Текст книги "Послезавтра"

Глава 28

Щелк.

Маквей, не глядя на часы, знал, что на циферблате 3.17. Шесть щелчков назад было 3.11. Считается, что электронные часы работают бесшумно, но если прислушиваться, то их отлично слышно. И вот Маквей лежал, отсчитывал тихие щелчки.

После вылазки к Эйфелевой башне он вернулся в отель. Это было без десяти одиннадцать. Ресторанчик на первом этаже уже закрылся, а в номер еду здесь не подавали. Вот в каких гостиницах приходится жить, когда расходы оплачивает Интерпол. Не отель, а дыра какая-то: вытертые ковры, жесткая постель, а питание – строго с шести до девяти утром и с восемнадцати до двадцати одного вечером.

Как быть? Или тащиться под дождь, разыскивать какую-нибудь ночную забегаловку, или воспользоваться услугами так называемого «чудо-бара» – маленького холодильника, притулившегося между шкафом и душевой.

Еще одна вылазка под дождь абсолютно исключалась. Значит, придется довольствоваться «чудо-баром». К брелку с ключом от номера был прикреплен специальный ключик. Маквей открыл холодильник и достал оттуда сыр, галеты и швейцарский шоколад в треугольной упаковке. Еще в «чудо-баре» обнаружилась бутылочка на удивление приличного «сансерра». Позднее, взглянув на прейскурант в ящике стола, Маквей понял, в чем дело: бутылочка стоила сто пятьдесят франков, то есть почти тридцать долларов. Для гурмана – пустяк, для полицейского – крупная сумма.

К половине двенадцатого Маквей уже кончил злиться по этому поводу и собирался отправиться в душ, но тут зазвонил телефон. Это был комиссар Нобл из Скотленд-Ярда. Комиссар звонил из дома.

– Маквей? Подождите, пока к разговору подключится Майклс Это наш патологоанатом, он на другом телефоне.

Маквей завернулся в полотенце и уселся на стол.

– Маквей, вы слушаете?

– Да.

– А вы, доктор Майклс?

– Да, я здесь, – послышался молодой голос.

– Отлично. Итак, доктор, расскажите нашему американскому другу, что вы установили.

– Это касается головы, – пояснил доктор.

– Вы установили личность убитого? – оживился Маквей.

– Пока нет. Пусть доктор объяснит, из-за чего опознание настолько затруднено. Прошу вас, мистер Майклс.

– Да-да. – Патологоанатом откашлялся. – Как вы помните, детектив Маквей, в голове почти не осталось крови. То есть ее там фактически вообще не было. Поэтому крайне трудно было определить момент наступления смерти. Я думал, мне все-таки удастся как-нибудь исхитриться, но, увы, ничего не вышло.

– Что-то я вас не пойму, – нахмурился Маквей.

– После вашего отъезда я сделал следующее: измерил температуру тканей, взял образцы и отправил в лабораторию на анализ.

– Ну и?.. – зевнул Маквей. Ему хотелось поскорее завалиться в постель.

– Так вот, голова была заморожена. Заморожена, а потом оттаяна.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– С подобными случаями я сталкивался, – сказал Маквей, – но обычно такое сразу заметно. Ведь внутренние участки мозга оттаивают медленнее, чем внешние слои. Разница температур говорит сама за себя.

– Только не в нашем случае. Все ткани полностью оттаяли.

– Скажите, к чему вы в конце концов пришли, – нетерпеливо перебил его комиссар Нобл.

– Когда анализ показал, что голова была заморожена, я не мог понять одного: почему кожа лица реагирует на пульпацию? В случае обычной заморозки этого происходить не может.

– И что дальше?

– Я отправил голову в Королевский колледж патологоанатомии, к доктору Стивену Ричмену. Он произвел необходимые исследования и установил нечто удивительное.

– Что же? – поторопил доктора Маквей.

