Текст книги "Айза"

В полночь Айза начала метаться во сне, мучаясь кошмарами, несколько раз перевернувшись, застонала, словно ее истязали, и в конце концов проснулась и села с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.

Аурелия тут же зажгла тусклую лампочку, которая осветила комнату унылым желтым светом, и Асдрубаль с Себастьяном в свою очередь, хоть и были вымотаны, открыли глаза.

– В чем дело?

– Мы должны уехать.

Они ошарашенно уставились на Айзу. Старший брат первым сел на край постели и пристально посмотрел на девушку.

– Уехать? – переспросил он. – Куда же?

– Не знаю, – призналась она. – Я не знаю, в чем дело, только все в один голос кричат, чтобы я уезжала.

– Кто это «все»?

Ответа не последовало, но, похоже, никто не настаивал на том, чтобы его получить, и Аурелия первая встала с кровати и надела свое единственное платье.

– Ну же, дочка! – попросила она. – Постарайся успокоиться и объясни, что с тобой происходит.

Айза посмотрела на нее, а затем повернулась к братьям. Асдрубаль откинулся к стене, не покидая кровати, и зажег сигарету, хотя знал, что нарушает запрет матери: та не разрешала курить в душной комнате. Он пару раз затянулся и передал сигарету брату, терпеливо выжидая, потому что хорошо знал свою семью и был готов к тому, что, когда младшая просыпалась вот так, среди ночи, дальше могло стрястись все что угодно, какой бы дикостью это ни казалось.

– Мне грозит опасность, – наконец сказала девушка. – Мы все в опасности и должны уехать.

– Сейчас? – удивился Себастьян.

Она уверенно кивнула:

– Сейчас.

Ее брат отрицательно замотал головой.

– Об этом не может быть и речи! – воскликнул он. – Я целый день таскал мешки и месил раствор. И мне что-то не улыбается бросаться черт знает куда в два часа ночи.

Айза лишь повернулась к матери и повторила с простотой, которая действовала на ту обезоруживающе:

– Если мы останемся, случится что-то ужасное.

– Ты уверена?

– Ты же знаешь, что они никогда не ошибаются.

Аурелия Пердомо внимательно посмотрела на дочь, пытаясь найти ответ в глубине ее глаз, и легким кивком выразила свое согласие.

– Ладно! – произнесла она тоном, не допускающим возражений. – Собирайте вещи.

Себастьян только фыркнул и прикрыл глаза в знак досады и смирения, а Асдрубаль вновь протянул брату сигарету, чтобы хоть как-то его успокоить, и не спеша поднялся.

За стеной Мауро Монагас, разбуженный голосами, открыл глаза и, осознав, что происходит что-то необычное, приблизился к стене, со всеми предосторожностями вынул деревянную затычку и прильнул глазом к отверстию.

Он увидел, что оба брата одеваются, повернувшись спиной к Айзе; та в свою очередь последовала их примеру. В поле его зрения также попали руки Аурелии, поспешно укладывавшие в картонную коробку вещи, разбросанные по комнате.

Он всполошился.

Сердце ухнуло у него в груди, и он почувствовал такую же дрожь в ногах, как когда впервые увидел девушку обнаженной.

На какое-то время он растерялся, не понимая, что происходит, но вскоре догадался, что его постояльцы готовятся к отъезду.

Несколько секунд он размышлял, прислонившись к стене, а затем снова заткнул отверстие, с трудом натянул штаны и со своим огромным, ничем не прикрытым пузом вывалился в коридор и постучал в дверь.

– Что происходит? – спросил он Себастьяна, когда тот высунул голову.

– Мы уезжаем.

– В такое время? Почему?

Тот обернулся назад, удостоверился в том, Айза уже одета, и открыл дверь настежь, пожав плечами, пытаясь тем самым показать свою неосведомленность и бессилие.

– Это проблемы нашей семьи, мы все совсем рехнулись! – прокомментировал он. – Айза уверяет, что здесь нам грозит серьезная опасность.

– Что за опасность?

Толстяк Монагас почувствовал, как зеленые глаза девушки сверлят его, словно желая увидеть насквозь или прочесть тайные мысли, и испытал сильное желание очутиться как можно дальше отсюда: у него вдруг возникла уверенность, что ей все известно.

