Текст книги "Шестеро против Скотленд-Ярда (сборник)"

Эксперимент продлился долго, поскольку Вейнберг к любому делу подходил скрупулезно и тщательно. Приведенная таблица дает нам представление лишь о части процедуры. Каждый из допрашиваемых должен был в ответ на прозвучавшее слово назвать свое, которое ассоциировалось с контрольным. Ответ фиксировался, как и время, затраченное на него испытуемым. Аппарат гудел, а за правую руку субъекта испытания держал генерал Алмеда.

Понятно, что совершенно невозможно было предсказать, какой смысл извлечет из всего этого аппарат. Но все пятеро испытуемых отвечали без тени колебания или растерянности. Да, порой запинались, как спотыкаются люди, когда говорят слишком поспешно, но никто из них не замолкал, подбирая другое слово вместо первого пришедшего на ум. По окончании теста генерал выглядел немного разочарованным. Он привык к длительным церемониалам, но это держание руки под конец стало заметно раздражать его.

– Что ж, – сказал он, когда последний подозреваемый покинул комнату, – нам, кажется, придется признать проверку полностью провалившейся.

– Это зависит от того, по какую сторону теста ты находился, – возразил ему Варкос.

– Вы были очень любезны, оказав нам помощь, генерал, – улыбнулся Вейнберг. – Как и вы, капитан. Премного благодарен.

Он мог позволить себе предельную вежливость и обходительность. Свою задачу Вейнберг успешно решил.

Отставной старший инспектор Скотленд-Ярда Корниш расследует преступление, описанное Рональдом Ноксом
Убийство в мундире

Святой отец Рональд Нокс сыграл не по правилам. Его «идеальное убийство» является таковым не потому, что дело не может быть раскрыто. Просто по политическим причинам преступление должно остаться безнаказанным, по крайней мере какое-то время. Хотя, вполне вероятно, расплата уже близка и для преступника примет форму еще одного убийства.

По крайней мере, таково мое мнение. Правда, оно может казаться предвзятым. Я служил инспектором полиции в стране, где закон не зависит от чьих-то мнений и взглядов, а на правосудие не могут влиять политические соображения. Но автор волен сам выбирать место действия детективного рассказа. Рональд Нокс избрал для него страну, где при определенных обстоятельствах работа полиции даже облегчается, поскольку там допустимы, скажем, «допросы третьей степени», которых никогда не применили бы в Великобритании. Вместе с тем положение дел в Магнолии таково, что определенные лица могут совершить убийство, оставаясь безнаказанными при отсутствии прямых улик, даже когда жертвой стал Вождь и Вдохновитель.

В данном деле нет прямых доказательств ни против одного из описанных персонажей. Критические настроения Гомеса неизбежно ставят его под подозрение. Но они с добровольцем-пожарным подтверждают действия и местонахождение друг друга. Политические пристрастия пожарного нам неизвестны. Но в такой стране, как Магнолия, если бы он принадлежал к одной из оппозиционных партий или в какой-то момент выступил с критикой существующего режима, об этом непременно имелась бы соответствующая запись в полицейском досье. Кроме того, не составило бы труда проверить, были ли они с Гомесом знакомы прежде. А потому напрашивается вывод, к которому и пришел начальник полиции, что эти двое едва ли могли оказаться сообщниками.

Главная сложность при попытке вывести из-под подозрений Гомеса носит психологический характер. Стал бы анархист совершать любой поступок исходя из предпосылки, что это его «гражданский долг»? В основе учения об анархизме лежит отрицание необходимости государства и правительства, а анархисты с гораздо большим презрением, чем обычные люди, по крайней мере, подавляющее большинство, относятся к понятию «долг гражданина». Нам недоступна информация, принадлежал ли Гомес к воинственному крылу партии анархистов, но в такой стране, как Магнолия, скорее всего, принадлежал. А потому я подозреваю, что у Гомеса имелся мотив для убийства, что подтверждает и психометрический тест. Лампа у него ассоциируется с фонарным столбом, пожарная машина – с баррикадой, слово «охранник» равнозначно крови, а Мститель – носитель справедливости. Подобные реакции выдают агрессивный характер человека, мечтающего о красной революции.