– У нашего приятеля внутри черепа оказалась металлическая пластина, очевидно, результат какой-нибудь нейрохирургической операции, проведенной довольно давно. Клетки мозга нам бы ничего не сообщили, но вот металл выявил нечто очень интересное. Благодаря ему было установлено, что голову заморозили не по обычной технологии, а до температуры, приближающейся к абсолютному нулю.

– Уже поздно, и я плохо соображаю. Мне трудно за вами угнаться, доктор, – сказал Маквей.

– Абсолютный нуль – это температура, недостижимая в известных современной науке условиях. Вообще-то гипотетически эта температура характеризуется полным отсутствием тепла. Даже отдаленно приблизиться к абсолютному нулю можно лишь при помощи сложнейшего лабораторного оборудования, с использованием сжиженного гелия либо же посредством магнетического охлаждения.

– А абсолютный нуль – это сколько? – спросил Маквей, никогда прежде не слышавший о такой величине.

– В градусах?

– В чем угодно.

– Минус 273,51° по Цельсию или минус 459,67° по Фаренгейту.

– Господи, почти минус пятьсот градусов!

– Вот именно.

– И что происходит при абсолютном нуле?

– Только что заглянул в энциклопедию, – вставил Нобл. – При такой температуре прекращаются все линейные передвижения молекул.

– Да, каждый атом застывает в полной неподвижности, – подтвердил доктор Майклс.

* * *

Щелк.

На сей раз Маквей взглянул на часы. 3.18, пятница, 7 октября.

Ни комиссар, ни патологоанатом не имели никаких гипотез относительно того, кому понадобилось замораживать голову до абсолютного нуля, а потом выбрасывать. У Маквея тоже идей не возникло. Возможно, тут замешана одна из компаний крионовой заморозки, специализирующихся на рефрижерации свеженьких покойников. Есть люди, которые надеются, что в будущем, когда медицина достигнет новых высот, таких покойников можно будет разморозить и оживить. Конечно, ученые относились к подобным прожектам скептически, но желающих тем не менее хватало, и бизнес этот считался вполне законным.

В Великобритании было зарегистрировано две крионовых фирмы – в Лондоне и в Эдинбурге. Утром Скотленд-Ярд наведет необходимые справки. Может быть, мужчину никто не убивал, и голову отделили от тела в каких-нибудь медицинских целях, без малейшего нарушения закона. Вполне вероятно, что клиент сам этого пожелал. Потратил все сбережения на глубинную заморозку собственной головы. А что – каких только психов на земле не бывает.

Прощаясь с комиссаром, Маквей сказал, что завтра будет в Лондоне, и попросил просветить рентгеном все семь тел – вдруг там тоже обнаружатся какие-нибудь металлические следы хирургического вмешательства: болты на месте переломов, искусственные тазобедренные суставы и т.д. Если удастся что-то найти, металл можно будет отправить на анализ. Доктор Ричмен из Королевского колледжа патологоанатомии проверит металл на глубинную заморозку.

Вдруг это и есть счастливый случай, маленькая деталь, которая сдвинет расследование с мертвой точки. Именно с таких мелочей – если сыщик достаточно терпелив и наблюдателен – начинает распутываться клубок.

* * *

Щелк.

3.19.

Маквей поднялся с кресла и плюхнулся на кровать. Вот уже и утро пятницы. А что было в четверг? В голове все путалось. Ну и паршивая же у него работенка, да и платят гроши. Полицейским вообще платят мало.

Возможно, замороженная голова куда-то и выведет. В отличие от версии с Полом Осборном. Симпатичный парень, чем-то сильно расстроенный да еще влюбленный. Надо же – поехать на конференцию и втюриться в подружку премьер-министра.

Маквей уже хотел выключить свет, но тут его взгляд упал на залепленные грязью туфли, что валялись под столом. Непорядок. Он, кряхтя, вылез из кровати, подобрал туфли и отнес их в ванную.

* * *

Щелк.

3.24.

Маквей забрался под одеяло, выключил свет, взбил подушку.

