Текст книги "Ночь без конца"

Книга вторая

Глава 9

Сказано – сделано, и во вторник мы с Элли поженились. Это выглядит неожиданно, может, даже поспешно, если выразить это так кратко, но дело в том, что просто таков был ход вещей. Мы решили пожениться – и поженились.

Это было лишь одной частью целого, не просто концом романтической повести или волшебной сказки: «И вот они поженились и с тех пор жили вместе долго и счастливо». Мы поженились, и мы оба были счастливы, и для нас с Элли действительно наступило замечательное время, пока все остальные не ополчились на нас и не стали устраивать нам всяческие затруднения и поднимать шум, а нам пришлось в связи со всем этим принимать решения.

А «целое» на самом-то деле было необычайно просто. В своем стремлении к свободе Элли до сих пор очень умно заметала следы. Практичная Грета предпринимала все необходимые шаги и всегда стояла на страже за ее спиной. Я же довольно скоро обнаружил, что реально в этом семействе никто из тех, кому следовало ужасно заботиться об Элли, не интересовался ни самой Элли, ни тем, что она делает. У нее была мачеха, целиком погруженная в свою светскую жизнь и любовные связи. Если Элли не желала последовать за мачехой в какую-нибудь определенную точку земного шара, никто ее к этому не принуждал. У нее имелись соответствующие гувернантки и горничные и высокопрофессиональные учителя, а если ей хотелось поехать в Европу, то почему бы и нет? Если ей захотелось отпраздновать свой день рождения в Лондоне, опять-таки – почему бы и нет? Теперь, когда Элли вступила во владение своим огромным состоянием, она стала в семье абсолютной хозяйкой положения в том, что касалось траты ее собственных денег. Пожелай она виллу на Ривьере или замок в Испании на Коста-Брава, или яхту, или что-либо подобное, ей достаточно было бы лишь упомянуть об этом, и кто-то из многочисленной свиты, постоянно окружающей миллионеров, тотчас бросился бы воплощать ее желание в жизнь.

Грета, как я понимал, представлялась членам семьи восхитительной добровольной помощницей, фактически – марионеткой в их руках. Компетентная, способная эффективно организовать любые мероприятия, достичь необходимых договоренностей, несомненно услужливая и очаровательная по отношению к мачехе Элли, ее дядюшке и нескольким кузинам и кузенам, постоянно толкущимся вокруг. Элли обслуживали по меньшей мере трое поверенных в делах, судя по тому, что она время от времени позволяла себе мельком обронить в разговоре. Ее окружала внушительная финансовая сеть банкиров, юрисконсультов, распорядителей трастовых фондов. Это был незнакомый мне мир, промельки которого я мог улавливать лишь время от времени, главным образом из того, что Элли порой небрежно роняла в беседе. Ей, естественно, и в голову не приходило, что я не мог ничего знать о таких вещах. Она выросла среди всего этого и, естественно, заключила, что это известно всему свету, что все представляют себе, что это такое и как оно работает.

По правде говоря, эти промельки особых черт жизни каждого из нас неожиданно оказались тем, что в начале нашей совместной жизни доставляло нам более всего удовольствия. Говоря без обиняков – а я говорил себе обо всем без обиняков, так как это был единственный способ смириться с моим новым образом жизни, – бедняки реально не представляют себе, как живут богатые, а богачи совершенно не представляют себе, как живут бедные, и увидеть это воочию было поистине увлекательно для обеих сторон. Однажды я, довольно неловко, спросил:

– Послушай, Элли, неужели и вправду будет большой скандал из-за всей этой истории? То есть, я хочу сказать, из-за нашего брака?

Элли поразмышляла немного – без особого интереса, должен заметить, – и ответила:

– О да! Они, вероятно, поведут себя ужасно. – Потом добавила: – Очень надеюсь, тебе не будет слишком уж неприятно.

– Мне не будет слишком неприятно – с чего бы вдруг? Но тебе-то? Они не станут с тобой грубо вести себя? Не попытаются запугивать?

– Думаю, все так и будет, – сказала Элли. – Но ведь нет нужды их слушать. Суть в том, что сделать они все равно ничего не смогут.

– Но попытаются?

– О да! Они попытаются, – сказала она. И добавила: – Скорее всего, они попробуют от тебя откупиться, предложат дать отступного.