И тем не менее я считаю, что полковник Вейнберг прав, исключив его кандидатуру. Если он застрелил Вдохновителя, непременно было бы найдено оружие. Кроме того, считая убийство тирана достойным и героическим поступком, он громогласно признался бы в нем, желая снискать себе славу. А принимая во внимание показания пожарного, мы должны признать очевидный факт – Гомес оказался на месте преступления слишком поздно. К тому времени убийство уже было совершено.

Из числа прочих посторонних, проникших в апартаменты Гамбы, мотив для убийства имел даже священник. Он мог гореть желанием отомстить за роспуск своего монашеского ордена, как и за осквернение священной для него часовни. Однако он и Марриат последовали за Варкосом в поисках Вдохновителя. Это значит, что никто из первой троицы, вторгнувшейся в дом правителя, не мог совершить убийства, если оно произошло после обнаружения пожара.

Это возвращает нас к фактору времени. Генерал Алмеда покинул Вдохновителя примерно в 22.20, а труп обнаружили приблизительно в 23.15. Пожарную тревогу подняли в 22.44. Наручные часы Гамбы остановились ровно в 22.54. Как заявил начальник полиции, «выстрел произвели почти сразу после того, как внизу выломали дверь, или чуть раньше, но не до 21.50».

Полковник Вейнберг говорит это в беседе с Алмедой, который ушел от Гамбы примерно в 22.20. Основывается ли он на результатах медицинской экспертизы либо имеет в виду время, когда Вдохновитель удалился с балкона? И не намекает ли он грозному генералу Алмеде, что тот тоже находится под подозрением? Тогда, устраивая психометрический тест, не стремился ли он проверить реакцию самого Алмеды?

Алмеда стал последним, если не считать убийцы, кто видел Гамбу живым. Вот у него действительно имелся крайне весомый мотив. Человек огромных амбиций, он был вынужден играть роль второй скрипки при Вдохновителе, пока тот оставался в живых. Но в его распоряжении находилась вся мощь Вооруженных сил. Генерал являлся правой рукой диктатора. В случае гибели Гамбы он почти неизбежно становился его преемником. Вероятно, именно этим соображением Алмеда руководствовался в недавнем прошлом, когда поддержал Вождя. Вполне возможно, что он с самого начала планировал использовать Вдохновителя как инструмент, от которого можно избавиться при первой же благоприятной ситуации.

Имелась ли у него возможность самому совершить преступление? Он находился у себя дома, когда обнаружили возгорание, и его вызывали по телефону. По возвращении в резиденцию Гамбы он встретился с Варкосом, после чего поднялся наверх и произвел личный осмотр апартаментов Вдохновителя. Вот тогда-то он и мог пойти на убийство, обнаружив Гамбу там, где его не нашли другие. Но время, когда остановились часы, свидетельствует, что убийство к тому моменту уже было совершено, а Варкос, по его собственным словам, нашел тело почти сразу после того, как расстался с Алмедой.

Мог ли Алмеда убить Гамбу прежде? Во время их предыдущей встречи. Все слышали слова Вдохновителя: «Спокойной ночи, друзья мои!», когда Алмеда уже спустился по лестнице из личных апартаментов Гамбы.

Это исключает высказанное нами предположение, если только Алмеде не удалось сымитировать голос Вождя, причем так искусно, что ввел в заблуждение Варкоса и Лунаро, постоянно общавшихся с Вдохновителем и хорошо знавших его голос. Кроме того, для убедительности слова должны были доноситься сверху из-за спины Алмеды. Следует вывод: либо голос принадлежал Гамбе, либо Алмеда сумел непостижимым образом включить в нужный момент граммофонную запись с пожеланием спокойной ночи, спустившись по лестнице.

