Текст книги "Черные паруса"

– Я не… порезалась, – пробормотала Страмбли.

И хотя голос был слаб, я обрадовалась: она в сознании, раз может говорить.

– Помогите донести ее до лазарета, – попросила Прозор, едва переведя дух.

Мы с Тиндуфом сменили Прозор и Сурт, дав им время снять шлемы и отчасти восстановить силы, которые они потратили, когда тащили Страмбли в шлюз. К счастью, теперь ее нести было совсем недалеко – по узкому проходу между механизмами управления парусами, в небольшой, но хорошо оборудованный лазарет, расположенный сразу под батареями гаусс-пушек и чуть впереди комнаты костей.

У Босы была своя операционная, но это всегда было второстепенным предназначением отсека. Пиратка прозвала его комнатой доброты, и здесь она свершила большинство своих кар, особенно тех, что подразумевали наркотики, режущие инструменты и другие пыточные средства. Там же она проводила «лечение», которое помогало изменить лояльность человека или разрушить его старые представления о правильном и неправильном. Кое-что из этого было связано с хирургией, кое-что зависело от электричества и препаратов, но неизменным было то, что в этом отсутствовал малейший намек на милосердие. Я провела слишком много времени в лазарете, чтобы задерживаться там без необходимости. Дни и недели, когда ее шепот блуждал в моем разуме, когда она пыталась привить мне свой образ мыслей, запихнуть искажающий осколок своей души в мою душу, чтобы он пустил там корни. Дни и недели, когда она прижимала электроды к моей коже или впрыскивала жгучие жидкости. Достаточно было оказаться рядом с этим помещением, чтобы вспомнить те долгие часы; войдя же, я оказывалась во власти жестоких запутанных мыслей, злобных садистских идей, которые казались одновременно чужими и абсолютно присущими мне. Она обошлась со мной мягко, увидев во мне естественную преемницу и поэтому сведя физические наказания к минимуму. Другим пришлось куда хуже. Желая поставить кого-нибудь в пример остальным – беднягу, который не был ей нужен живым, здоровым или в здравом уме, – Боса творила с ним нечто неописуемое. Стоны, крики или всхлипы доносились из комнаты доброты по сети переговорных трубок, проникающих в каждый уголок корабля.

Но это была еще и операционная, а поскольку ее содержимое можно было применить в благих целях, с нашей стороны было бы расточительством этого не делать. Поэтому мы заблокировали переговорные трубки, выбросили или разобрали все, что предназначалось только для пыток, и сохранили остальное, чтобы лечить травмы и болезни, какие могли с нами случиться.

– С тобой все будет в порядке, – сказала я Страмбли, когда мы уложили ее на обтянутую кожей кушетку, служившую одновременно кроватью и операционным столом.

– Я не… порезалась, – повторила Страмбли. – Не виновата. Нож повернулся. Ничего бы не случилось, если бы не парус-сечь…

– На нас действительно напали? – спросила я.

– Да! – рявкнула Фура, и светлячок вспыхнул вокруг ее глаз и на висках. – И мы бы дали сдачи, будь на то моя воля. Приходите ко мне в каюту, как только закончите тут.

– А где сейчас вещи призрачников? – спросила я.

– Все еще снаружи, – ответила Прозор, помогая Страмбли по частям снять скафандр, в то время как над раненой ногой все еще пузырилась кровь. – Заперты в рундуке, как будто мы просто поменялись сменами.

Инструменты, с помощью которых мы меняли облик «Мстительницы», хранились в приваренном к корпусу ящике.

– Ты видела, как это случилось? – спросила я, предполагая, что они работали рядом.

Но Прозор резко покачала головой:

– Меня там не было – я распутывала снасти за изгибом корпуса. Вернулась – гляжу, а Страмбли попала в беду. Паладин что-нибудь увидел на подметале ближнего действия?

– Нет, я обо всем узнала, когда вы вернулись.

– Хорошо, что не было декомпрессии, – сказала Фура, встретившись со мной взглядом.