– Дать отступного? Мне?

– Зачем такой потрясенный вид?! – воскликнула Элли и улыбнулась счастливой улыбкой маленькой девочки. – Это же так прямо не называется. – Потом продолжила: – Откупились же от первого мужа Минни Томпсон.

– Минни Томпсон? Это та девушка, которую называют «нефтяной наследницей»?

– Ну да, она самая. Она сбежала из дома и вышла замуж за спасателя, который раньше работал на пляже.

– Слушай-ка, Элли, – с трудом произнес я, – я тоже как-то был спасателем на пляже в Литлхэмптоне.

– Ой, правда? Вот забавно! Постоянно?

– Конечно, нет. Только одно лето, и всё.

– Жаль, что ты так волнуешься. Не надо, – сказала Элли.

– А как все это происходило – по поводу Минни Томпсон?

– Им пришлось поднять предлагаемую сумму до двухсот тысяч долларов – думаю, на меньшую он просто не соглашался. А Минни, надо сказать, по мужчинам всегда с ума сходила, да и вообще она слабоумная.

– У меня просто дух захватывает, Элли, – сказал я. – Мало того, что я приобрел жену, я еще приобрел что-то такое, что в любое время могу продать за солидную сумму наличными.

– Совершенно верно, – подтвердила Элли. – Пошли за любым адвокатом с большими связями, скажи, что желаешь поговорить по важному делу. Он обустроит тебе развод и оговорит размер алиментов, – объяснила она, продолжая мое образование. – Моя мачеха уже четыре раза выходила замуж – и очень много от этого получила. – И тут моя жена воскликнула: – Ох, Майк, ну почему это так тебя шокирует?!

Странная вещь, но меня это действительно шокировало. Я чувствовал какое-то резонерское отвращение к коррумпированности современного общества в его наиболее обеспеченных кругах. В Элли для меня всегда было столько от маленькой девочки, она была так проста и наивна, почти трогательна в своем отношении ко всему окружающему, что я был поражен тем, насколько хорошо она оказалась приспособлена к сугубо земным делам и сколько всего принимала как само собою разумеющееся. И тем не менее я понимал, что, по сути своей, мое мнение о ней совершенно правильное. Я очень хорошо знал, что за создание моя Элли. Знал ее простоту и наивность, ее нежность, ее любовь, ее естественную доброжелательность. Это ведь не означало, что она не должна знать о всяких других вещах. То, что было ей известно, то, что она воспринимала как само собою разумеющееся, касалось лишь небольшого ломтика человеческого общества. Элли почти ничего не знала о моем мире, о мире, где перехватывают друг у друга работу, где существуют ипподромные шайки, банды наркоманов, жестокие опасности жизненной борьбы без правил, где жизнь «крутых парней» идет по принципу «хочешь жить, умей вертеться», и я хорошо знал их жизнь, прожив среди них все свои взрослые годы. Элли не знала, каково это – быть воспитанным в честной и респектабельной семье, но вечно испытывающей нужду в деньгах, где мать работает так, что кожа на пальцах рук оказывается стертой до кости во имя этой респектабельности, поскольку мать решила, что респектабельность поможет сыну добиться в жизни успеха. Каждое пенни достается там тяжким трудом, тщательно сберегается; и какая же горькая злоба поднимается, когда твой веселый беззаботный сын упускает благоприятные возможности или на бегах – вняв надежной подсказке – ставит все, что у него имеется, на потенциального победителя. При ставке тридцать к одному!

Элли с таким же удовольствием слушала про то, какую жизнь я вел, как я слушал про ее жизнь. Мы оба исследовали чужую для каждого страну.

Оглядываясь теперь назад, я понимаю, какую чудесно счастливую жизнь вели мы с Элли в те ранние дни нашего брака. В то время я воспринимал их как нечто само собою разумеющееся, и она относилась к этому точно так же. Мы оформили наш брак в Бюро актов гражданского состояния в Плимуте. Фамилия Гутеман не так уж редко встречается. Никто – ни репортеры, ни кто бы то ни было другой – не знал, что наследница состояния Гутемана находится в Англии. Периодически в газетах появлялись неясные сообщения в один абзац о том, что ее видели где-то в Италии или у кого-то на яхте. Нас поженили в кабинете главы бюро, в присутствии его сотрудника и пожилой машинистки, выступавших в качестве свидетелей. Регистратор произнес перед нами небольшую серьезную и страстную речь о серьезной ответственности, налагаемой на каждого из нас семейной жизнью, и пожелал нам счастья. И мы вышли оттуда свободными и женатыми. Миссис и мистер Майкл Роджерс! Неделю мы провели в приморском отеле, а затем уехали за границу. Мы провели три восхитительные недели, путешествуя по воле собственного воображения и не жалея затрат.

