Текст книги "Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках"

Тридцать один мужчина Заффетты

Анджела дель Моро по прозвищу Заффетта (потому что ее отец служил «заффо», то есть полицейским) была знаменитой венецианской куртизанкой XVI века, прославившейся благодаря своей красоте. Среди ее обожателей числился и Лоренцо Веньер, которому она, неизвестно по какой причине, как-то раз не открыла дверь. Нобиль жестоко отомстил. 6 апреля 1531 года он пригласил ее провести с ним день в Маламокко[51]51
  Населенный пункт на южной оконечности острова Лидо.


[Закрыть], между лагуной и морем. Та согласилась, с условием, что вечером они вернутся обратно в Венецию. Но вместо этого Заффетта направилась в Кьоджу[52]52
  Рыбацкий поселок на самом юге венецианской лагуны.


[Закрыть], где пришлось остаться на ночь. И подвергнуться там страшному насилию. После самого Лоренцо женщину по очереди попользовали еще тридцать мужчин: рыбаки, носильщики, огородники, монахи, собравшиеся специально или оказавшиеся там случайно. Последним был какой-то сельский священник. На рассвете истерзанную куртизанку оттащили на «лодку с дынями», на которой она и вернулась в Венецию. Веньер не только не поплатился, но и растрезвонил об этом случае в стишке «Тридцать один Заффетты». Тот же Аретино, приятель Веньера, вложил в уста одного из персонажей своей «Куртизанки»[53]53
  Пьеса 1534 года известна также в русской сценографии под названием «Придворная жизнь».


[Закрыть] такие слова: «Не хотел бы я, чтобы тебя отодрали втридцатером и еще один, как отодрали Анджелу дель Моро!» Женщина – по отзывам современников, одна из первейших красавиц своего времени – представлена в виде обнаженной Венеры на хранящейся в римской галерее Боргезе знаменитой картине Тициана «Любовь земная и любовь небесная». При этом другая женская фигура – Прозерпина – несет на себе черты Виоланты, дочери художника Якопо Пальмы-старшего, умолившего Тициана запечатлеть ее на какой-нибудь из его картин.

Вероника Франко

O самая известная куртизанка, чья слава пережила века и стала архетипической, – Вероника Франко. Она родилась в Венеции около 1546 года, была очень рано выдана замуж, но быстро выбрала жизнь куртизанки. Привлекательная, решительная, лишенная предрассудков, она писала стихи и прозу, музицировала – и дарила свои ласки среди прочих писателям и музыкантам, которые постоянно посещали ее дом, ведя блестящие беседы о литературе и философии. В ее гостиной устраивались концерты, и нередко в них участвовал Джироламо Парабоско, прославленный органист собора Сан-Марко.

Слава Вероники вышла за границы Венецианского государства: в 1574 году король Франции Генрих III, будучи проездом в Венеции и нанеся ей визит, пожелал увезти с собой портрет куртизанки, настолько он был сражен ее телесной красотой, которую Вероника оказалась в состоянии сочетать с умом и изысканностью. Некоторые ее поэтические и литературные произведения, особенно «Терцины» и «Дружеские письма различным людям», не только восхищали современников, но и в наши дни входят во все антологии, посвященные той эпохе.

Не достигнув сорокалетнего возраста, она круто переменила свою жизнь, основав в 1580 году, при содействии нескольких патрициев, на Кармини (то есть в районе кампо деи Кармини, campo dei Carmini, в сестьере Дорсодуро), «Дом призрения» (casa del Soccorso) для куртизанок, желающих удалиться от дел. В его стенах женщины находили товарок, проживших сходную жизнь и прекрасно понимающих их чувства и чаяния. Многие выходили замуж, иные уходили в монастыри или работать в семьи. После смерти основательницы, последовавшей 22 июля 1591 года, заведение еще расширилось.