– У ножа призрачников толщина лезвия – несколько атомов, – сказала Прозор. – Хоть он и вошел глубоко, пробив скафандр, осталась дыра толщиной с волосок, когда Страмбли его вытащила.

– Прости, Страмбли, – сказала я, и она вскрикнула от боли, когда я сняла поврежденную часть скафандра.

Под герметичной броней было несколько слоев тканевой изоляции, пронизанных гибкими трубками для регулирования температуры, и все слои пропитались кровью. Но кровотечение вроде ослабевало – вероятно, потому, что рана была такой чистой и узкой.

– Это поможет, – пообещала Сурт, доставая шприц из аптечки.

– Ты точно знаешь, что там? – прошептала я, боясь, как бы она не впрыснула Страмбли один из карательных препаратов Босы.

Сурт кивнула, смягчая мои опасения. Прозор, Тиндуф и Фура сняли верхнюю часть скафандра, и Сурт смогла закатать рукав, чтобы добраться до плеча. Она ввела снадобье очень грамотно, и волна облегчения прошла по телу Страмбли почти сразу. Взгляд сделался рассеянным, а потом веки затрепетали и раненая погрузилась в блаженное состояние, близкое к обмороку.

Я наклонилась, чтобы осмотреть рану, с которой сняли пропитанную кровью ткань. Она была на левой ноге, примерно посередине голени, чуть ближе к наружной стороне от воображаемой линии между коленной чашечкой и ступней. Длиной с мой мизинец и с виду не серьезнее, чем порез от бумаги.

– Могло быть и хуже. – В мягком тоне Сурт слышалась вопросительная интонация.

– Да, у нее все еще есть нога, – кивнула я. – Но у нас это самая тяжелая травма с тех пор, как мы захватили корабль, и рисковать нельзя. Рану надо промыть и зашить, а потом будем молиться, чтобы кости, нервы и кровеносные сети оказались не повреждены.

– Не знала, что ты училась в медицинской школе, – сказала Фура.

– Не училась. – Я поглядела на нее долго и задумчиво, испытывая искушение рассказать о том, что нашла в ее каюте. – Просто взываю к здравому смыслу. В рану могли попасть фрагменты ткани скафандра, и они должны выйти наружу, прежде чем причинят какие-нибудь неприятности. Будь у Паладина тело, он бы просканировал рану, но все, что у нас осталось, – это его голова.

«Которая занимается заковыристым переводом по твоему поручению», – прибавила я про себя.

– Рану очистить смогу, – сказала Сурт, роясь в аптечке. – Но я никогда ничего не шила.

– Я не парусный мастер, – произнес Тиндуф, – но шить мне приходилось изрядно. Заштопаю ее, будет как новенькая. – Он подумал несколько секунд. – Ну, не такая новенькая, чтобы не обзавестись шрамом и историей, которую можно будет потом рассказывать. – Тиндуф с нежностью посмотрел на свои испещренные шрамами и пятнами пальцы. – Мы же любим шрамы, да еще как.

– Просто вылечите ее, – потребовала Фура, отворачиваясь от пациентки.

Пока она это делала, я заметила кое-что в батарее приборов на левом рукаве скафандра, который она еще не успела снять.

– Ты сказала, что вызывала нас по трещальнику?

Она повернулась ко мне:

– Да, несколько раз, но никто не отвечал.

– Ты на неправильной волне. – Я кивнула на панель управления. – Или она сбилась, когда ты проходила через шлюз, или ты забыла, какая для корабля, а какая – для катера. – Я пожала плечами, удовлетворенная доказательством того, что мы с Тиндуфом не спали на вахте. – Мы догадались, что возникли проблемы, когда вы все разом двинулись назад раньше времени.

Фура скривилась от злости, но у меня было ощущение, что большая часть ее гнева направлена на скафандр, а не на меня.

– Будь оно все проклято!

– Ты всерьез собираешься мстить? – спросила я. – Мы даже не знаем, в кого целиться, не говоря уже о том куда.

– Скоро узнаем, – пообещала Фура.

