Текст книги "Путь дзэн. Истоки, принципы, практика"

Индийская философия также понимает рупу, или форму, как майю, потому что она непостоянна. И в самом деле, когда индуистские или буддийские тексты говорят о «пустом» или «иллюзорном» характере видимого мира природы – в отличие от конвенционального мира вещей, – они имеют в виду именно непостоянство его форм. Форма постоянно меняется и, таким образом, является майей в том смысле, что ее невозможно четко ограничить или зафиксировать. Форма является майей, когда ум пытается постичь и контролировать ее с помощью фиксированных категорий мысли, то есть с помощью имен (нама) и слов. Ведь это и есть существительные и глаголы, используемые для обозначения абстрактных и концептуальных категорий вещей и событий.

Для этого имена и термины обязательно должны быть фиксированными и определенными, как и все другие единицы измерения. Но их использование является – до определенной степени – настолько удовлетворительным, что человек всегда рискует перепутать свои измерения с измеряемым миром, отождествить деньги с богатством, фиксированную условленность с текучей реальностью. Однако когда он отождествляет себя и свою жизнь с этими жесткими и пустыми рамками определений, он обрекает себя на вечное неудовлетворение пытающегося нести воду в решете. Так, индийская философия постоянно говорит о неразумности преследования вещей, стремления к постоянству определенных сущностей и событий, потому что она видит во всем этом лишь увлечение призраками, абстрактными измерениями ума (манас) [30]30
  От того же корня, что и майя, а также английское mensuration (измерение, от лат. mensura), mental (умственный, ментальный, от лат. mens), dimension (размерность, измерение) и даже man (человек, «мера всех вещей»). Ср. также лат. mensis (месяц).


[Закрыть].

Таким образом, майя обычно приравнивается к нама-рупе, или «имени-и-форме», к попытке ума поймать текучие формы природы в свои сети фиксированных классов. Но если понять, что форма в конечном счете является пустой – то есть непостижимой и неизмеримой, – мир форм тут же предстанет не как майя, а как Брахман. Формальный мир становится реальным миром в тот момент, когда за него перестают цепляться, когда его изменчивой текучести перестают сопротивляться. Поэтому именно неустойчивость мира является признаком его божественности, его подлинной тождественности неделимой и неизмеримой бесконечности Брахмана.

Таким образом, индуистско-буддийское настойчивое утверждение непостоянства мира не является той пессимистической и нигилистической доктриной, которую в нем обычно видят западные критики. Неустойчивость подавляет лишь тот ум, который упорствует в своих попытках постичь. Но для ума, который расслабляется и движется с потоком изменений, который становится, если использовать образы дзэн-буддизма, подобным мячику в горном ручье, чувство непостоянства и пустоты превращается в своего рода экстаз. Возможно, именно поэтому, как на Востоке, так и на Западе, непостоянство часто становится темой самой глубокой и трогательной поэзии, – причем великолепие изменений можно увидеть даже в тех случаях, когда поэт из-за них негодует.

 
Завтра, завтра, завтра, —
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все «вчера» лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок!
Жизнь – это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый; это повесть,
Которую пересказал дурак:
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла[31]31
  У. Шекспир, «Макбет» (перевод Ю. Корнеева).


[Закрыть].
 

В подобном изложении, как отметил Р. Х. Блайс, все кажется не таким уж плохим.

Таким образом, доктрина майи указывает, во-первых, на невозможность поймать реальный мир в сети слов и концепций ума и, во-вторых, на текучий характер тех самых форм, которые пытается определить мысль. Мир фактов и событий – это одновременно нама, абстрактные имена, и рупа, текучая форма. Он ускользает как от понимания философа, так и от хватки искателя удовольствий, словно вода из сжатого кулака. Есть даже что-то обманчивое в идее о Брахмане как о вечной реальности, лежащей в основе текучести, и Атмане как божественной основе человеческого сознания, поскольку это такие же концепции, неспособные постичь реальность, как и все другие.

Именно это осознание полной иллюзорности мира лежит в основе буддизма. Это то особое смещение акцента, которое главным образом отличает доктрину Будды от учения Упанишад и послужило разумным основанием развития буддизма как самостоятельного движения в индийской жизни и мысли.

