Текст книги "17 м/с"

– Хотите я разобью Вам сердце?

Ночью иллюзионист признался, что во время представления увидел на моей ладони крестик. Он сказал, что у меня была бы рука гения, если бы не этот крестик. Это крестик лузеров. Такие люди в последний момент наступают на шнурок и разбивают башку, поднимаясь на сцену за Оскаром.

Иллюзионист сказал, что уже тогда решил, что меня не отпустит.

Меня это в принципе устраивало. Потому что у иллюзиониста был вентилятор, через который он умел проходить.

Иллюзиониста это тоже устраивало. Потому что у него на ладони был крестик.

У него, Доктор, был один серьезный недостаток. Он знал, из чего состоит чудо. Он знал, куда девается платочек. Он знал, как Копперфилд выбирается из водопада, а Гудини – из цепей. Он знал, почему из икон текут слезы, знал, чем закончатся детективы. Он знал прогноз погоды на завтра. Он знал, что просочиться сквозь стекло невозможно. Он знал, что зеркала созданы только для обмана.

Он все это знал доподлинно и очень от этого страдал.

Еще, Доктор, он знал, что каждый человек изначально одинок.

Он говорил мне об этом каждый день на протяжении четырех лет.

Четыре года я пыталась пройти через все зеркальные аппараты иллюзиониста. Я делала это тайно, чтобы не ранить его (в случае успеха) фактом существования чуда.

И когда эти четыре года закончились, он сказал, что не надо строить иллюзий. И лучше принять все, как есть. То есть одиночество. Хотя он очень от этого страдает.

Я подозреваю, он просто боялся, что я пройду сквозь стекло и разрушу его стройную концепцию мира.

А я, Доктор, к этому времени научилась исчезать в коробке, выходить из шкафа и доставать монеты из пустого стакана.

То есть от меня была несомненная польза.

Но иллюзионист сказал, что люди не умеют меняться. И не надо пытаться быть полезной.

Хотя он очень сожалеет.

Он так сказал, Доктор, и пошел спать.

Я посидела полчаса, причитая «он же обещал, он же обещал» (хотя он ничего не обещал). Причитая «он лишает меня тепла!» (хотя он был холодным, как брикет свежемороженой трески). Причитая «он разбил иллюзии» (хотя он препарировал их, как патологоанатом).

А потом я заставила себя прекратить это мерзкое бабство. Я утерла сопли, взяла в руки молоточек для отбивания котлет и разбила все, что билось.

Не билась только ракушка, которую я привезла из Панама-Сити. Я взяла ее с собой.

Потом я нашла в старой книжке телефон Анны и позвонила. Я спросила, как до нее доехать.

Она назвала адрес сквота на Маяковке.

Дорогой Доктор. Прошло пятнадцать лет, и это сразу бросилось в глаза.

Квартиру мецената Морозова было не узнать.

Там были белые стены из гипсокартона, эргономичная мебель и термовыключатели.

Анна выкупила эту квартиру и стерла следы лузеров в искусстве жить.

Она сразу сказала мне, что окна небьющиеся.

Я кивнула.

Я спросила ее, не осталось ли каких-то вещей. Например, каких-нибудь картин.

Она ответила, что если я о живописи Персика, то он уже полгода, как ее забрал.

Но, видно, она не очень-то продается. Потому что Персик раз в месяц стреляет у нее денег.

Я сказала, что не верю.

Я сказала, что Том непотопляем.

Анна сказала, что Том непотопляем, но при чем здесь Том.

Я дала ей номер иллюзиониста. Потому что он тоже считает, что не надо строить иллюзий.

От нее я узнала адрес Персика.

Доктор! Сейчас я расскажу все коротко, потому что даже таких, как Вы, надо щадить.

Персик жил в сторожке какого-то писателя, в Переделкине. Но сразу становилось ясно, что сторожит писателя он плохо. Потому что у него было одутловатое лицо сильно пьющего человека. А пьющие – они небдительные.

И еще он ничего не слышал. Приходилось кричать или показывать жестами. Потому что денег на слуховой аппарат у него не было.

Он немного пожаловался на Тома. Потому что Том бросил его на произвол судьбы. Хотя ничего не предвещало.

Я сказала, что надо учиться быть одиноким. Что одиночество – это не тюрьма, а свобода.

Я хотела не уязвить его, а как-то поддержать. Но я очень вредная, у меня всегда получаются гадости.