Мы поехали в Грецию, мы поехали во Флоренцию, оттуда – в Венецию, полежали на Лидо[15]15
  Лидо – главный остров в цепочке песчаных островов, отделяющих Венецианскую лагуну от Адриатики. Славится своими пляжами, находится в 20 минутах езды на моторном катере от Венеции.


[Закрыть], затем поехали на Французскую Ривьеру, а оттуда – в Доломитовые Альпы. Теперь я уже перезабыл половину названий тех мест, где мы с Элли побывали. Мы летели самолетом, фрахтовали яхту или нанимали большой, красивый автомобиль. И пока мы так прекрасно проводили время, Грета, как я мог судить со слов Элли, оставалась на передней линии фронта, как всегда держа оборону.

Она путешествовала по-своему, отсылая письма и разные открытки, оставленные ей Элли.

– Нас, конечно, ждет грозный час расплаты – день страшного суда, – говорила Элли. – Они налетят на нас, как целая туча стервятников. Но до тех пор мы с тобой вполне можем радоваться жизни!

– А как же Грета? – спросил я. – Разве они не обозлятся на нее, когда все обнаружится?

– О, конечно, – ответила Элли. – Но Грете это безразлично. Она – человек стойкий и надежный.

– А разве это не может помешать ей найти другую работу?

– А зачем ей другая работа? – удивилась Элли. – Она приедет и будет жить с нами.

– Нет! – сказал я.

– Как это – «нет», Майк?

– Мы же не хотим, чтобы кто-то жил с нами.

– Грета не станет нам мешать, – убеждала меня Элли. – И будет очень полезна. На самом деле я просто не знаю, как могла бы без нее обойтись. Я хочу сказать, что ведь это она со всем справляется и все организует.

Я нахмурился:

– Не думаю, что это мне понравится. Кроме того, мы же хотим, чтобы это был наш с тобою дом, дом нашей мечты, Элли; в конце концов, мы хотим его для себя.

– Да, – ответила она. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Только все равно… – Она колебалась. – Понимаешь, это будет очень жестоко по отношению к Грете. Ей совсем негде жить. В конце концов, она прожила со мною, делая для меня буквально все, целых четыре года. И сам посмотри, как она помогала мне и всякое такое.

– Я не потерплю, чтобы она то и дело встревала между нами!

– Но она же совсем не такая, Майк! Ты ведь даже еще не знаком с нею!

– Нет! Нет, я понимаю – я и вправду с ней еще не знаком, но… но дело не в том, нравится она мне или не нравится. Нам надо побыть вдвоем, наедине, Элли.

– Майк, дорогой мой, – нежно произнесла она.

На этом разговор на время прекратился.

В ходе нашего путешествия мы встретились с Сантониксом. Это было в Греции. Он жил в рыбачьем домишке на берегу моря. Меня потряс его болезненный вид. Сантоникс выглядел гораздо хуже, чем год назад, когда я виделся с ним в последний раз. Он очень тепло приветствовал нас обоих – и Элли, и меня.

– Значит, вы двое все-таки сделали это?! – произнес он.

– Да, – ответила Элли. – И теперь нам смогут построить наш дом, правда ведь?

– У меня здесь, с собой, чертежи для вас, планы, – сказал Сантоникс, глядя на меня. – Она ведь говорила тебе, наверное, как она меня раскопала, вытащила на свет и дала мне свои… указания. – Он тщательно выбирал слова.

– О нет! Не указания, – возразила Элли. – Я только умоляла.

– Ты знаешь – мы купили ту землю! – сообщил я.

– Да, Элли мне телеграфировала. Прислала мне десятки фотографий.

– Разумеется, вам надо приехать и самому сначала посмотреть участок. Он может вам не понравиться, – сказала Элли.

– Он мне очень нравится.

– Вы не можете знать это наверняка, если вы его не видели.