И все же он переспросил упавшим голосом, повернувшись к матери, которая заканчивала укладывать скудные семейные пожитки:

– Что за опасность?

– Мы этого не знаем, – неохотно откликнулась Аурелия, не поднимая взгляда. – Но если моя дочь говорит, что мы должны уехать, значит, так надо.

– Но ведь вы заплатили до субботы, – запротестовал Однорукий. – Останьтесь по крайней мере до этого дня!

– Нет! Мы съезжаем.

Это открыл рот Асдрубаль – впервые за эту ночь, – но его тон ясно говорил о том, что парень настроен решительно.

– Куда?

– Мы этого не знаем.

– Как же так! – растерялся Монагас. – Как же я вас найду?

– Зачем?

– В случае необходимости.

– Не думаю, что мы когда-нибудь чем-то сумеем вам помочь.

– А если вам придет письмо или кто-то будет вас спрашивать?

– Мы не ждем писем. – Асдрубаль на мгновение замолчал и прямо заявил: – И нас никто не знает.

Однорукий Монагас обвел взглядом лица всех четверых – а их глаза были обращены на него, – понял, что все пропало, и сник, вдруг почувствовав себя побежденным. Он сделал два шага, рухнул на край ближайшей кровати, понурив голову, и стал водить рукой по своей огромной потной лысине.

– Что со мной теперь будет? – прохрипел он. – Боже праведный! Что со мной будет?

Пердомо недоуменно переглянулись и молча уставились на лоснящегося от жира толстяка, вдруг превратившегося в олицетворение горя и отчаяния.

Тогда Аурелия села напротив и положила руку ему на колено.

– Да не расстраивайтесь вы так! – сказала она. – Найдете других постояльцев. Разве стоят того деньги, что мы вам платили!

Тот не сразу отреагировал и помедлил, прежде чем отважиться взглянуть ей в глаза.

– Вы не понимаете, – сказал он наконец. – И никто бы не понял… – Он сделал паузу. – Но она права: вам лучше уехать. Уезжайте и не вздумайте возвращаться… Никогда!

– Почему?

– Потому что Антонио даз Нойтес найдет ее, если она останется в Каракасе. Или в Маракайбо, Валенсии, Пуэрто Кабельо или в любом другом венесуэльском городе. – Толстяк скорбно покачал головой. – У него повсюду есть люди, они сообщат ему о любой девушке, которая годится для его бизнеса. – Говоря это, он не сводил взгляда с Айзы, словно, кроме нее, вокруг больше никого не было. – Он хотел тебя похитить, – добавил Монагас. – Хотел превратить в самую знаменитую в стране проститутку. Уж он-то знает, как этого добиться. Ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, как накачать девушку наркотиками и развратить, чтобы она исполняла любые прихоти клиентов.

Асдрубаль с угрожающим видом шагнул вперед.

– Вы это знали! – воскликнул он. – Знали и ничего не сказали, сукин вы сын!

Толстяк даже не удостоил его взглядом.

– Я испугался, – сказал он. – Вы бы тоже испугались, если бы столкнулись с этим бразильским мерзавцем. Уезжайте! – настойчиво повторил он. – Пожалуйста, уезжайте туда, где он никогда не сможет ее найти!

– Каким образом? – поинтересовался Себастьян. – Ведь нам еще не выдали ни удостоверений личности, ни вида на жительство. Как только мы покинем Каракас, нас тут же схватит полиция.

Однорукий оторвал взгляд от Айзы и посмотрел на него:

– В Управлении по делам иностранцев работает один негр, Абелардо Чиринос. Если вы уже подали документы, он за пару часов все уладит за пятьсот боливаров… Скажите ему, что вы от меня!

– У нас нет денег.

– У меня есть… – сказал Мауро Монагас. – Мне их дал Феррейра. Заберите их себе! Пусть за свои же деньги останется с носом. Это сукин сын! Не чета мне: я таким родился, – а вот он настоящий выродок, который хотел отдать Айзу этой сволочи Медине или нацисту Майеру… – Он улыбнулся чуть ли не впервые за много лет. – Как же приятно подложить им свинью! – признался он. – И радостно осознавать, что при всех своих деньгах никто не сможет заплатить за то, чтобы прикоснуться к ней первым.