В том же самом 1580 году она писала в одном из «дружеских писем», обращенных к некоей матери, мечтающей о судьбе куртизанки для своей дочери, пытаясь отговорить ее от таких намерений: «Сколь несчастна и сколь противна человеческому разумению обязанность предавать тело ремеслу, о коем и сама мысль дрожь вызывает. Сделаться всеобщей добычей, рискуя быть обобранной, обворованной, убитой, в единый день лишиться всего, собранного долгими трудами, подвергаться постоянно опасностям неправедного суда и тяжких болезней; есть с чужими устами, спать с чужими очами, двигаться чужими восхотениями, переходя от одного крушения дел своих и самой жизни к другому».

* * *

За понте де ле Тетте пролегает фондамента де ла Стуа (fondamenta de la Stua). Этим венецианским словом (которому в итальянском соответствует stufa – «каменная печь») во множественном числе – Stue – в Венеции обозначались турецкие бани, в которых также правили мозоли, стригли ногти и тому подобное. Возвращаясь в 1670 году после дипломатической миссии в Константинополь, Альвизе Молин писал Сенату: «На обратном пути заглянули мы в одну из их бань, кои в Турции весьма многочисленны и охотно посещаемы и служат для того, чтобы совершать омовения перед тем, как творить свои поклонения, и кои суть не что иное, как каменки, во всем и полностью с нашими схожие». Но в длинном пассаже, посвященном сексуальной жизни, не мог также не упомянуть «каменки» в качестве «веселого дома».

Вообще-то с 1460 года действовал закон, запрещающий «плотские сношения» в подобных местах, но на запрет этот почти везде смотрели сквозь пальцы, как и на запрет оказывать иное лечение, кроме заранее предписанного. Этот последний был провозглашен специальным указом 1516 года, в котором объяснялось, что «стуйери», то есть содержатели бань, «по собственному разумению прописывали (#больным#) древесные декокты, что <…> многим вредили, иные же делали мази с живым серебром и по крупицам им давали, есть же и такие, кто, предаваясь колдовству, вкладывали им в рот лекарствия столь ядреные, что они, вместо того чтобы изгонять из больного духов болезни, вышибали душу».

* * *

Вернитесь теперь назад и, снова перейдя рио терá де ла Карампане, остановитесь перед калиткой, ведущей в маленький садик справа.

Изабелла и Уго, страсть и дружба

Этот небольшой клочок зелени – всё, что осталось от сада при палаццо Альбрицци. Моделью для двух кариатид истрийского камня, украшающих ограду, говорят, послужила графиня Изабелла Теотоки, родившаяся на Корфу в 1760 году. Выданная замуж пятнадцати лет за венецианского патриция, она разъехалась с ним почти сразу, после рождения их единственного сына.

После чего открыла в Венеции художественно-литературный салон, в который хаживали Антонио Канова, Витторио Альфьери, лорд Байрон, Ипполито Пиндемонте – и молодой в то время поэт Уго Фóсколо, по слухам, вступивший с ней в плотскую связь. Но красивая и, очевидно, прагматичная «венецианская мадам де Сталь» предпочла выйти замуж за другого своего обожателя – сенатора Джузеппе Альбрицци.

Любовь Изабеллы и Уго Фосколо (уроженец пелопоннесского острова Закинфа, он тоже был, таким образом, греко-венецианцем[54]54
  Мать Фосколо была гречанкой, отец – венецианцем из знатной семьи. Интересно также заметить, что год рождения Фосколо – 1778, то есть он на 18 лет моложе Изабеллы.


[Закрыть]), поначалу страстная, с ходом лет преобразовалась в прочные товарищеские отношения. «Изнемогая от солнца и от пыли, я проскакал эти пятьдесят миль, неотступно думая о вас, – писал поэт в июне 1806 года. – Объятый желанием увидеть мою родину и удрученный невзгодами моих близких – сколь недостаточно для них моих вина и масла! – о, как велико было искушение отложить мою поездку и вернуться в Венецию! И вы, искусительница, вы всегда передо мной <…> нет такого часа, когда в душе я бы не беседовал с вами, нет такого общества, которое могло бы отвлечь меня от воспоминаний о беседах прошлых дней, о роскоши тех дней, что я надеюсь всегда хранить в укромном уголке моей памяти…»

Ответ не уступает в изысканности. «И я навсегда сохраню их! Пусть даже эта заноза больно саднит в моем сердце. О, сколь сладостно было бы мне снова видеть вас, и сколько вещей, переполняющих мое сердце, хоть перо и отказывается о них писать, хотелось бы мне вам сказать! Живите же, мой сладчайший друг, живите ради Муз, ради литературы, ради ваших друзей, и любите всегда Изабеллу».