Если бы Джуди была жива, он взял бы ее с собой. Ведь они нигде не были, только один раз в семьдесят пятом прокатились на Гавайи. Две недели там провели. Поездка в Европу стоила слишком дорого. А на этот раз за билеты платил Интерпол. Конечно, не первым классом, но разве в этом дело?

* * *

Щелк.

3.26.

– Грязь! – ахнул Маквей и сел на кровати. Включил свет, откинул одеяло, бросился в ванную. Подобрал туфлю, повертел и так, и этак. Повторил ту же операцию со второй. Засохшая грязь была серой, даже скорее черной. А на кроссовках Осборна застыла красная глина.

Глава 29

Поезд «Париж – Марсель» выехал с Лионского вокзала. Мишель Канарак посмотрела на часы. 6.54 утра. Из багажа у нее была с собой только сумка через плечо. Через пятнадцать минут после того, как Мишель увидела под окном белый «ситроен», ее в квартире уже не было – побросала в сумку то, что подвернулось под руку, взяла такси, на вокзале купила билет второго класса. Придется просидеть в поезде девять часов, ну и наплевать!

Ничего ей от него не нужно, даже ребенка, так любовно зачатого восемь недель назад. Внезапность случившегося совершенно раздавила ее. Это было как гром среди ясного неба.

Поезд набрал скорость, и замелькали кварталы Парижа. Всего сутки назад мир Мишель был полон счастья и тепла. Беременность приносила ей все больше и больше радости. А когда Анри сказал о поездке в Руан и о новом филиале, Мишель решила, что мужа ждет повышение по службе. Все было так прекрасно, и вот ничего не осталось. Какая же она дура! Он все время подло ее обманывал. А ведь она чувствовала, какую власть над мужем имеет эта сука Агнес. Чувствовала, на отказывалась видеть. Сама во всем виновата. Какая нормальная жена потерпела бы, чтобы чужая, незамужняя баба, пусть даже уродина, каждый день возила мужа на работу! А Анри, подлец, все уверял: «Агнес – старая подруга. Что у меня может быть с такой каргой?»

Он называл ее «любимая». Убить бы его, сукина сына. Мишель сейчас, не дрогнув, прикончила бы их обоих.

Городской пейзаж за окном сменился сельским. Мимо с грохотом пронесся встречный поезд. Мишель никогда не вернется в Париж. С Анри покончено, и с прежним миром тоже. Навсегда. Сестра должна понять ее. Как он сказал? «Возьми девичью фамилию».

Так она и сделает. Вот только найдет работу, накопит денег на адвоката. Мишель закрыла глаза и стала слушать перестук колес. Поезд мчался на юг. Сегодня седьмое октября. Через месяц и два дня исполнилась бы восьмая годовщина их свадьбы.

* * *

Анри Канарак спал, свернувшись в три погибели в кресле, в гостиной квартиры Агнес. В 4.45 он отвез Агнес на работу, а сам вернулся сюда. Его собственная квартира на авеню Вердье осталась пустая. Если кто туда наведается, не найдет ни единой ниточки. Пластиковый мешок с рабочей одеждой, нижним бельем и обувью Анри сжег в печке; от вещей, в которые он был одет во время убийства Пакара, остался только пепел.

В десяти милях, на другом берегу Сены, Агнес Демблон сидела на своем рабочем месте и обрабатывала финансовую документацию – седьмого числа полагалось расплачиваться по счетам. Она уже сказала месье Лебеку, что Анри Канарак уехал из Парижа по семейным делам и будет отсутствовать минимум неделю. Агнес оставила в булочной и на коммутаторе записочки – всех, кто будет спрашивать Канарака, адресовать к ней.

Маквей с утра пораньше расхаживал по Марсову полю, у подножия Эйфелевой башни. Тусклый рассвет высветил разоренные газоны. Садовники перепахали их весьма основательно, и осмотр затягивался. Но земля всюду была серо-черной, никакой красной глины.

Маквей решил обойти парк еще раз. По дороге ему встретился один из садовников, и детектив попробовал с ним потолковать. Это было непросто – садовник не знал английского, а Маквей почти не говорил по-французски.