Оставшись один – еще в большем одиночестве, чем когда бы то ни было, – в грязной комнатенке, где провел столько лет, Однорукий Монагас лег на кровать и, глядя в потолок, стал перебирать в памяти все мгновения, которые он пережил здесь, прильнув глазом к отверстию в стене. Он спрашивал себя, что же теперь его ожидает, ведь он больше не сможет заполнить свое существование чудесным присутствием неповторимой Айзы.

Он почувствовал непреодолимое желание плакать, плакать без всякого стеснения, как он не делал с тех самых пор, когда был самым одиноким, печальным и несчастным ребенком на свете. Он все еще плакал, когда в дверь постучали, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержаться и вытереть глаза грязным носовым платком, прежде чем открыть.

– В чем дело? – с ходу накинулся на него Лусио Ларрас. – Я жду уже больше двух часов. Где она?

– Кто?

Тот посмотрел на него как на сумасшедшего:

– Кому еще быть, тупица? Девушка.

– Она ушла, – ответил Однорукий Монагас с неожиданным спокойствием, удивившим его самого. – Покойники предупредили ее о том, что ты придешь, и она сбежала. – Он махнул рукой, показывая, чтобы тот оставил его в покое. – И передай своему шефу, чтобы не трудился ее искать. Он ее никогда не найдет! Айза не для него и не для Майера или какого-нибудь другого козла. Она ничья. И в жизни не станет принадлежать кому бы то ни было!

Лусио Ларрас посмотрел на него так, словно ему стоило огромных усилий понять, о чем он говорит, и это на самом деле стоило ему таких усилий. Он ничего не сказал, но заглянул в соседнюю комнату и удостоверился в том, что все ушли, забрав с собой то немногое, что у них было. Вернувшись, властным и не оставляющим сомнений жестом пригласил толстяка последовать за ним.

– Пошли! – приказал он. – Дон Антонио наверняка захочет с тобой поговорить.

– А если я откажусь?

– Я сверну тебе шею прямо здесь. Ясно?

– Яснее некуда.

Он сунул ноги – прямо так, без носков, – в старые башмаки и стал застегивать свою вечную заношенную гуяберу, культей придерживая ее на огромном животе. Когда полчаса спустя Лусио Ларрас втолкнул его к дону Антонио Феррейре, тот окинул его долгим взглядом, в котором читались недовольство и недоумение.

– В чем дело? – спросил бразилец. – Где девчонка?

– Она смылась, – поспешил ответить телохранитель. – В доме никого не осталось, а этот только и знает, что нести какую-то ахинею. Поэтому я его сюда и приволок.

Бразилец повернулся к Мауро Монагасу и смерил его взглядом, ожидая объяснений.

– Она проснулась посреди ночи, говоря, что ей угрожает опасность, убедила братьев, и они ушли, – пояснил толстяк. – Я попытался их задержать, но это оказалось невозможно.

– И ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь?

– Это правда.

– Ты что, меня разыгрываешь? Соплячка просыпается, говорит, что подвергается опасности, и все встают и уходят? В жизни не слышал ничего подобного!

– Я же вам говорил, что она особенная. – Монагас на мгновение замолчал и добавил, понизив голос: – Полагаю, она разговаривает с мертвецами.

Дон Антонио даз Нойтес ошарашенно посмотрел на него, а затем повернулся к Лусио Ларрасу, словно прося разъяснений, однако тот сохранял невозмутимость, потому что, судя по всему, ничто на свете его не удивляло.

– Разговаривает с мертвецами, да? – повторил бразилец, теребя кончик носа: это был нервный жест, который у него не получалось контролировать. – Прекрасно! Скоро ты сможешь поболтать с нею, если не объяснишь все толком. – Он сделал паузу и, казалось, решил пробуравить толстяка взглядом. – Ладно, – согласился он. – Предположим, что ты действительно ничего ей не сказал и они уехали сами. Почему тогда ты меня не предупредил? Достаточно было взять телефонную трубку и позвонить любой из моих девочек. Через пять минут я был бы уже в курсе.

– А я и не хотел, чтобы вы об этом узнали.

Можно было с уверенностью сказать, что вот тут-то дон Антонио Феррейра и в самом деле растерялся. Он посмотрел на однорукого Мауро Монагаса так, словно никогда его раньше не видел.