* * *

Обогните теперь садик по рамо Альбрицци (ramo Albrizzi) и сверните налево на калле дель Тамосси (calle del Tamossi), пока не доберетесь до рио де ле Беккарие (rio de le Beccarie). Слева окажется понте Сторто (ponte Storto, «Кривой мост»), а за ним – палаццо Капелло (palazzo Capello). Здесь в 1548 году родилась женщина с самой необычной судьбой, какую только помнит Венеция. Это Бьянка Капелло – та, что в считаные годы, благодаря капризному политическому жребию, из позора семьи сделалась «идеальной дочерью» всего города.

Великая герцогиня – лишенка

Бьянке было пятнадцать, когда она, влюбившись без памяти во флорентинца Пьетро Бонавентури (который долго строил ей куры из окошка дома с противоположной стороны канала), решила бежать с ним – оставив, естественно, семью в неведении относительно своих планов. И осуществила свое намерение 28 ноября 1563 года. Уже через несколько часов ее отец Бартоломео решил – он отказывается от бесчестной дочери. И подал соответствующее заявление в Совет Десяти. Решением Государственных адвокатов (Avogadori di Comun) оба беглеца были объявлены вне закона. Мало того: заранее выносилась благодарность тому, кто приведет в суд или просто убьет «насильника». Который, хоть таковым и не являлся, все-таки поступил с девушкой не совсем честно, уверяя ее, что располагает гораздо бóльшими средствами, чем на самом деле.

Как бы там ни было, во Флоренции они поженились. У Бьянки родилась дочь, Пеллегрина, и ей пришлось привыкать к новой жизни – с мужем и в гораздо более стесненных условиях, чем дома. И в это время Франческо де Медичи, сын великого герцога Козимо, заметил Бьянку и влюбился в нее насмерть. Он взял ее мужа ко двору, поручив распоряжаться своим гардеробом, а взойдя по смерти батюшки в 1574 году на тосканский престол, ввел Бьянку во дворец, открыто выступая с ней на всех празднествах, предоставляя своей супруге, великой герцогине Иоанне Австрийской, язвительно шутить и горько жаловаться.

Пьетро Бонавентури был, по слухам, убит стараниями семьи одной из его любовниц, Кассандры Риччи Бонджованни (убитой вместе с ним), и отношения венецианки и великого герцога более ничем не сдерживались. Бьянка в глазах всего народа выполняла функции его жены. А в 1578 году, когда великая герцогиня Иоанна скончалась, венецианка сумела распорядиться так, чтобы и вправду сделаться женой Франческо. Он направил властям Венеции официальный запрос (существенно подкрепленный неофициальными политическими обещаниями), и указ о лишении ее прав чудесно преобразовался в пышное провозглашение ее «истинной и возлюбленной дщерью Республики»[55]55
  Бьянка Капелло была не первой венецианкой, удостоенной этого титула: за сто лет до нее «дочерью Республики», или «дочерью Св. Марка», была провозглашена Катерина Корнаро (или Корнер), что позволило ей выйти замуж за короля Кипра (в чем Венеция и лично семья Корнер были очень заинтересованы), не допуская при этом мезальянса, поскольку в Венеции не было королевских и герцогских родов. В 1582 году шли переговоры о браке Чезаре д’Эсте, сына герцога Феррарского, с племянницей дожа Николо да Понте – и ей тоже предполагалось присвоить этот титул. Но этому резко воспротивилась сама Бьянка, посчитавшая, что «дочь Республики» может быть только одна, как дож или папа римский.


[Закрыть]. Это случилось в 1579 году.

Но это только на первый взгляд все складывалось для нее как нельзя лучше. На самом деле Бьянка жила, окруженная ненавистью флорентийцев, которым она пыталась подарить наследника при помощи крестьянки – выдав ее ребенка за собственного сына от герцога. Чувства простого народа как нельзя лучше передает короткая песенка:

 
Il Granduca di Toscana
ha sposato una puttana
Gentildonna Veneziana.
 
