Текст книги "Шведский эксперимент в демографической политике"

Феминистское движение

Когда либералы, социал-демократы и коммунисты заняли единую позицию по отношению к законам против регулирования рождаемости и к абортам, еще одним источником аргументов по вопросу ограничения рождаемости стало ширящееся шведское феминистское движение.

Представителем либерального крыла была Керстин Хассельгрен, которая в 1928–1934 гг. заседала в первой палате риксдага и возглавляла кампанию Национального союза свободных женщин (Frissinade kvinnors riksförbund) за отмену законов против регулирования рождаемости. Каким образом, вопрошала она, можно ожидать, что родители будут вести себя ответственно, если им отказывают в доступе к средствам разумного ограничения числа детей? Слишком часто, продолжала Хассельгрен, давление общества оставляет женщине аборт в качестве единственного выхода. В 1929 г. Хассельгрен при поддержке социал-демократок Агды Остлунд и Оливии Нордгрен внесла в риксдаг законопроект о создании королевской комиссии для изучения вопросов пола, включая половое воспитание, отмену законов против регулирования рождаемости и реформу закона об абортах. По последнему пункту Хассельгрен, выступавшая против абортов как метода ограничения рождаемости, отстаивала их легализацию по социально-медицинским показаниям[79]79
  Ingrid Gärde Widemar, “I politiken,” in Ruth Hamrin-Thorell, et al., Kerstin Hasselgren: En Vänstudie (Stockholm: P. A. Norstedt and Söner, 1968), pp. 136–138.


[Закрыть].

В популярной работе Марты Рубен-Вольф можно обнаружить более радикальный феминистский подход к проблеме абортов. Она полагала, что «во всех капиталистических странах правящий класс нуждается в пушечном мясе для своих империалистических войн и в резервной армии труда, помогающей заглушить требования рабочего класса». Аборты полностью разрешены только в России, указывала она. При этом в России нет «кризиса рождаемости», коэффициент рождаемости превышает 40 на 1000, и население ежегодно увеличивается на 3–4 млн чел. Хотя с помощью контроля рождаемости не решить всех проблем рабочего класса – только экспроприация средств производства позволит окончательно покончить с эксплуатацией человека человеком, – совершенствование половой жизни и планирование семьи являются необходимыми составляющими грядущей революции[80]80
  Marta Ruben-Wolf, Fosterfördrivning eller förebyggande åtgärder (Stockholm: Förlagsaktiebolaget Arbetarkultur, 1931), pp. 10–11.


[Закрыть].

Хотя в середине 1920-х годов казалось, что на левом фланге восторжествовало неомальтузианство, последствия ускоряющегося падения рождаемости начали смягчать то, что Таге Эрландер как-то назвал «инстинктивным отвращением» своего поколения к демографической политике[81]81
  Tage Erlander, 1940–1949 (Stockholm: Tidens Förlag, 1973), p. 182.


[Закрыть]. Начался поиск новых ответов за пределами неомальтузианства. Важной вехой на этом пути стала появившаяся в 1926 г. в «Ekonomisk tidskrift» работа статистика Свена Викселля (сына Кнута Викселля), озаглавленная «Будущее население Швеции при различных допущениях». Она содержала пять прогнозов, рассчитанных для разных уровней рождаемости, смертности и миграции. Первый и наиболее вероятный прогноз предполагал нулевую эмиграцию, стабилизацию абсолютного числа рождений на уровне 100 тыс. в год и сохранение достигнутого уровня смертности. При этом Викселль получил, что рост населения замедлится и остановится, пик численности 6 348 000 человек будет достигнут в 1955 г., после чего стареющее население начнет уменьшаться и в XXI в. стабилизируется на уровне 5,78 млн чел.[82]82
  Sven D. Wicksell, “Sveriges framtida befolkning under olika forutsättningar,“ Ekonomisk tidskrift 28, no. 4–5 (1926): 100–111.


[Закрыть]

В опубликованной в том же году статье для «Tiden» Викселль представил статистическую картину движения населения Швеции с середины XIX в. Он особенно подчеркнул падение рождаемости после 1880 г. Уменьшение размера семьи, полагал он, есть результат экономических сдвигов, связанный с изменениями в положении женщин, с выходом замужних женщин на рынок труда и низким уровнем детской смертности. Он прогнозировал дальнейшее уменьшение рождаемости, главным следствием которого будет ускорение старения населения[83]83
  Sven D. Wicksell, “Folkmängden och dess förändringar,“ Tiden 18 (December 1926): 324–329, 332–334.


[Закрыть].

В работе 1931 г. Викселль рассмотрел и отверг неомальтузианские теории «оптимальной численности населения». При этом он исходил из того, что такой оптимум должен существовать, но рассчитать его невозможно, как и экспериментировать с величиной населения. Решительно порывая с идеями своего отца, Викселль указал на опасность того, что в Западной Европе падение рождаемости началось раньше, чем у славянских и азиатских народов. Этот разрыв, предупреждал он, приведет к новому переселению народов. В заключение Викселль отметил, что люди Запада, благодаря своей способности рационально ограничивать рождаемость, вошли в новую историческую эпоху. Социальный пессимизм Дарвина остался в прошлом. Возник новый вопрос, обусловленный «культурным пессимизмом»: «Способны ли цивилизованные люди обеспечить уровень воспроизводства населения, достаточный, чтобы не допустить своего упадка или полного исчезновения?»[84]84
  Wicksell, Ur befolkningsläran, pp. 65–69, 73.


[Закрыть]

Другие авторы «Tiden» поднимали новые вопросы, связанные с демографической проблемой. Гиллис Аспегрен подготовила обзор прошлых демографических дебатов, подчеркнув неадекватность подхода социалистов к решению мальтузианской проблемы[85]85
  Gillis Aspegren, “Befolkningsteorin: Historik,” Tiden 18 (1926): 155–167.