– Но я видел его, девочка! Я слетал туда пять дней назад. Встретился там с одним из ваших длиннолицых юристов – с англичанином.

– С мистером Крофордом?

– Да, с ним. Операции фактически уже начаты. Очищают площадку, убирают развалины старого дома… фундаменты, канализационные трубы… Когда вы вернетесь в Англию, я буду вас там встречать.

Он достал чертежи, и мы сидели, беседуя и разглядывая наш будущий дом. У него среди вертикальных проекций переднего фасада и боковых частей дома, среди массы горизонтальных планов и других чертежей был даже черновой набросок акварелью нашего будущего жилища.

– Тебе нравится, Майк?

Я набрал в грудь побольше воздуха и вымолвил:

– Да. Это он. Это – абсолютно – он!

– Ты достаточно часто говорил о нем, Майк. Когда у меня, бывало, разыгрывалось воображение, мне представлялось, что то место тебя просто околдовало. Ты превратился в человека, влюбленного в дом, какого никогда не смог бы иметь, никогда не смог бы увидеть, какой мог вообще никогда не быть построен.

– Но он будет построен, – сказала Элли. – Он ведь будет построен, правда?

– Если будет на то Божья воля… или воля дьявола, – сказал Сантоникс. – Тут от меня ничего не зависит.

– А разве тебе немного не… не лучше? – неуверенно спросил я.

– Послушай, вбей наконец в свою тупую голову, что мне никогда не станет лучше! Это предрешено.

– Чепуха! – заявил я. – Люди то и дело находят разные средства и способы вылечиться. Врачи – просто мрачные животные. Бросают пациентов как умирающих, а те над ними смеются и натягивают им нос и живут еще полсотни лет.

– Меня восхищает твой оптимизм, Майк, но мое заболевание иного рода. Тебя кладут в больницу и меняют тебе кровь, и ты возвращаешься, получив некоторую отсрочку, обретаешь некоторый запас времени, чтобы жить. И так далее, и каждый раз все больше слабеешь и слабеешь.

– Вы очень мужественный человек, – сказала Элли.

– О нет! Совсем не мужественный. Когда что-то твердо определено, тут уже мужества не требуется. Все, что ты можешь сделать, это найти себе утешение.

– В строительстве домов?

– Нет, не в этом. У тебя остается все меньше жизнеспособности и поэтому, понимаете, строительство домов становится не легче, а труднее. Силы постоянно слабеют. Тем не менее утешения существуют. Порой весьма необычные.

– Мне тебя не понять, – признался я.

– Конечно, Майк, тебе невозможно это понять. Не знаю даже, поймет ли Элли. Она могла бы. – Сантоникс продолжал, говоря не столько с нами, сколько с самим собой: – Две вещи идут вместе, бок о бок одна с другой. Слабость и сила. Слабость увядающей жизнеспособности и сила тщетного могущества. Видите ли, не имеет уже значения, что ты делаешь сейчас! Ты все равно близок к смерти. Так что ты можешь делать всё, что тебе заблагорассудится. Никто не может отсоветовать тебе, ничто не может тебя удержать. Я мог бы шагать по Афинам, расстреливая мужчин и женщин, чьи лица оказались бы мне неприятны. Представьте-ка себе это!

– Полиция все равно тебя арестовала бы, – возразил я.

– Разумеется. Только – что они могли бы со мною сделать? Отнять у меня жизнь? Но жизнь у меня будет и так в скором времени отнята властью гораздо более великой, чем власть закона. Посадить в тюрьму лет на двадцать-тридцать? Это выглядело бы довольно иронично, не правда ли? – у меня ведь нет этих двадцати-тридцати лет, чтобы отсидеть срок. Полгода-год-полтора – вот самое большее. Нет ничего такого, что кто бы то ни было может со мной сделать. Так что в тот промежуток времени, что мне оставлен, я – король. Могу делать все, что хочу. Иногда эта мысль невероятно кружит голову. Только… только вот, понимаете ли, соблазнов не так уж много; ведь нет ничего такого, необыкновенно экзотического или беззаконного, что мне хотелось бы сделать.

Расставшись с Сантониксом, мы поехали в Афины. В машине Элли сказала мне:

– Странный он человек. Знаешь, порой я начинаю чувствовать, что он меня ужасает.

– Ужасает? Рудольф Сантоникс? Почему вдруг?