Гаутама Будда («Пробужденный») жил, когда основные Упанишады уже существовали (он умер ок. 545 г. до н. э.), и их философию следует рассматривать как отправную точку его учения. Однако будет серьезной ошибкой рассматривать Будду как «основателя» или «реформатора» религии, которая возникла как своего рода организованное восстание против индуизма. Ведь мы говорим о времени, когда не существовало понятия «религий», когда такие понятия, как «индуизм» или «брахманизм», ничего не значили. Была лишь традиция, воплощенная в передававшейся в устной форме доктрине Вед и Упанишад, традиция, которая не была конкретно «религиозной», поскольку она включала весь образ жизни и затрагивала все – от методов земледелия до знания наивысшей реальности.

Будда поступал в полном соответствии с этой традицией, когда стал риши, или «лесным мудрецом», оставившим домашнюю жизнь и отказавшимся от своей касты, чтобы стать на путь освобождения. Как и в случае всех других риши, метод его пути освобождения имел определенные характерные особенности, и его доктрина содержала критику неспособности людей практиковать исповедуемую ими традицию.

Кроме того, его отречение от касты и принятие учеников без касты и дома полностью соответствует традиции. Ибо индийская традиция, еще больше чем китайская, особенно поощряет отказ от конвенциональной жизни в определенном возрасте, после исполнения семейных и гражданских обязанностей. Отречение от касты – это внешний, видимый знак осознания того, что истинное состояние человека не поддается классификации, что роль или личность является условной и что истинная природа человека – это «не-вещь» и «не-тело».

Это осознание лежало в основе опыта пробуждения (бодхи) Будды, который произошел с ним одной ночью, когда он сидел под знаменитым Деревом Бо в Гайе, после семи лет медитаций в лесах. С точки зрения дзэн этот опыт представляет собой важнейшее содержание буддизма, и вербальная доктрина является вторичной в сравнении с бессловесной передачей самого опыта из поколения в поколение. Гаутама семь лет стремился с помощью традиционных методов йоги и тапаса, созерцания и аскезы, познать причину человеческого порабощения майей, найти выход из порочного круга цепляния за жизнь (санскр. тришна), что напоминает попытки руки схватить саму себя. Все его старания были тщетными. Он не нашел вечного Атмана, настоящую Самость. Сколько бы он ни концентрировался на собственном уме, чтобы найти его корень и основу, он находил лишь свои попытки концентрации. Вечером накануне своего пробуждения он просто «сдался», ослабил свою аскетическую диету и поел какой-то питательной еды.

Тогда он сразу же почувствовал, что с ним происходят глубокие изменения. Он сел под деревом, поклявшись не вставать до тех пор, пока не достигнет наивысшего пробуждения, и – как говорит предание – просидел всю ночь, пока первый просвет утренней звезды не стал внезапной причиной состояния совершенной ясности и понимания. Это было ануттара-самьяк-самбодхи, «непревзойденное, полное пробуждение», освобождение от майи и от вечного Круга рождения и смерти (сансары), который продолжает вращаться, пока человек так или иначе цепляется за свою жизнь.

Однако подлинное содержание этого опыта невозможно передать словами. Ибо слова – это рамки майи, узлы ее сетей, а опыт – это ускользающая вода. Таким образом, если говорить о словах, то самое большее, что может быть сказано об этом опыте, – это слова, приписываемые Будде в «Ваджраччхедике» (22):

Да, Субхути, я не получил даже самого меньшего от непревзойденного, полного пробуждения, и именно поэтому оно называется «непревзойденным, полным пробуждением».

Так, с точки зрения дзэн Будда «не произнес ни слова», несмотря на приписываемые ему многотомные сочинения. Потому что его истинное послание всегда оставалось невыраженным, и когда его пытались передать с помощью слов, казалось, что оно не содержит вообще ничего. Однако, согласно основополагающему принципу дзэн, то, что невозможно донести с помощью речи, можно все же передать посредством «прямого указания», какого-то невербального средства общения, без которого буддийский опыт не смог бы дойти до будущих поколений.

Дзэнское (вероятно, достаточно позднее) предание гласит, что Будда передал пробуждение своему главному ученику Махакашьяпе, держа цветок и храня молчание. Однако в Палийском Каноне говорится, что сразу же после пробуждения Будда пошел в Олений парк в Бенаресе и изложил свою доктрину своим прежним спутникам его аскетической жизни, выразив ее в форме Четырех Благородных Истин, представляющих собой очень удобное резюме буддизма.