[Закрыть]. Аксель Хёйер подверг критике противоречивые результаты принятых в 1911 г. законов против регулирования рождаемости и подчеркнул, что, несмотря на эти законы, рождаемость в Швеции упала до невиданного в мире уровня, а венерические заболевания и бесплодие стали еще более распространенным явлением[86]86
  Axel Höjer, “Den s. k. preventivelagens otidsenlighet,” Tiden 19 (March 1927): 79–84.


[Закрыть]. Демограф Густав Алегард в серии статей попытался заложить статистическую и фактологическую основу для разворачивавшихся демографических дебатов. Две статьи были посвящены сопоставлению динамики народонаселения в Швеции и в других странах, причем подчеркивалось поразительное падение рождаемости в Швеции[87]87
  См. его постановку задачи в: Gustaf Alegård, “Befolkningsförhå llandena i olika länder,” Tiden 19 (November 1927): 407; а также: Gustaf Alegard, “ Befolkningsförhållandena i olika länder – II,” Tiden 19 (December 1927): 464–475.


[Закрыть]. В двух других был представлен статистический анализ падения рождаемости в Германии и Франции, а обоснованность логики мальтузианства ставилась под сомнение[88]88
  См.: Gustaf Alegård, “Folkökning och Krigsfara,” Tiden 20 (March 1928): 104–106; Alegard, “Tysklands nativitetsfråga,” Tiden 22 (December 1930): 611, 616–617.


[Закрыть]. Еще одна статья отстаивала вопросник, использованный в ходе переписи 1930 г., который содержал вопросы о величине семьи, числе родов и доходе. Алегард доказывал, что «жгучесть» вопроса о рождаемости потребовала от демографов и социологов озаботиться сбором «данных о семье», чтобы понять причины массового распространения малодетных семей[89]89
  Gustaf Alegård, “Folkökning och familjestatistik,” Tiden 23 (September 1931): 420–425.


[Закрыть].

В специальном выпуске «Tiden» Гуннар Дальберг изложил шведскую демографическую проблему с необычайной прямотой. Подробно описав ситуацию со снижением роджаемости, Дальберг отметил, что темпы роста населения Швеции в XIX в. вполне оправдывали страхи перенаселения и, таким образом, были вполне разумным основанием для сокращения рождаемости. «С другой стороны, – продолжал он, – если падение рождаемости продолжится и дальше, в Швеции в конце концов никого не останется». С недоверием относясь к французским попыткам поднять рождаемость с помощью денежных пособий, он признавал, что в случае крайней ситуации подобные меры придется вводить и в Швеции. Он не верил в возможность смягчить проблему сокращения населения с помощью иммиграции, потому что народы Европы и Северной Америки, больше всего похожие на шведов, сами страдали от падения рождаемости, а привлечение дешевых рабочих рук из Африки и Азии создаст новые проблемы, но вряд ли поможет решить имеющиеся. Дальберг закончил предостережением, что вопрос рождаемости невозможно отделить от других социальных взаимосвязей. При этом может оказаться, что у страны чудовищно мало времени на то, чтобы изменить тенденцию к падению численности населения[90]90
  Gunnar Dahlberg, Sverges befolkningsproblem, Offprint by Tiden 5 (Stockholm: Tidents Förlag, 1930), pp. 7, 10–13.


[Закрыть].

Эта новая открытость радикальных интеллектуалов в вопросе о демографическом кризисе сделала проблему падения рождаемости частью претерпевавшей изменения социал-демократической идеологии[91]91
  Прежде чем обратиться к описанию политических тенденций, стоит ознакомиться с информацией о политическом ландшафте в Швеции в 1930-е годы. Шведская социал-демократическая рабочая партия (СДРП) возникла в 1889 г. в период активной индустриализации. Опираясь на профсоюзы, партия поддерживала поразительную дисциплину в своих рядах. В начале ХХ в. руководители партии и профсоюзов договорились о создании общенациональной организации (Landsorganization, LO), союза профсоюзов, и с тех пор партия должна была служить только политическим представителем рабочего движения. Придерживаясь в риторике радикальной и ревизионистской фразеологии, социал-демократы под руководством Яльмара Брантинга рано встали на путь достижения власти посредством агитации и демократических мер, а не революции. Но обобществление средств производства оставалось частью партийной программы вплоть до 1920-х годов. Другими внешними атрибутами социал-демократического подхода к политике были красные флаги, первомайские шествия и революционная риторика. В 1889–1922 гг. программа социал-демократов была подчинена целям шведских либералов – «демократической революции». После этого партия обратилась к задачам социальных и экономических преобразований. Шведская либеральная партия возникла в XIX в. в ходе борьбы за демократическую форму правления и всеобщее избирательное право. В 1900–1902 гг. группы либералов в риксдаге объединились для создания партии. В следующие два десятилетия либералы вели конституционную борьбу с монархией, наследственными привилегиями и ограничениями избирательного права. После 1922 г. партия занялась «сухим законом», но когда пришла пора решать конкретные социально-экономические вопросы, ее прежний пыл угас. В 1923 г. партия раскололась по вопросу о «сухом законе» (на общенациональном референдуме 1922 г. идея сухого закона была отвергнута: 889 000 голосов «за» и 925 000 «против»). Только в 1934 г. либералам удалось опять объединиться в виде Народной партии (Folkpartiet). Консервативная и аграрная партии возникли в 1900 г. в ходе дебатов о выборе между протекционизмом и свободой торговли в отношении продукции сельского хозяйства. В 1904 г. консерваторы сформировали «общую федерацию избирателей» для финансирования и организации избирательных кампаний. Но сама партия организационно оформилась только в 1934 г., когда в обеих палатах риксдага консерваторы избрали общего лидера Rikdagshögern, т. е. парламентских правых. Партия выступала за традиционные шведские и христианские социальные ценности, за защиту шведской промышленности с помощью высоких ввозных пошлин и за свободу личности, особенно в отношениях с профсоюзами. Молодежное крыло консервативного движения, Sveriges nationella ungdomsförbund, оказалось крайне подверженным фашистским и национал-социалистическим влияниям. В 1935 г. из партии выделилась группа неофашистов, а с ней ушли три члена риксдага, назвавшие себя Nationellagruppen, т. е. Национальной группой. На выборах 1936 г. все трое потерпели поражение. Шведская аграрная партия (Bondeförbundet) формально возникла в 1921 г. в результате объединения нескольких политических организаций фермеров. На протяжении 1920-х годов партия изменила позицию и перешла от поддержки крупных землевладельцев к ориентации на средних и мелких фермеров. На крайнем левом фланге молодежное движение социал-демократов, под влиянием Хинке Бергегрена долгое время было привержено синдикализму. «Левые» социал-демократы откололись от партии в 1917 г., а потом еще раз раскололись в 1921 г. Большинство, выделившееся в результате второго раскола, превратилось в секцию Коммунистического Интернационала, а меньшинство в 1933 г. воссоединилось с социал-демократами. Коммунистическая партия раскололась в 1924 г., и большинство в 1926 г. воссоединилось с социал-демократами. Меньшинство хранило верность Интернационалу до 1929 г., когда произошел еще один раскол. На этот раз большинство, оставаясь «марксистским», отвергло принцип диктатуры пролетариата. Под руководством журналиста Карла Килборна эта группа объединилась с несколькими членами риксдага, входившими прежде в социал-демократическую партию, назвав себя Социалистической партией (Socialistiska partiet). Эта партия раскололась в 1937 г., и большинство во главе с Килборном вернулось в ряды социал-демократов. Оставшиеся в рядах Коммунистической партии (Komintern partiet) на протяжении 1930-х годов сохраняли свое представительство в риксдаге. После прихода к власти в Германии Гитлера шведские национал-социалисты продемонстрировали определенную силу. На выборах 1936 г. они набрали 26 570 голосов, а в 1938 г. – 19 738, хотя им так и не удалось провести своего представителя в риксдаг.