 
Великий герцог Тосканы
женился на путане —
оне в Венеции дворяне!
 

Умерла она в Поццо ди Кайяно, резиденции Медичи, в 1587 году, спустя несколько часов после смерти Франческо, возможно – от рук его брата, кардинала Фердинандо де Медичи, предложившего им, после удачной охоты, пирог с мышьяком. Их агония продолжалась одиннадцать дней, они скончались, ничего не зная друг о друге. В захоронении в склепе флорентийских нобилей ей было отказано. Траур в Венеции по ее смерти объявлять запретили[56]56
  Смерть 46-летнего Франческо и 39-летней Бьянки остается одной из самых больших романтических тайн итальянского Возрождения. Периодически возникают «окончательные» исторические и даже биохимические подтверждения как того, что они были отравлены, так и того, что смерть была вызвана естественными причинами, например скоротечной малярией. Как бы там ни было, оказавшийся в результате на троне Фердинандо де Медичи проявил себя весьма разумным и сдержанным правителем. В частности, он заключил со своим предполагаемым племянником Антонио, «сыном» Бьянки, «джентльменское соглашение», выплачивая ему три тысячи дукатов ежегодного содержания в обмен на отказ от любых претензий на престол.


[Закрыть].

* * *

Проследуйте теперь от кривого моста по калле, которая выведет вас на кампо Сант-Апонал (campo Sant’Aponal). Сразу по правую руку – сотопортего де ла Мадона (sotoportego de la Madona). Здесь, согласно легенде, произошло необыкновенное историческое событие. Иные считают его не более чем сказкой, но то, что ее герой действительно прибыл в Венецию в указанное время – сомнению не подлежит.

Случайная гостиница

Прохожим этот закутанный в плащ мужчина, бродивший без видимой цели вдоль калле вокруг кампо Сант-Апонал, казался обычным странником – из тех, которых немало стекалось в Венецию в те времена, в 1177 году. Однако широкое одеяние скрывало под собой человека, действительно не уверенного в завтрашнем дне, но уж никак не обыкновенного. Это был не кто иной, как папа Александр III, инкогнито прибывший в Венецию, спасаясь от Фридриха Барбароссы. С наступлением темноты понтифик прилег под сводами сотопортего де ла Мадона и так, на голой земле, провел свою первую ночь в Венеции. На следующее утро он явился в монастырь Санта-Мария-делла-Каритá (располагавшийся на месте нынешней Галереи Академии) и был оставлен в качестве помощника на кухне. Как уверяет легенда, понтифик по меньшей мере шесть месяцев провел в монастыре, прежде чем был опознан неким французом по имени Комодо, после чего с большими почестями препровожден в Палаццо Дукале, к дожу Себастьяно Дзиани.

Так неизвестный снова стал папой Александром III и в этом качестве все остальное время, проведенное им в Венеции, гостил во дворце патриарха Градо[57]57
  То есть венецианское подворье патриарха фриулийского городка Градо, оказавшегося в XI веке ареной острого противостояния двух церковных владык, градского и аквилейского, каждый из которых считал город своим. Начиная с 1105 года градские патриархи фактически жили в Венеции, а в 1451 году титул градского патриарха был упразднен и передан патриарху венецианскому.


[Закрыть], что на Сан-Сильвестро. Тем временем дож направил к Барбароссе двух послов с предложениями мира – которые были с негодованием отвергнуты. Швабский император вынашивал свой план разрешения конфликта с папой, включавший в себя снаряжение (при помощи Генуи) мощного флота из шестидесяти пяти вооруженных галер под командованием сына Оттона, в ту пору восемнадцатилетнего. Но Дзиани в свою очередь собрал кулак из тридцати галер (все, чем располагал на тот момент венецианский флот), атаковал генуэзсцев в водах Истрии и захватил сорок восемь вражеских галер, а также самого Оттона. По легенде, именно он, благородно отпущенный венецианцем, убедил отца заключить наконец мир с папой. Как бы там ни было, исторически достоверно, что в том же году папа и император встретились в соборе Сан-Марко.