Глава 9

Я пришла к Фуре в каюту, как она и просила. Моя сестра сидела за столом с таким невозмутимым видом, словно ничего особенного не случилось. Никто на нас не нападал, Страмбли не ранили, и я не вмешивалась в предположительно личные дела Фуры. Интересно, а при других обстоятельствах какие-нибудь перемены в расположении вещей на столе могли бы оповестить сестру о том, что я сделала? Но хотя ее лицо выражало гнев и решимость, светлячок потускнел, и я не видела никаких признаков того, что появились какие-то новые подозрения помимо тех, что питала она вот уже несколько месяцев.

– Думаю, со Страмбли все будет в порядке, – рискнула начать я. – Если рану удастся промыть и Тиндуф ее хорошо зашьет. В крайнем случае по прибытии получим все, что нужно для лечения, – лететь осталось чуть больше двух недель.

– Возможно, мы доберемся немного раньше, – сказала Фура. – Ты не взглянула на Стеклянную Армиллу по пути?

– А надо было?

– Ты должна помнить, что там есть шарльеры – красные шарики на длинных черенках, вблизи от Пустоши.

– Мы не свернем к шарльеру, – решила я пресечь мысль в зародыше.

– А разве я сказала, что свернем? – оскорбленным тоном спросила Фура. – У нас и так топлива в обрез. Нет, я лишь хотела привлечь твое внимание к маленькому черному шарику вблизи от нашего нынешнего местоположения.

– Я решила, что это очередной шарльер.

– Возможно, когда-то он был шарльером, или обитаемым миром, или безымянным камнем. Теперь у него нет имени, потому что он не фигурирует ни в каких картах, альманахах, таблицах эфемерид – по крайней мере, тех, которые довелось увидеть тебе или мне.

– Тогда я не…

– Это поглотитель. – Фура тяжело вздохнула, раздраженная моей непонятливостью. – Поглотитель без мира, который бы его окружал. Обнаженный, дрейфующий на своей собственной орбите вокруг Старого Солнца.

– Такого не может быть.

– Ты хотела сказать, что такого не может быть, и это верно. Но иногда это случается. Когда разрушается мир – что бывает, хоть и редко, – поглотитель остается неповрежденным. Он вырывается из заточения, как дракон, сломавший цепи. Единственная причина, по которой мы не слышим о других поглотителях, вращающихся вокруг Старого Солнца, заключается в том, что силы разрушения обычно достаточно, чтобы услать его в Пустошь, за пределы влияния светила. Но этот остался здесь. – Ее рука потянулась к журналу в переплете. – Боса знала о нем и о параметрах его орбиты. Должно быть, это очень старые сведения, давным-давно потерянные для капитанов вроде Труско или Ракамора. Нам очень повезло, что она следила за поглотителем.

– Повезло в том смысле, что мы сможем избежать столкновения с ним?

– Нет. Мы сможем использовать его в своих интересах.

– Ты же это не серьезно.

– Я абсолютно серьезна. Наш курс в любом случае пролегал очень близко от поглотителя – не так близко, чтобы вызвать затруднения, но достаточно, чтобы проверить его траекторию. Помнишь книги, что мы когда-то листали, с цветными гравюрами? Поглотитель искажает звездный свет, точно маленькая линза на фоне неба. Я собиралась посмотреть на него в телескоп и доказать самой себе, что орбитальные таблицы верны. И мы это сделаем, но теперь я попрошу Паладина и Тиндуфа рассчитать небольшое изменение курса, которое подведет нас гораздо ближе к поглотителю.

– Тебе бы следовало поступить наоборот. Мы и так достаточно повреждены.

– Ущерб поверхностный, если верить Паладину. Ничего такого, что нельзя починить за пару смен, даже без участия Страмбли. Будем идти под всеми парусами, не выдавая наших намерений преследователю, пока не окажемся вблизи от поглотителя. Потом уберем паруса быстрее, чем делали это раньше. А потом используем гравитационный потенциал поглотителя в своих интересах. – Она ткнула металлическим пальцем в пресс-папье, а другой рукой начертила на столе кривую, изображающую курс. – Мы очень круто развернемся и поменяем галс гораздо проворнее, чем могли бы это сделать при любом мыслимом сочетании парусов и ионных двигателей.