[Закрыть]. До 1925 г., например, официальной целью шведских социал-демократов оставалась экспроприация средств производства и они были враждебны к экономическим интересам сельского населения. Однако к началу 1930-х годов их приоритетом стало сохранение частной собственности в промышленности, но в условиях детального государственного регулирования, экономического планирования и централизованного руководства и ценовой поддержки сельскохозяйственного производства. Прежнее туманное видение социалистического общества в 1920–1933 гг. сменилось утверждением нескольких составляющих современного государства благосостояния.

Новый реформистский курс социал-демократов предполагал сохранение старой, управляемой на местном уровне системы социальных пособий[92]92
  При том что система социальных пособий оставалась децентрализованной до конца 1930-х годов, исторические корни шведского централизованного государства благосостояния весьма глубоки. Уже в 1750 г. правительство содержало врача в каждой шведской провинции. Закон 1891 г. санкционировал существование касс взаимопомощи, выплачивавших пособия по болезни, а государство при этом приняло на себя административные расходы. Государство издавна содержало лечебницы для душевнобольных. В XIX в. кассы взаимопомощи уже выплачивали пособия роженицам, а с 1913 г. государство начало возмещать им эти расходы. В 1931 г. риксдаг проголосовал за пособие в 28 крон каждой роженице с доходом ниже определенного уровня. Закон 1917 г. уравнял правовой статус незаконнорожденных детей и детей, рожденных в браке. В 1904 г. риксдаг одобрил первое законодательство о жилищном строительстве, в соответствии с которым был создан государственный ссудный фонд, предоставлявший кредиты на строительство частных домов за пределами городской застройки, а в 1919 г. последовал новый закон. Закон 1917 г. передал все решения о величине арендной платы, выборе арендаторов и обеспечении выполнения договоров об аренде в руки местных комиссий. С отменой этого закона в 1923 г. была создана национальная организация арендаторов (Hyresgästernas sprkasse-och byggnadsförening, HSB), которая вскоре превратилась в национальное движение за строительство жилья. В 1917 г. государство создало фонд компенсационного кредитования при покупке жилья, который к 1930 г. профинансировал строительство примерно 30 тыс. домов. В 1880-е годы возникли первые жилищные кооперативы, и это движение постепенно расширялось. В 1920-х годах была создана система поддержки сельскохозяйственных цен. Закон 1901 г. создал обязательную систему оплаты труда наемных работников, которая была существенно перестроена в 1916 г., а потом еще раз в 1929 г.


[Закрыть] с добавлением к ней централизованного регулирования, социалистических принципов равенства, экономической демократии, социальной защищенности, защиты человеческого достоинства и своеобразной версии национализма. Главными теоретиками этого курса были Нильс Карлебю, Рикард Линдстрем и Пер Альбин Ханссон[93]93
  Об общей идеологической эволюции шведской социал-демократии см.: Herbert Tingsten, The Swedish Social Democrats: Their Ideological Development, trans. Greta Frankel and Patricia Howard Rosen (Totowa, N. J.: Bedminster Press, 1973); Frans Severin, The Ideological Development of Swedish Social Democracy (Stockholm: SAP, 1955); Leif Lewin, Planhushallningsdebatten (Stockholm: Political Science Association, 1967).


[Закрыть].