Эти Четыре Истины построены на традиционной ведической форме врачебного диагноза и предписания: определение болезни, ее причины, объявление о возможности исцеления и предписание лекарских средств.

Первая Истина связана с проблематичным словом духкха[32]32
  Здесь автор используют санскритскую форму термина, хотя более распространена палийская форма дуккха (или дукха).


[Закрыть], которое приблизительно переводится как «страдание» и обозначает великую болезнь мира, лекарством от которой является метод Будды (дхарма).

Рождение – это духкха, разложение – это духкха, болезнь – это духкха, смерть – это духкха, как и горе и печаль… Привязанность к вещам, которые нам не нравятся, и разлучение с вещами, которые нам нравятся, – это тоже духкха. Не получить желаемого – и это духкха. Одним словом, это тело, эта пятикратная совокупность, основанная на цеплянии [тришна], – это духкха. [33]33
  «Самьютта-никая», 421.


[Закрыть]

Тем не менее это нельзя свести к короткому утверждению о том, что «жизнь – это страдание». Суть скорее в том, что та жизнь, которую мы живем, является страданием – или, точнее, обречена на характерное разочарование, связанное со стремлением к невозможному. Таким образом, «разочарование», вероятно, будет наилучшим эквивалентом духкхи, хотя это всего лишь антоним слова сукха, что означает «приятный» или «сладкий» [34]34
  Или, если перевести духкха как «кислый», можно сказать, что, согласно доктрине Будды, жизнь становится кислой из-за того, что человек за нее цепляется, – подобно тому как скисает молоко.


[Закрыть].

В другой формулировке учения Будды духкха – это одна из трех характеристик бытия, или становления (бхава), тогда как две другие – это анитья, непостоянство, и анатман, отсутствие какой-либо Самости. Эти два термина очень важны. Доктрина анитьи, опять же, не является простым утверждением о том, что мир непостоянен; согласно ей, чем больше цепляешься за мир, тем больше он меняется. Сама реальность ни постоянная, ни непостоянная; ее невозможно категоризировать. Но когда вы пытаетесь за нее цепляться, изменения очевидны везде, она подобна тени: чем быстрее за ней бежишь, тем быстрее она убегает.

Аналогично, доктрина анатмана не является простым утверждением о том, что в основе нашего сознания нет настоящей Самости (Атмана). Суть скорее в том, что нет Самости, или основополагающей реальности, которую можно постичь посредством прямого переживания или концепций. Очевидно, Будда считал, что доктрина Атмана в Упанишадах слишком легко поддавалась фатальным ошибочным толкованиям. Она стала объектом веры, чем-то искомым, целью, которой пытались достичь, чем-то, за что ум мог бы ухватиться в поисках безопасности в потоке жизни. Будда считал, что Самость в таком понимании является не истинной Самостью, а лишь одной из бесчисленных форм майи. Таким образом, анатман можно выразить следующим образом: «Истинная Самость – это не-Самость», – поскольку любые попытки постичь Самость, верить в Самость или искать Самость только отдаляют ее.

Упанишады различают Атман, истинную, сверхиндивидуальную Самость, и дживатман, или индивидуальную душу, и доктрина Будды об анатмане соглашается с ними в отрицании реальности последнего. Фундаментальным положением всех школ буддизма является отсутствие эго, устойчивой сущности, которая является постоянным субъектом наших меняющихся переживаний. Потому что эго существует исключительно в абстрактном смысле, это абстракция памяти, напоминающая иллюзорный круг огня, создаваемый вращающимся факелом. Можно, например, представить траекторию полета птицы в небе как определенную линию. Но эта линия такая же абстрактная, как линии широты. В конкретной реальности за птицей не осталось никакой линии, и точно так же прошлое, из которого абстрагируется наше эго, полностью исчезло. Поэтому любые попытки цепляться за эго или превращать его в источник действий неизбежно приведут к разочарованию.