– Ты не хотел, – пробормотал он, не переставая теребить кончик носа. – Почему?

– Потому что Айза не рождена быть шлюхой и для того, чтобы ее лапали типы вроде Майера. – Он усмехнулся. – Я отдал ей ваши деньги и дал время, чтобы скрыться. – Он сделал паузу. – Вам ее никогда не найти, – уверенно заключил он. – Никогда!

– Это мы еще посмотрим, – невозмутимо ответил бразилец. – Я могу сделать так, что в Венесуэле человека отыщут даже под землей. – Он начал рассеянно насвистывать мелодию карнавальной песенки, а затем сказал так, словно речь шла о чем-то малозначительном: – Однако есть еще одна проблема – ты ведь прикарманил мои две тысячи боливаров. Что же мне с тобой сделать?

Мауро Монагас мотнул головой назад, в сторону Лусио Ларраса, который находился сзади, рядом с дверью, и ответил в том же тоне:

– Он уже сказал: свернуть мне шею.

Дон Антонио даз Нойтес улыбнулся: казалось, ситуация начала его забавлять. Он поискал бутылку коньяка, сделал большой глоток и подержал ароматный напиток во рту, слегка наклонив голову, с иронией наблюдая за толстяком, который стоял перед ним с явным вызовом.

– Вот, значит, чего бы тебе хотелось? – насмешливым тоном спросил бразилец. – Чтобы Лусио отправил тебя на тот свет, когда ты чувствуешь себя счастливым, принося себя в жертву ради любимой женщины? Это же надо! – воскликнул он. – Старики вечно выставляют себя на посмешище, когда влюбляются. Одни спускают все ради первой попавшейся шлюшки, которая хорошо сосет… Другие бросают жен и даже детей, а ты, не имея ни жены, ни детей, ни возможности разориться, решил пожертвовать своей свинской жизнью. – Он отрицательно помотал головой. – Только меня это не устраивает, Монагас! Твоя жизнь не стоит двух тысяч боливаров! Даже двадцати! И я не собираюсь оказывать тебе такую услугу – убивать как героя. – Он злорадно усмехнулся. – А хочу, чтобы ты всю жизнь меня помнил. И ее! Клянусь, ты у меня будешь вспоминать об этой девушке всякий раз, когда тебе приспичит высморкаться или подтереться. – Он повернулся к Лусио Ларрасу и кивнул. – Убери его отсюда! – сухо приказал он. – Убери его, но не убивай: отрежь ему другую руку.

Негр Абелардо Чиринос, вероятно, смекнул, что дело срочное, и запросил вдвое больше обычного, но, когда ему это пообещали, проявил расторопность, несвойственную Управлению по делам иностранцев, потому что через час он появился вновь и принес четыре документа; передавая их одной рукой, другой взял тысячу боливаров.

– И что теперь? – спросил Себастьян, когда они опять оказались на улице.

– Ты же слышал, что сказал Монагас, – ответила мать. – Мы уезжаем. Надо как можно скорее покинуть город и поискать место, где этот человек – как там его зовут – никогда не сможет найти твою сестру. Я уверена, что это тот самый – тощий, которого мы видели в парке. Он еще был похож на стервятника, который кружит вокруг своей добычи. Давайте поскорей уедем! – взмолилась она.

– К морю?

Себастьян повернулся к брату: это он задал вопрос.

– Если они будут нас искать, то начнут с побережья. Разве не так?

– Так. Полагаю, что так, – согласился Асдрубаль. – Но у этого типа в городах тоже свои люди.

– Согласен! Нам не следует ехать ни к морю, ни в города. – Себастьян сделал паузу, улыбнулся: казалось, он посмеивается над самим собой и над ситуацией, в которой они оказались. – Остаются сельва, льянос и Анды… Кому решать?

– Не думаю, что сейчас время шутить, – рассердилась мать. – Над нами висит серьезная угроза. – Она помолчала. – И не думаю, что сельва – подходящее место для твоей сестры.

– Нет, конечно. Не подходящее. – Себастьян сделал паузу. – Ия вовсе не шучу. Просто иногда у меня складывается такое впечатление, что кто-то где-то пытается над нами поиздеваться. Куда он стремится нас загнать? Да существует ли на свете такое место, где бы мы могли жить спокойно? Куда бы мы ни направились: в города, сельву, льянос или горы, – повсюду есть мужчины, а мы уже знаем, что происходит с появлением Айзы.

