Текст книги "Франкенштейн в Багдаде"

Глава 2
Враль

1

Чтобы сделать свою историю еще более ошеломительной, Хади Барышник старался привнести в нее больше реалистичных деталей. Как только припоминал что-нибудь, сразу вставлял в свое повествование то, что с ним на днях стряслось. Он садился на диванчик в углу у окна в кофейне Азиза аль-Мысри, разглаживал непослушные усы и топорщащуюся бороду, потом чайной ложечкой стучал по подстаканнику и, отхлебнув пару глотков чая, снова приступал к рассказу. На этот раз он устроил представление в честь нескольких гостей, которых Азиз аль-Мысри заманил в свое заведение послушать его байки.

Среди посетителей оказалась немецкая журналистка – щуплая блондинка с очками в толстой оправе на остром носу и тонкими сжатыми губами. Ее сопровождали переводчик-иракец и оператор из Палестины, который положил переносную камеру прямо напротив Хади. С ними пришел также Махмуд ас-Савади – смуглый молодой человек, корреспондент, приехавший с юга Ирака и остановившийся в гостинице «аль-Уруба», принадлежащей Абу Анмару.

В тот день немка, продюсирующая документальный фильм о буднях иракских журналистов в Багдаде, всюду следовала за Махмудом на протяжении его рабочего дня. Оператор снимал, как Махмуд бродит по улицам в поисках материала, комментирует последние события и рассказывает о трудностях, с которыми ему приходится ежедневно сталкиваться. Немка вовсе не планировала тратить время на длинные и запутанные россказни какого-то старьевщика, от которого несло перегаром, с глазами навыкате, да еще в поношенной одежде с прожженными сигаретами дырками. К тому же лишний выход на улицы Багдада женщины с такой привлекательной внешностью, как у нее, был риском. Поэтому она решила не включать камеру и просто послушать. Каждый раз, отпив из стаканчика чай, она поворачивалась к переводчику, и у того занимало очень много времени объяснять, что говорил Барышник.

Эта весна выдалась мучительно душной, и она надеялась провести оставшийся день, глотнув немного свежего воздуха. К тому же ей надо еще успеть заглянуть в пресс-центр, организованный для журналистов в гостинице «Шератон», чтобы передать пленку, отснятую за сегодня с Махмудом.

Она не дослушала рассказ до конца, подала знак Махмуду, и они вышли. Прежде чем попрощаться, она подметила:

– Этот чудак пересказывает фильм… Перевирает картину с Робертом де Ниро.

– Да… Кажется, он насмотрелся кино… Да его тут все знают!

– Тогда ему прямая дорога в Голливуд, – рассмеялась она и села в белый «протон» переводчика.

2

Для Хади в ее поступке не было ничего предосудительного. Всегда найдется кто-то, кто покинет кинозал посреди сеанса. Привычное дело.

– Так на чем мы остановились? – как ни в чем не бывало спросил Хади у Махмуда, который вернулся в кофейню и усаживался на диван напротив.

Азиз аль-Мысри, замерший с пустыми стаканами в руках посреди зала, расплылся в широкой улыбке, предвкушая продолжение истории.

– Мы дошли до взрыва, – подсказал он.

– До первого или до второго? – переспросил Хади.

– До первого… На площади ат-Таяран, – заторопил Махмуд рассказчика.

Он ждал, когда Хади начнет сбиваться, забудет какую-нибудь мелочь, сам себя утопит в несоответствиях и его можно будет уличить во лжи. Только ради этого Махмуд терпел его бредни по второму или даже третьему кругу.

– Взрыв был страшный, – произнес Хади. Он покосился на Азиза, рассчитывая на подтверждение своих слов, и продолжил…

В то утро он, как обычно, завтракал фасолью в масле, которую стряпает Али ас-Сейид в соседней кафешке. Хади опрометью вылетел из заведения и, сталкиваясь с людьми, плотным потоком бегущими ему навстречу, устремился к месту взрыва. Нос издалека учуял расплавленный пластик, вонь автомобильных покрышек и запах горелого человеческого мяса. Последнее ни с чем нельзя спутать. Такое врезается в память раз и навсегда…