В качестве постоянного напоминания об импровизированном убежище, обретенном под этими сводами, понтифик «выписал» постоянную индульгенцию для тех, кто прочитает перед расположенным там алтарем Мадонны «Отче наш…» и «Богородице, Дево…» В окруженном капителями углублении за решеткой до сих пор можно увидеть статуэтку, изображающую спящего священнослужителя. Рука его подложена под голову, как восемьсот лет назад. А над входом в сотопортего прикреплена большая деревянная табличка, объясняющая эту сцену.

В память об индульгенции, на веки вечные выписанной папой, на соседней калле, которая так и называется – калле дель Пердон (calle del Perdon, «улица Прощения»), с двух сторон – выходящей на кампо Сант-Апонал и на кампьелло деи Мелони (campiello dei Meloni, «Дынная площадка») выбиты каменные кресты в нишах-тондо. Впрочем, славу первого венецианского приюта папы Александра III у сотопортего де ла Мадона оспаривает расположенная недалеко от Риальто церковь Сан-Сальвадор. В ней, под боковым притвором, смотрящим в сторону Мерчерии, лежит мраморная плита с вырезанной надписью, объясняющей, что понтифик на самом деле заночевал именно здесь.

Внутри собора Сан-Марко, сразу за порогом центральных ворот, можно заметить маленький белый ромбик, вставленный в большую плиту красного мрамора. По легенде, именно здесь 24 июля того же года Барбаросса преклонил колени перед Александром (который поставил ему ногу на шею), признавая в нем святого отца и положив таким образом конец расколу, приведшему к появлению антипап. Впрочем, Фридрих даже в этот момент не преминул заметить, что склоняется не перед папой Александром, а перед наследником св. Петра. «Я и есть Петр», – тут же ответил папа и еще глубже вдавил свой каблук в шею императора. Об этом эпизоде напоминает вырезанная краткая надпись:

ALEX P. P. III FRID. I. IMP

XXIIII VII MCLXXVII[58]58
  Расшифровка этой надписи такова:
  Alexander Papa III Fridericus I Imperator
  24 7 1177


[Закрыть]

По традиции считается, что как раз после морской победы над Оттоном папа в Сан-Николо на Лидо, подарил дожу кольцо, положив, таким образом, начало обряду обручения дожа с Адриатикой в день Вознесения, в знак вечного над ней владычества. При этом папа якобы сказал: «Прими, о дож, это кольцо как узы, привязывающие море к Венецианской империи». И в нашу пору, в день, известный в Венеции как «Сенса» (Sensa, от Ascensione, Вознесение), мэр города выходит из порта в сопровождении целого кортежа судов и бросает в море обручальное кольцо.

* * *

Пройдите калле дель Пердон, пока она не выведет вас на кампьелло деи Мелони. По одной из отходящих направо калле через кампьело Брузá (campiello Brusà) выйдите на древнюю набережную кампьелло трагетто де ла Мадонета (campiello traghetto de la Madoneta, «переправа у маленькой Мадонны»). Она-то и послужила некогда подмостками – по крайней мере отчасти – для происшествия, перенесенного в 1936 году на бумагу американским писателем Эрлтоном Иди (Arlton Eadie) в виде рассказа под названием «Сын Сатаны». Но старики рассказывали его к тому времени уже десятилетиями…

Венецианский Голем

Некий юноша из знатной венецианской семьи влюбился в прекрасную венецианскую аристократку, которая, будучи заносчивой и уверенной в своей красоте, отвергла его предложение руки и сердца, заявив при этом, что он ее не устраивает и что она готова снизойти лишь к тому, кто будет соответствовать идеалам красоты, изящества, ума и верности, которые сложились у нее в голове. А пуще всего – посвящать себя всего ей одной. Надо признать – не самые обычные требования, выдвигаемые жениху в образованных семьях того времени, то есть начала XVIII века.