Персик сказал, что учился быть свободным. Но он переехал в неблагополучный район. И ему однажды крепко врезали. Он пролежал в больнице, а потом его отправили на родину (бесплатно).

Но он с тех пор ничего не слышит.

Я сказала, что мы купим ему аппарат.

Он сказал «не надо». Он сказал, что каждый человек имеет право на иллюзии.

Потом он сказал, что мою часть диптиха он уничтожил. Я кивнула. Потому что на моей части главным все-таки был Персик, рисующий Крошку Мю. И там он был прекрасен, как эльф.

Каждый человек имеет право пребывать в иллюзии, что он не меняется.

Я сказала: «Дай мне твою ладонь». Он протянул дрожащую руку. Это была рука почти эльфа. Или почти гения.

«Так я и знала», – сказала я.

Я сказала, что я поеду, но завтра привезу ему денег.

Он сказал: «Не надо».

Он сказал: «Я хочу сделать тебе подарок».

Он принес свою картину «Девочка с Персиком».

Какая прекрасная была эта девочка! Ее глаза были полны решимости.

Мне тоже захотелось ему что-то подарить.

Я порылась в сумке и нашла только ракушку.

Персик прижал ракушку к уху.

Это было кошмарное зрелище. Я опять сказала: «Мы купим тебе слуховой аппарат».

А он сказал: «Море шумит».

Он стоял и улыбался дебильной улыбкой эльфа.

Я взяла картину и пошла. Потому что у человека нельзя отнять иллюзии. Потому что иллюзии являются единственным двигателем души.

Лил дождь, Персик выскочил с зонтом (это было очень по-английски).

Больше я в эту сторожку не возвращалась, потому что было не к кому.

Когда я подъезжала к городу, мне позвонил иллюзионист.

Он напомнил, что я обещала разбить ему сердце, а обо всем остальном мы не договаривались.

Он огорченно сказал, что зря я все перебила. Особенно монитор. Потому что в него влезть я бы все равно не смогла. Потому что он денадцатидюймовый.

Я приехала к Анне и попросилась в людскую. Она сказала, что там вообще-то хозблок с сушилкой. Я сказала, что сойдет.

Я проработала всю ночь.

Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.

И я закрасила название.

Я дала этой картине другое название, Доктор.

Никто кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.

Даже мы по сравнению с Вами – глупые абитуриенты.

Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.

Я напомню, как лил дождь, а Персик метался вокруг машины с зонтом, пытаясь прикрыть холст. А мимо проехала «Газель» и уделала нас талым снегом.

Я жестами спросила у Персика: «У меня лицо чистое?»

А он ответил: «Чистое. Все волосы – в говне, а лицо – чистое. Просто удивительно».

И мы смеялись, как подорванные.

Как будто у нас не было крестов на ладонях.

Мы беспечные, бесполезные, счастливые, потому что мы не боимся одиночества.

Доктор! Вы можете проснуться завтра утром и не вспомнить меня.

И Персика. Как будто нас у Вас никогда не было.

И ни капли о нас не пожалеть.

Я знаю, на медицинском языке это называется тотальная прогрессирующая амнезия. Мне об этом рассказывал другой доктор.

Говорят, что это случается, если кто-то врежет по башке. И в этом случае я искренне сожалею, что Персику не повезло так, как Вам.

Впрочем, бывают случаи, что это приключается ни с того – ни с сего. Это приключается с людьми, которые просто не хотят помнить.

Но это совершенно не повод для переживаний.

Потому что на самом деле это идеальная формула одиночества и пофигизма в одном флаконе.

Каждый день можно начинать заново в абсолютной свободе от вчерашних страхов. От вчерашних иллюзий. От вчерашних привязанностей. От вчерашнего себя.

Поэтому забирайте картину.

Она теперь называется «Жизнь не удалась и х…й с ним».

Завтра я опять напишу это письмо и принесу его Вам.

Ждите меня у запасного выхода. Пусть Вас не смущает, что он заперт на замок.

Потому что меня это не останавливает.

Я буду в пачке, куртке и джинсах.

Меня зовут Крошка Мю.

Кастинг врагов

Вчера вечером состоялся широкомасштабный кастинг врагов. То есть затевался он как прекрасный вечер в честь покупки нашими друзьями замечательного газового фонаря. Под которым наше прекрасное тайное братство может собираться на летней веранде, неустрашимое, как всегда. И несгибаемое, как всегда. Не сгибаемое в том числе и паскудными метеоусловиями.