– С какой целью?

– Разве не понятно? Застигнем противника врасплох. Даже если он определил наше местоположение, предвидеть такой поворот невозможно. Это собьет преследователей с толку, поскольку они ничего не знают о поглотителе, и в возникшей суматохе мы их одолеем. Как только повернем, дадим локационный импульс. Это выявит, где мы находимся, однако они усомнятся в полученных данных и рискнут запустить собственного подметалу. К тому моменту у нас будут их точные координаты и вдобавок возможность дать бортовой залп. Будем палить из всех гаусс-пушек, пока их не заклинит.

– Ты хочешь уничтожить преследователей?

Вид у нее сделался кроткий.

– Я хочу их наказать. А как иначе? Они обстреливали мой корабль.

– Чтобы сбить паруса.

– Скажи это Страмбли.

Хотелось отчитать сестру за этот совет, ведь совсем недавно она отнеслась к беде Страмбли с холодным равнодушием. Но я всего лишь улыбнулась:

– Гамбит в духе Босы? Использовать нечто опасное в собственных интересах, отомстить, забыв о милосердии?

Фура вскинула бровь:

– И что с того?

– Уверена, что хочешь вести себя, как Боса? Мы же стараемся избавиться от ее репутации.

– Если выживание требует от нас определенного образа действия, я не вижу альтернативы. Разве что у тебя есть встречное предложение, душа моя?

Я стиснула зубы. Она прекрасно понимала, что я могу предложить: держаться прежнего курса и надеяться на удачу.

– Нет. Но это не значит, что я согласна с твоим планом. Надо обсудить с остальными.

Она благосклонно взмахнула рукой, словно королева, дарующая какую-то незначительную милость:

– Разумеется.

– Хорошо, что Боса оставила запись об этом поглотителе в незашифрованных журналах, иначе мы бы никогда о нем не узнали.

– Я немного продвинулась в чтении зашифрованных дневников, – небрежно сообщила Фура. – С помощью Паладина, сама понимаешь.

* * *

После этого на корабле остались только три темы для разговора, и все они были одинаково запутанными. Состояние Страмбли, сущность нашего врага и уловка, задуманная Фурой.

– Мне эта идея ничуточки не нравится, – заявил Тиндуф в отношении последнего пункта, выражая, как мне казалось, общее мнение. – Но я не говорю, что она неосуществима.

– А зачем убирать паруса? – спросила Сурт. – У нас и так не хватает рабочих рук, а по нам могут в любой момент выстрелить парус-сечью.

– Поглотитель способен притягивать мусор, – сказала я. – Так что паруса надо беречь, как вблизи шарльера или мира. К тому же мы подойдем к поглотителю очень близко, и корабль ощутит его тягу – как кусок теста, распластанный под скалкой. Паруса и такелаж порвутся в клочья, если их не убрать.

– Не люблю поглотители, – сказала Прозор.

Эту реплику она вбрасывала в разговор через равные промежутки времени, просто на случай, если кто-нибудь из нас придет к противоположному мнению.

– Я слыхала про голые поглотители, – сказала Сурт. – Но никогда в них не верила. И уж точно не думала, что соглашусь проплыть рядом с таким.

– Они не злые, на них не живут призраки, и над ними не висит проклятие, – сказала я. – Это просто вещи, сделанные когда-то людьми для удовлетворения человеческих потребностей – как правило, включая наши собственные.

– Я слышала, что их соорудили щелкуны, – задумчиво произнесла Сурт. – Или клыкачи.

Тиндуф почесал подбородок:

– А я вот слыхал, что жалохвосты.

– Это были не пришельцы, – возразила я. – Поглотители так же стары, как любой из миров, как Собрание. Это были обезьяны, такие как я или любой из вас. Мы взяли обломки восьми старых миров и создали из этого материала миллионы новых. Но вещества осталось очень много – достаточно, чтобы сотворить уйму поглотителей. Мы поместили их внутрь миров, чтобы люди могли нормально передвигаться, как это было на Земле или Марсе до Раскола.