Оскорбленный, жаждущий мести юноша бродил по венецианским калле, пытаясь забыться в безумствах карнавала, проходившего о ту пору. И случайно столкнулся с колдуньей, которая покорила его тем, что рассказала его историю в мельчайших подробностях, так что юноша уверовал в ее способность читать мысли. Ведьма его убедила, что может разрешить его вопрос, и велела прийти той же ночью на набережную трагетто де ла Мадонета.

Оттуда она повезла его в свое логово – на старую сторожевую башню на самом краю лагуны и, объяснив, что ее могущество дадено ей силами Зла, которым она служит всю жизнь, слепила большую восковую куклу и вдохнула в нее дьявольское дыхание. Голем немедленно ожил: это оказался статный и пригожий юноша с притягивающим взглядом, а ведьма объяснила, что его совершенства недосягаемы, потому что вложены в него самим Сатаной. Голем должен влюбить в себя прекрасную строптивицу, а в подходящий момент, в присутствии юноши, снова стать восковой куклой, так что юноша сможет наглядно показать красавице всю смехотворность ее мечтаний о совершенстве.

Юноша согласился – в обмен на то неопределенное обещание, что кудесница однажды вернется и получит свою плату. Но в последующие недели не все пошло как задумано. Манекен, предоставленный девушке самим же юношей, стал мало-помалу выходить из-под его контроля, пока однажды, на приеме по случаю последнего дня карнавала, не сумел вырвать у девушки клятву, что всегда она будет его, телом и душой.

Вместе с похищенной красавицей голем направился в гондоле в открытое море, но юноша, присутствовавший при этом, бросился за ними вдогонку в другой гондоле, ведомой двумя гребцами. Погоня шла много часов, пока наконец перед двумя лодками не возник пугающий силуэт тысячевесельного корабля. На скамьях гребцов сидели погубленные души, а подгоняли ударами их ужасные демоны. Это была галера самого Князя Тьмы! Казалось – все погибло, но в этот момент юноша вспомнил о реликвии, упрятанной в кольцо, и зарядил этой необычной пулей свой пистолет. Пусть восковая кукла нечувствительна к свинцу, святость Божья восторжествует!

Выстрел раздался и попал в цель; пока корабль погружался в кровавую пучину под вопли чертей и погибших душ, голем на гондоле стал обмякать и превратился снова в простую куклу из воска. И юноша с девушкой, мешая слова благодарности и раскаяния, бросились в объятия друг другу.

* * *

Вернитесь на калле де ла Мадонета и пройдите еще несколько метров, пока не выйдете на кампо Сан-Поло (campo San Polo). На той стороне кампо, где вы оказались, и сейчас видна аптека, занимающая те же помещения, что и древняя «специерия» (spezieria, «травница»). Уверяют, что вывеска этой специерии, Colonna e Mezza («Колонна и половина»), была снята в период австрийского владычества, потому что за нее задевали штыки солдат, направлявшихся упражняться на Марсово поле. После этого с других венецианских фармакопей тоже на всякий случай сняли вывески. Но об этой конкретной специерии и ее вывеске известен еще и другой анекдот.

Укорачивающее предписание

По закону вывеска, позволяющая отличить данную аптеку от прочих, должна была помещаться над входной дверью и быть четко различимой. Нарушителям грозил штраф в пять дукатов. Названия аптек могли происходить от профессий, от исторических фактов, от имен святых и религиозных символов. Но две аптеки не могли носить одинаковые названия. И, говорится в анекдоте, вышло так, что две открывшиеся одновременно аптеки претендовали на одинаковые названия – «Две колонны», потому что и ту и другую отличала эта архитектурная особенность.

Магистрат, которому пришлось разбираться с подобной закавыкой, недолго думая послал к одной из аптек рабочего, который просто отбил от одной из колонн верхнюю половину. Так что одна аптека сохранила название «Две колонны» (и носит его до сих пор, мы видели ее на Сан-Канчиано, во время нашей первой прогулки), а вторая, перед которой вы сейчас находитесь, получила название «Колонна и половина». Посмотрите повнимательнее на фасад дома № 2012, и сохранившийся герб отгонит от вас все сомнения.

* * *

А теперь подойдите к дверям колокольни. Их охраняют два каменных льва. Один борется со змеей. А другой держит между лап человеческую голову. Это голова не кого иного, как…