Так и случилось: ошметки нашего тайного и уже порядком потрепанного братства (о котором я расскажу позднее, когда окончательно определюсь, братья мы или враги) собрались под фонарем. Не было только Доктора. Потому что он летел в Австралию. Не было и Директора (потому что он бегал по Садовому и искал эвакуированную машину). Не было Чифа, потому что он лежал с гландами дочки в больнице. И гения Шилова тоже не было. Потому что он лежал в больнице с червяком. Не пришел Стасик, потому что он разведывал где-то в Венесуэле территории для новых виртуальных войн.

Но зато пришел Ку. Он сначала смотрел ласково по-ленински. А потом его взгляд упал на меня. И Ку страшно нахмурился. Он сказал, что я в своем романе неправильно истолковала теорию про клопов и божьих коровок. Которую он доверил мне, как человеку понимающему, а я все инсинуировала, и теперь многие поймут его неправильно.

Я на всякий случай сказала, что интеллигентные люди мою книгу не покупают, потому что она красная, потому что я там почти голая, а это непривлекательное зрелище. И потому что наши продавцы страшно боятся слова «секс» и не выставляют эту книжку в новинки, чтобы домохозяйки не испортили себе настроения. А интеллигентные люди и без продавцов боятся слова «секс», и все это кажется им разнузданным паскудством.

Но Ку было не остановить. И он еще страшнее насупился и сказал, что это гадство. Элементарное гадство. Потому что книга пронзительная и хорошая (я зарделась. Но рано). И нечего было мне раздеваться на потеху публике. Тогда, может, кто-нибудь подумал бы, что эта книга о душе. Он сказал, что работать на потеху публике – это проституция.

Тут я просто расхохоталась.

Я сказала, что не нам бы об этом говорить.

И всех нас точно прорвало под этим чертовым газовым фонарем!

Потому что все мы когда-то решили внедрять прекрасное посредством великой силы четвертой власти. А потом начали снимать реалити-шоу (тоже, в общем, с хорошими намерениями). Но как-то так незаметно получилось, что вместо хорошего мы показывали «всю подноготную». Мы хотели показывать красоту человеческого духа, драматизм борьбы, высоту человеческих отношений на грани выживания! НО! мы уступали «требованиям самых разнообразных (но похожих, как близнецы-братья) каналов»! Да! И это были требования обнаженной натуры, прекрасных зрелых форм и зрелых взрослых отношений. Потому что там, на самом верху каналов, сидят какие-то медиумы, которые запросто могут забраться в башку некоему «Среднестатистическому зрителю». А у этого зрителя в башке, оказывается, самые похабные мыслишки! И этот зритель, оказывается, не довольствуется честной борьбой – он интересуется интригой, подлым заговором, предательством. И ему неприятно, что просто женщина просто мужчине может просто помочь – ясно, что там дело нечисто. И он, этот поганый «среднестатистический» не верит, что есть просто мужская дружба. Он прям нутром чует, что за этой дружбой кроется какая-то противоестественная связь!

И – обнаженная натура, натура, натура. (Я сама помню, как некий режиссер по окончании проекта разочарованно спросил: «Что? Они так и не трахнулись?! Ну тогда никто смотреть не будет!»)

И мало того, что мы в той или иной степени «уступали» этим требованиям! Мы еще играли в опасные игры с людьми, которые хотели (и с готовностью кидались) это все вытворять. А люди, пришедшие в реалити-шоу, – это особые люди! Потому что они очень демонстративные. И они сами не замечали, как пересекали черту, которую пересекать вроде бы нельзя, чтобы не превратиться в экранного эксгибициониста. И вместо того, чтобы сказать им – остановись, что ты творишь! – мы наблюдали камерой с глазком, как они, визжа, бегут в баню с представителями другой расы, как они, раздухарившись, поносят друг друга, как они что-то там делают ночью. (Повторяю – я говорю не об одном конкретном шоу, а о разных! Точнее, о тенденции!)

А потом кочуют из реалити в реалити, потому что уже не могут остановиться в кураже самодемонстрации. А мы это поощряем. Потому что нам же нужны «объекты» съемок различных форматов.

Это значит, мы их совсем развратили, поощрили их стриптиз? И ни разу не крикнули, что король – не король?! И что он – голый (то есть крикнули. Но не с омерзением. А с удовлетворением. А потом с удовлетворением добавили «стоп, снято»).