– Красная грязь, – сказал он. – Понимаете? Есть тут где-нибудь красная грязь?

Он потыкал пальцем в землю.

Садовник недоуменно пожал плечами.

– Красная. Цвет такой. Кра-сна-я, – по слогам проговорил Маквей.

Старик посмотрел на него как на психа.

Уф, с утра пораньше такие нагрузки. Маквей подумал, что пригонит сюда Лебрюна, пусть тот разбирается.

– Пардон, – сказал он, стараясь говорить в нос, как истинный парижанин. Хотел было уйти, но в это время его взгляд упал на красный платок, торчавший у садовника из заднего кармана.

– Красное, – сказал он, тыча в платок.

Старик вынул платок и протянул полоумному иностранцу.

– Нет-нет, – отмахнулся Маквей. – Цвет красный.

– А! – сообразил садовник. – La couleur![4]4
  Цвет! (фр.)


[Закрыть]

– Вот-вот, la couleur, – закивал детектив.

– Rouge[5]5
  Красный (фр.).


[Закрыть], – сказал француз.

– Rouge, – смачно раскатывая "р", повторил Маквей. Потом наклонился, зачерпнул горсть земли. Спросил: – Rouge?

– La terrain?[6]6
  Почва? (фр.)


[Закрыть] – осведомился старик.

Маквей снова кивнул.

– Да-да. Rouge terrain[7]7
  Красная почва (фр.).


[Закрыть]. Есть тут? – Он обвел рукой парк.

Садовник повторил жест:

– La terrain rouge?

– Qui![8]8
  Да! (фр.)


[Закрыть] – просиял американец.

– Non[9]9
  Нет (фр.).


[Закрыть], – покачал головой садовник.

– Non?

– Non!

Вернувшись в гостиницу, Маквей позвонил Лебрюну. Сказал, что улетает в Лондон и что у Пола Осборна все-таки, кажется, рыльце в пуху. Неплохо было бы присмотреть за ним до тех пор, пока он не улетит домой, в Лос-Анджелес.

– И еще, – добавил Маквей. – У Осборна ключи от «пежо».

Через тридцать минут, в 8.05, напротив входа в отель Осборна припарковался неприметный автомобиль. Полицейский в штатском отстегнул ремень безопасности и приготовился к долгому ожиданию. Отсюда он непременно должен был увидеть, как Осборн выходит из отеля. Предварительно француз позвонил в номер – якобы по ошибке – и убедился, что объект на месте. Быстрая проверка автопрокатных компаний дала возможность установить номер, цвет и год выпуска арендованного «пежо».

В 8.10 другая неприметная машина подобрала Маквея, чтобы доставить его в аэропорт. Очень любезно со стороны парижской полиции и инспектора Лебрюна.

Пятнадцать минут спустя машина все еще ползла в густом потоке автомобилей. Маквей успел достаточно изучить Париж, чтобы сообразить – его везут куда угодно, но только не в аэропорт. Он оказался прав: еще пять минут спустя они подъехали к полицейскому управлению.

В 8.45 Маквей, облаченный все в тот же мятый серый костюм, сидел в кабинете Лебрюна и рассматривал снимок отпечатка пальца (8x10). Смазанный след, который удалось обнаружить на осколке стекла в квартире Жана Пакара, был реставрирован и сильно увеличен. Дактилоскопическая лаборатория Интерпола в Лионе потрудилась на славу – компьютер сделал почти невозможное. Затем изображение перевели сканнером на лист, сфотографировали и переслали в Париж.

– Вы слышали о докторе Хуго Классе? – спросил Лебрюн, зажигая сигарету и рассеянно глядя на пустой дисплей компьютера.

– Да. Это немецкий специалист по дактилоскопии. – Маквей убрал снимок в папку. – А что?

– Ведь вы, похоже, намерены спросить, насколько достоверна компьютерная реставрация отпечатка?

Маквей кивнул.

