж, простите за смелость, скрыть от чужих глаз?

– Должно было, – согласился генерал и надолго задумался; ему теперь самому стало интересно, какие секретные материалы могли по-прежнему находиться под замком в кабинете. – Если следовать вашей логике, – продолжил он, – то Вдохновитель все-таки стал жертвой отравления дымом. А это в самом деле очень странно.

– Дон Гамба вообще никогда не проводил в часовне много времени. – Полковник произнес эту фразу с сардонической улыбкой. – А свет в окнах кабинета ясно указывал, где именно он находился. Вдруг он слышит шум и потрескивание, словно кто-то проник в соседнюю с кабинетом часовню. Он вскакивает из-за стола, берет револьвер, подходит к двери часовни и чуть приоткрывает ее. И сразу понимает, что происходит. Он осторожно заглядывает внутрь, как сделали бы и мы с вами. Что потом? Он звонит по телефону? Бегом спускается вниз, чтобы вызвать охрану? Возвращается в кабинет за всеми ценными и важными вещами? Нет. Видимо, он остается на месте как громом пораженный, пока не начинает задыхаться. И только потом выходит в другое помещение, где впадает в ступор. Неужели, генерал, мы можем допустить, что именно так все и происходило? Кто-нибудь видел, чтобы дон Гамба хотя бы раз в жизни потерял присутствие духа?

– Думаю, едва ли есть необходимость спрашивать вас, полковник, к чему вы клоните.

– Я ни к чему не клоню. У меня нет никаких улик – сплошные загадки. Прошу простить, генерал, – добавил он после того, как вошел слуга и прошептал что-то важное ему на ухо, – но меня по телефону вызывают из полицейского управления. Позвольте оставить вас и ответить им?

Вернулся он очень скоро с улыбкой на лице, какой обычно стараются предварить дурные новости.

– Мне лучше сразу сообщить вам об этом, генерал. Мститель снова оставил свои каракули. На этот раз он использовал глухую стену пивоварни.

– И что же написал?

– Текст такой: «Алмеда на очереди». Но я ведь знаю, с каким презрением вы всегда относились к подобным угрозам, генерал. Вам не впервой.

Наступила небольшая пауза. Затем Алмеда расправил плечи, как будто изгонял из себя овладевший им страх, и возобновил прерванный разговор:

– Вы рассказывали мне о замеченных вами аномалиях. Есть что-то еще?

– Есть, но менее определенное. И имею в виду, например, все, что касается трупа.

– О! Значит, отчет патологоанатома содержит существенную информацию? Должен признать, мне он показался совершенно заурядным. Но я и не эксперт в таких вопросах.

– При выяснении обстоятельств смерти отчет, безусловно, важно учитывать. Вождя застрелили в затылок с очень близкого расстояния – примерно с двух ярдов. При падении с большой высоты он сломал кости, какие и должен был сломать, – придраться не к чему. Да и тело оказалось еще теплым, когда Варкос нашел его. Судебный медик назвал время наступления смерти – приблизительно одиннадцать часов вечера. Мы располагаем дополнительным подтверждением этого: наручные часы дона Гамбы остановились ровно в 22.54, то есть после падения из окна или, что более вероятно, когда он повалился, смертельно раненный.

– Показания часов можно было сфальсифицировать, – предположил генерал.

– Да, но тогда убийца сделал это до того, как совершил преступление, но не после. Дело в том, что при падении минутная стрелка сильно погнулась, а в таком случае не удалось бы переместить и часовую стрелку тоже. Они практически сошлись вместе незадолго до 22.55. Так что и здесь все чисто. И мы теперь знаем, что выстрел произвели почти сразу после того, как внизу выломали дверь, или чуть раньше, но не до 21.50.

– Тогда в чем же состоит аномалия, связанная с обнаружением трупа?

– Я не могу не задаться вопросом: зачем тело вообще понадобилось выбрасывать из окна? Рана в голову была смертельной. Это понял бы любой. Так отчего же убийца не оставил труп на месте и не попытался сразу скрыться, а потащил тело к окну, не боясь излишне наследить? Потом выкинул в окно, опять-таки рискуя быть замеченным и узнанным кем-нибудь снизу. Он, вероятно, уже знал, что охранники оставили свои посты. Но в этот момент по опустевшей улице мог кто-то пройти или проехать автомобиль, водитель которого желал избежать толпы на главной магистрали, как поступил ваш личный шофер вскоре после этого. И если на то пошло, то почему на полу в комнате нигде не осталось ни пятнышка крови? Ответ один – так могло получиться, если убийство совершили непосредственно в обгоревшей часовне. Но тогда это неслыханное по своей дерзости преступление. Застрелить человека – и какого человека! – в тот момент, когда рядом находится полдюжины потенциальных свидетелей. Такое мне кажется просто невероятным.