В таком случае в установленном накануне алтаре – произведении жены Алмеды – мог быть некий часовой механизм, способный вызвать пожар уже после отъезда Алмеды. Нам известно, что возгорание возникло в часовне, а алтарь выгорел до неузнаваемости. Кроме того, Алмеда мог использовать глушитель, и тогда звука выстрела не услышал бы никто внизу.

Но подобная версия оставляет без объяснения некоторые факты. Алмеда, конечно, не имел возможности выбросить тело в окно. Верхолаз Зимарра видел Вдохновителя коленопреклоненным перед алтарем в половине одиннадцатого. Верно – в тот момент Гамба мог быть уже мертв, и тогда становится понятной поза Вождя, которую Вейнберг посчитал настолько не характерной для него, что отказался поверить свидетелю.

Мог ли Гомес, проникнув в часовню, схватить тело у алтаря, не осознавая, что это уже труп, и выкинуть в окно, никем не замеченный? Ведь пожарному потребовалось время, чтобы найти на лестнице огнетушитель. Среди сильного задымления ему было нужно полностью сосредоточиться, чтобы погасить пламя. Рядом с Гомесом он оказался несколько позже, но из-за хаоса искренне посчитал, что они все время держались вдвоем. А потом стал еще тверже держаться своих показаний, когда понял: свидетельство Гомеса дает необходимое алиби ему самому.

Если Алмеда был убийцей, а Гомес действовал описанным образом, то генералу оставалось только радоваться столь неслыханной удаче.

Тогда зададимся еще одним вопросом. Вдохновитель был убит до или после выступления по радио? Вероятно, до него. Нам же сообщили, что «хотя он проговаривал слова порой излишне пронзительно, простуда явно не сказалась на его голосовых связках».

Но проблема «с пожеланием спокойной ночи» остается нерешенной. Мне трудно поверить, что Алмеда осмелился, имитируя голос Вдохновителя, вымолвить эти слова, как будто доносящиеся сверху. В том случае, если была использована граммофонная пластинка, остались бы очевидные улики, хотя граммофон мог располагаться в часовне. Остальная часть апартаментов, как мы знаем, осталась почти не тронутой огнем. Снова загвоздка. Разве не удивились бы приближенные Вдохновителя, услышав, как он прощается с ними из часовни? И даже если граммофон был полностью уничтожен пламенем, его отсутствие на обычном месте в апартаментах сразу бросилось бы в глаза. Потому что Алмеде поневоле пришлось бы воспользоваться граммофоном, который находился в одной из комнат резиденции Вдохновителя.

Есть другой заслуживающий внимания момент. Когда Алмеде сообщили о новой надписи мелом: «Алмеда на очереди», он сначала замолк, а потом расправил плечи, «как будто изгонял из себя овладевший им страх». Играл ли он или действительно испугался? Если он убийца, а надписи Мстителя делал сам или поручил их сообщникам, то прекрасно знал, что угроза совершенно пустая.

Отсюда логично перейти к личности Мстителя. Предсказание, что Гамба будет сожжен в четверг вечером, полностью сбылось. Основываясь на прошлом Гомеса, мы могли бы предположить в нем автора надписи. Но ведь пожар начался до его появления. Кроме того, резиденция Гамбы усиленно охранялась. Она скорее напоминала крепость, чем обычный дом. А потому невозможно допустить, чтобы кто-то посторонний смог проникнуть туда до переполоха, вызванного возгоранием.

Сам по себе этот факт почти исключает вероятность, что убийцей стал пресловутый Мститель, если только этот псевдоним не присвоил себе человек ранга генерала Алмеды. Но даже если Алмеда – убийца, к чему ему добавлять к прочим рискам, связанным с преступлением, еще один без особой надобности?