Небо затянуло хмурыми тучами. Вот-вот должно было полить. Рабочие выстроились на тротуаре напротив величественной белой армянской церкви с многогранной маковкой и увесистым крестом. Время от времени они бросали взгляды на погруженный в безмолвие храм, а между тем курили, болтали, пили чай со сладостями, заказывая его у торговцев, разложивших свой товар на ковриках тут же, на тротуаре. Кто-то покупал с тележек фасоль, другие наедались вареной репой. Все ждали, когда какая-нибудь из проезжавших машин остановится и из нее предложат разовую работу – что-то подлатать, отремонтировать или, наоборот, сломать, разобрать. Водители припаркованных чуть поодаль маршрутных автобусов «киа» и «тойота-коастер», зазывая пассажиров, громко выкрикивали: «Аль-Каррада! Технологический университет!» На другой стороне улицы происходило то же самое: подъезжали и отъезжали машины, торговцы выкладывали на землю сигареты, пахлаву, нижнее белье и приставали к прохожим со всякой всячиной.

У толпы притормозил полноприводный автомобиль серебристого оттенка. Большинство рабочих, сидевших на тротуаре, привстали. А когда часть из них подошла к машине поближе, прогремел мощный взрыв. Никто не мог точно сказать, в какой момент это произошло. Все случилось за доли секунды. Те, кто остался цел, так как стоял далеко от машины, те, кто спасся только благодаря тому, что их прикрыли своими телами раненые и убитые, те, кто оказался в защищенном месте за другими автомобилями, и те, кто еще не вышел на площадь, но шел по переулку в ее направлении и все слышал, сотрудники офисов в здании рядом с армянской церковью, водители, уже миновавшие площадь, – все они вздрогнули в тот момент, когда пламя и гарь поглотили машины и людей вокруг. Провода электропередач оборвались, с неба замертво упала стая птах. В соседних домах выбило стекла, вылетели двери и треснули стены. А в старых квартирах квартала аль-Батавин обвалились потолки. В один миг все было кончено.

Когда наступила тишина и гигантская дымовая завеса рассеялась, от машин, объятых языками пламени, еще продолжали тянуться вверх черные нити, а с неба с грохотом приземлялись пылающие искореженные детали. Хади стоял на площади и наблюдал. Подоспевшая вскоре полиция оцепила место. Мертвые лежали на асфальте кучей, словно легли спать, обняв друг друга. Раненые стонали. Казалось, все они были вымазаны черной и красной краской.

Хади утверждал, что когда он добрался до места, то остановился у торгового ряда со стройматериалами и хозтоварами и оторопел от увиденного. Он прикурил, будто его сигаретой можно было перебить этот чудовищный запах…

Рассказчику, похоже, нравилось выставлять самого себя этаким суровым мужчиной, и он предвкушал, вглядываясь в лица слушателей, какое впечатление произведет…

«Скорые» забрали раненых и увезли убитых. Затем примчались пожарные и начали тушить тлевшие автомобили, позже эвакуатор оттащил их в неизвестном направлении, а улицу продолжали поливать из шлангов, чтобы стереть разводы копоти и лужи крови. Хади следил за их действиями очень внимательно. Он что-то высматривал среди всего этого хаоса и разгрома. Когда он нашел, что искал, то отбросил окурок в сторону на тротуар и поспешил поднять находку, пока ее не унесло мощной струей по желобу водостока. Он завернул подобранное в полотняный мешочек, сунул его под мышку и пошел прочь.

3

Хади был дома раньше, чем начался дождь. Быстрыми шагами он пересек казавшийся заброшенным двор, плотно прикрыл за собой дверь комнаты и положил сверток на кровать. Он не мог отдышаться – грудь вздымалась, нос шумно сопел. Осмотрев мешочек, Хади протянул было к нему руку, но передумал. Немного повременил, вслушиваясь в шум дождя, который сначала, словно боясь чего-то, капал редко, потом застрочил чаще и буквально через минуту превратился в настоящий ливень, смывающий потоками грязь со дворов и улиц и уничтожающий следы ужасного события, произошедшего сегодня днем на площади.

Хади вернулся домой, хотя домом это вряд ли можно было назвать. Лучше всех о том, что представлял собой его дом, знал Азиз аль-Мысри. До того как расстаться с вольной жизнью и обзавестись семьей, он частенько до поздней ночи выпивал с Хади за единственным в его жилище столом. Время от времени Азиз заставал у него дома одну-двух проституток с Пятой улицы, и тогда их вечер становился вовсе чудесным. На удовольствия Хади денег не жалел и спускал все без счета.