– Не люблю поглотители.

Я расстелила кусок парусины с расчетами нашего курса и действиями, которые предстояло предпринять. Наша траектория имела вид кривой, которая переходила в спираль, постепенно приближаясь к черной точке поглотителя.

– Паладин проверил цифры, – сказала я. – Мы можем на них положиться и извлечь двойную пользу. Это даст нам хороший толчок в сторону Колеса Стриззарди, и мы доберемся туда раньше, что будет очень кстати, если Страмбли не начнет поправляться. А еще мы получим преимущество перед преследователями – несколько минут, которые они потеряют, усомнившись в показаниях своих приборов. Рано или поздно они нам врежут, но не раньше, чем мы расквасим им нос.

– Я-то думала, не только нос, – произнесла Сурт и доверительно ухмыльнулась Тиндуфу.

– Понятно, как мы все относимся к случившемуся. Мы злимся из-за Страмбли и считаем, что должны отомстить. И мы отомстим, отплатим той же монетой. Но не более того. Мы проявим сдержанность – то единственное качество, которого Боса была лишена. Мы же не ее команда, верно? – Я посмотрела на своих товарищей, предлагая выразить согласие, что они и сделали с неохотой. – Эти неизвестные сели нам на хвост не просто так. Они думают, мы «Рассекающая ночь», «Алая дама». Вполне закономерная ошибка. Они случайно наткнулись на наш корабль – самый ненавистный и опасный в Собрании. Капитана, который уничтожил Босу Сеннен, никто не станет порицать, совсем наоборот. Но наши враги хотят взять нас живыми, и мы окажем ответную любезность. Дадим полный бортовой залп из гаусс-пушек, не парус-сечью, а тяжелыми снарядами, только не по корпусу, а по парусам. Показания подметалы будут достаточно точны, и нам известно, что пушки Босы на дальнюю дистанцию бьют очень метко. Даже если мы всего лишь заденем паруса, смысл послания будет ясен: мы демонстрируем мирные намерения, хотя могли бы причинить куда больше вреда. И это сослужит нам хорошую службу, когда подойдем к порту.

– Не люблю поглотители.

Постепенно, невзирая на возражения, из которых ни одно не было отклонено с легкостью, план Фуры обретал все более четкие очертания. Было решено, что лучше идти к поглотителю, чем ждать очередной порции парус-сечи, и к тому же перспектива ответного удара вызвала общий энтузиазм. Но раз уж мы прониклись этой идеей, нельзя было терять ни минуты. До поглотителя было три дня пути, и паруса следовало убрать, мастерски согласовав действия Паладина, работу механизма управления и труд тех из нас, кто был в достаточно хорошей форме, чтобы носить скафандр. Предстояло как следует попотеть, а ведь мы еще не закончили с другими приготовлениями. Если до сего дня мы вкалывали как проклятые, то теперь выжмем из себя все силы до последней капли.

К счастью, это отвлекало меня от любых вопросов, кроме злободневных практических. Я просто работала, ела и спала. И почти не вспоминала про обман Фуры или по крайней мере думала, что могла неправильно понять каракули в ее журналах. Может, она отследила Лагганвора уже после того, как наше решение было принято, и это всего лишь удачное совпадение, что он залег на дно в том же самом месте. В глубине души, однако, я знала: все не так.

Когда я не работала и не занималась собственными основными потребностями, я пыталась думать о Страмбли. Мы все старались заботиться о ней, навещали при любой возможности и держали в курсе событий.

Постепенно всем стало ясно, что зря мы надеялись на ее быстрое выздоровление. Сурт – единственная из нас, хоть что-то смыслившая в корабельной медицине, – была вынуждена все больше времени проводить со Страмбли. Она худо-бедно очистила поверхностную часть раны, но не сумела углубиться.