– То есть для вас не существовало бы аномалии, если убийство совершили до того, как сломали дверь, а не после?

– Естественно, меня тоже интересовало, возможно ли, чтобы все это время в апартаментах прятался человек, который затем совершил и поджог, и убийство еще до того, как сломали дверь? Но возникает та же загадка. Зачем выбрасывать тело в окно? Почему нельзя было оставить его в охваченной пламенем часовне? И как удалось преступнику скрыться, если по лестнице уже поднимались охранники, а дверь дома находилась под наблюдением? Воистину, мы сталкиваемся со множеством аномалий. Их даже чересчур много, но это не значит, что мне легко от них отмахнуться, как от мелочей.

– Существует и еще одна крупная загадка. Как убийца проник наверх, если лестница находилась под круглосуточной охраной, а в апартаменты Вдохновителя ведет всего одна дверь?

– Знаете, генерал, давайте не будем ломать друг перед другом комедию и делать вид, будто нам с вами неизвестно то, что знал всякий из приближенных к дону Гамбе. Он, как и все люди, имел право на личную жизнь. И когда не желал, чтобы узнали, кого он по секрету впускает к себе в чертоги, то раздавался специальный сигнал, по которому охранники оставляли дверь открытой, а сами на время удалялись в караульное помещение. А это значит, что визитер мог войти либо в главную дверь и подняться по лестнице, никем не опознанный, либо, воспользовавшись ключом, – через маленькую потайную дверь, которая вроде бы не ведет внутрь дома. Кстати, от той двери можно подать точно такой же особый сигнал для охраны. Вы же сами, генерал, не раз пользовались этим, если возникала надобность встретиться с Вождем, не давая повода для ненужных слухов, верно?

– Да, это правда. В таком случае любой знавший секрет мог подняться наверх неузнанным или спуститься вниз. Но ведь охранники должны были сообщить вам, подавался ли им такой сигнал в день убийства?

– Подавался. Причем дважды. Сначала около восьми часов вечера, а потом ближе к девяти. Капитан Варкос говорит, что ему даже пришло в голову, будто это вы наносили визит инкогнито, но он понял свою ошибку, когда узнал об уходе посетителя в девять, то есть как раз во время церемонии открытия монумента.

– Именно так, но при одном условии: неизвестное нам лицо поднялось в восемь и спустилось в девять часов. А не наоборот? Разве не могло посетителей быть двое?

– Капитан Варкос отчетливо расслышал шаги человека, спускавшегося вниз по лестнице в девять часов. Следует учесть, что вскоре после половины девятого прошел дождь, но на пороге потайной двери не обнаружилось влажных следов, когда я обследовал ее. Предположим тем не менее, что наверх поднялись двое, но только один спустился вниз. Что же сталось со вторым после того, как он совершил поджог и убийство? Человеческих останков на месте пожара не найдено. Все это запутывает дело, особенно привычка дона Гамбы жить в апартаментах наверху в полном одиночестве. Вы не хотите извлечь из этого никаких уроков, генерал?

– Я? Между прочим, если бы Мститель избрал меня вчера вечером в качестве цели, он обнаружил бы, что я совершенно не защищен. Моя жена уехала гостить к родственникам, а все слуги были освобождены от работы, чтобы дать им возможность полюбоваться салютом. Как видите, у моих дверей не дежурит охрана. К черту! Я исхожу из принципа, что не стоит даже пытаться избежать удара судьбы. От нее не спрячешься. Чему быть, того не миновать. Алмеда на очереди? Что ж, тогда действительно пусть следующей жертвой стану я.

– Но вас должны заботить интересы страны. Не рискуйте, пожалуйста, собой хотя бы в ближайшие два или три дня.

– До тех пор, пока вы не бросите связанного Мстителя к моим ногам? Что ж, полковник, желаю удачи в вашем расследовании и в поимке убийцы. Между тем необходимо решить крайне важную проблему: должны ли мы сообщить народу правду о том, что произошло? Буквально через несколько минут мне предстоит участие в собрании партии, и этот вопрос – один из основных на повестке дня. Если работу полиции облегчит временное сокрытие факта применения огнестрельного оружия, уверен, партийный совет охотно пойдет навстречу любым вашим пожеланиям или требованиям.