Это не было домом в полном смысле слова. Точнее, здесь было просто нельзя жить: практически все негодное – развалено и поломано. Войти можно лишь в одну комнату с растрескавшимся потолком, которую Хади Барышник со своим партнером Нахемом Абдеки три года назад превратили в нечто вроде кабинета.

И Хади Барышника, и Нахема Абдеки в квартале знали давно. Они ездили по району на телеге, запряженной лошадью, и скупали старые вещи, закопченные кастрюли и вышедшие из строя электрические лампы. Завершая круг с утра по кварталам аль-Батавин и Абу Нувас по другой стороне улицы ас-Саадун, они заправлялись завтраком и пили чай у Азиза аль-Мысри. Потом на лошади, принадлежащей Нахему Абдеки, продолжали путь и исчезали из виду, проехав по узким улочкам аль-Каррады.

С началом беспорядков после вторжения американцев Хади и Нахем взялись ремонтировать свою «иудейскую развалину», как они называли этот дом, хотя ничего иудейского в нем не было – ни семисвечника, ни звезды Давида, ни надписей на иврите. Хади переложил наново внешнюю стену из оставшихся кирпичей, поправил слетевшую с петель деревянную дверь, соскоблил с нее засохшую глину, вынес камни со двора и привел в порядок единственную уцелевшую в доме комнату, стерев со стен в ней несколько слоев пыли. Торчащая стена комнаты этажом выше могла в любой момент рухнуть во внутренний двор и погрести под собой заживо того, кто там окажется, но пока Бог миловал. Жители квартала и не заметили, как Хади и Нахем стали одними из них. Даже Фарадж ад-Далляль, который, как всем было известно, прибирал к рукам любую недвижимую собственность, брошенную хозяином, не обращал внимания на Хади и Нахема. Он этот дом тоже считал не более чем «иудейской развалиной».

Откуда взялись эти двое? Никто и не задавался этим вопросом. В квартале полно было пришлых, которые уже много десятилетий подряд селились друг у друга на головах. Так что никто не мог претендовать на то, чтобы называться здесь коренным жителем.

По прошествии года или двух Нахем женился и снял жилье где-то во внутренних переулках квартала. Он оставил Хади одного, хотя продолжал работать с ним, как прежде, колеся по району.

Нахем был моложе Хади, ему едва исполнилось тридцать пять, и их можно было принять за отца с сыном, если бы они не были так непохожи. У Нахема выделялись большие уши, маленькая голова с густыми приглаженными волосами, жесткими, как проволока, и широкие, почти сросшиеся на переносице брови. Хади даже подшучивал над ним:

– У тебя и в сто двадцать волосок к волоску лежать будет!

Возраст Хади было трудно определить на глаз, но ему было больше пятидесяти. Борода вечно спутанная, топорщится в разные стороны. Он был тощий, но крепкий, подвижный, со скуластым лицом и глазами-щелками.

Хади называл Нахема «выпендрежником»: тот, в отличие от товарища и учителя, был человеком богобоязненным, не курил, не притрагивался к алкоголю и не знал женщин до брака. На его молитвах и держался дом, который они с Хади подлатали. В единственной их общей жилой комнате Нахем повесил картонку с аятом «аль-Курси», посадил ее на клей так, что отодрать от стены, не порвав в клочки, было невозможно. Хади мало интересовала религия, но прослыть противником ислама или атеистом он тоже не желал, поэтому не стал мешать товарищу и ученику и не снял со стены аят, который стал первым, что он видел с утра, продрав глаза.

К сожалению, Нахему не довелось дожить до седых волос, чтобы убедиться, насколько были верны слова Хади по поводу его шевелюры. За несколько месяцев до тех событий, когда Барышник сидел в кофейне Азиза аль-Мысри перед Махмудом ас-Савади и парой стариков, подходя к финалу своего фантастического рассказа, перед штаб-квартирой одной из партий религиозного толка в аль-Карраде взлетел на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль. От осколков погибли прохожие, среди которых оказался Нахем. Его вместе с лошадью буквально разворотило и перемешало, как в мясорубке.