Значит, мы б…ди, похуже многих раздевшихся на экране.

Но это еще не все.

Потому что тут на авансцену выходит зритель. И этот нормальный зритель потихоньку начинает превращаться в того «среднестатистического», которого выдумали на верху каналов. И он начинает думать, глядя на все экранные выкрутасы, что так это все и бывает. Что отношения между людьми – такие. И у него вырабатывается рефлекс, что секс – это грязь и паскудство под одеялом, снятое скрытой камерой, что все просто, как мычание. Раз это все умещается в сериал длиною в три-четыре-восемь недель!!!

И ЧТО ВЫХОДИТ? Что одной рукой мы пишем (снимаем кино, рисуем, сочиняем и играем музыку) для испуганных и потерянных душ. А другой рукой создаем среду, в которой стыдно и неприлично быть ранимым, тонким, влюбленным, в которой не верят, что секс – это всего-навсего желание двух любящих людей быть максимально близко и радовать друг друга изо всех своих возможностей, ограниченных рамками плоти.

Вот!

И тут мы под угаром газового фонаря начали пенять друг другу, кто из нас бoльшая б…дь. Кто больший враг: кто согласился первым раздеться? Кто лез в телевизор любой ценой? Кто заказал «сиськи»? Кто это снял на камеру? Кто это все вытряс в интервью? Кто потом склеил по фразам в монтаже? Или тот, кто перекрыл это все склеенное по словам убедительной и будоражащей картинкой?!!!

Мы орали друг на друга, а Ку прошептал, уронив голову на руку: «Каждый несет свой крест».

Это факт.

Мы все оказались предателями-врагами, но все-таки мы отчасти были людьми. И поэтому малодушно хотели свалить это на других. И оправдывались своими текстами-картинами-фильмами и программами, сделанными для души. Или хотя бы чтобы «было не стыдно».

Кто будет читать-смотреть-слушать сделанное для души и от чистого сердца?! В свете всего вышеперечисленного?

Что «закажут» сверху в следующем реалити-шоу?

Чем еще постараются удивить и заинтересовать среднестатистического? Какой чудовищной новинкой из жизни кроликов?

Что тянет под чужое одеяло?

Почему люди с такой готовностью кидаются на экран? Почему эти люди (взрослые!) думают, что КТО-ТО ДРУГОЙ (а точнее – толпа рефлексивных людей с камерами и своими тараканами) изменит ИХ жизнь?!

И почему из вечного и красивого, которое замысливалось вначале, плодятся эти бесконечные близнецы-выродки на каждом канале?

Неужели мы во всем виноваты? Неужели мы враги?

Все-таки хорошо, что наши друзья купили газовый фонарь, а не газовую камеру. А то вообще непонятно, чем бы это все кончилось.

Клуб недобитых сердец

Говорят, сегодня утром шел снег. Слава богу, мне хватило здравого смысла проспать это омерзительное явление природы. Слава богу, я еще обладаю нехитрым спасительным даром спать и видеть сны о чем-то большем. К сожалению, недолгим. Потому что утром меня разбудил звонком о природном катаклизме мой приятель. И я совершенно не могу понять, зачем его черти подняли в такую рань. Потому что до полночи мы с ним ругались в кинематографе по поводу «Парфюмера», а потом еще три часа провели за изнурительной процедурой «поужинать вместе». Во время горячего мой приятель страстно говорил о своей возобновленной любви, а к десерту (который по времени стал опасно приближаться к процедуре «позавтракать вместе») он не менее страстно и сокрушенно жаловался, что эта любовь «не мычит, не телится».

Короче, он пребывал в страшной депрессии, и снег спозаранку был в этой ситуации совершенно кстати, чтоб довести картину страданий до абсурда. Или до совершенства.

– Представляешь, – шептал он зловеще, – был даже лед! У одного мужика, когда он резко тронулся на светофоре, с крыши съехал тонкий, как стекло, кусок льда!!!

– И что отрезал? – поинтересовалась я (потому что в таком ужасном мире, где в бархатный сезон на крышах самодвижущихся средств стихийно образуется лед, все должно быть доведено до зловещего конца).

– Ничего не отрезал, – с сожалением сказал мой приятель.

Ну хоть что-то хорошо.

– Хорошо, что у меня машина с обтекаемым кузовом, – порадовался приятель.