Рассматривая ситуацию в целом, я склоняюсь к выводу, что Мстителем был просто некто безответственный, пытавшийся посеять панику в обществе, нагнать страх, но не делавший реально ничего для осуществления своих угроз. Зато его каракули мелом вполне могли подсказать идею поджога настоящему убийце.

Остались ли у нас другие подозреваемые? По причинам, указанным полковником Вейнбергом, мы можем исключить из списка двух таинственных посетителей Гамбы. Что же касается Варкоса и двоих его подручных? Не существовало никакой уверенности относительно перемещений двух охранников, не имелось информации, где каждый из них находился в определенный момент времени. А потому не приходится сомневаться, что полковник Вейнберг тщательно проверил показания обоих. На его месте я никак не пренебрег бы подобным расследованием. И мне кажется, они едва ли могли стать убийцами или сообщниками преступника.

Возьмемся теперь основательно за самого Варкоса. Если мотив для убийства имелся у Алмеды, то был он и у капитана, причем не менее существенный. Автор рассказал нам, что именно он возглавлял движение «Свободная молодежь», которое привело Гамбу к власти, а по смерти Гамбы Варкос мог бы претендовать на главенство в государстве. Однако на его пути к трону встал еще один человек – Алмеда, контролировавший армию. Но ведь Алмеда тоже мог погибнуть. Не потому ли генерал все-таки испытал подлинный страх, когда ему донесли о предупреждении: «Алмеда на очереди»? Он мог догадаться, что Гамбу устранил Варкос, а это означало прямую угрозу его собственной жизни.

Мы узнали, что личная охрана Вдохновителя во главе с капитаном Варкосом состояла из вооруженных людей из числа бывших мятежников, а не из солдат регулярных армейских подразделений. Одним из людей, вооруженных револьвером, был, конечно же, и Варкос. Его штаб-квартира располагалась рядом с дверью, которая вела на лестницу к апартаментам Гамбы. Пока у Вдохновителя находился Алмеда, Варкос ждал там в компании доктора Лунаро. Ясно также, что Лунаро уехал одновременно с Алмедой. Если бы доктор оставался там, когда Варкос совершал обход своих охранников, шеф полиции наверняка отметил бы для себя этот факт и допросил Лунаро.

Промежуток между возвращением Варкоса после обхода и сигналом пожарной тревоги составил около десяти минут. Был ли Варкос все это время один? По всей видимости, да.

А если так, то на основе улик, подброшенных нам Рональдом Ноксом, у меня постепенно сложилось убеждение, что убийство, по всей вероятности, совершили именно в этот краткий период времени.

Вот вам, к примеру, вполне логичная версия. Возможно, второй из загадочных посетителей Гамбы доставил ему сведения о неблагонадежности Варкоса или даже о заговорщицких планах последнего. Известные нам факты из жизни заморских диктаторов подтверждают правдоподобие такого предположения. Гамба мог, конечно, не поверить, что его самый преданный сторонник способен строить планы покушения на своего повелителя. Тогда, в тот момент, у него появилась первая возможность бросить в лицо Варкосу обвинения и потребовать объяснений. Никого не поставив в известность, он вызвал Варкоса к себе наверх.

Его первые же слова показали Варкосу, что заговор раскрыт и правда стала известна Гамбе. Одновременно откровенный испуг на лице капитана убедил Гамбу в справедливости обвинений против главного охранника. Но ему вряд ли захотелось продолжить разговор тем же вечером.

«Что ж, – сказал, вероятно, он, – завтра я с тобой разберусь». И отвернулся от врага. А Варкос, поняв, что если Гамба останется в живых, ему самому конец, но если умрет, то капитан будет снова лидером движения и в результате – главой государства, стреляет Вдохновителю в затылок.