От пережитого потрясения Хади сильно переменился. Он стал нервным, агрессивным, часто бранился, подбирал с земли булыжники и швырял их вслед проезжающим американским «хаммерам», нарядам полиции и автомобилям Национальной гвардии, нарочно ввязывался в драку с тем, кто касался в разговоре Нахема Абдеки, напоминая о его гибели. Через какое-то время жизнь вернулась в прежнее русло. Хади вновь смеялся, травил байки и пересказывал анекдоты. Но нельзя было не заметить, что у него появилось второе «я». Как только он оставался наедине с собой, черты его лица искажались в печальной гримасе, словно он надевал угрюмую маску, прежде ему не свойственную. Хади стал злоупотреблять спиртным днем. В кармане у него всегда была припасена четвертинка анисовой водки или виски. Он насквозь пропах алкоголем, и от этого ужасного душка никак было не избавиться. Постепенно он превращался в еще большего неряху, перестал стричь бороду и стирать грязное постельное белье.

Имя Нахема Абдеки вовсе прекратили упоминать в присутствии Хади, чтобы лишний раз не раздражать его и не выводить из себя. Поэтому до Махмуда ас-Савади эта история дошла много позже, и то в пересказе Азиза аль-Мысри.

4

– Так на чем мы остановились? – громко спросил Хади, вернувшись из уборной за кофейней.

– На большом носе в полотняном мешке, – вяло отозвался Махмуд ас-Савади.

– Ага!.. Нос…

Хади подтянул штаны и пролез на свое место на диване у окна. Усевшись, он вернулся к своему рассказу, полностью разочаровав Махмуда, так как не перепутал ни одной мелкой детали. Перед тем как отойти в туалет, он сделал паузу и остановился на том, что дождь перестал капать и он, прихватив мешочек, вышел во двор…

Хади посмотрел на небо: тучи расползались в стороны рваной ватой, словно силы их иссякли, они одумались и отступали сейчас прочь. Отдельные предметы старой мягкой мебели и деревянные шкафы во дворе были затоплены пролившимся дождем, а значит, безвозвратно испорчены. Но Хади не было до этого дела. Он зашел под небольшой самодельный навес, державшийся на уцелевшей половине стены и сколоченный из обломков мебели, железных прутьев и фанеры, и присел на корточки с самого края. Остальное пространство под навесом занимал внушительных размеров мертвец. Труп мужчины был совершенно голый, из ран по всему телу сочилась какая-то липкая белая слизь. Крови на нем почти не было, за исключением нескольких запекшихся пятен на руках и ногах. На плечах и в районе шеи были заметны крупные синяки и ссадины. Тело казалось какого-то неопределенного, по крайней мере неоднородного цвета. В этом тесном пространстве Хади придвинулся к мертвецу еще ближе и склонился над самой его головой. Нос отсутствовал. Место, где он должен был быть, раскурочено, словно его вырвал с мясом своими клыками хищник. Хади развернул сложенное несколько раз полотно и вынул то, за чем охотился все последние дни и на что так страшился взглянуть. Это был только что оторванный от живой плоти нос, на нем еще держались густые застывшие капли свежей крови. Дрожащей рукой Хади наложил его на место чернеющей выемки на лице мертвеца. Он пришелся как влитой, казалось, что это и был тот самый недостающий нос.

Хади убрал руку и обтер пальцы об одежду. Он смотрел на мертвое лицо без удовлетворения, но с чувством исполненного долга. Теперь все кончено… Нет… Не совсем. Еще нужно накрепко пришить нос, чтобы он не отвалился.

Труп был полностью, фрагмент за фрагментом, собран, не хватало только носа. И сейчас Хади завершал свою невообразимо жуткую работу, которую от начала до конца он проделал без посторонней помощи и смысл которой нельзя было никак ни объяснить, ни оправдать, несмотря на все приводимые им слушателям доводы.

– Я хотел передать его судебным медикам… Труп я нашел на улице, его выбросили, словно отходы какие-то… Это же человек. Вы не понимаете? Человек! Очнитесь, люди!

– Это не целый труп был. Ты сшил его по кускам.

– Я собирал его, чтобы похоронить достойно, как всех! Разве он не заслуживает этого?! Боже мой!

– И что случилось потом?

– С кем? Со мной или с Безымяном?

– С вами обоими.