– Напротив, я бы настоятельно рекомендовал, чтобы история стала известна общественности во всех деталях. И назначил бы вознаграждение каждому, кто располагает информацией, способной пролить свет на обстоятельства преступления. Одновременно, если у совета не возникнет возражений, пообещать не привлекать к наказанию того, кто мог оказаться несколько замешан в этом деле, но пожелает выступить с признанием. Например, кто-то же писал послания Мстителя на стенах. Даю голову на отсечение, что не он сам. Нам, конечно, придется разбираться с огромным количеством самозванцев и сумасшедших, которые начнут давать ложные показания, но всегда останется шанс, что всплывет нечто ценное.

Та часть заседания партийного совета, которая касалась чисто политических вопросов, не особенно нам интересна. Достаточно сказать, что генерал Алмеда был временно утвержден на посту главы государства, а Народной ассамблее даны указания проголосовать соответственно. Совет проработал также текст обращения к населению в связи со смертью Великого Гамбы, которое позже в тот же день обязали зачитать по радио доктора Лунаро. Каждый из граждан, обладавший информацией относительно таинственных событий вчерашнего вечера, должен был получить вознаграждение, эквивалентное пятидесяти английским соверенам. Награда, примерно равная пятистам фунтам, ожидала того, чей донос привел бы к прямому изобличению и аресту преступника, причем раскаявшимся соучастникам сулили полное и немедленное помилование, исключая, конечно, самого убийцу.

Обращение почти сразу принесло весьма примечательный результат. Следующим утром на прием к Вейнбергу явился маленький худощавый мужчина с короткими ножками, но непомерно длинными руками – явно пролетарий, вдобавок не из высокооплачиваемых. Его приниженная манера держаться легко объяснялась – так вели себя бедняки в разговоре с полицией. Но ощущалось в нем и легкое довольство собой в совокупности с напускной важностью. Ведь он располагал информацией.

– Я работаю верхолазом, ваше превосходительство, – начал он. – Мне порой приходится чистить большой крест на куполе главного собора, куда залетают только птички, чтобы нагадить. Жаль, работа мне достается не слишком часто, но если нужно спустить что-то с большой высоты или сделать ремонт там, куда не добраться обычным людям, тогда вспоминают о Педро Зимарре. «Пойдем к нему, – говорят, – уж он точно сумеет забраться на самую верхотуру». А потому, понимаете ли, когда вчера большой флаг на шпиле мэрии заело – там запутались веревки – и он не хотел спускаться, то послали за мной. Ведь флаг висит очень высоко, если вы заметили.

– В котором часу это было? – мгновенно спросил Вейнберг.

Он имел полезную для полицейского привычку всегда давать человеку высказаться, пусть на первый взгляд тот не мог знать ничего важного и молол явную чепуху. При наличии свободного времени отчего же не послушать и не присмотреться к собеседнику повнимательнее?

– Флаг должны были спустить, как только с площади ушли солдаты, но он не поддавался, на веревке образовался узел. Они тянули, тянули, а флаг – ни в какую! Тогда кто-то и предложил: «Пошлите за этим бестолковым малым Зимаррой. Он как раз сейчас должен сидеть в кафе «Ангел-хранитель». Там вы его точно отыщете». Вот я и прибежал прямиком из кафе, ваше превосходительство. Для меня раз плюнуть – забраться на такой шпиль. Я и в этот раз сделал все очень быстро и ловко. Но когда стал спускаться, часы на мэрии начали свое «бим-бом, бим-бом». А уж поверьте мне на слово, когда находишься от колоколов всего в нескольких ярдах, они почти что оглушают тебя. Пробило полдесятого. Значит, я спускался в это время. Спускаюсь, и вдруг… Именно этот момент особенно важен, и я хотел бы, чтобы ваше превосходительство выслушали меня с особым вниманием.

– Да, пора бы перейти к сути. Надеюсь, мы уже почти до нее спустились?

– И тут я взглянул на тот небольшой балкон, с которого Вдохновитель народов совсем недавно салютовал параду. И заметил прелюбопытную вещь. Со ската крыши мэрии можно сделать то, что невозможно ни в каком другом месте. Оттуда видно окно часовни, расположенное, как всем известно, тоже очень высоко.