Вторая Благородная Истина гласит, что причина разочарования – это тришна, цепляние, или хватание, обусловленное авидьей, неведением или бессознательностью. Авидья – это формальная противоположность пробуждения. Это состояние ума, загипнотизированного или очарованного майей, принимающего абстрактный мир вещей и событий за конкретный мир реальности. На более глубоком уровне это отсутствие самопознания, отсутствие осознания того, что любое хватание – это бесполезная попытка схватить самого себя или, скорее, заставить жизнь схватить саму себя. Ибо для познавшего себя не существует двойственности между ним и внешним миром. Авидья – это игнорирование того факта, что субъект и объект относительны, как две стороны монеты, поэтому когда один из них преследует, другой отступает. Именно поэтому эгоцентрические попытки господствовать над миром, подчинить контролю эго как можно большую часть мира, могут длиться лишь недолго, пока у эго не возникнут трудности с контролированием себя.

На самом деле это простая задача того, что мы сейчас называем кибернетикой, наукой об управлении. Как с механической, так и с логической точки зрения нетрудно увидеть, что любая система, приближающаяся к совершенному самоконтролю, также приближается к совершенному саморазрушению. Такая система представляет собой порочный круг и имеет ту же логическую структуру, что и какое-либо утверждение о самом себе, например «я лгу», когда подразумевается, что само утверждение ложное. Утверждение бессмысленно вращается по кругу, поскольку оно всегда истинное при условии, что оно ложное, и ложное при условии, что оно истинное. Если выразиться более конкретно, я не могу бросить мяч, пока я его держу, пытаясь сохранить совершенный контроль над его движением.

Таким образом, желание совершенного контроля, над окружением и над собой, основано на глубоком недоверии контролирующего. Авидья – это неспособность увидеть базовое внутреннее противоречие такой позиции. Отсюда возникает тщетное хватание или контролирование жизни, что является сущим саморазрушением, и соответствующий образ жизни представляет собой порочный круг, который в индуизме и буддизме называется сансарой – Кругом рождения и смерти [35]35
  Динамическая структура Круга называется пратитья-самутпада. Это двенадцатеричная цепь взаимозависимого возникновения, в которой двенадцать каузальных звеньев порождают друг друга, образовывая замкнутый круг без начала и конца. Так, неведение (авидья) порождает мотивацию (самскара), и дальше следуют сознание (виджняна), имя и форма (намарупа), шесть чувств (шадаятана), чувственное стимулирование (спарша), чувственное переживание (ведана), цепляние (тришна), присвоение (упадана), становление (бхава), рождение (джати) и старость и смерть (джарамарана), порождающие авидью. Будда объяснял, что авидья стоит на первом месте не потому, что это временное начало цепи, а просто для удобства изложения. Вся цепь возникает одновременно, и ее звенья существуют только в связи друг с другом.


[Закрыть].

Активный принцип Круга известен как карма, или «обусловленное действие», то есть действие, порождаемое мотивом и ищущее результата, – действие, которое всегда требует дальнейших действий. Человек связан кармой, когда его вмешательство в мир вынуждает его продолжать вмешиваться, когда решение задачи порождает все новые задачи, когда контроль над одной вещью вызывает необходимость контролировать несколько других. Таким образом, карма – это судьба каждого, кто «пытается быть Богом». Он ставит ловушку для мира и попадается в нее сам.

Многие буддисты понимают Круг рождения и смерти буквально, как процесс реинкарнации, в котором карма продолжает формировать личность снова и снова, жизнь за жизнью, пока с ней не будет покончено посредством озарения и пробуждения. Но в дзэн и в других школах махаяны она понимается скорее в переносном смысле: процесс перерождения происходит от мгновения к мгновению, поэтому человек перерождается до тех пор, пока отождествляет себя с непрерывным эго, которое реинкарнирует каждый миг. Таким образом, справедливость и важность доктрины не требует принятия особой теории перерождения. Ее значение скорее в том, что она объясняет проблему функционирования в порочных кругах и ее решение, и в этом отношении буддийская теория должна представлять особый интерес для студентов теории коммуникаций, кибернетики, философии логики и близких им предметов.

Третья Благородная Истина касается остановки саморазрушения, цепляния и всего порочного круга кармы. Эту остановку называют нирваной; это слово имеет неоднозначную этимологию, поэтому чрезвычайно трудно привести простой перевод. Ее связывали с санскритскими корнями, которые придали бы ей значение затухания пламени, или просто затухания, выдыхания или прекращения дыхания, или остановки волн, вращений или завихрений (вритти) ума.