– Вот видишь, – говорю, – и у тебя жизнь налаживается.

– Да? – спросил он с надеждой.

(Между прочим, мой приятель так искусно камуфлирует свое разбитое сердце, что у всех создается впечатление, будто он сердцеед. Да и я, честно говоря, умею создать иллюзию, что жизнь удалась. И это не фронда! Это побочное явление освоенного нами искусства жить.)

У нас даже была идейка создать Клуб недобитых сердец. Куда принимать членов, владеющих хоть одним уникальным секретом выживания вопреки здравому смыслу.

Я бы туда приняла одного виртуального человека, с которым у нас завязалась деловая переписка. И однажды он мне написал, что у него депрессия и от депрессии он лечится стихом Гумилева «Мне приснилось, что сердце мое не болит. Что оно колокольчик на пагоде в желтом Китае…» (цитирую на память, могу ошибиться). Этот рецепт был как нельзя кстати. Потому что у меня тоже было неважно на душе (о чем я, естественно, партнеру по деловой переписке не сообщила. Потому что нельзя девальвировать реноме человека, у которого жизнь удалась).

Но ночью, когда у меня не получилось положить голову с бредовыми мыслями в холодильник, я села и написала список, чем надо быть моему сердцу, чтобы не болеть.

У меня получилось:

1. Колокольчик над дверью букинистического магазина на острове Санторини.

2. Флюгер на крыше дачи в г. Юрмала, где мы любили бывать с моим одноклассником перед выпускными экзаменами.

3. Связка ракушек над крыльцом одного дома на острове Лимбо (привет Данте и всем влюбленным).

4. Цепь на кнехте причала домика на сваях на острове Бокас дель Торо.

5. Заезженная пластинка с танго в аргентинской забегаловке…

Этот список пополняется по мере удлинения ночей в связи с климатическими особенностями нашей страны, всегда страдавшей от недостатка эндорфина.

Еще бы я приняла в тот клуб свою подругу, которая, как только припрет, начинает играть на пианино. Она забивает внутрь кнопки, чтобы получался клавесин. Соседи хотели сброситься и пригласить ей квартет из консерватории. Но она с гневом отвергла. Она сказала, что качество исполнения соответствует мере страданий.

Еще – старинный друг, который знает стишок про тайный свист для потустороннего мира (он – единственный! – знает пароль, чтобы узнать друг друга после реинкарнации).

Еще – бомж, который иногда лежит на пожухшей траве разделительной полосы на Масловке. В час пик. Когда все матерятся, чтобы перестроиться на третье кольцо. А он лежит. И рядом с ним – бумажный пакет с вином. И в руках у него книга в мягкой обложке! (Я, когда ехала в левом ряду, рассмотрела!!! Это были «Суждения о науке и искусстве» Леонардо!!!)

…Я положила трубку. Было полвосьмого утра. Я поняла, что мне в моем нынешнем состоянии не видать клубной карты в моем клубе. Потому что сердце мое (видно, с недосыпа и от резкого падения атмосферного давления) предательски болело и представляло себя синей чашкой, разбитой среди прочих милых вещиц при погроме квартиры одного режиссера.

Я признала, что это неконструктивно. И решила проспать начало работы по созданию сомнительных виртуальных ценностей.

Чтобы увидеть сны о чем-то большем. Чтобы пополнить радостный список. И чтобы получить клубную карту.

Итак!

Объявляется прием в Клуб недобитых сердец!

Клубная карта гарантируется каждому, кто изложит хоть один утраченный секрет редкого искусства жить вопреки сезонно-депрессивной логике!

Куда меня черти занесли

Моя жизнь еще не настолько безнадежна, чтобы проводить ее в сети.

Хотя приходится признать, что она ни в какие ворота не лезет.

Сначала черти ко мне занесли моего приятеля. С которым мы снимали душераздирающий фильм. На это ушло много времени, потому что я гнула в сторону душераздирательности, а приятель все время орал «стоп, мотор». Потому что он хрюкал. И это запечатлевалось. В самые пронзительные моменты, когда мигающий фонарик драматично падал со шлема. Приятель хрюкал, вытирал что-то там (предположительно – слезы) и кричал, что это треш.

Но это нисколько не испортило съемку, потому что там, в темной комнате с АВИДом нас поджидал гений Шилов, который любой душераздирающий сюжет доведет до ручки. А вместе с гением Шиловым там же затаился гений Коноплин. Но про этого вообще не буду.