Теперь Вейнберг подался вперед. История неожиданно заинтересовала его. В самом деле, в часовне архиепископа барочный алтарь имел сверху обрамление выше человеческого роста, и только там, где пролегала верхняя граница бордюра, располагалась нижняя рама окна. С улицы не было возможности заметить возникновение пожара в часовне, пока пламя не охватило все помещение, зато с крыши мэрии этот нелепый верхолаз мог заметить первые всполохи огня значительно раньше.

– И что же вы увидели? – нетерпеливо спросил начальник полиции, уже утомленный сплошными головоломками.

– Я, ваше превосходительство, стал свидетелем потрясающего зрелища. Я увидел, как Вдохновитель народов преклонил колени и молился Богу.

– Что-что? Бросьте, Зимарра. Вам, как и всем нам, прекрасно известно, что Вдохновитель был свободомыслящим атеистом и не верил ни в Бога, ни в дьявола.

– Разве мы можем это знать наверняка? Да, я тоже слышал, что Вождь не отличался набожностью. Всего несколько недель назад я спросил у своего приходского священника: «Скажите, святой отец, Вдохновитель народов – хороший человек?» – «Конечно, он очень хороший человек», – ответил падре. Я поинтересовался: «Отчего же он тогда не приходит к мессе? Все хорошие люди приходят на молитву Господу». А священник улыбнулся и сказал: «Тебе следует самому молиться за него, Педро. Тогда Вождь, быть может, тоже станет приходить к мессе». Хороший совет он мне дал, верно, ваше превосходительство? А потом, сидя на скате крыши, я понял, как же наш святой отец был прав. Думаю, ангел-хранитель Вдохновителя предупредил его, как мало ему осталось жить, а потому он молился один в часовне за продление своих земных дней. Это хорошо. Нам всем следует бояться непредвиденной кончины.

Вейнберг смотрел на столь нежданного проповедника и в задумчивости вращал большими пальцами рук. Его не ввели в заблуждение слова верхолаза. Он лишь гадал, откуда у этого дурачка такие иллюзорные мысли, а если свою историю он придумал, то с какой целью. Потом начальник полиции спросил:

– Вдохновитель находился в часовне. Это вполне возможно. Но что заставило вас думать, будто он произносил слова молитвы?

– Дело в том, ваше превосходительство, что еще ребенком я получил высочайшую привилегию быть служкой при мессе в часовне архиепископа. Я прекрасно помню: алтарь всегда располагался ближе к северному углу, а окно, как ему и положено, выходило на восток. Я видел Вдохновителя народов чуть сзади, но больше, как вы легко поймете, мне открывалась его фигура с правой стороны. Стало быть, лицо Вдохновителя было обращено прямо к алтарю. И это хорошо. Скажу больше – руки он воздел, как в молитве. Не скрестил, а держал высоко перед собой, уподобившись той статуе Сан-Таддео, что стоит у конечной остановки трамвайной линии.

– Ладно. Положим, вы видели то, что видели. Но каким образом? К тому времени совсем стемнело, чтобы вы могли разглядеть происходившее внутри часовни отчетливо. Вы же не станете утверждать, будто бы там горел свет?

– Электрического света и впрямь не было, но лицо Вдохновителя оказалось при этом освещено. Думаю, Вождь народов возжег свечу, как учили делать всех нас перед молитвой о ниспослании долгой жизни и легкой кончины.

– Вы готовы повторить свои показания под присягой? Заметьте, я пока не говорил, что ваши слова имеют для нас хотя бы малейшее значение. Но в случае чего вас приведут к присяге, а любое лжесвидетельство сурово наказывается.

– Это каждому известно. Но я готов призвать в свидетели всех святых и угодников божьих, что видел именно это. На Библии поклянусь. Но потом до меня дошло. Как это я, простой обыватель, присвоил себе право сидеть и созерцать общение с Богом сильного мира сего? И я постарался побыстрее спуститься вниз. Мне, конечно, заплатили малость за труды, и я не отказался – мы ведь люди бедные, ваше превосходительство.

– Отправляйтесь домой. Я, быть может, снова пришлю за вами. А получите ли вы вознаграждение от государства, сказать не могу. Но готов возместить хлопоты, связанные с вашим приходом сюда, из личных средств. Хотя строго-настрого предупреждаю. Никакой болтовни с приятелями о том, что вы мне сейчас рассказали, быть не должно. Только пикните, и о награде можете забыть, Зимарра.

– Ни словечка, вот вам крест! Хотя признаюсь, что напьюсь до поросячьего визга, если ваше превосходительство подкинет мне деньжат.