Карлебю, молодой экономист и ученик Эли Хекшера и Йёсты Багге, в начале 1920-х годов являлся харизматическим лидером группы радикальных интеллектуалов. До своей безвременной смерти в 1927 г. он играл ведущую роль в разработке новой программы социал-демократических реформ. Карлебю, как говорили его почитатели, нашел способ увязать континентальную идеологию, составлявшую базу официальной риторики социал-демократов, с решением стоявших перед Швецией конкретных социально-экономических проблем. В то же самое время его анализ показал, что при этом нет необходимости заглаживать различия между социал-демократами и буржуазными партиями[94]94
  См.: эпилог Таге Эрландера и Бьорна фон Синдова в факсимильном издании 1976 г. Nils Karleby, Socialism inför verkligheten: studien över socialdemokratisk åskådning och nutidspolitik (Kristianstad: Kristianstads Boktryckery, 1976), p. 285.


[Закрыть].

Главная работа Карлебю «Социализм: лицом к лицу с реальностью» появилась в 1926 г., став «библией» молодых социал-демократов. Прослеживая то, как в индивидуалистическом обществе был искажен призыв Французской революции к «свободе, равенству и братству», Карлебю неоднократно подчеркивал, что шведский социализм уходит корнями в философию Просвещения XVIII в. Отвергая Маркса, он призывал сделать основой социалистического учения гуманизм, а не экономически детерминистский научный подход. Он считал, что опора на гуманизм и преданность движения демократическим методам должны быть закреплены в партийной программе[95]95
  Ibid., pp. 301–309; также см.: Jan Lindhagen, Socialdemokratins program: I rörelsens tid 1890–1930 (Stockholm: Tidens Förlag, 1972).


[Закрыть].

Председатель социал-демократического Союза молодежи Рикард Линдстрем написал вызвавшую значительный резонанс работу о поражении социал-демократов на выборах 1928 г. Он подверг резкой критике профсоюзы, пренебрегшие интересами фермеров и сельских наемных работников. Социал-демократы, писал он, должны отказаться от своей обветшавшей приверженности к классовому анализу и признать, что конфликты экономических групп и интересов не укладываются в партийные схемы. Линдстрем призвал уделять поменьше внимания различиям между социальными классами и вместо этого создавать «народную партию», в которой социал-демократы будут следовать программе, основанной на здравом смысле.

На аргументах Линдстрема было основано знаменитое кризисное соглашение 1933 г., или «коровья сделка», в результате которой социал-демократы образовали парламентскую коалицию со считавшейся до этого «правой» аграрной партией. Заключенное в атмосфере экономической депрессии, это соглашение потребовало от социал-демократов отказа от традиционной для них поддержки свободы торговли и защиты интересов потребителей и высказаться за поддержание цен на шведскую сельскохозяйственную продукцию и введение столь презираемого акциза на маргарин. Аграрная партия, с ее давними традициями консервативного антикапитализма и антисоциализма, также основательно смягчила свою позицию за время растянувшейся на все 1920-е годы сельскохозяйственной депрессии. От традиционализма ей пришлось перейти к политике защиты экономических интересов. В согласии с духом начала 1930-х годов, когда международная торговля сворачивалась, а интернационализм был и вовсе дискредитирован, аграрии и социал-демократы образовали союз в стиле народного фронта. Они приняли идею национальной автаркии и общего поворота к государственному управлению экономикой в интересах рабочих и крестьян. На более символическом уровне этот союз представлял собой амальгаму социализма и аграрного национализма, что было вполне обычным для того периода и оказалось сильнодействующим снадобьем даже для демократической Швеции[96]96
  См.: Sven Anders Soderpalm, “The Crisis Agreement and the Social Democratic Road to Power,” in Koblik, Sweden’s Development from Poverty to Affluence, pp. 258–277.


[Закрыть].

Развивая эти темы, Пер Альбин Ханссон начал созидать свое видение Folkhemmet («народного дома»), с помощью игры слов распространяя теплое отношение к домашнему очагу на страну в целом. Впервые Ханссон сумел выразить это в ходе бюджетных дебатов в риксдаге в 1928 г.: «Дом зиждется на общности и заботе. В хорошем доме не бывает привилегий и чувства отверженности, никаких любимчиков или пасынков… В хорошем доме царят равенство, уважительность, сотрудничество и предупредительность. Если же говорить о великом доме народа – и граждан, – это должно означать упразднение всех и всяческих социальных и экономических титулов, которые сейчас разделяют граждан на привилегированных и отверженных, на властвующих и подчиненных, на богатых и бедных, на имущих и неимущих, на эксплуататоров и эксплуатируемых»[97]97
  Цит. по: Bo Sodersten, “Per Albin och den socialistiska reformismen,” in Gunnar Frederickson et al., Per Allen linjen (Stockholm: Bokförlaget PAN/Norstedts, 1970), p. 102.


[Закрыть].

Ханссон заявил, что если в сфере политических прав существует определенная форма равенства, то социальные отношения до сих пор несут на себе печать классовых различий. «Для того, чтобы шведское общество стало родным домом для всего народа, – продолжил он, – нужно расстаться с классовыми различиями, нужно развить социальное обеспечение, нужно обеспечить экономическое выравнивание, так чтобы рабочие получили свою долю участия в управлении экономикой, а демократия была реализована и в социальных, и в экономических отношениях»[98]98
  Цит. по: Soldersten, “Per Albin och den socialistiska reformismen,” p. 103.


[Закрыть].

При всей туманности формулировок предложенная Ханссоном идея «народного дома» оказалась оригинальной и политически удачной доктриной, которая обеспечила гибкую политическую ширму для строительства шведского государства благосостояния в 1930—1940-х годах. Весьма радикальному политическому замыслу риторика «народного дома» придала эмоциональную теплоту. Она легитимизировала национализм как фундамент шведского социального государства благосостояния. А самым важным было то, что она взяла буржуазную семью и превратила ее в метафору социализированного, централизованно управляемого государства. За этой ширмой после 1934 г. хватило места и демографической политике, отстаиваемой Альвой и Гуннаром Мюрдалями.