Хади реагировал на замечания слушателей по ходу рассказа, не выходя из образа. И если бы кто-то из них посмел ему противоречить, то лишился бы всего удовольствия от этого длинного и извилистого повествования. Поэтому слушатели откладывали все отмеченные ими нестыковки, не перебивая рассказчика и не вмешиваясь в его выступление, даже когда тот отклонялся от основного сюжета и вводил побочную линию…

В аль-Карраде у него была назначена встреча. Несколько дней ему ничего не подворачивалось для перепродажи, поэтому карман совсем опустел. А этот человек, которого он уже давно обрабатывал, мог стать источником неплохого заработка. Еще один одинокий старик, живущий в большом доме, как Илишу. Только этот подумывал о том, чтобы насовсем переехать в Россию, где его ждала старая любовь, уговорившая друга продать все вместе с мебелью и перебраться к ней, чтобы вдвоем доживать свой век.

Дело было на мази, и сделка должна была состояться, но вот только старик, как только доходило до расставания с имуществом – комодами, подсвечниками, лампадами, радиоприемниками, хватался за них, как утопающий за соломинку, шел на попятную и каждый раз переносил встречу. Хади не хотел давить на него или, еще хуже, спугнуть. Он давал ему время и заходил позже в надежде найти его полным решимости.

Хади отмыл руки от налипших на них сгустков крови и кусочков кожи, переоделся в более или менее чистую одежду и отправился на разговор с этим аль-Амерли, полным противоречий. Он боялся, что кому-то вперед него удастся заставить старика продать ценные вещи или появится делец, который предложит сдать в аренду дом со всей мебелью, соблазнит тем, что собственность останется за прежним владельцем и деньги будут поступать на его счет каждый месяц. А между тем арендатор будет надеяться, что имущество отойдет к нему, когда хозяин отправится в мир иной.

Это недалеко, в одном из переулков, берущих начало от площади аль-Андалус. На автобусе можно доехать за пять минут. Но в часы пик Хади шел пешком, покупая по дороге пепси или другую газировку, а также спиртное и складывая все в полотняный мешок. Потом он это продаст дороже или подождет, пока соберется много пакетов, и отвезет целую партию на арендованной машине в один из баров по улице ар-Рашид…

– А труп, боже мой!.. Что с ним стало?

– Подожди ты! Имей терпение!..

Хади стоял у дома аль-Амерли и колотил в дверь, но никто не открывал. Может, старик спит? Или вышел куда? А может, вообще умер, не дождавшись встречи с любимой в России, так и не сжав в своих ладонях ее тонкие морщинистые пальцы? Хади стучал, пока не привлек внимание любопытных соседей. Тогда он вернулся на улицу ас-Саадун и зашел в кафе рядом с госпиталем аль-Рахма, где съел сэндвич-кебаб и попросил завернуть еще половину порции с собой.

Тучи рассеивались, дул порывистый ветер. Завоет, перестанет, потом сменит направление, никак не успокоится. У торговца сигаретами с лотка опрокинулся тряпичный зонтик и намертво застрял между бетонными ограждениями. Ветер то упирался в прохожих, мешая им идти, то будто хлестал их невидимой рукой по лицу и толкал вперед, чтобы они шли быстрее. Посетители кофеен, сидевшие на диванах вдоль тротуара, поспешили зайти внутрь. Стекла автомобилей, наполовину опущенные, чтобы было чем дышать в салоне, сейчас решительно поднимали. Продавцы газет и журналов скрылись, а торговцы сигаретами и сладостями, стоявшие на перекрестке у светофора, второпях, чтобы упаковки не размякли, засовывали товар в пластиковые пакеты, болтающиеся у них на шеях. Прохожие в головных уборах схватились за головы, боясь, что обнажатся их лысины и люди, прячущиеся за витринами магазинов и в автомобилях, будут хохотать над тем, как они вприпрыжку бегут за своими уносимыми ветром кепками и шапками.

Листья пальм, высаженных на газонах гостиницы «Новотель» на площади аль-Андалус, пригибало к земле. А охранник, молодой парень, продолжал стоять у главного входа, изо всех сил сохраняя военную выправку. Совсем необязательно было оставаться в такую непогоду на улице. Однако его грубо сколоченная из досок кабинка не защищала ни от холода, ни от жары. Будь он действительно солдатом или полицейским, посты которых расставлены по всему Багдаду, он мог бы развести огонь в пустой жестянке, согреться и высушить одежду. Но администрация гостиницы это строго воспрещала…

– Ну вот! Теперь он еще отвлекается на охранника!

– Терпение! Все по порядку!..