– Потому что он не такой, как другие люди. Потому что в нем, где-то глубоко, кроется… ну, не знаю… какая-то безжалостность, какое-то высокомерие. И мне кажется, он пытался сказать нам, что от сознания того, что он скоро умрет, его высокомерие все возрастает. Предположим, – говорила Элли, глядя на меня с живейшим волнением и с таким выражением лица, словно она совершенно поглощена этой мыслью, – предположим, он построил нам наш прекрасный замок, наш прекрасный дом на холме у края обрыва, там, среди сосен; предположим, мы собираемся там жить. Мы приезжаем, и он встречает нас на пороге, он нас тепло приветствует, вводит нас в дом, а потом…

– Потом, Элли?

– Потом, предположим, он входит следом, медленно закрывает за нами двери и у порога приносит нас в жертву. Перерезает нам горло… или что там еще такое делают?

– Ты меня пугаешь, Элли! Что за мысли у тебя в голове?!

– Наша беда в том, Майк, что мы с тобой живем не в реальном мире. Мы мечтаем о фантастических вещах, которые, возможно, никогда и не сбудутся.

– Не нужно думать о жертвах в связи с Землей цыгана.

– Наверное, все дело в названии и в проклятии.

– Да нет там никакого проклятия! – выкрикнул я. – Все это ерунда. Забудь. Выкинь из головы.

Это было в Греции.

Глава 10

Кажется, это случилось на следующий день. Мы были в Афинах. Неожиданно на ступенях, ведущих в Акрополь, Элли встретила каких-то знакомых. Они сошли на берег с одного из лайнеров, совершавших эллинские круизы. Женщина лет тридцати пяти отделилась от группы туристов и бросилась к Элли с возгласом:

– Как?! Вот уж никогда в жизни!.. Неужели это ты – Элли Гутеман?! А я и не представляла! Ты тоже на круизе? Что ты тут делаешь?

– Нет, – отвечала Элли, – я просто здесь остановилась.

– Подумать только! Просто чудо – встретиться здесь! А Кора тоже с тобой? Как она?

– Нет. Кора, я полагаю, в Зальцбурге.

– Ну-ну.

Женщина смотрела на меня, и Элли спокойно сказала:

– Разрешите вас познакомить: мистер Роджерс, миссис Беннингтон.

– Здравствуйте. А ты здесь надолго, Элли?

– Завтра я уезжаю.

– Какая жалость! Ох, мне надо идти, не то потеряю свою группу, да еще и не хочу ни слова из лекции пропустить… Тут они так тебя гоняют, знаешь, я просто замертво валюсь в конце дня! Может, встретимся и выпьем где-нибудь?

– Не сегодня, – отказалась Элли. – Мы едем на экскурсию.

Миссис Беннингтон поспешила прочь – присоединиться к своей группе. Элли, поднимавшаяся вместе со мной к Акрополю, повернула назад и снова направилась вниз.

– Ну вот. Это, в общем, решает дело, ты не думаешь? – спросил она меня.

– Что это решает?

Элли ответила не сразу, минуту или две она шла молча. Потом со вздохом сказала:

– Мне придется написать сегодня же.

– Кому написать?

– Ох, ну Коре, и дяде Фрэнку, и, я думаю, дяде Эндрю.

– Кто это – дядя Эндрю? Он кто-то новый.

– Эндрю Липпинкот. На самом деле он мне не дядя. Он мой главный опекун или попечитель – как хочешь, так это и называй. Он адвокат, очень известный.

– И что ты собираешься писать?

– Я собираюсь написать им, что вышла замуж. Я не могла так, вдруг, сказать Норе Беннингтон: «Разрешите мне представить вам моего мужа». Начались бы ужасающие бесконечные вопли и возгласы, и «Никогда в жизни не слышала, что ты замужем! Расскажи же мне всё-всё, моя дорогая…», и так далее и тому подобное. И только справедливо, чтобы моя мачеха, и мой дядя Фрэнк, и дядя Эндрю первыми узнали об этом. – И она снова вздохнула. – Ах, ну и ладно. Мы с тобой успели так прекрасно провести время до этого дня.

– Что они скажут, что сделают? – спросил я.