Мюрдали сумели развить две перспективные интеллектуальные тенденции, описанные в этой главе. Прежде всего их труд согласовывался с недавним ходом шведских демографических дебатов. В свете продолжавшегося на протяжении 1920-х годов спада рождаемости старых аргументов вдруг стало недостаточно. Соответственно социал-демократические теоретики, привыкшие к своей версии неомальтузианства, стали прислушиваться к доводам о новых подходах. Во-вторых, предложенная Мюрдалями демографическая политика открывала свежую, убедительную, ориентированную на семью перспективу развития шведского государства благосостояния, построенного на национализме.

Шведские социал-демократы пришли к власти в составе функциональной коалиции именно тогда, когда демографический кризис достиг максимальной остроты. Мюрдали не смогли бы найти лучшего момента, чтобы предложить партии чрезвычайно популярный, политически эффективный и научно обоснованный ответ на то, что считалось неразрешимой проблемой, и они принялись переформатировать свой народ.

Глава 2
Источники нового подхода

Источники предложенного Мюрдалями социал-демократам нового подхода к решению демографического вопроса лежат в выработанном ими в 1929–1934 гг. новом понимании влияния науки на идеологию и политику. Вообще говоря, истоки такого подхода проистекают из раннего периода жизни этой необычайно влиятельной супружеской пары.

Карл Гуннар Мюрдаль родился 6 декабря 1898 г. в приходе Густафс в области Коппарберг и провел ранее детство в буколической бедности исторической провинции Даларна. Его отец Карл Адольф Петерссон работал на строительстве железнодорожных депо. Вскоре после этого семья перебралась в Стокгольм, где Петерсон тоже работал в строительстве.

Мюрдаль уже в раннем возрасте проявил выдающиеся умственные способности. Учась в гимназии, он попал под влияние учителя Джона Линдквиста, который требовал от своих учеников внимания к философии Просвещения. Мюрдаль прочел много трудов французских и английских социалистов-утопистов, которые, «в отличие от Маркса, планировали будущее в великой традиции философии Просвещения». Их труды вселили в Мюрдаля веру в рациональный подход к проблемам и эгалитарную социальную политику. «В этой философии смогла возобладать общая вера в прогресс», – заметил он позднее. Он также рассказывал о раннем интересе к трудам Макса Вебера[99]99
  Цит. по Gunnar Myrdal, “A Worried America,” речь, обращенная к Десятому ежегодному собранию Лютеранского совета в США, Филадельфия, шт. Пенсильвания, 11 марта 1976 г. См. также: Gunnar Myrdal, Against the Stream: Critical Essays on Economics (New York: Pantheon, 1972); Current Biography (March 1975), pp. 29–30.


[Закрыть]. В 1918 г. Мюрдаль поступил в Стокгольмский университет, высшее учебное заведение «нового типа», известное новаторской ориентацией учебного процесса на научные исследования, и быстро приобрел репутацию превосходного студента. В 1923 г. он получил диплом юриста, а год спустя женился на студентке Альве Реймер, с которой познакомился за пять лет до этого, во время велосипедной поездки по стране.

Альва родилась в семье Альберта и Ловы Реймер в Упсале 31 января 1902 г. Ее отец был строительным подрядчиком, поддерживавшим тесные связи с профсоюзами и социал-демократами, и эту идеологическую ориентацию унаследовала его дочь. Мать Альвы, домашняя хозяйка, была известна как мастерица делать шляпки. Несмотря на трудности, Альва, по инициативе своего отца, получила разностороннее образование, что было необычным для шведской девушки начала ХХ в. В 17 лет, когда гимназия в Эскильстуне закрыла свои двери для девушек, Альва пошла учиться на частные курсы, организованные родителями для десяти молодых женщин. В середине 1922 г. она поступила в Стокгольмский университет, а в 1924 г. получила степень кандидата философии по истории религии, скандинавских языков и истории литературы[100]100
  Annette Kullenberg, “Jag vill städa samhället,“ in Der gäller vårt liv (Stockholm: Folkhuset, 1976), pp. 10–11; также см.: “Några data i Alva Myrdals liv,” Der gäller vårt liv, pp. 44–45. Интервью с Альвой и Гуннаром Мюрдалями. Стокгольм, 20 июля 1976.


[Закрыть].

Встреча Гуннара и Альвы положила начало длительному и очень необычному союзу. Прежде чем попытаться понять споры, трения и треволнения, сопутствовавшие их совместной работе, и влияние, которое каждый из них оказывал на другого, работая над независими проектами, нужно оценить силу возникшей между ними эмоциональной зависимости. Эгон Глесингер, американский исследователь экономики, впервые встретил Гуннара Мюрдаля в конце 1930 г. в Женеве, в Институте высших международных исследований (Institut Univesitaire de Haute Etudes internationales). Он сообщает, что тогда весь исследовательский институт был в напряжении, потому что Мюрдаль ждал новостей из больницы, куда его жену положили из-за выкидыша: «В эти недели… когда я еще не знал Гуннара, я почувствовал, какое место занимает Альва в его жизни»[101]101
  Egon Glesinger, “Gunnar Myrdal,” мимеографированная биография, подаренная Гуннару Мюрдалю в день пятидесятилетия, 6 декабря 1948 г., с. 1, хранится в архиве Гуннара Мюрдаля, Arbetarrörelsens Arkiv, Stockholm (далее GMA).


[Закрыть]. В первые годы их брака казалось, что – в силу обстоятельств, но и вполне добровольно – Альва пожертвовала карьерой ради мужа. Но, хотя в конце 1920-х годов она вела себя как традиционная жена и мать, друзья рано поняли, что из них двоих она сильнее и напористее. Она оказала большое влияние на направление работы своего мужа, в том числе на его переход к междисциплинарным исследованиям[102]102
  См.: Ulrich Herz, “Två livs öden i vår tid,“ I fredens tjänst (Stockholm: Rabén and Sjogren, 1971), p. 28; также см. интервью с Ричардом Стернером, Стокгольм, 29 июня 1977 г.