Сурт не была врачом. Просто лишь ей одной довелось собрать несколько крупиц лекарской премудрости, и она смогла разобраться с обычными препаратами, которые нашлись на борту. Но она с трудом читала этикетки, не говоря уже об инструкциях, и не имела опыта в хирургии. Мы уже сделали для Страмбли все, что могли. Сурт меняла повязку и очищала шов раз в день, и, поскольку никто из нас не справился бы лучше, было решено освободить ее от работы снаружи до тех пор, пока Страмбли не окрепнет.

Я глядела на эту маленькую царапину и не могла понять, как она могла причинить такой вред. Однако не стоило забывать, что в Страмбли вонзилось лезвие призрачников, а не какой-нибудь старый нож. Было нечто неправильное во всем, что касалось вещей призрачников, начиная с внешнего вида и заканчивая ощущениями человека, который надевал броню или пользовался оружием. Видимо, та же подспудная неправильность распространялась на их воздействие на жертву, даже если рана была нанесена случайно.

В первые дни Страмбли была спокойной, много спала, а когда бодрствовала, жаловалась на неприятные ощущения и с непреклонностью утверждала, что не совершила ошибки. Но рана отказывалась заживать, кожа вокруг нее краснела, плоть распухала, и с каждой вахтой это выглядело все хуже.

За день до нашей встречи с поглотителем у Страмбли началась лихорадка.

– Я очистила рану, – в который раз повторила Сурт, как будто кто-то в этом сомневался.

Мы обсуждали приключившуюся со Страмбли беду за хлебом и элем, пока Фура и Паладин в капитанской каюте уточняли детали нашего плана.

– Без тебя и Тиндуфа ей было бы гораздо хуже. – Встретившись с Сурт взглядом, я убедилась: она понимает, что я говорю серьезно.

– В лазарете есть хирургические инструменты, – сказала Прозор.

– И никто из нас понятия не имеет, что с ними делать, – возразила я. – Мы не можем просто вскрыть рану, надеясь на лучшее. Все, что в наших силах, – поддерживать комфортные условия и ждать, когда Страмбли переборет инфекцию самостоятельно.

– А если не переборет? – спросила Сурт.

– Можно снять швы и снова промыть рану, – предложила Прозор.

– Нет, – сказала я. – Сурт и так обработала ее тщательно. Вскрыв рану, мы лишь усугубим проблему с инфекцией. Оставим все как есть. Страмбли сильная, и вокруг нее хорошая команда.

– Поскорей бы добраться до этого колесного мира, – проговорила Сурт, отказываясь от большого куска хлеба с зелеными крапинками плесени. – С поглотителем или без.

– Я в курсе, что у нас дел по горло, – сказала Прозор. – Но есть один-два нюанса, которые нельзя упускать из виду. Да, нам предстоит обогнуть поглотитель, но если не запихнем в свои котелки кое-что еще, чтобы оно там поварилось, то нашему кораблику не поздоровится.

– О чем ты? – спросила я.

– Об имени и истории для этой груды заклепок, детка. Мы должны как-то переименовать «Мстительницу», да и Фуре не стоит дефилировать под именем Фура Несс. Будет слишком легко провести линию до самой Босы, но это не принесет нам никакой пользы, покуда не представится возможность сесть и объясниться, – и я предпочитаю сделать это на досуге, а не в тот момент, когда какой-нибудь разумник приставит клинок к моему горлу. Я хочу сказать, что нужна история, которой мы сможем прикрываться, пока не получим возможность все исправить. Любому из нас, кто сойдет на берег, понадобится свежее имя и вымышленное прошлое, способное выдержать пристальное внимание. Включая тебя, Адрана.

– Я думала, мы побеспокоимся об этом, когда подойдем ближе.

– Нет. Побеспокоиться надо сейчас. Что, если разумник осведомится насчет нашего названия, реестрового номера и порта приписки, а мы такие: обожди, вернемся через часик, нам надо разобраться с собственным прошлым.

– Что ж, над этим тоже надо поработать, – сказала я, подозревая, что работа не закончится никогда.

– Ты мне говорила, что всегда любила сочинять рассказы и пьесы, – заметила Прозор. – Это твой шанс блеснуть.