– Поднимут бучу, я думаю, – ответила Элли свойственным ей спокойным тоном. – Не будет иметь значения, если и поднимут. И у них хватит благоразумия понять это. Думаю, придется нам с ними встретиться. Мы могли бы поехать в Нью-Йорк. Тебе хотелось бы? – она вопросительно взглянула на меня.

– Нет, – сказал я. – Нисколько не хотелось бы.

– Тогда они, вероятно, приедут в Лондон. Или некоторые из них. Не знаю, понравится ли тебе это больше, чем поездка в Нью-Йорк.

– Мне не понравится ни то ни другое. Я хочу быть с тобой, хочу видеть, как поднимается вверх наш дом – кирпич за кирпичом, – как только туда явится Сантоникс.

– Мы же всё это можем. В конце концов, семейные встречи не так долги. Возможно, одного великолепного большого скандала окажется достаточно. Разделаемся с этим за один раз. Либо мы летим туда, либо они летят сюда.

– А мне казалось, ты упомянула, что твоя мачеха в Зальцбурге…

– О, это я просто так сказала. Прозвучало бы странно, если б я ответила, что не знаю, где Кора. Да. Мы отправимся домой и встретимся там со всеми. Майк, я надеюсь, тебе не будет слишком уж неприятно.

– Неприятно что? Твое семейство?

– Тебе не будет слишком неприятно, если они дурно к тебе отнесутся?

– Я считаю, что должен заплатить эту цену за то, что женился на тебе, – ответил я. – Я это вынесу.

– Ведь есть еще твоя мама, – задумчиво произнесла она.

– Ради всего святого, Элли, не собираешься ли ты попытаться устроить встречу твоей мачехи, в ее рюшках да побрякушках, с моей матерью – женщиной с улочки на задворках города?! Что они могли бы сказать друг другу, ты себе представляешь?

– Если б Кора была моей родной матерью, у них много нашлось бы такого, что они могли бы сказать друг другу, – возразила Элли. – Пожалуйста, не будь так одержим идеей классовых различий, Майк!

– Я? – Я не верил своим ушам. – Как там у вас, в Америке, говорится? Я родом не с той стороны улицы, так?

– Незачем писать это на плакате и вешать его себе на шею.

– Да я же не знаю, как надо правильно одеваться, – с горечью объяснил я. – Я не умею правильно рассказывать о разных вещах, не знаю реально ничего о картинах, о музыке, об искусстве вообще. И теперь только учусь, кому давать на чай и сколько давать.

– А тебе не кажется, Майк, что это делает всё гораздо более увлекательным для тебя? Мне так кажется.

– В любом случае ты не станешь втягивать мою мать в твой семейный круг.

– Я не предполагала никого никуда втягивать, но я считаю, что мне следует повидаться с твоей матерью, когда мы вернемся в Англию.

Это меня взорвало.

– Нет! – вскричал я.

Элли испуганно смотрела на меня.

– Почему же нет, Майк? Почему все-таки? Я хочу сказать, не говоря ни о чем другом, ведь это просто грубо – не пойти к ней. Ты сообщил ей, что женился?

– Нет еще.

– Почему?

Я не ответил.

– Разве не проще всего – сообщить ей, что ты женился, и, когда мы вернемся в Англию, привести меня к ней?

– Нет, – повторил я. Это «нет» прозвучало уже не с таким взрывом, но было явно подчеркнуто.

– Ты не хочешь, чтобы я с ней познакомилась.

Конечно, я не хотел. Думаю, это было вполне очевидно. Но менее всего мог бы я объяснить почему. Я просто не видел возможности это объяснить.

– Ты думаешь, я ей не понравлюсь?

– Ты никому не можешь не понравиться. Но это будет не… ох, я не знаю, как это выразить. Она может расстроиться, может смутиться. В конце концов, ну… я женился не по своему статусу. Это устаревший термин, но он подходит. Ей может не понравиться именно это.

Элли медленно покачала головой:

– Неужели кто-то может еще думать так – в наше время?

– Конечно. Многие так думают. И в твоей стране тоже.

– Да, – согласилась Элли. – В каком-то смысле это верно, но… Если кто-то там добивается успеха…

– Ты хочешь сказать, если кто-то заработал много денег.

– Ну, дело не только в деньгах.

– Да нет, – сказал я. – Именно в деньгах. Если у человека становится много денег, им восхищаются, его ставят в пример, и уже не важно, откуда он родом.