– Она не виновата.

– А ее никто и не обвиняет. – Он повернулся к сестре, которая шла молча, опустив голову и с отсутствующим видом, словно находилась очень далеко отсюда. – Тебе прекрасно известно, малышка, что я тебя не виню, однако, нравится нам это или нет, такова действительность. – Он покачал головой. – Мне кажется, будто я странствую по свету с бочонком пороха под мышкой, ожидая, что кто-то вот-вот подожжет фитиль… – Он взял ее за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза: – Почему бы не решить это тебе? Льянос или Анды?

Айза остановилась посреди тротуара; другие тоже остановились и посмотрели на нее.

Она была необычайно серьезна и выглядела так, будто ей все шестьдесят, когда сказала:

– Что-то случится, куда бы мы ни направились. – Она сделала длинную, очень длинную паузу и затем очень тихо добавила: – Только когда я исчезну, вы сможете жить спокойно.

Они так и замерли посреди тротуара на Университетском проспекте, а в двух шагах от них уже начало бурлить уличное движение. Каракас зажил своей обычной жизнью – с машинами, рычащими автобусами и спешащими прохожими, которые по рассеянности налетали на застывших посреди улицы Пердомо.

Аурелия Пердомо обняла дочь, свою младшенькую, – женщину, которая вымахала выше ее, – и зашептала:

– Ты же знаешь, что ты наша радость, и если ты исчезнешь, жизнь потеряет смысл. – Она погладила ее по голове привычным ласковым жестом. – Единственное, о чем мы просим, – никогда не меняйся, потому что ты такая, какая есть, и мы хотим, чтобы такой и осталась. – Она повернулась к Себастьяну: – А теперь ты решай, ты же старший. Куда направимся?

Тот пожал плечами:

– Не все ли равно? Единственное, что приходит мне в голову, это пойти на автовокзал и сесть в первый же автобус.

– В Сан-Карлос.

– Сан-Карлос?

– Да. – Кассир начал терять терпение. – Этот автобус едет по маршруту: Маракай, Валенсия и Сан-Карлос. А в понедельник возвращается через Валенсию и Маракай обратно в Каракас. Неужели вам это так сложно понять?

– Нет. Мне не сложно это понять. Я всего-навсего хочу, чтобы вы мне объяснили, где находится Сан-Карлос.

Человечек взглянул на Себастьяна поверх очков, словно подозревая, что его разыгрывают, однако лица всех четверых пассажиров хранили серьезное выражение (одно из них было такое, прекраснее которого он не встречал), и, повернувшись, он ткнул в какую-то точку на замызганной и засиженной мухами карте, которая висела на стене за его спиной.

– Сан-Карлос находится вот здесь, – показал он. – В штате Кохедес.

– Там красиво?

Он недоуменно посмотрел на женщину, которая задала вопрос.

– Не имею понятия, сеньора. Я там никогда не был. Для меня дальше Лос-Текес если кто не мечет стрелы, значит, стучит на барабане. Там живут одни только индейцы и негры. Я родился в Каракасе, и меня отсюда не вытащить даже под дулом пистолета.

– Как вы думаете, мы найдем там работу?

– Вы с островов?

– Да.

– В таком случае вполне возможно. Жителям льянос нравятся канарцы. Они говорят, что вы умеете работать на земле. – Кассир несколько раз побарабанил пальцами по нижней части окошка в знак того, что начинает терять терпение. – Ну, давайте же! – поторопил он. – Решайте! Едете вы Сан-Карлос или нет? Не могу же я целый день заниматься вами.

Себастьян вопросительно посмотрел на мать: она молча кивнула – и начал пересчитывать деньги.

– Ладно, – согласился он. – Дайте мне четыре билета. Сколько времени до отправления?

– Двадцать пять минут. Вы можете подождать в буфете.

Они расположились в буфете и, заказав себе арепы и напитки, заметили, что большинство посетителей не сводят взгляда с Айзы, переговариваются и даже порываются подойти ближе, хотя было ясно, что присутствие Себастьяна и Асдрубаля их останавливает.

Наконец с другого конца стойки ясно прозвучал голос:

– Не дури! Это братья.