Две последние интерпретации в целом кажутся наиболее уместными. Если нирвана – это «прекращение дыхания», то это действие того, кто увидел тщетность попыток бесконечно удерживать свое дыхание или жизнь (прану), поскольку удерживать дыхание – значит лишиться его. Таким образом, нирвана – это эквивалент мокши, избавления или освобождения. С одной стороны, это кажется отчаянием – признанием того, что жизнь в конечном счете расстраивает наши попытки контролировать ее, что всякое человеческое стремление подобно хватанию за облака. Но с другой стороны, это отчаяние превращается в радость и творческую силу, поскольку потерять жизнь – значит обрести ее, обрести свободу действий без саморазрушения и тревог, свойственных попыткам спасти и контролировать Самость.

Если нирвана связана с остановкой (нир) вращений (вритти), то этот термин аналогичен цели йоги, которая описана в «Йога-сутрах» как читта-вритти-ниродха – остановка вращений ума. Эти «вращения» – это мысли, с помощью которых ум пытается постичь мир и себя. Практика йоги сводится к попытке остановить эти мысли, думая о них, пока полная тщетность процесса не будет прочувствована так ясно, что он просто исчезнет, и ум обнаружит свое естественное и несмущенное состояние.

Однако очевидно, что обе этимологии дают нам, по сути, одно и то же значение. Нирвана – это образ жизни, являющийся следствием остановки цепляния за жизнь. Поскольку всякое определение есть цепляние, нирвана не поддается определению. Это естественное состояние ума «без цепляния за себя»; и здесь, конечно, ум не имеет конкретного значения, потому что то, за что нельзя уцепиться, невозможно познать в конвенциональном смысле знания. В более популярном и буквальном понимании нирвана – это исчезновение существа из Круга инкарнаций, не в состояние уничтожения, а лишь в состояние, неподдающееся определению и поэтому неизмеримое и бесконечное.

Достичь нирваны – значит достичь состояния Будды, пробуждения. Но это не достижение в обычном смысле, поскольку оно не связано с обретением и мотивацией. Нельзя желать нирваны или намереваться достичь ее, ибо желаемое или представляемое как объект действия, по определению, не является нирваной. Нирвана может быть достигнута лишь непреднамеренно, спонтанно, когда была полностью осознана невозможность цепляния за себя. Таким образом, Будда не имеет положения. Он не вверху, как ангел, и не внизу, как демон. Он не находится ни в одной из шести частей Круга, и было бы ошибочным думать, что он выше ангелов, потому что закон Круга таков, что то, что находится вверху, должно оказаться внизу, и наоборот. Он превзошел всякую двойственность, поэтому для него не имеет никакого смысла думать о себе как о ком-то высшем или достигшем духовного успеха.

Четвертая Благородная Истина описывает Восьмеричный Путь Дхармы Будды, то есть метод или доктрину остановки саморазрушения. Название каждого отрезка пути начинается со слова самьяк[36]36
  Иногда самьяг, в зависмости от следующей фонемы.


[Закрыть] (на языке пали – самма), что означает «совершенный» или «правильный». Первые два отрезка связаны с мыслью; следующие четыре – с действием; а последние два – с созерцанием или осознанностью. Таким образом, мы имеем:

1. Самьяг-дришти, или правильное воззрение.

2. Самьяк-самкальпа, или правильное понимание.

3. Самьяг-вак, или правильная (т. е. правдивая) речь.

4. Самьяк-карманта, или правильное действие.

5. Самьяг-аджива, или правильный образ жизни.

6. Самьяг-вьяяма, или правильное усилие.

7. Самьяк-смрити, или правильное памятование.

8. Самьяк-самадхи, или правильное созерцание.

Не обсуждая эти отрезки подробно, можно лишь сказать, что первые два связаны с правильным пониманием доктрины и человеческого положения. В некотором смысле первый отрезок, «правильное воззрение», содержит все остальные, поскольку метод буддизма – это, прежде всего, практика ясной осознанности, видения мира ятхабхутам – таким, какой он есть. Такая осознанность – это оживленная внимательность к своим непосредственным переживаниям, к миру, каким его непосредственно воспринимают чувства, не позволяя именам и ярлыкам вводить тебя в заблуждение. Самьяк-самадхи, последний отрезок пути, – это совершенство первого, означающее чистый опыт, чистую осознанность, где больше нет двойственности познающего и познаваемого.