– Класс сейчас работает в штаб-квартире Интерпола. Он и компьютерный художник-график убрали смазанность, а затем венский эксперт Интерпола Рудольф Хальдер обработал изображение. Тут все точно, как в банке.

Лебрюн вновь поглядел на дисплей. Он ждал ответа на запрос, посланный в Лионский архивно-информационный центр. Первый запрос, в европейский отдел, вернулся с ответом «в картотеке не значится». Запрос в североамериканский отдел имел тот же результат. В третий раз Лебрюн попросил обработать данные по всем закрытым делам.

Маквей пил черный кофе. Ему было трудно поспевать за всеми этими современными штучками, хоть он и старался не отставать от прогресса. Что поделаешь – сыщику старой школы неограниченные возможности высокомощных технологий казались излишней роскошью. Маквей привык считать, что залог успеха – не жалеть подметок. Бегай, рой землю носом, добывай улики. А потом выходи на преступника и раскалывай его. И все же Маквей отдавал себе отчет в собственной старомодности. Давно пора научиться пользоваться достижениями науки и тем самым облегчить себе жизнь. Поднявшись, американец подошел к Лебрюну и тоже стал смотреть на дисплей.

На запрос откликнулось вашингтонское представительство Интерпола. Экран ожил, и еще семь секунд спустя по нему побежали строчки:

"МЕРРИМЭН, АЛЬБЕРТ ДЖОН.

Обвинения в убийстве, покушении на убийство, вооруженном ограблении, вымогательстве. Разыскивается полицией штатов Флорида, Нью-Джерси, Род-Айленд, Массачусетс".

– Милый паренек, – заметил Маквей.

Потом на экране появилась надпись:

«Погиб 22 декабря 1967 года в Нью-Йорке».

– Как так «погиб»? – удивился Лебрюн.

– Ваш умный компьютер выдал отпечаток человека, которого четверть века на свете нет, – резюмировал Маквей. – У вас получается, что убийство в Париже совершил покойник. Как вы это объясните?

Лебрюн обиделся.

– Очень просто. Мерримэн инсценировал свою смерть и живет под другим именем.

Маквей улыбнулся.

– Это один вариант. А другой – ваши Класс с Хальдером намудрили.

– Вы что, не любите европейцев? – окрысился инспектор.

– Только когда перестаю их понимать, – Американец стал расхаживать взад-вперед по комнате, глядя в потолок. – Предположим, ваши специалисты правы и это действительно Мерримэн. Зачем после стольких лет спокойной жизни ему понадобилось убивать частного сыщика?

– Видно, обстоятельства заставили. Может быть, Жан Пакар что-то раскопал.

На дисплее появилась строчка:

«Описание внешности, снимок, отпечатки пальцев – да/нет?»

Лебрюн набрал «да».

Дисплей потемнел, потом поинтересовался:

«Факс – да/нет?»

Лебрюн снова набрал «да». Еще через две минуты принтер выдал отправленную по модему информацию: описание внешности Альберта Мерримэна, его фотографии в фас и профиль, полный набор отпечатков пальцев. Это был Анри Канарак, только лет на тридцать моложе.

Изучив фотографии, Лебрюн передал их Маквею.

– Впервые вижу, – сказал тот.

Инспектор стряхнул с рукава сигаретный пепел, снял трубку и приказал кому-то еще раз с максимальной дотошностью обыскать квартиру Жана Пакара.

– Неплохо бы еще, чтобы ваш художник набросал портрет Мерримэна, как тот должен выглядеть сегодня, – сказал Маквей. Он поблагодарил Лебрюна за кофе, взял свой потрепанный чемоданчик.

– Если наш мальчик Осборн будет себя плохо вести, вы знаете, как меня найти в Лондоне.

Он был уже у дверей, когда Лебрюн окликнул его.

– Послушайте, Маквей, ведь Альберт Мерримэн приказал долго жить в Нью-Йорке.

Маквей остановился, обернулся, посмотрел на ухмыляющегося инспектора.

– Не в службу, а в дружбу. Позвоните им, Маквей, а?