Предположу дальнейшее развитие событий. Убив Гамбу, Варкос выбрасывает тело из окна и устраивает поджог либо с целью уничтожить покрытую кровью часть своей одежды, либо для сокрытия иных следов преступления. Кроме того, он мог вовремя вспомнить об угрозах Мстителя и выдать все случившееся за их осуществление. После чего у него осталось предостаточно времени, чтобы спокойно вернуться к себе в караульное помещение. Впрочем, мы можем допустить, что труп из окна выбросил Гомес. Тогда у Варкоса было бы больше времени на разговор с Вдохновителем и организацию пожара.

Проблема, разумеется, в том, что против Варкоса нет прямых улик. Но косвенные доказательства более убедительны в сравнении с подозрениями в убийстве Алмедой. Ведь Варкос принадлежал к числу вооруженных повстанцев, некоторые из них мало чем отличались от обычных бандитов, а генерал был кадровым военным. Если судить по моему личному опыту, настоящий офицер крайне редко становится убийцей. А ведь есть еще данные психометрического теста Варкоса, в которых так и просвечивается его виновность. Чего больше всего опасался человек, выбрасывавший труп из окна? Что его могут заметить из проезжавшего мимо автомобиля. У Варкоса слово «машина» ассоциировалось с «телом». «Лестница» с «шагами», потому что, занимаясь наверху своим черным делом, он предельно напрягал слух, не послышатся ли на лестнице чьи-нибудь шаги. «Воск» вызвал ответ – «фигура». Не оттого ли, что, глядя на мертвое тело своей жертвы, он видел перед собой лицо восковой фигуры из музея?

Ни одно из этих ключевых слов не вызвало столь подозрительных реакций у остальных, кто подвергся тесту. А разве «блеф» Варкоса в ответ на слово «Мститель» не прозвучало куда как более значимо, чем «справедливость» в устах анархиста? Остальные могли считать, что Мститель осуществил свою угрозу, но истинный убийца знал, что все это не более чем блеф, и это слово бессознательно сорвалось с языка.

Я прекрасно осознаю, насколько мои доводы далеки от окончательных и бесповоротных доказательств. Они не удовлетворят ни один суд. Но при этом я уверен, что улики, способные убедить суд и присяжных, обнаружились бы, если бы начальник полиции поискал их как следует. Например, никто не проводил обследования помещений для нахождения отпечатков пальцев. А между тем они должны были остаться на том же окне, из которого выбросили труп, если нигде больше их не было.

Далее. Как насчет пули, убившей Вдохновителя? Ее хотя бы извлекли? Даже пройдя навылет, она должна была быть обнаружена в одной из стен. Тщательный обыск наверняка привел бы к ней. Пуля стала бы неопровержимой уликой против Варкоса, если он действительно убийца. Он мог успеть уничтожить все следы недавнего выстрела из своего револьвера, но после контрольного выстрела из того же оружия на другой пуле остались бы характерные отметины, как и на той, что убила Гамбу.

Отказаться от прохождения теста Варкос не мог. Но начальник полиции обязан был также провести контрольные выстрелы из оружия всех охранников, снять их отпечатки пальцев. Даже генералу Алмеде пришлось бы предоставить для проверки свой револьвер.

Не сомневаюсь, что расследование, проведенное подобным образом, выявило бы виновного. Почему же до этого не дошло? Могу только высказать предположение. Полковник Вейнберг подозревал Варкоса, или Алмеду, или обоих с самого начала, но прекрасно понимал невозможность привлечь их к суду, предвидя катастрофические последствия, которые имело бы для него чрезмерное усердие. Но действуя методом исключения и прибегнув к психометрическому тесту, он установил личность преступника хотя бы для себя.

«Он мог позволить себе предельную вежливость и обходительность. Свою задачу Вейнберг успешно решил» – так выглядит завершающая фраза повествования. И мне почему-то кажется, что позже, оставшись с Алмедой наедине, начальник полиции рассказал генералу о выводе, который сделал, и они в конфиденциальной обстановке обсудили, какие меры следует принять для защиты Алмеды и наказания Варкоса.