К полтретьего ночи мы, наконец, использовали кассету. Гениев беспокоить было уже как-то неудобняк.

Но творческий импульс – его не зароешь. Особенно если перед этим так тщательно расковырял. Поэтому мой приятель сказал, что сейчас, пока кураж не кончился, самое время наделать крыльев (мы с ним собирались сделать 120 пар крыльев, на прошлой неделе сделали восемь, но кончился ватин). Еще он сказал, что крылья из ватина – полный отстой. И надо задействовать современные полимерные технологии, а не дедушкины способы. Он очень упирал на поролон. Поролон лежал а) у него на даче – в 130 км от Москвы; б) в хозяйственном магазине (каком-нибудь).

Он сказал, что неподалеку есть такой магазин. И он работает круглосуточно.

Я признала это целесообразным. Потому что производители поролона всегда должны рассчитывать на тех, кого припрет делать крылья в три часа ночи. Потому что в это время им рассчитывать совершенно не на кого.

Этот магазин назывался «Твой дом». Мы в нем были единственными посетителями. На нас вышли посмотреть все работники. Те, кто в магазине не потерялся (таких, думаю, было немало). Мой приятель страшно застеснялся спрашивать у них про крылья. Он сказал, что будем прочесывать. Будем проводить мониторинг квадратно-гнездовым методом. Я подумала, что за это время мы спокойненько смогли бы съездить в Донецк, потому что магазин был все-таки очень большой. А в Донецке поролон производят на экологически вредных предприятиях, и его там можно купить с пылу с жару.

Это был совершенно не «мой дом», надо в этом признаться. Там было столько дубового бруса. Там было столько бронзулеток. Люстр, размером с гамак, шкафов, в которых можно жить. Напольных часов с боем, в которых можно с пафосом похоронить. Все то, что даже представить не можешь, чтобы пожелать, – там уже было. И совершенно непонятно, кто это мог пожелать круглосуточно! С постельным бельем ясно: к четырем утра собрался угомониться – и р-раз – постельное белье кончилось! И вот – получите: за 35 штук.

Но сломало нас другое.

К рассвету мы выбрели в отдел дачников. И мой приятель красными от ужаса глазами уставился на полутораметровый гриб из гипса. Из гриба бил фонтан. А из-за угла, гаденько улыбаясь, выглядывал гном. О! Что это был за гном: он щерился похуже кобольда!!! Мой приятель сказал, что такими украшают участки. Видно, чтобы недоброжелатели не лезли.

И тут я увидела кроликов. Двух гипсовых кроликов, которые тоже должны затаиться в засаде и подкарауливать нас в саду. В нашей прекрасной жизни, где не успеваешь что-то пожелать – а оно уже в засаде. Чтобы мы уже разучились желать!

Не знаю, что со мной произошло – катарсис, наверное.

Это был огромный дом приветливо ощерившегося глобализма – всего того, о чем нас так настойчиво учили мечтать. Чтобы не париться по другим поводам. А сидеть себе в углу, как кролики, и жрать силос рекламируемых и безопасных ценностей! Вот! И делать все остальное, что делают кролики! «Делают-делают-делают-новых-людей». На этих простынях ручной валки. Чтобы эти новые люди потребляли гипсовый шлак, дубовый брус, бронзовую пыль и внимали бою бессмысленно проведенных часов.

А потом бы потребляли психотерапевтов. Потому что психотерапевты тоже хотят получать зарплату, и все в этом мире просчитано. Ну, в смысле, – время выхода психотерапевта на авансцену. Это когда хочется чего-то большего, чем уже предположили, что ты можешь пожелать.

А психотерапевты скажут, что надо вернуться к простым человеческим радостям. И делать-делать-делать-что-делают-кролики. Потому что это по крайней мере безопасно для окружения.

Мой приятель сказал: ну что ты так разоралась? Хочешь, мы их разобьем, раз они тебя так расстроили?!

Но на нас смотрели все видеокамеры. Потому что мы здесь были одни. И работникам было просто любопытно.

Поролон мы выпросили у грузчика. Он выгружал большого гипсового динозавра. Поролон был упаковочным материалом. И был совершенно ненужным.

Мой приятель, запихивая поролон в рюкзак, сказал, что надо что-нибудь купить. Чтобы не особо выделяться (?!). Мы купили упаковку мочалок для посуды. Потому что они поролоновые.