После чего с гримасой покорности на лице верхолаз раскланялся и удалился.

– Вполне возможно, – сказал Вейнберг в разговоре с Алмедой примерно часом позже, – что этот тип действительно видел описанное им. Не исключаю, что дон Гамба мог запалить пару свечей и любоваться новым алтарем, который, насколько мне известно, сделала для него некая талантливая молодая сеньора. По моим сведениям, его только установили за день до пожара, и было вполне естественно для Вождя взглянуть, как произведение искусства будет выглядеть при свечах, чтобы потом не поскупиться на похвалы сеньоре. Но чтобы дон Гамба молился? Как вам угодно, генерал, но в это я никогда не поверю.

Алмеда медленно поднял голову, а потом, склонив ее чуть набок, посмотрел на полковника.

– А знаете, – произнес он, – я на вашем месте не испытывал бы такой несокрушимой уверенности. Не забывайте, что дон Гамба в дни молодости подвергался самым различным влияниям и веяниям, как и я сам. В последнее время мы оба решительно выступали против вмешательства клерикалов в политику. Однако он всегда был… Как бы лучше выразиться? Склонен к суевериям. И хотя я никогда не произнес бы этого публично, вам могу доверить секрет: его до крайности нервировали угрозы Мстителя сжечь его дом. «Только не превращайте свою речь в похоронную», – предупредил он меня, когда я согласился выступить при открытии монумента. Он, разумеется, шутил, но в глазах его я заметил и легкую обеспокоенность. Включите воображение. Представьте себе человека, только что удовлетворившего свои самые высокие амбиции, чей облик на века воплотили в бронзе. Он остался в одиночестве, взаперти среди ночи, с нависшей над ним таинственной угрозой спалить его жилище вместе с ним самим. Разве настолько уж невозможно, чтобы дон Гамба в таком состоянии обратился к религиозным суевериям, внушенным в детстве? Кто угодно мог бы поставить ему это в вину, но только не я.

Полковник Вейнберг заерзал в кресле.

– Полагаю, вы догадываетесь, генерал, что я принадлежу к числу старомодно мыслящих людей. И мне ничто не принесло бы большего облегчения, как согласие с вашим предположением. Но, право же, дон Гамба… Это перебор, граничащий с чудом. Вы, конечно, можете мне возразить, что я иду против своего принципа, поскольку всегда заявлял: нельзя отказываться от улик, если даже они полностью противоречат заранее сложившемуся у тебя мнению. Пусть даже так. Но молитва дона Гамбы – если он действительно молился – все равно не имела никакого отношения к убийству. Важнее всего в этой истории, с моей точки зрения, тот факт, что в часовне горели свечи. Для чего, нам неизвестно. Известно время – примерно половина десятого. Это вполне могло послужить причиной возникновения пожара. Плохо закрепленная в гнезде канделябра свеча падает, но при этом не гаснет. Пропитанный воском и мастикой алтарь охватывает пламя. А в таком случае нам следует отнести пожар к разряду несчастных случаев, из чего следует…

– Из чего следует вывод, как вы предполагаете, что никакого заранее спланированного заговора не существовало. Просто некто из группы ворвавшихся наверх людей, сломавших предварительно дверь, внезапно осознал, что можно свести старые счеты, выстрелил среди неразберихи, а потом запаниковал и выбросил тело из окна, заметая за собой следы?

– Да, вполне возможно. Все это весьма вероятно. Но вот в чем дело, генерал. Замеченные мной аномалии по-прежнему остаются без объяснения. Между прочим, я исподволь навел кое-какие справки и разыскал полицейского, видевшего мужчину, удалявшегося от дома дона Гамбы примерно в девять часов. Это и был посетитель, покинувший Вождя в то время. Но лицо его скрывал капюшон плаща, и личность визитера осталась неизвестной. Боюсь, что дальше в этом направлении нам уже не продвинуться. А пока закончим. Я буду иметь честь, генерал, доложить вам о положении дел теперь уже только завтра.

И он ушел, чтобы навестить Педро Зимарру и сделать того богаче примерно на пятьдесят английских фунтов в местной валюте.

Шеф полиции Магнолии редко может себе позволить продолжительный перерыв в работе. Вейнберг еще не закончил обед с капитаном Варкосом в ресторане на улице Первого апреля, когда его снова вызвал Алмеда. Вейнберг обнаружил того в самом скверном расположении духа.