Отрезки, связанные с действием, часто неправильно понимают, потому что они обладают обманчивым сходством с «системой нравственности». Буддизм не разделяет западный взгляд о законе морали, установленном Богом или природой, которому человек обязан подчиняться. Предписания Будды о поведении – не отнимать жизнь, не брать то, чего тебе не дают, не поддаваться страстям, не лгать и не употреблять опьяняющие вещества – это добровольно принимаемые целесообразные правила, предназначенные для устранения препятствий на пути к ясной осознанности. Несоблюдение предписаний порождает «плохую карму» не потому, что карма – это закон или нравственное воздаяние, а потому, что все мотивированные и целенаправленные действия, будь они хорошими или плохими в конвенциональном смысле, – это карма, поскольку они направлены на цепляние за жизнь. Вообще говоря, «плохие» с конвенциональной точки зрения действия скорее просто больше связаны с цеплянием, чем «хорошие». Но высшие ступени буддийской практики подразумевают освобождение как от «плохой», так и от «хорошей» кармы. Таким образом, совершенное действие в конечном счете является свободным, непринужденным и спонтанным, в том же смысле, что и увэй в даосизме [37]37
  Формально такое действие будет называться акарма («необусловленное действие») или асамскрита («непринужденное действие»).


[Закрыть].

Смрити-памятование и самадхи-созерцание составляют отрезок, связанный с жизнью медитации, внутренней, ментальной практики пути Будды. Совершенное памятование – это постоянная осознанность, или наблюдение за своими ощущениями, чувствами и мыслями, – без цели и без комментирования. Это полная ясность ума и его активно-пассивное присутствие, при котором события приходят и уходят, как отражения в зеркале: отражается лишь то, что есть.

Когда он ходит, стоит, сидит или лежит, он понимает, что он делает; чем бы ни занималось его тело, он понимает это таким, каким оно есть… Уходя или возвращаясь, смотря перед собой или оглядываясь, сгибая или разгибая руку… он действует с чистой осознанностью. [38]38
  «Мадджхима-никая», I.56.


[Закрыть]

Такая осознанность позволяет увидеть, что разделение думающего и мысли, познающего и познаваемого, субъекта и объекта, является исключительно абстрактным. Нет ума с одной стороны и его переживаний с другой: есть лишь процесс переживания, в котором нет объекта, который можно было бы постичь, и нет субъекта, который мог бы постигать. В такой перспективе процесс переживания перестает цепляться за самого себя. Мысли непрерывно текут друг за другом, то есть нет необходимости отделять одну мысль от другой, чтобы сделать их объектами друг для друга.

«Где есть объект, там возникает мысль». Значит ли это, что мысль – это одно, а объект – другое? Нет, мысль есть то же, что и объект. Если бы объект был одной вещью, а мысль другой, то возникло бы двойное состояние мысли. Таким образом, сам объект – это лишь мысль. Может ли тогда мысль созерцать мысль? Нет, мысль не может созерцать мысль. Как лезвие меча не может разрезать себя, как кончик пальца не может коснуться себя, так мысль не может увидеть себя. [39]39
  «Шикшасамуччая», 234. В Conze (2), p. 163.


[Закрыть]

Эта недвойственность ума, при которой он больше не отделен от самого себя, – это самадхи, и благодаря прекращению бесполезных попыток ума постичь себя, самадхи представляет собой состояние глубокой умиротворенности. Это не покой полного бездействия, потому что, когда ум возвращается к своему естественному состоянию, самадхи сохраняется всегда, «когда он ходит, стоит, сидит и лежит». Однако буддизм с самых ранних своих дней особенно выделял практику памятования и созерцания во время сидения. В большинстве случаев Будду изображают медитирующим сидя, обычно в позе, известной как падмасана («поза лотоса»), в которой ноги скрещены, а ступни лежат пятками вверх на бедрах.

Вопреки распространенному мнению, сидячая медитация – это не духовное «упражнение», практика, направленная на какой-то неявный объект. С буддийской точки зрения это лишь правильный способ сидеть, и кажется вполне естественным оставаться в сидячем положении, если вам не нужно делать ничего другого и если вы не охвачены нервным возбуждением. Для беспокойного темперамента Запада сидячая медитация может казаться неприятной дисциплиной, потому что мы не умеем сидеть «лишь ради сидения», без угрызений совести, без мыслей о том, что нам следует делать что-то более важное, чтобы оправдать свое существование. Поэтому, чтобы умилостивить эту беспокойную совесть, сидячую медитацию приходится рассматривать как упражнение, дисциплину с неявным мотивом. Но тогда она перестает быть медитацией (дхьяной) в буддийском смысле, потому что там, где есть цель, где есть поиск и цепляние за результаты, не может быть дхьяны.