Малосимпатичный с виду мулат, который даже не снял желтую рабочую каску, выкрикнул на весь буфет:

– Прошу прощения, сеньора! Не хочу вас беспокоить, просто мы здесь с товарищами поспорили. Правда ли, что все трое – ваши дети?

Аурелия внимательно посмотрела на спрашивающего, заметила, что все, кто был в баре, ждут ответа, и после короткой заминки отрицательно покачала головой, указывая рукой на Айзу и Себастьяна.

– Вот эти двое – мои дети, – сказала она и затем кивнула в сторону Асдрубаля: – А это мой зять…

По широкому залу пробежал легкий говорок разочарования, и не одна пара глаз с завистью воззрилась на Асдрубаля, который, хотя в первый момент и растерялся, постарался изобразить невозмутимость.

Когда стало заметно, что интерес мужчин к Айзе уменьшился из-за того, что она была замужем, а ее благоверному, судя по виду, ничего не стоило прошибить стену кулаком, Асдрубаль наклонился над столом и тихо прошептал:

– А почему не Себастьян? Он же старше.

– Себастьян с Айзой похожи. Они пошли в меня и в род Асканио. Ты пошел в отца. – Аурелия сморщила нос, в шутку изобразив досаду. – Ты сильнее и грубее. Глядя на твои бицепсы и ручищи, они сто раз подумают, прежде чем решиться пристать к твоей «жене».

– Неплохая идея, – согласился Себастьян, потягивая лимонад, словно речь шла о жаре или о том, что собирается дождь. – На самом деле, совсем неплохая, по крайней мере, пока мы перебираемся с места на место.

– У меня есть и получше, – заметила Аурелия.

Все выжидающе посмотрели на нее.

– Какая?

– Притвориться, будто Айза беременна.

– Что ты сказала? – удивились они.

– Будто Айза беременна, – повторила она и обвела детей взглядом, в котором мелькнуло лукавство. – Как, по-вашему, найдется человек, способный проявить неуважение по отношению к беременной женщине?

– Кажется, я начинаю понимать, – произнес Себастьян. – И как же ты думаешь это устроить?

– С помощью просторного платья, а под него что-то подложить. – Мать кивнула в сторону торговых палаток, занимавших большую часть противоположной стороны улицы. – Вон на том рынке мы могли бы все это найти, а еще пару латунных обручальных колец. – Она повернулась к дочери: – Ты ведь не против, правда?

Девушка опустила голову, избегая ее взгляда.

– Мне стыдно, – сказала она.

Аурелия понимающе улыбнулась.

– Почему? – спросила она. – Я была немногим старше тебя, когда ждала твоего брата, и испытывала гордость, а не стыд. Ожидание ребенка – это прекрасно.

– Наверно, это так, когда ждешь его от любимого человека, а не тогда, когда знаешь, что это все для отвода глаз и на животе у тебя лишь тряпки.

– Это помогло бы нам избежать многих осложнений, – заметил Себастьян.

Айза не ответила; брат понял, что сейчас она снова погрузится в долгое молчание, и решил проявить настойчивость:

– Послушай, малышка, мы не знаем, что нас ожидает в Сан-Карлосе, ты же видела, как все повернулось здесь, и это при том, что тебя держали взаперти. Как сказал тот человек, за Лос-Текес эта страна еще остается полудикой. – Он заставил сестру посмотреть ему в глаза. – Ты слишком красива, с каждым днем эта красота все заметнее, и, как бы ты ни пыталась ее скрыть – а я знаю, ты стараешься, – мы постоянно попадаем в разные истории. Но, как сказала мама, каким бы негодяем ни был мужчина – если только это не психически больной человек, – он почти всегда проявляет уважение к женщине, которая ждет ребенка. – В голосе Себастьяна послышались умоляющие ноты. – Сделай это ради нас! – попросил он. – Только до тех пор, пока мы не составим себе ясного представления о том, куда направляемся.

Девушка долго смотрела на него, а затем повернулась к Асдрубалю и к матери, которые молча не сводили с нее глаз, и наконец слегка кивнула в знак согласия:

– Хорошо.

Они перешли на другую сторону улицы и купили просторное платье из перкаля в розовую и белую клетку, два дешевеньких колечка и небольшую диванную подушку, которая добавила немного бесформенности великолепному телу Айзы.