– Ладно. Не в службу, а в дружбу.

– Вот и спасибо.

Глава 30

Совсем неподалеку от улицы Де ля Ситэ, где Маквей названивал по телефону из кабинета Лебрюна в нью-йоркское управление полиции, по набережной медленной походкой шла Вера Моннере, рассеянно глядя на поток машин.

Она правильно сделала, что поставила точку в романе с Франсуа Кристианом. Ему, конечно, было больно, но она постаралась проявить максимум такта. Дело не в том, что она променяла главу французского правительства на хирурга-ортопеда из Лос-Анджелеса. Все равно их связь с Франсуа не могла бы продолжаться до бесконечности. Менялся он, менялась она, а их любовь как бы застыла во времени. Так не бывает.

Ее решение – спасение для них обоих. Со временем Франсуа все равно понял бы, что его истинная привязанность – жена и дети.

Вера поднялась по длинной лестнице, посмотрела на панораму Парижа: вот изгибы Сены, вот величественная арка Нотр-Дам. Она видела эту картину как бы впервые. Деревья, бульвары, крыши домов, слитный гул голосов – все это Вера воспринимала по-новому.

Франсуа – замечательный человек, и она благодарна судьбе за то, что он был в ее жизни. И тем не менее хорошо, что все закончилось. Впервые за долгое-долгое время Вера чувствовала себя абсолютно свободной.

Она вышла на мост, двинулась по направлению к дому. Об Осборне старалась не думать, но это не очень у нее получалось, мысли упорно возвращались к нему. Пол помог ей обрести свободу. Своей любовью, даже обожанием он укрепил Веру в сознании своей привлекательности, самостоятельности. Она умная, взрослая, независимая женщина, способная принимать любые решения. Пол придал ей мужества, необходимого, чтобы расстаться с Франсуа.

Но это не вся правда. Не стоит себя обманывать. Вера чувствовала, что Пол очень страдает, и это ее тревожило. Наверное, нормальная женская реакция – женщины безошибочно чувствуют, если у близкого человека что-то не так. Но не только это. Вера хотела любить Осборна, любить так сильно, чтобы он забыл о своих бедах, а когда забудет, любить его еще сильней.

– Здравствуйте, мадемуазель, – весело приветствовал ее круглолицый швейцар, открывая решетчатую дверь подъезда.

– Добрый день, Филипп.

С улыбкой Вера вошла в вестибюль и быстро поднялась по мраморной лестнице к себе на второй этаж.

В столовой ей в глаза бросилась ваза, а в ней – две дюжины алых роз. Конверт можно было бы и не открывать. Вера и так знала, от кого букет. Все-таки вскрыла. «Прощай. Франсуа».

Написано от руки. Он действительно ее понял. Цветы и записка означали, что они остаются друзьями. Вера медленно спрятала записку в конверт и перешла в гостиную. В углу стоял маленький рояль, напротив него – две кушетки и кофейный столик черного дерева между ними. Еще в квартире было две спальни и рабочий кабинет, не считая кухни и комнаты для прислуги.

Над городом нависли низкие тучи. Из-за пасмурной погоды мир казался тоскливым и грустным. Впервые за все время квартира показалась Вере слишком большой и неуютной, лишенной теплоты. Не в таком доме следовало бы жить молодой женщине ее склада.

Вере стало очень одиноко, захотелось, чтобы Пол был рядом. Касаться его тела, чувствовать на себе его руки – чтобы все было, как вчера. Пусть он любит ее и в спальне, и в ванной, и где угодно. Как чудесно – ощущать его внутри своего тела, доводить друг друга до исступления.

Он нужен ей, а она ему. Очень важно, чтобы он понял: она знает о мраке, царящем в его душе. Конечно, она не знает, в чем причина его несчастья, и не собирается уговаривать его довериться ей. Придет время, когда он захочет этого сам, и вместе они найдут выход. Пока же пусть знает: она готова его ждать столько, сколько нужно. Хоть целую вечность.