– Ну, это ведь повсюду так, – заметила Элли.

– Прошу тебя, Элли, – сказал я. – Очень прошу – не ходи повидаться с моей матерью.

– Я все равно считаю, что это недобро и обидно.

– Ничего подобного. Позволь мне самому знать, что лучше для моей собственной матери. Она расстроится. Говорю тебе – она расстроится!

– Но ты должен сообщить ей, что женился.

– Хорошо, – уступил я. – Это я сделаю.

Я сообразил, что много легче написать матери из-за границы. В тот же вечер, когда Элли взялась писать дяде Эндрю, и дяде Фрэнку, и своей мачехе, я тоже принялся писать свое собственное письмо. Очень короткое.

«Дорогая мама, – писал я, – надо было написать тебе раньше, но я чувствовал себя как-то неловко. Три недели тому назад я женился. Это произошло довольно неожиданно. Она очень красивая девушка и очень милая. У нее много денег, что порой несколько осложняет положение. Мы собираемся построить себе дом где-нибудь в сельской местности. А в настоящий момент мы за границей, путешествуем по Европе. Всего тебе наилучшего, твой Майк».

Результаты, принесенные нашей вечерней корреспонденцией, оказались различными. Моя мать ждала целую неделю, прежде чем ответить. Ее письмо было замечательно характерно для нее:

«Дорогой Майк, я была рада получить твое письмо. Надеюсь, ты будешь очень счастлив. Мама».

Как предсказывала Элли, со стороны ее семейства было проявлено гораздо больше волнений и суеты. Мы разворошили настоящее осиное гнездо всяческих неприятностей. Нас атаковали репортеры, требуя новостей о нашей романтической свадьбе, газеты публиковали статьи о романтическом бегстве наследницы Гутемана, посыпались письма от банкиров и адвокатов. И, наконец, были назначены официальные встречи. Мы встретились с Сантониксом на Земле цыгана – на строительной площадке, посмотрели там планы, обсудили всякие вещи и, убедившись, что дело пошло, приехали в Лондон, сняли апартаменты в отеле «Кларидж»[16]16
  «Кларидж» (Claridge’s) – пятизвездочный отель высшего класса в центре Лондона, в р-не Мейфэр.


[Закрыть] и приготовились, как говорится в книгах о жизни прошлых веков, подвергнуться кавалерийским атакам.

Первым прибыл мистер Эндрю П. Липпинкот. Это был пожилой человек, на вид сухой и педантичный. Он был высок, худощав и отличался учтивой и обходительной манерой вести себя. Родом он был из Бостона, и по его речи я никогда не сказал бы, что он американец[17]17
  Бостон – крупнейший город американского региона, известного под названием Новая Англия; столица штата Массачусетс. Речь жителей Новой Англии, особенно Бостона, ближе всего к британскому варианту английского языка.


[Закрыть]. Договорившись заранее по телефону, он пришел к нам в отель в двенадцать часов. Я видел, что Элли нервничает, хотя она очень хорошо это скрывала.

Мистер Липпинкот поцеловал Элли и протянул мне руку с приятной улыбкой.

– Ну, Элли, дорогая, ты выглядишь прекрасно. Цветешь, я бы сказал.

– А вы как, дядя Эндрю? Как вы добрались? Самолетом?

– Нет. Я совершил приятнейшее морское путешествие на лайнере «Куин Мэри». А это – твой муж?

– Да. Это Майк.

Я подыграл им, во всяком случае, думал, что подыграл.

– Как поживаете, сэр? – спросил я.

Потом спросил, не выпьет ли он чего-нибудь. Мистер Липпинкот вежливо отказался и сел в кресло с прямой спинкой и золочеными подлокотниками, по-прежнему улыбаясь, переводя взгляд с Элли на меня и обратно.

– Ну, молодые люди, и потрясли же вы нас! – произнес он. – Все так романтично, а?

– Мне так жаль! – сказала Элли. – Простите меня, пожалуйста! Мне правда жаль.

– Неужели? – довольно сухо поинтересовался мистер Липпинкот.

– Я думала, так будет лучше всего.

– Я не вполне разделяю твое мнение, моя дорогая.

– Дядя Эндрю, вы же сами прекрасно понимаете, что, сделай я это любым другим образом, произошел бы ужасающий скандал.

– Почему же вдруг произошел бы этот ужасающий скандал?