Хади докурил самокрутку, последний раз отхлебнул пепси, смял с хрустом банку и закинул ее в мешок. Наружу ему выбираться совсем не хотелось, и он принялся ворошить мусор в баках за кафе в поисках жестяных банок. Когда ветер стих, он вышел, чтобы погреться на солнышке, но оно тут же скрылось. Небо было серым и быстро темнело. Мысли Хади блуждали от одного к другому. Вдруг он вспомнил о трупе, оставленном дома, и у него все поплыло перед глазами. Ни о чем больше не думая, он устремился домой напрямик через площадь аль-Андалус… Это был необычный день. По телевизору в кофейне Хади услышал, что сегодня прогремело большое количество взрывов: в районе аль-Каземийя, в Мадинат ас-Садр, квартале аль-Мансур и в Баб-аш-Шарки. В эфир пустили кадры с пострадавшими из госпиталя аль-Кинди, затем показали площадь ат-Таяран, где пожарные замывали следы трагедии. Хади ожидал, что камера захватит и его, стоящего у магазина с хозтоварами и хладнокровно, с сигаретой в руках, словно злодей на месте преступления, наблюдающего за суетой вокруг. Затем выступил чиновник из городской администрации. От имени правительства он с улыбкой на лице отвечал на вопросы журналистов и докладывал, что предотвращена другая серия взрывов, запланированных на сегодня. Согласно данным разведки, террористы из «аль-Каиды» и оставшиеся не у дел военные, служившие прежнему режиму, намеревались подорвать не менее сотни автомобилей. Но союзным войскам и спецслужбам Ирака удалось сработать на опережение. Поэтому число терактов по всему городу не превышает пятнадцати! Всего лишь!

Толстый владелец кафе выдавил только громкое и длинное баранье «бе-е-е» на все это. И ничего не добавишь! Однако в этот день, справедливости ради надо сказать, произошло не пятнадцать, а шестнадцать терактов. Последний взрыв раздался, когда представитель администрации уже отправился домой, поэтому он не попал в отчет за прошедшие сутки.

Хади шагал, перекинув мешок с выуженными жестянками через плечо. Поравнявшись с гостиницей «Новотель», он не перешел на другую сторону улицы, как обычно делал, опасаясь сердитых окриков охраны, а продолжил свой путь вдоль ограды. То ли забылся, то ли глубоко ушел в себя, вспоминая об истекающем липкой слизью теле под навесом у себя во дворе. Что теперь, когда задуманное доведено до конца? Нанять машину и самому отвезти тело в морг? Подбросить его ночью на площадь или оставить на каком-нибудь перекрестке, чтобы полицейские забрали его и определили куда следует?

Через несколько секунд, когда Хади приблизился вплотную к массивным железным воротам, ведущим на парковку гостиницы, до него наконец дошло, в какую жуткую историю он впутался. Единственным разумным решением было вернуться как можно скорее домой, распороть труп на части, как было, и подложить органы жертв недавних терактов туда, где он их нашел. Его долг вернуть их обратно, именно в те места, где взял.

А в это время охранник в кабинке дрожал от холода. Ему в голову пришла мысль, что движение его согреет, и он поспешил выйти наружу, чтобы размяться. У ворот он заметил подозрительного субъекта с мешком, схватился руками за прутья и уже собрался прогнать его, но понял, что тот и так уходит…

– Да разве ты видел, как все это случилось?!

– Конечно! Мы стояли с приятелями на другой стороне улицы, когда к воротам «Новотеля» подкатил грузовик.

– Ха! Да ты вообще ничего не смог бы оттуда разглядеть!..

Метрах в двадцати от ворот в поле его зрения попал мусоровоз, который мчался по направлению к гостинице с такой скоростью, что едва не сшиб его. Буквально через мгновение в нем сдетонировала взрывчатка, и Хади с его мешком, в котором он нес ужин, отшвырнуло далеко в сторону. Он кувырнулся, с силой ударился головой об асфальт, и его присыпало землей. Прошло не менее минуты, прежде чем он осознал, что произошло. Сквозь дым Хади различил фигуры молодых людей, с той стороны дороги бежавших к нему на помощь. Среди них был Махмуд ас-Савади. Они подняли Хади на ноги и принялись стряхивать с него грязь. Но тот, как только оказался в вертикальном положении, тотчас отдернул их руки и, испуганный до смерти, бросился прочь. Они что-то прокричали ему вслед. Возможно, он был ранен. Но от шока Хади не чувствовал боли и несся, ничего не соображая.