Слово дхьяна (на пали – джхана) – это изначальная санскритская форма китайского чань [c] и японского дзэн, и поэтому его значение имеет особую важность для понимания дзэн-буддизма. «Медитация» в распространенном смысле «размышления» или «обдумывания» будет совершенно неподходящим переводом. Но такие альтернативы, как «транс» или «поглощение», еще хуже, поскольку они предполагают состояния гипнотического очарования. Лучшим решением будет оставить слово дхьяна без перевода и добавить его в английский язык, как это сделали с нирваной и Дао [40]40
  В Палийском Каноне («Виная-питака», III.3–6, и «Мадджхима-никая», I.349–352) перечисляются восемь видов джханы – четыре рупа-джханы и четыре арупа-джханы – состояния джханы с формой и без формы. Первые четыре включают постепенное приведение концепции (витакка) и логического мышления (вичара) к состоянию невозмутимости (упеккха) посредством практики самадхи. Другими словами, когда ум возвращается к своему естественному состоянию целостности и недвойственности, он перестает цепляться за переживания с помощью символов логического мышления. Он просто воспринимает без слов и концепций. За этим следуют четыре арупа-джханы, описываемые как сферы Безграничного Пространства, Безграничного Сознания, Ничего и Ни-Восприятия-Ни-Невосприятия, которые представляют собой стадии осознания умом собственной природы. Считается, что в момент своей смерти Будда вошел в паранирвану (т. е. окончательную нирвану) из четвертой рупа-джханы.


[Закрыть].

В буддизме термин дхьяна охватывает как памятование (смрити), так и самадхи, и его можно лучше всего описать как состояние объединенной или однонаправленной осознанности. С одной стороны, она однонаправленная, потому что сосредоточена на настоящем, поскольку для ясной осознанности нет ни прошлого, ни будущего, а есть лишь то единственное мгновение (экакшана), которое западные мистики назвали Вечным Сейчас. С другой стороны, она однонаправленная в том смысле, что представляет собой состояние сознания, в котором нет разделения познающего, познания и познаваемого.

Татхагата [т. е. Будда] видит то, что нужно видеть, но он не осознает увиденное, невидимое, видимое или видящего. То же касается и слуха, ощущения и знания: он не думает о них в этих категориях. [41]41
  «Ангуттара-никая», II.25.


[Закрыть]

Трудность понимания значения дхьяны заключается в том, что структура нашего языка не позволяет использовать переходный глагол без подлежащего и сказуемого. Когда говорят о «познании», грамматическая условность требует наличия того, кто познает, и того, что познается. Мы настолько привыкли к этой условности речи и мышления, что отказываемся признать, что это просто условность, которая не обязательно соответствует фактическому опыту познания. Так, когда мы говорим: «Блеснул свет», – увидеть грамматическую условность и осознать, что блеск и свет – одно и то же, несколько проще. Но дхьяна как ментальное состояние освобожденного или пробужденного человека по своей природе свободна от принятия конвенциональных сущностей за реальность. Наш интеллектуальный дискомфорт из-за попыток представить познание без конкретного «кого-то», кто познает, и «чего-то», что познается, напоминает дискомфорт человека, который пришел на официальный ужин в пижаме. Это конвенциональная, но не экзистенциальная ошибка.

Таким образом, опять же, мы видим, как условность, майя измерений и описаний, наполняет мир призраками, которых мы называем сущностями и вещами. Сила условности насколько гипнотическая, настолько убедительная, что мы начинаем принимать этих призраков за реальность и находить в них свою любовь, свои идеалы и свое ценное имущество. Но беспокоящий нас вопрос о том, что со мной случится после смерти, в конечном счете напоминает вопрос о том, что случится с моим кулаком, если я раскрою ладонь, или куда денется сгиб коленей, если я встану. Поэтому, возможно, мы теперь сможем понять знаменитое резюме доктрины Будды, приведенное в «Висуддхимагге»:

Есть страдание, но нет страдающего;

Есть действие, но нет совершающего его;

Есть нирвана, но нет ищущего ее;

Есть Путь, но нет идущего по нему. (16)