– Мне приходится настоятельно требовать, полковник, – начал он, – чтобы вы довели свое расследование до конца как можно скорее. Если только не готовы найти другую мотивировку для освобождения из-под стражи этого наглого молодого англичанина Джеймса Марриата. Утром ко мне вновь заходил британский посол, который откровенно намекнул, что инцидент самым пагубным образом сказывается на двусторонних торговых переговорах. Читатели мерзкого листка этого писаки, как выяснилось, собирают подписи под обращением к нашему правительству с требованием соблюдения прав иностранного корреспондента… Господи! Что у них за пресса такая! У нас никакие петиции невозможны.

– Если честно, генерал, я был бы только рад избавиться от него. Естественно, нам приходится обращаться с Марриатом несколько мягче, чем с остальными арестованными, иначе он по выходе про нас такого напишет! Но дисциплинарного префекта весьма тревожит подобная перспектива. Она чревата волнениями среди заключенных. Однако мной уже разработан план, с помощью которого мы сможем несколько сократить список подозреваемых уже сегодня. Тем более что и вас это устроит. Ничего нового: обычный психометрический тест.

– Вы имеете в виду тот аппарат, который регистрирует реакцию заключенного, когда он слышит определенные ключевые слова и отвечает? А мне-то казалось, полковник, что вы не очень-то доверяете подобным методам. Или я ошибаюсь?

– В действенность аппарата нисколько не верю. Но я придумал особую систему. При допросе с помощью аппарата подозреваемый стоит и его при этом держит за руку наш представитель службы правопорядка. Арестант понятия не имеет, для чего его держат за руку. И если он виновен, то целиком сосредотачивается на своих ответах, на впечатлении, которое производит. А между тем установлено, что он либо слегка дернется, либо у него дрогнут пальцы, когда он услышит слова, ассоциирующиеся с преступлением и с его участием в нем. Таким образом мы получаем не только данные от машины, но и показания живого свидетеля.

– Но ведь и человек, подобно аппарату, может воспринять информацию неверно. Всегда есть риск, что, описывая свои ощущения, он нечто преувеличит, а чего-то не заметит вовсе. К тому же любой заурядный индивидуум склонен порой к излишней впечатлительности или предвзятому настрою. Вы же наверняка понимаете мою точку зрения?

– Как раз это я и хотел с вами обсудить. Чтобы устранить дефекты, свойственные обычным людям, я хотел просить, генерал, чтобы вы лично нашли время, прибыли в комнату для допросов и сами держали подозреваемых за руки. Понимаете, в чем идея? Предательские, неконтролируемые импульсы виновного передадутся в таком случае непосредственно высшему судье, человеку, облеченному всей полнотой власти.

– Боже милостивый, полковник, вы нас всех готовы заставить плясать под свою дудку! Конечно же, я прибуду на ваше мероприятие. Примерно в половине четвертого. Вас устроит это время? Так. Значит, нам предстоит допросить англичанина, священника, Гомеса и добровольного пожарного, то есть всего четверых, верно?

– Не совсем, генерал. Я проявил, быть может, непозволительно дерзкую инициативу. Мы только что обедали с капитаном Варкосом, и я убедил его ради чистоты эксперимента тоже пройти тест. К моей радости, он легко дал согласие. Но объяснил свои мотивы. На первый взгляд обстоятельства складывались не в его пользу. Во время пожара он был вооружен, а его перемещения по дому никто не мог подтвердить. Вот почему Варкос только приветствует возможность дополнительно подтвердить свою невиновность.

– Что? Значит, вы и капитана Варкоса сумели запугать? Черт побери! Договорились! Не сомневайтесь, я приеду точно к назначенному сроку. И мне нужно будет просто держать допрашиваемого за руку, отмечая подергивания, спазмы или любые другие его реакции при произнесении тех или иных слов?

– Точно так. Разумеется, некоторые из слов будут совершенно бессмысленными и безвредными. При подобных допросах нельзя использовать сплошь инкриминирующие термины. Уверен, вам подобный опыт покажется весьма любопытным.

Нет нужды в подробностях описывать специальное помещение для допросов. Достаточно сказать, что это фасад полицейской системы Магнолии, для знакомства с которой часто приводят гостей и коллег из Англии и Америки. Вероятно, среди читателей даже найдутся те, кто сами смеха ради соглашались пройти психометрический тест. В нашем случае капитан Варкос по собственной инициативе попросил, чтобы его протестировали первым. Затем настанет очередь Марриата, священника Санчеса, бывшего анархиста Гомеса и пожарного-добровольца Баньоса – именно в такой последовательности.