[Закрыть].

Получив диплом юриста, Гуннар Мюрдаль завел практику в живописном поселке Мариефред, но вскоре обнаружил, что эта деятельность его не удовлетворяет. По настоянию Аль-вы он вернулся в университет и начал изучать экономическую теорию под руководством видного шведского экономиста Густава Касселя[103]103
  Uno Willers, “Alva och Gunnar Myrdal,” I fredens tjänst (Stockholm: Rabén and Sjögren, 1971), p. 15.


[Закрыть].

В 1920-е годы Кассель оказал сильное влияние на целое поколение начинающих шведских экономистов и политиков. Его учениками были Нильс Волин, Йёста Багге, Бертиль Улин и Мюрдаль, и со временем каждый из них стал лидером разных политических партий. Альва и Гуннар Мюрдали подружились с Касселем и его женой Йоханной. В письмах 1930-х годов Мюрдаль обращается к своим корреспондентам «Broder» (брат), лишь к одному он адресует письма строго формально – «профессору Касселю». В 1931 г. Мюрдаль отзывался о Касселе как о «чрезвычайно интеллигентном человеке, гении в своей области. Несмотря на поверхностное знакомство с современным институциональным и социологическим подходом, он, будучи настоящим ученым, щедро уделяет внимание любому виду честной и проницательной научной работы»[104]104
  G. Myrdal to W. I. Thomas, 10 February 1931, Gunnar Myrdal Archive Letter Collection, Arbetarrörelsens Arkiv, (далее GMAL).


[Закрыть].

Установившиеся между ними почти родственные, как между отцом и сыном, отношения пережили даже резкое столкновение в конце 1934 г. по демографическому вопросу[105]105
  Bertil Ohlin, Memoarer: Urg man blir politiker (Stockholm: Bonniers Förlag, 1972), pp. 10–11; Glesinger, “Gunnar Myrdal,” p. 2.


[Закрыть].

Первым домом Мюрдалей в Стокгольме была квартира на Рослагстор. В середине 1920-х годов здесь каждую неделю встречалась небольшая группа друзей, в том числе Альф Йоханссон, в то время изучавший социальную историю, естествоиспытатель Фриц Торен, Пьер Гюнхард, изучавший экономику, и школьная учительница Марта Фредриксон. Они обсуждали, нередко до глубокой ночи, экономические и социально-политические вопросы. Йоханссон позднее вспоминал, что высказывания Альвы Мюрдаль отличались особенной ясностью, оригинальностью и производили сильное впечатление[106]106
  Alf Johansson, “Minnesbilder,” Det gäller várt liv (Stockholm: Folkhuset, 1976), p. 17; интервью с Альвой Мюрдаль, Стокгольм, 20 июля 1976 г.; а также интервью с Альфом Йохансоном и Бриттой Окерман, Стокгольм, 26 июля 1976.


[Закрыть].

В апреле 1927 г. Гуннар опубликовал свою диссертацию, озаглавленную «Prisbildningsproblemet och föranderligheten». Работа опиралась на классическую теорию цены экономистов Кнута Викселля и Касселя. Существенным вкладом Гуннара было то, что он дал новое «динамическое» выражение для изменений цен во времени[107]107
  Gunnar Myrdal, Prisbildningsproblemet och föranderligheten (Uppsala: Almquist and Wiksell, 1927).


[Закрыть]. Примечательно, что финансовую поддержку проекту оказал фонд Лауры Спелман-Рокфеллер, и это был первый из целого ряда исследовательских грантов, полученных молодыми Мюрдалями из этого источника. В том же году Гуннар получил назначение в Стокгольмский университет в качестве доцента политэкономии. Тогда же родился Ян, первый ребенок Мюрдалей.

В последний год обучения в университете Альва, заинтересовавшись психологическими исследованиями, занялась сравнительно новой областью – социальной психологией. В 1925 г. в ходе длительной поездки с научными целями в Англию она изучала литературно-критический аспект этого подхода, развивавшийся И. А. Ричардсом. Последний рассматривал литературу с точки зрения того, как она воспринимается читателем. Его теория эстетики изучает потребление искусства, а не художников или процесс создания искусства, стремится найти проявления того, что стоит за «художественным вкусом», и факторы, определяющие то, как представители разных социальных групп реагируют на художественные импульсы. Осенью 1928 г. Альва также участвовала в семинаре, посвященном «психологии и образованию», который проводил в Стокгольмском университете проф. Бертиль Хаммер, где она подготовила статью о теории сновидений Фрейда[108]108
  Письмо Бертиля Хаммера в фонд Рокфеллера, 1 марта 1929 г., не подшитое письмо в Alva Myrdal Archive Letter Collection, далее AMAL; интервью с Альвой и Гуннаром Мюрдаль, Стокгольм, 20 июля 1976 г.


[Закрыть].

Весной 1928 г. Гуннар Мюрдаль прочитал в Стокгольмском университете ряд важных лекций о влиянии политики на развитие классической политэкономии. Позднее они были переработаны и опубликованы в 1929 г. под названием «Политический элемент в развитии экономичской теории»[109]109
  Gunnar Myrdal, “Vetenskap och politik” i nationalekonomi (Stockholm: P. A. Norstedt and Söner, 1930). Первое английское издание: The Political Element in the Development of Economic Theory (London: Routledge and Kegan, 1953).