Темнело. Было слышно, как издалека сюда мчатся машины «Скорой помощи», пожарные и полиция. Дым рассеивался, поднятая взрывом пыль оседала и превращалась в туман, который приглушал свет их фар. Махмуд и другие свидетели происшествия, почти не видя ничего перед собой, топтались по битому стеклу и железкам, которые разбросало взрывом на много метров вокруг. Потрясенные и полные ужаса, они покидали это место.

5

Он шел вперед, терпя адские боли в плечах и бедре. От удара об асфальт на лбу и на щеке разбухали кровоточащие ссадины. Ровно идти не получалось, он прихрамывал, и каждый шаг давался с трудом. Остановить машину и попросить водителя отвезти его в Баб-аш-Шарки на ум не приходило. Он вообще ни о чем не мог думать, как будто кто-то нажал на кнопку и отключил ему мозги. Хади просто упрямо ломился к цели. Казалось, он будет бороться, пока силы не иссякнут и он не рухнет на землю.

Он всегда приговаривал, что так запросто не погибнет. Столько взрывов он пережил и остался невредим! Больше его беспокоило, не зацепило ли его где осколками. А царапины, полученные при падении, – ерунда!

Уже у дома он обнаружил, что забыл мешок с купленной в кафе едой на месте происшествия. Он толкнул тяжелые деревянные ворота и вошел, не заперев их. Остановившись в изнеможении, Хади взглянул на дверь комнаты – расстояние до нее было как будто в несколько раз больше, чем всегда, – и заковылял к ней по разбитой плитке двора, боясь упасть замертво либо потерять сознание. Как далеко! Он желал только одного – оказаться в кровати. Наконец Хади переступил порог комнаты, свалился в постель и через мгновение забылся в тяжелом сне. Возможно, это был глубокий обморок, который ему еле-еле удалось оттянуть до дома.

На следующий день его разбудил голос, читающий выпуск новостей по радио. Шум шел то ли от жильцов с линии позади его дома, то ли это Умм Салим аль-Бейда сидела на лавочке у ворот дома напротив в обнимку с приемником и, как повелось, следила, кто входит к соседям и кто от них выходит.

Он оторвал голову от подушки и увидел, что наволочка вся заслюнявлена и испачкана пятнами засохшей крови от ран на лице. «Слишком много выпил вечером», – подумал сначала Хади, но тут же резко вспомнил про вчерашний взрыв и про труп у себя под навесом. Наверное, за день он уже начал разлагаться и смердит так, что проходящие мимо чуют его запах.

Хади приподнялся и по яркому свету, бьющему в глаза, понял, что уже середина дня. Он умыл лицо, смочил шею водой из крана в коридоре рядом с туалетом и попробовал потянуться, но сразу ощутил ломоту во всем теле, а когда обернулся, увидел, что случилось во дворе, пока он отсутствовал. Пронесшийся вчера ураган разбросал вещи. Несколько шкафов завалены назад, деревяшки от крыши навеса раскидало по всем углам, а сам навес девался неизвестно куда. Подойдя ближе, Хади понял, что исчез не только навес.

Тело пропало. Где труп, который он закончил штопать вчера днем? Ну не мог же он испариться! Не унесло же его со двора ветром! Хади перевернул все вверх дном. Потом засомневался, вернулся в свою комнату и стал искать там. Снова выскочил во двор. Сердце забилось чаще, до боли ему уже не было дела. В следующую секунду его охватила паника. Куда мог деваться труп? Ну не ушел же он ногами! Хади встал, крайне взволнованный, посреди двора, посмотрел в чистое синее небо, перевел взгляд на высокие стены соседних домов, а затем на то место, где обвалившаяся комната Умм Даниэль образовывала скат к стене его жилища. Там сидел старый облезлый кот и смотрел на него, не отводя взгляда, как будто все это время, притаившись, наблюдал за ним. Кот пронзительно мяукнул, словно хотел сообщить что-то Хади, медленно повернулся и скрылся за обрушенной стеной…

– Э-э… И что дальше?

– Вот… Это все.

– Как все? А с трупом-то, Хади, что?

– Не знаю.

– Какая-то нескладная история, Хади… Тебе бы другую сочинить.

– Ну, не верите – как знаете!.. Ладно, пошел я. За чай мой заплатите тогда.