Прямо там, в темном подъезде, пока братья стояли на карауле, Аурелия помогла ей переодеться, и, когда наконец она предстала перед ними в новом облике, порозовевшая и с опущенными глазами, Себастьян окинул ее взглядом и со скептической миной покачал головой.

– Черт побери! – пробормотал он. – Просто не знаю, что нам с тобой делать. Ты стала еще красивее!

– Дурак!

– Дурак? – удивился брат. – Поищи-ка зеркало и взгляни на себя. – Он повернулся к Асдрубалю: – Скажи ей об этом ты! Разве это не удивительно?

Это и правда было удивительно, и они тут же в этом убедились, потому что теперь она притягивала к себе взгляды не только мужчин, но даже женщин. Те ласково улыбались при виде этой великолепной женщины с лучистым девичьим лицом, походкой королевы и обликом Той, Которая открыла для человечества – вот только сейчас – благодать материнства.

Когда допотопный автобус начал, урча и пыхтя, преодолевать первые склоны и повороты Лос-Текес, Себастьян, который молча разглядывал профиль своей сестры, сидевшей впереди рядом с Асдрубалем, повернулся к Аурелии, которая смотрела в окно, и тихо спросил:

– Скажи мне правду! Действительно ли мы все трое дети одного отца? Ты, часом, не встречалась с каким-нибудь принцем, который бросил якорь в Плайа-Бланка, или, может быть, к тебе наведался марсианин, перед тем как родилась Айза?

– Иди ты знаешь куда! – был суровый ответ. – Как ты смеешь проявлять такое неуважение к матери?

Себастьян ласково похлопал ее по плечу и положил руку на руку матери – это был нежный жест сыновней любви.

– Не сердись, но, думаю, твоя ошибка была в том, что ты родила слишком красивых детей при такой бедности, – сказал он, показывая на себя и на сестру с братом. – Будь мы миллионерами, у нас не возникло бы проблем, но ведь считается, что рыбак с Лансароте не может позволить себе никакой роскоши, даже иметь особенных детей. – И он подмигнул ей. – Не так ли?

– Конечно! – согласилась Аурелия. – Особенно таких скромных. – Она повернулась к сыну, прислонившись к стеклу окна, и, внимательно посмотрев на него, поинтересовалась: – Что это с тобой? Отчего ты так сияешь? Все идет хуже некуда; возможно, за нами гонятся; нам пришлось покинуть город, в котором ты собирался разбогатеть… и тем не менее впервые за долгое время ты балагуришь… Почему?

Себастьян пожал плечами:

– Наверно, потому, что мне уже не надо лезть на верх здания и таскать кирпичи. Я боюсь высоты, и все эти дни были настоящим мучением – не из-за работы, а из-за головокружения. – Он помолчал. – Или, может, потому, что у меня появилось предчувствие, что все сложится и мы найдем хорошее место, где сможем осесть.

– Да услышит тебя Бог!

Он показал на сестру.

– Ты обратила внимание на Айзу? – спросил он. – Она несколько месяцев ходила как в воду опущенная, а сегодня утром сияет, словно у нее внутри горит свет. – Он прищелкнул языком. – Знаю, что это глупо, – признался он. – Но она зачастую служит мне барометром, который меня предупреждает, когда будет штиль, а когда буря. – Он стиснул руку матери, словно пытаясь внушить ей веру. – А сейчас наступает затишье.

Аурелия не ответила, только в свою очередь сжала ему руку, и они долгое время сидели вот так, вплотную придвинувшись друг к другу, и молчали, любуясь красивым пейзажем: зелеными холмами, высокими деревьями и цветочными россыпями Лос-Текес. Чем круче становился склон, тем медленнее катился вперед выбившийся из сил автобус. Казалось, он вот-вот испустит последний вздох и развалится на части, превратившись в груду металлолома, которая окончательно перекроет узкое и извилистое шоссе.

Последние пятьсот метров были настоящим мучением для машины и для пассажиров, страдавших от неопределенности. Они затаили дыхание и предприняли бессмысленную и неосознанную попытку подтолкнуть автобус изнутри, вздохнув с облегчением, когда все четыре колеса чудом достигли вершины и с громким визгом радости покатились под уклон в направлении Лос-Вальес-дель-Араука.