[Закрыть]. Эта книга оказала мощное воздействие на новое поколение шведских экономистов, заканчивавших тогда университет. Попытка Мюрдаля увидеть политическое содержание и заблуждения, стоявшие за классической либеральной экономической доктриной, пошатнула сложившиеся догмы и открыла путь к новым экономическим теориям и политическим экспериментам. Трудно переоценить влияние, оказанное этой книгой на все его последующие труды, в том числе на «Kris i befolkningsfrågan»[110]110
  Интервью с Ричардом Стернером, Стокгольм, 29 июня 1977 г.; “Förord till den nya svenska upplagan, 1972,” in Gunnar Myrdal, “Vetenskap och politik” i nationalekonomi (Stockholm: Rabén and Sjögren, 1972).


[Закрыть].

То, что началось как лобовая атака на экономические догмы «старшего поколения» экономистов – от Мальтуса, Рикардо и Милля до Маршалла, Касселя и Кнута Викселля, – постепенно переросло в попытку понять экономические учения как согласованный, растущий корпус теорий, тесно связанный со всей совокупностью современных идей и устремлений. Мюрдаль предостерегал, что большинство современных экономических доктрин не следует воспринимать как плод науки, потому что эти теории сложились в те дни, когда частью экономической мысли еще были телеологическая перспектива и «нормативные задачи». Он постулировал, что политическое умозрение, с пронизывавшее теории экономистов классической школы, с самого начала кристаллизовалось вокруг трех главных центров – вокруг идей ценности, свободы и общественного хозяйства: «Три эти идеи в тех или иных комбинациях дали экономическим учениям их политическое содержание».

В последующих главах Мюрдаль препарировал теории классической политэкономии и продемонстрировал скрытые ценностные предпосылки, социальные допущения и отсутствие научной объективности и логической последовательности. Он критиковал мнения экономистов не в качестве их личных политических убеждений, а только в меру их притязаний на научность. В последней главе он обсуждает вопрос о том, как экономическая теория вновь может стать полезной, не превращаясь при этом в теорию объективной политики. По сути дела, он воскресил концепцию «политической экономии», наметив ее связь с «современной, психологически ориентированной социологией».

Мюрдаль доказывал, что экономисты не должны маскировать нормативные принципы, представляя их в качестве «концепций». Все определения являются инструментами для анализа реальности; все они «инструментальны» и сами по себе не имеют обоснования. Он утверждал, что экономисты должны четко определять свои понятия и использовать их логически корректным образом: «В экономической науке вечная игра в прятки состоит в том, что нормы выдаются за понятия. В силу этого настоятельно необходимо искоренить не только явно сформулированные принципы, но, прежде всего, все оценки, молчаливо предполагаемые базовыми понятиями»[111]111
  Gunnar Myrdal, The Political Element in the Development of Economic Theory, p. 192.


[Закрыть].

Мюрдаль отметил, что большинство вопросов экономической политики пронизано конфликтом интересов, чем пренебрегали экономисты классической школы, верившие в социальную гармонию. Такого рода конфликты не следует маскировать разговорами об априорных принципах, злоупотребляя при этом научным методом, чтобы их утаить или замаскировать. Он утверждал, что одна из главных задач прикладной экономической науки – анализ и препарирование «сложного взаимодействия интересов», например, в таких вопросах, как цены. Опираясь на свою, идущую от традиции Просвещения веру в будущее, автор обращается к политической борьбе и к институциональному устройству – к «правовому порядку и обычаям, привычкам и договоренностям, которые этот правовой порядок санкционирует или просто терпит», – в рамках которого и происходит эта борьба. Он обнаружил, что возможности выявления экономических интересов серьезно возрастают, если принять возможность институциональных изменений: «Все институциональные факторы, определяющие структуру рынка, вообще говоря, вся система экономики, включая налоговое и социальное законодательство, могут быть изменены, если те, кто заинтересован в изменениях, обладают достаточной политической силой». Он доказывал, что исследование экономических интересов требует трактовать институциональные конструкции как переменные, а потому следует изучить вопрос о том, в какой мере группы были достаточно могущественны, чтобы осуществить эти изменения, и проследить последствия возможных изменений по всей системе цен. Говоря проще, социальная жизнь есть лишенный логики результат решений, принимаемых людьми, и мы в любой момент можем решить, сохранять ее или изменить[112]112
  Ibid., pp. 193–199.


[Закрыть].

Проблема изолирования интересов выходит за пределы чистой экономической науки. Человеком движут не только экономические интересы. «Людей привлекают еще и социальные цели, – настаивал Мюрдаль. – Они верят в идеалы и хотят, чтобы общество им соответствовало». Он пришел к выводу, что «технология экономической науки» должна строиться не на экономических интересах, а на социальных установках. Анализ установок стал проблемой социальной психологии, а «поскольку нас интересуют социальные группы, это проблема социальной психологии характера групп. Технология экономической науки – это отрасль современной, психологически ориентированной социологии»[113]113
  Ibid., pp. 199–204.


[Закрыть].

Мюрдаль сомневался, что эта активная новая социология в ближайшем будущем сможет дать твердое основание для «технологии экономической науки». А пока что он предложил две нормы, гарантирующие, что экономическая наука не превратится в метафизику: 1) ценностные предпосылки следует всегда формулировать явным образом, конкретно и соотносить с действительными ценностными суждениями социальных групп; 2) формулируя значимые экономические установки, следует всегда уделять внимание отмеченным выше проблемам социальной психологии. Он приходит к выводу: «Только если экономисты будут скромны в своих притязаниях и откажутся от всех претензий на постулирование всеобщих законов и норм, они смогут эффективно продвигаться к своим практическим целям, а именно сохранять рациональность политических аргументов… базируя их на возможно полном и правильном знании фактов»[114]114
  Ibid., pp. 204–206. В 1933 г. Мюрдаль разъяснил это так: «Das Paradox liegt darin, dass die praktische Nationalökonomie nur dadurch Objektivität gewinnen kann, dass die politische Wollen umurhullt in allen seinen wichtigen Varianten beobachtet wird und dass diese dadurch direkt in die wissenschaftliche Analyses als ihre alternativen Wertprämissen eingefurt werden» (Gunnar Myrdal, “Das Zweck-Mittel-Denken in der Nationalökonomie,” Zeitschrift für nationalökonomie (4 March 1933): 329). Это понимание «проблемы ценностей» в экономической науке пронизывает все последующие работы Мюрдаля. Он пришел к пониманию того, что использование «ценностных предпосылок» необходимо для того, чтобы экономика опять стала моральной наукой. В 1972 г. он написал: «Когда впоследствии во многих сферах исследования я пытался применять это понимание и заботился о том, чтобы четко формулировать мои ценностные предпосылки и обосновывать их выбор, я вернул экономике характер моральной науки» (Gunnar Myrdal, Against the Stream, pp. vii – viii. См. также важное экономическое приложение к: Gunnar Myrdal, An American Dilemma – The Negro Problem and Modern Democracy (New York and London: Harper, 1944)).