* * *

Мы не могли ни включить заранее подметалу, ни убрать паруса, но оставался еще вопрос с гаусс-пушками. Их опробовали по отдельности после захвата корабля, воспользовавшись останками судна Труско в качестве мишени, – и не было сомнений, что в унисон они сработают гармонично. И все-таки мы никогда не давали бортовой залп всеми орудиями и не вели огонь так долго, чтобы пушки перестали остывать.

Противник, по всей видимости, выстрелил в нас парус-сечью из носового орудия, расположенного так, чтобы бить вдоль продольной оси корабля, и если бы мы ответили из кормовых пушек, особенно долговременной стрельбой, у нас была бы превосходная возможность выдать свою позицию посредством тепловой сигнатуры.

Я никогда не стремилась хорошо изучить корабельные орудия, но у Босы на этот счет были другие соображения. Назначив меня своим наиболее вероятным протеже, она усердно вкладывала в мою голову всесторонние практические знания о вооружении, как о нашем собственном, так и о том разнообразном арсенале, который могли применить против нас. Гаусс-пушка была одним из самых распространенных и наиболее эффективных средств корабельной обороны.

Ее действие опиралось на принцип магнитной индукции, на использование импульсного поля для разгона инертного снаряда до разрушительной скорости. Постоянная цикличная работа катушек индуктивности генерировала тепло, которое нелегко было рассеивать, и рано или поздно оно проникало в направляющие рельсы пушки, заставляя их прогибаться или сжиматься, что приводило сначала к падению точности стрельбы, затем к утрате пробивной способности и наконец к полной блокировке орудия. «Лекарство» от этого состояло в том, чтобы давать пушке отдых, время остыть и восстановить полную эффективность. Но при непрерывном ведении огня ее может заклинить так, что не восстановишь, а в самом худшем случае – как сообщила мне Прозор – корабль будет поврежден или даже уничтожен разрушительной отдачей заклинившей гаусс-пушки. Впрочем, задолго до этого бедолага выдаст себя жаром перегруженных батарей.

Пушки Босы были прекрасным оружием, и содержались они в хорошем состоянии. Боса хвасталась ими передо мной, точно своими кровожадными родственниками.

У них были двойные, усиленные направляющие, трехобмоточные соленоиды и жуткие ряды радиаторных пластин, похожих на зубья пилы. Пушки можно было дополнительно охлаждать водой из корабельных запасов. Из каждой можно было стрелять разными способами: вручную – находясь вне корпуса, изнутри – в полуавтоматическом или полностью автоматическом режиме, по усмотрению капитана. Орудия были подключены к дублирующим друг друга прицельным консолям, одна из которых была установлена в главной рубке управления, а другая – в каюте капитана.

Этот последний элемент теперь находился под контролем Паладина, и именно ему предстояло дать залп по преследующему кораблю, как только мы обогнем поглотитель. Только Паладин сумел бы произвести необходимые расчеты и прицелиться достаточно быстро.

Но сперва надо было убедиться, что мы можем положиться на гаусс-пушки.

– Пока не повернем, они не увидят наши фланги, – сказал Паладин. – Следовательно, короткий пробный залп имеет очень малую вероятность обнаружения, и я совершенно точно не позволю пушкам нагреться.

По общему согласию корабли всегда стреляли в противоположную сторону от Старого Солнца в ходе учебных боев, чтобы шальные снаряды не добрались до тех орбит Собрания, где они могли бы поразить мир или судно. Мы соблюли этот обычай, прицелившись в пустую точку в небе и проверив батареи одиночными выстрелами и залпами.

Прошло уже несколько месяцев с пробных выстрелов по корпусу корабля Труско, и поэтому, хоть мы и приготовились, яростный грохот орудий застал нас врасплох, словно во время первой битвы. Сперва раздалась серия резких звуков, которые в ритмичной последовательности бежали от носа к корме, как будто какой-то великан бил по обшивке гигантским молотком, и каждый такой звук порождал рывок непоглощенной отдачи, заставляющей весь корабль вздрагивать. Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь. Пушка за пушкой, до последнего выстрела.