Энтони Беркли
Полисмен всегда стучит лишь однажды
(С объяснением, куда именно он стучит)

Глава I

Это был один из тоскливых деньков, облачных и промозглых, какие часто бывают в этой стране, и я подумал, что разделаюсь с Миртл. Ей и так уже пришла пора откинуть копыта.

И вообще, как мне представлялось, дамочка с такой физиономией, как у нее, будет краше смотреться в гробу. А Миртл отличалась поразительно уродливой внешностью. Почему я и выбрал ее, заранее все продумав.

Нет нужды лишний раз трепать языком, рассказывая, по каким причинам долгий отпуск вдали от Штатов пошел на пользу моему здоровью, и распинаться о том, чем я там зашибал деньгу. Скажу только, что работенка у меня была что надо, пока не пришлось сматывать удочки. Собственное дело. И полицейские ко мне не цеплялись. Я не давал им поводов. Частный бизнес, никакой уголовщины. Я даже не нарушал закона Манна[3]3
  Закон о так называемом белом рабстве, запрещавший торговлю женщинами с целью принуждения их к занятию проституцией.


[Закрыть]. И, доложу вам, прекрасное это чувство – точно знать, что у легавых на тебя ничего нет, ведь мой близкий кореш служил сыщиком в одном из отделений. Если только прошел слушок обо мне, я обо всем узнал бы первым. Уж он бы мне подал сигнал, не зря я его подмазывал. Но все обстояло тихо и гладко. Да и говорю же вам, иначе просто быть не могло.

Родился я в Коннектикуте, когда там царили жестокие нравы. Поверьте, мальчишке – жителю этого штата в те времена, на том свете асбестовый костюмчик не понадобится. Преисподняя покажется ему прохладным и приятным местечком в сравнении с Коннектикутом.

Папаша мой был копом и по-своему учил меня уму-разуму. «Пойми ты наконец, сынок, – вдалбливал он, охаживая меня своей дубинкой патрульного, – что быть честным выгодно. Честный коп имеет в неделю больше, чем все твои жесткие парни за целый год. Покумекай над этим, юнец. В нашем городе не случается ни ограблений, ни убийств, а я – простой постовой, все равно собираю хорошую мзду. Когда стану лейтенантом, буду собирать вдвое больше. Неплохо, а? Так что слушай меня и будь честным. Это чертовски прибыльно».

Вот только лейтенантом отец так и не стал. Однажды ночью он совершил крупную промашку, когда вспыхнули разборки между бандой Джо Спинелли и группой головорезов, пытавшихся работать на принадлежавшей Джо территории. С наглыми самозванцами справились быстро, но мой старик проболтался, будто видел одного из подручных Джо поблизости от того места. Джо позвонил капитану и устроил ему выволочку. Уж как папаша ни извинялся потом, но Джо и слышать не хотел о его возвращении в полицию. Так и сказал: мне там у вас не нужны типы, которым я хорошо плачу, но не могу доверять. Так мой старикан поскользнулся на банановой кожуре своей хваленой честности, в чем сам и оказался виноват.

А я уже топал своей дорожкой задолго до того, как у папочки начались неприятности. Еще только научившись застегивать брюки, когда решил, чем стану заниматься, и работа у меня пошла полным ходом. Уже вскоре я даже обзавелся собственным смокингом. И так пахал почти пятнадцать лет, мотаясь по стране, пока все не приняло скверный оборот. Да, дело у меня было налажено отлично. И никаких проблем с легавыми. Я не давал им повода зацепить меня.

Но, если честно, бежать мне удалось в самый последний момент. Задержись я тогда на причале лишнюю минуту, и полетел бы в воду с мешком на голове. Мне же удалось взбежать по трапу и спрятаться в трюме, где те парни не догадались поискать меня. Я торчал там двое суток, повторяя себе: если крысы могут, то и я смогу. И впрямь, они поверили, будто меня нет на борту, и скоро бросили искать. Можно было расслабиться, и я отплыл в Англию так, что об этом никто не пронюхал.