– Вы же знаете, как они себя повели бы, – сказала Элли. – Да и вы тоже, – обвиняющим тоном добавила она. И продолжила: – Я получила два письма от Коры. Одно – вчера и одно – сегодня утром.

– Тебе следует сделать скидку на некоторую взволнованность корреспондента, моя дорогая. Это только естественно в данных обстоятельствах, тебе не кажется?

– Это мое дело – за кого я выхожу замуж, и как, и где.

– Ты, разумеется, можешь так думать, но, как ты сама обнаружишь, женщины в любой семье весьма редко соглашаются с этим.

– В действительности я просто избавила всех от бездны хлопот.

– Ты можешь так говорить.

– Но ведь это правда, вы согласны?

– Но ты применила множество разных видов обмана – не правда ли? – в чем тебе помогала особа, которой следовало бы лучше понимать, что она делает.

Элли покраснела.

– Вы имеете в виду Грету? Она делала лишь то, что я ее просила делать. Они очень из-за нее расстроены?

– Естественно. Ни она, ни ты никак не могли бы ожидать ничего иного, не так ли? Она занимала место особо доверенного лица.

– Я – совершеннолетняя, дядя Эндрю. Я могу делать всё, что хочу.

– А я говорю о том периоде времени, когда ты еще не достигла совершеннолетия. Обманы начались еще тогда, не правда ли?

– Вы не должны винить Элли, сэр, – вмешался я. – Начать с того, что я не понимал, что происходит, и поскольку все ее родственники находились в другой стране, мне было не так просто с ними связаться.

– Я хорошо усвоил, – сказал мистер Липпинкот, – что Грета отправляла определенные письма и сообщала определенную информацию миссис ван Стёйвесант и мне именно так, как ее просила делать Элли, и выполняла она эту работу чрезвычайно компетентно. Вы знакомы с Гретой Андерсен, Майкл? Я могу вас называть «Майкл», поскольку вы – муж Элли?

– Конечно! – ответил я. – Зовите меня Майк[18]18
  Выражение «зовите меня так-то», особенно если предлагается сокращенный вариант имени, обычно означает предложение, адекватное русскому «перейти на ты», и не принято в высшем обществе.


[Закрыть]. Нет, я не знаком с мисс Андерсен…

– В самом деле? Мне это представляется удивительным. – Он вгляделся в меня долгим задумчивым взглядом. – Я полагал бы, что она должна была присутствовать на вашей свадьбе.

– Нет, Греты там не было, – сказала Элли, с упреком взглянув на меня, и я неловко заерзал на стуле.

Глаза мистера Липпинкота все еще задумчиво смотрели на меня. Это вызывало у меня неловкость и беспокойство. Казалось, он собирался сказать что-то еще, но затем передумал.

– Боюсь, – сказал он минуту или две спустя, – что вы оба, вы, Майкл, и ты, Элли, будете вынуждены принять определенное количество упреков и критических замечаний.

– Думаю, они напустятся на меня всей компанией.

– Весьма вероятно, – согласился мистер Липпинкот. – Я только старался подготовить почву, – добавил он.

– Но вы ведь на нашей стороне, дядя Эндрю? – спросила Элли.

– Тебе вряд ли следует просить предусмотрительного адвоката зайти так далеко. Жизнь научила меня, что это мудро – принимать то, что называется fait accompli[19]19
  Fait accompli (фр.) – свершившийся факт.


[Закрыть]. Вы двое влюбились друг в друга, и поженились, и, как я понял с твоих слов, Элли, приобрели некую собственность на юге Англии, и уже начали там строительство дома. Следовательно, вы предполагаете жить в этой стране?

– Мы хотим, чтобы наш дом был здесь, да. Вы возражаете против того, чтобы мы так сделали? – спросил я. В моем голосе слышались сердитые нотки. – Элли вышла замуж за меня, она теперь британская подданная. Так почему бы ей не жить в Англии?

– Нет никаких причин возражать против этого. Впрочем, нет никаких причин возражать против того, чтобы Фенелла жила в любой стране, в какой ей угодно. Или даже чтобы имела недвижимость сразу в нескольких странах. Дом в Нассау[20]20
  Нассау (Nassau) – (зд.) столица Багамских островов.


[Закрыть] принадлежит тебе, не забывай, Элли.