Затем последовал рев бортового залпа – теперь корабль уже не вздрогнул, а затрясся так, что, казалось, вот-вот сорвутся все пластины обшивки.

– Еще раз, – нетерпеливо сказала Фура, и светлячок вспыхнул, показав, как сильно она жаждет мести.

Паладин дал бортовой залп, потом еще один. Закончив гаусс-пушками левого борта, мы повторили упражнения с батареями правого, а также с дорсальными и вентральными орудиями, просто на случай, если понадобится дополнительный огонь. Затем вернулись к орудиям левого борта и вели огонь, пока Паладин не сказал, что им нужно остыть. Пришло время перезарядить зарядные каморы, что можно было сделать только изнутри корабля, и мы все в этом поучаствовали, даже Фура.

– Пойду успокою Страмбли – скажу ей, что это не конец света, – заявила Сурт, вытаскивая из ушей ватные беруши, и я пожалела, что сама не додумалась до такой меры предосторожности.

– Мы еще не закончили, – сказала Фура.

– Паладин говорит, батареи отработали свое по плану, – ответила я.

– Не сомневаюсь, однако мы стреляли в пустоту, а мне хотелось бы проверить точность прицеливания. У меня есть идея, сестра. Пора наконец использовать ее последнее тело с толком. Я никогда не считала, что она заслуживает достойных похорон, но лучше, чем эти, уже не придумаешь.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Фура имела в виду.

Боса оставила на этом корабле двадцать четыре своих тела, включая то, в котором она находилась в момент своей смерти и которое принадлежало Иллирии Ракамор, прежде чем ее захватили в плен и обратили. Мы держали это последнее тело живым достаточно долго, чтобы Боса выдала некоторые свои секреты – большей частью издеваясь над нами. Не думаю, что она сказала хоть что-то против воли, даже в самом конце, – но мы не спешили избавиться ни от этого тела, ни от двадцати трех, которые обнаружили плавающими в стеклянных резервуарах с консервирующей жидкостью. Они были мертвы, но то ли некая привязанность, то ли тщеславие не позволили Босе выбросить их за борт.

Тела нам пригодились. Не буду подробно рассказывать, что Фура с ними сделала, достаточно сказать, что без них – включая последнее – она не сумела бы завершить «Истинное и точное свидетельство». Двадцать три трупа мы выбросили в космос, а заодно и резервуары, даже пустые, которые Боса держала для будущих тел; я могла бы в конечном итоге занять свое место в этой «родословной». Но двадцать четвертое воплощение Босы Сеннен все еще находилось на борту, и теперь я поняла намерение Фуры.

– Мы говорили о том, чтобы вернуть его родственникам Ракамор, – сказала я. – На ее родной мир. Мы согласились, что обязаны ей хотя бы этим.

– Мы не посягаем на память об Иллирии Ракамор. Она умерла где-то в комнате доброты, стараниями Босы. Примерно тогда же это тело перестало ей принадлежать.

Не знаю, позволила ли я убедить себя, что этот образ действий – необходимый либо достойный. Но иногда с Фурой было проще согласиться, и это, похоже, был как раз такой случай.

Пока все ждали, когда остынут пушки, мы с сестрой отправились в корму, в комнату, где хранился последний стеклянный резервуар с останками Босы Сеннен, имеющими следы тяжелых ран и увечий. Эта женщина когда-то была любимой дочерью Пола Ракамора. Морща носы от вони «маринада», мы вытащили серо-зеленый труп из емкости и перенесли в ближайший шлюз.

– Я бы пожелала тебе спокойной вечности, – сказала Фура, взяв голову покойницы в ладони и повернув невидящее лицо к собственному, – если бы не была уверена, что ты вернешься упырем. Твоя минута славы миновала, Боса. У тебя были корабль и команда, ты оставила след. Но теперь наша очередь. Я забрала то, что было твоим, я уничтожила тебя, и через век или два нас обеих забудут. Разве это не мило? – Она наклонилась и поцеловала Босу в лоб. – А теперь убирайся к чертям с моего корабля.