Я был уверен, что никаких проблем с въездом в страну не возникнет. Не было повода. У меня имелся при себе паспорт, причем настоящий, а не фальшивый. Там все прописали как надо. Гражданин Соединенных Штатов без пятнышка на репутации. Человек свободной профессии с независимыми источниками доходов – значилось в другой графе, а это уже было не так хорошо. Бежал я в спешке, бизнес в последние пару лет шел ни шатко ни валко, а потому с наличкой у меня возникли некоторые проблемы. Прикинул: на несколько недель хватит, если не слишком шиковать, но потом нужно подыскивать себе занятие. Причем браться за старое здесь никак не получится. Такие штучки в Англии не проходят.

Что ж, подумал я, придется найти что-то новенькое, и чем скорее, тем лучше. В Штатах я успел натерпеться страху, но это пошло на пользу и отрезвило меня. Нужно был добыть достаточно монет, чтобы держаться подальше от родины хотя бы некоторое время.

Так что еще на пароходе посреди океана я уже начал прикидывать, чем стану промышлять. Причем нужно было найти законное дело, чтобы не иметь неприятностей с властями. Английские легавые казались детьми малыми в сравнении с нашими доморощенными копами, но мне все равно хотелось держаться от них подальше и, если подвернется возможность, свалить из страны еще до того, как они мной заинтересуются. Причем начинать дело следовало резво и прибыльно, поскольку время утекало очень быстро.

И мы еще не успели причалить, а я уже нашел решение. Занятие было старым как мир, но если вдуматься, то нет ничего лучше традиционной работы, если ты умеешь делать ее без дураков. Я найду престарелую богатую даму с лицом, похожим на лошадиный круп, и женюсь на ней. Всегда ведь находятся такие страшилы, что ни один мужчина не сядет напротив такой уродины за чашкой утреннего кофе, пусть даже ему посулят хорошие деньги. Я же не собирался проявлять особой разборчивости. Таков был мой план, и чем дольше размышлял над ним, тем больше он мне нравился. Моя работа казалась проще простой. Сколько себя помню, леди так и липли ко мне, ни одна не могла ни в чем отказать.

Вот как я себе все представлял. Мне не стоило связываться с более-менее молодыми особами. Нежелательны престарелые родители или опекуны, от которых нужно получить разрешение на брак. Нет-нет, родственники, конечно, будут только счастливы сбыть с рук свою уродливую подопечную, но потом они становятся жуткой проблемой, когда мужчина оказывается спутанным брачными узами по рукам и ногам. Нет, даже если она сама распоряжалась бы своими денежками, я никак не мог представить себя в роли хозяина дома, куда родня станет наезжать завтракать и обедать, когда заблагорассудится. Причем я даже чихнуть на них не осмелился бы из опасения потерять приданое, или, вернее, свою часть общего имущества. Английских законов я не знал. Дозволяли ли они мужу требовать с бывшей жены алименты или нет? Так что рисковать не хотелось.

Это означало, что необходимо искать даму, уже достаточно пожилую, пережившую всю свою семейку. Возраст меня не смущал нисколько. Чем старше, тем легче. Со временем старушка оставляет всякую надежду на личное счастье, и дать ее вновь – это как предложить меда медведю. Она тут же окажется у ваших ног. А уж если ты заведешь разговор, не пора ли, дескать, покупать обручальные кольца из чистейшего золота, то рядом с тобой окажется что-то круглое и толстое, виляющие щенячьим хвостиком. Так, примерно, мне это представлялось, и я не слишком ошибся в расчетах.

Задача встретить нужную особу не казалась особенно сложной. Дело было летом, и я понял, что мне следует поселиться в крупной сырой дыре на берегу моря и пристально наблюдать за дорогими отелями. А потому я попросил совета у случайного знакомого в лондонской гостинице, какое место считалось курортом высокого класса в их стране. Он назвал Фолкстоун. Я тут же собрал пожитки и в тот же день купил билет до этого места. Время терять не стоило.