[Закрыть].

В первоначальном виде в лекциях, которые легли в основу книги Мюрдаля «Vetenskap och politik», содержалась критика теории «оптимальной численности населения»[115]115
  Представленный Мюрдалем в университет учебный план на весну 1928 г. содержал следующий пункт: «Maj 10 – kritik av teorin om befolkningsoptimum» («10 мая – критика теории оптимума народонаселения»). См.: “Dagbok för Stockholms Högskola,” GMA 4.1.4. В письмах Мюрдаля начала 1928 г. также нашел отражение его интерес к вопросу об «оптимальной численности населения». См. письмо Гуннар Мюрдаль Хольгеру Коеду, 6 февраля 1928, GMAL.


[Закрыть]. Шестая глава книги должна была носить название «Befolkningsfrågan» («Вопрос народонаселения»)[116]116
  С подзаголовком это выглядело так: «Шестая глава: Вопрос народонаселения. Критика представлений об оптимальном населении» («Sjätte kapitel: Befolkningsfrågan. Kritik föreställningarna om ett befolkningsoptimum»). In GMA 4.1.2.


[Закрыть], и в первом черновом наброске обсуждение вопроса о численности населения занимало целую главу[117]117
  Этот первый черновик «Vetenskap och politik» хранится в GMA 4.1.3. Обсуждение вопроса об «оптимуме населения» находится на с. 30–37, причем среди пронумерованных страниц вложено несколько написанных от руки непронумерованных.


[Закрыть]. Но в конце концов он выкинул эту главу из книги, а все обсуждение вопроса об оптимуме населения свелось к нескольким коротким высказываниям и примечаниям. Позднее он объяснил ситуацию Эрнсту Вигфорсу: «Я начал книгу с критики теорий народонаселения, но когда дошел до камня преткновения, решил, что учение о народонаселении развито в экономической теории настолько плохо, что в серьезной книге нельзя выделять на это целую главу»[118]118
  Гуннар Мюрдаль Эрнсту Вигфорссу, 10 мая 1931, GMAL. Комментарии, вошедшие в опубликованный текст, см. в: «Vetenskap och politik» [1972], pp. 70–71. ^* Либеральный максимум удовлетворения желаний (швед.). – Прим. ред. ^** Формула И. Бентама: Бентам И. Основные начала гражданского кодекса // Избранные сочинения Иеремии Бентама. СПб.: Русская книжная торговля, 1867. С. 321. – Прим. ред.


[Закрыть].

Этот первый набросок «утраченной главы» «Vetenskap och politik» представляет первоначальный подход Мюрдаля к теории народонаселения. Здесь он утверждает, что отправной точкой теории «оптимального населения» было «den liberala önskemaximum»[119]119
  Либеральный максимум удовлетворения желаний (швед.). – Прим. ред.


[Закрыть], т. е. наибольшее возможное счастье для наибольшего возможного числа [людей][120]120
  Формула И. Бентама: Бентам И. Основные начала гражданского кодекса // Избранные сочинения Иеремии Бентама. СПб.: Русская книжная торговля, 1867. С. 321. – Прим. ред.


[Закрыть]. Он отметил, что утилитаристский подход Джона Стюарта Милля в интерпретации Сиджвика и Эджуорта постулирует формулу оптимальной численности населения, которая соотносит численность людей и показатель их среднего счастья. Мюрдаль отверг эти теории оптимума населения как нерелевантные. Он утверждал, что строго математические и экономические формулы не годятся для точного измерения счастья людей: «Только представьте себе, насколько проницательным должен быть теоретик, который сможет подсчитать оптимальную численность населения, т. е. учесть внутреннее чувство счастья и принять во внимание тягу к одиночеству, радость от рождения детей, нежелание женщин рожать, моральные и личные решения об использовании противозачаточных мер»[121]121
  GMA 4.1.3., p. 32. См. также фрагмент из переработанного варианта главы о населении: “Förarbeten till «Vetenskap och politik» i nationalekonomi,” GMA 4.1.5. (11).


[Закрыть].

Он отметил определенные политические факторы, которые необходимо было бы принять во внимание при этих расчетах: потребности обороны, давление конкурирующих стран и соображения расовой гигиены. Учитывая чрезвычайную сложность задачи, Мюрдаль объявил невозможной попытку определить «оптимальный» уровень населения, добавив: «В мои намерения не входит пропаганда, направленная против неомальтузианства или любой другой политической концепции народонаселения. Я только хочу, чтобы экономист, будучи ученым, смиренно признал, что нам слишком мало известно об этих бесконечных и далеко заводящих темах, а что касается остального, там нет ничего такого, на чем можно было бы утвердить некие ценностные предпосылки, которые могли бы представлять мнение некого большинства или сколько-нибудь обоснованно использоваться в качестве полезных гипотез»[122]122
  GMA 4.1.3., p. 34–35.


[Закрыть].