Что сказать? Фолкстоун действительно производил впечатление классного местечка, где так и сновали миллионеры, хотя на самом деле у многих из них карманы вовсе не были набиты купюрами, как казалось на первый взгляд. Я поселился в маленьком, но уютном отеле, о котором мне рассказал тот же лондонский знакомый, и сразу же отправился на разведку. Время дорого, не уставал напоминать я себе.

Не думаю, что стоит детально описывать мои похождения в следующие несколько дней. Фолкстоун мне особенно понравился тем, что там всегда ветрено. Найдя один хороший прием, я затем всегда использовал его – моя шляпа неоднократно слетала с головы, приземляясь у чьих-нибудь ног, пока однажды не упала именно там, где мне и хотелось.

Оказалось ли это легко? Вы еще спрашиваете? И минуты не прошло, когда я уже сидел на скамейке в окружении целой компании, расписывая им различия между Фолкстоуном и Аризоной – не одной дамы, заметьте, а сразу нескольких. А уж оценить каждую из них я был бы способен с закрытыми глазами.

Но стоило мне начать задавать вопросы, как в них стали обнаруживаться крупные изъяны. Они не жили в одном из дорогих отелей, не принадлежали к нужному мне общественному классу, либо их материальное положение не соответствовало моим целям. Сами дамы готовы были открыть мне свои сердца, но я не мог предвидеть всех подводных камней на своем пути и даже начал сомневаться, найду ли ту, что мне необходима.

И когда подвернулась Миртл, я чуть не разрыдался от радости.

Вот как это происходит на самом деле. У меня есть чему поучиться.

За день до того я пил чай в самом фешенебельном отеле из всех, не спуская глаз с постояльцев. У одной из колонн расположилась толстая и высокая дама весьма свирепой наружности. Скажу больше, она показалась мне настолько неприветливой, что поначалу я прошел мимо, хотя, видит бог, уже приходил в отчаянье. У нее была почти квадратной формы голова с доброй дюжиной подбородков, а цвет лица напоминал тыквенный пирог, приготовленный кухаркой, которая чистила духовку от сажи, а потом забыла помыть руки. Да, именно такой цвет имело ее лицо, но она даже не сделала попытки покрыть его хотя бы тонким слоем пудры. Создавалось впечатление, что дама даже отчасти гордилась собой.

Мало того – она еще и одевалась почти как мужчина. По крайней мере, на свои короткие седые и неопрятно постриженные волосы она натянула черную фетровую шляпу. Ее пиджак из какой-то неопределенной серой ткани имел прямой и бесхитростный покрой. Под стать ему была короткая серая юбка. Виднелась белая шелковая жилетка, а на шею дама нацепила вязаный галстук с типично мужским узлом. Повторю: вид она имела диковатый и злобный.

А потому когда через день я обнаружил, что сижу на соседней скамейке, то, признаю, не раз внутренне содрогнулся, прежде чем пустился в свою авантюру со шляпой. Пришлось напомнить себе, что нищему не пристала особая разборчивость, и если уж старик Генрих VIII выдерживал всякое, то и я обязан вытерпеть. Хотя у того монарха было передо мной огромное преимущество: когда он добивался своих целей, то отлично знал, как избавиться от возникшей проблемы. А посему я мысленно прочитал импровизированную молитву и собрал волю в кулак.

Бросок вышел отменным, и моя шляпа опустилась точно в предназначенное ей место, хотя надо отметить, пространства для приземления было более чем достаточно. Но все равно попадание оказалось на редкость метким.

– Ох, простите меня, милая леди, – начал я свой обычный номер. – Я совершил непростительную глупость. Вот ведь неловкость какая! Мне бы следовало в такой ветер придерживать шляпу обеими руками.

Она вернула мне головной убор с крайне угрюмым, как мне показалось, видом, но я не мог прочитать выражения ее глаз и к тому же еще не доиграл роль до конца.