Текст книги "Очарованная мраком"

Глава 10

Асадовы жили в красном пятиэтажном доме с круглыми застекленными балкончиками, симпатичными башенками и подземной парковкой. Аккуратный дворик с детской площадкой был обнесен ажурным кованым забором. В подъездах – горшки и кадки с живыми цветами, кодовые замки и вышколенные консьержи.

Один из них смерил меня изучающим взглядом и холодно осведомился:

– Вы к кому, девушка?

Видок у меня и впрямь был тот еще. Перчатки забыла в автобусе: сняла и, видимо, уронила – до них ли было? Сапоги грязные, на светлом пальто – бурые разводы: наверное, задела о бок автобуса, когда выпрыгивала из него.

– К Асадовым. – Я постаралась ответить с достоинством. И добавила извиняющимся тоном: – У меня машина сломалась.

Консьерж смягчился: разумеется, он был в курсе кончины дяди Алика. Должно быть, родственница, решил он. Горе у человека, а тут еще и поломка автомобиля.

– Проходите, пожалуйста. Третий этаж, квартира…

– Спасибо, я знаю, – мягко перебила я. – Не беспокойтесь.

Народу было – не протолкнуться. Я хотела прийти пораньше, пока не собрались все желающие ехать на кладбище, но опоздала. Замерла в дверях, раздумывая, как подойти и попрощаться, не привлекая к себе лишнего внимания.

Из кухни вышла Зоя Васильевна. Лицо ее было красным и опухшим от слез. Сзади тенью шла Елена Васильевна, озабоченно поглядывая на старшую сестру. Они были похожи друг на друга, но сейчас Зоя казалась высохшей, сморщившейся, будто из нее разом выкачали воздух и осталась только оболочка.

Вдова увидела меня и подошла. Ничего не говоря, обхватила руками и снова заплакала. Люди вокруг задвигались, завздыхали. Кто-то громким шепотом подтвердил: «Да-да, это его дочка». Я осторожно обняла Зою Васильевну и, глядя поверх ее плеча, одними губами спросила у Елены Васильевны:

– Можно попрощаться?

Та поняла, кивнула и, отстранив сестру от меня, ласково, как маленького ребенка, принялась ее уговаривать:

– Зоинька, пойдем, моя золотая. Девочке надо проститься. Ты же знаешь, сейчас молиться будут, потом ему лицо закроют…

Елена Васильевна повела сестру в глубь квартиры, на ходу махнув рукой: иди, мол. Я тихонько пошла в гостиную.

Покойный лежал на столе посреди большой комнаты. Вокруг него и вдоль стен стояли и сидели на стульях незнакомые мне люди, на головах у всех – тюбетейки. Я подошла ближе, боясь взглянуть в мертвое лицо: было страшно увидеть, что сотворила с дядей Аликом смерть.

Но опасения оказались напрасными. Казалось, он на минутку прикорнул и вот-вот должен проснуться. Лицо было умиротворенным и даже благостным. Следы тяжкой болезни исчезли, морщины разгладились, щеки порозовели.

Папа был совсем не таким: выглядел изможденным, исстрадавшимся. Между бровей пролегла глубокая складка, лицо пожелтело, нос заострился. Губы плотно сжаты, как будто он хотел сказать что-то, но в последний момент передумал.

Я приблизилась к телу дяди Алика и легонько погладила его. Наклонилась, поцеловала холодную щеку. Мне казалось, что плакать я не буду, но слезы потекли, как только переступила порог комнаты.

«Детка» – так всегда называл меня дядя Алик. Сейчас я и вправду чувствовала себя маленькой девочкой, которая заблудилась и не знает, как поступить, у кого искать защиты.

Меня тронули за плечо, я обернулась. Пожилой человек с аккуратной бородой клинышком, наклонившись к моему уху, тихо проговорил, что уже пора, мне следует выйти из комнаты. Я кивнула и, бросив последний взгляд на тело дяди Алика, сделала шаг к двери. Да так и застыла на месте.

Покойный смотрел на меня. Голова чуть повернута вправо, губы раздвинуты в подобии улыбки. Глаза широко открыты, и во взгляде столько ненависти, что у меня зашлось сердце. Я никогда в жизни не видела у дяди Алика такого взгляда. Он просто не способен был на столь мощное проявление злобы.

Я дико огляделась по сторонам: окружающие вели себя как раньше. Никто не замечал того, что виделось мне. Пожилой мужчина, все еще стоя возле меня, вопросительно смотрел – ждал, когда нервная девица покинет комнату. Остальные начали переглядываться, проявляя нетерпение: чего она застыла и не выходит? Я бы и хотела бежать отсюда куда подальше, но взгляд покойного невидимой нитью тянулся ко мне и удерживал на месте.

То, что я чувствовала в эти минуты, сложно было назвать страхом. За последние сутки я уже почти потеряла способность бояться и удивляться чему-либо. Мне казалось, что я одновременно существую в двух мирах: нормальном и зазеркальном, где возможно всякое, как на картине Сальвадора Дали. Было похоже, что я постепенно покидаю наш мир, перемещаясь в потусторонний. Меня все глубже затягивало в нереальность, и сил для сопротивления почти не оставалось.

Почему так происходит? Возможно, потому, что иная, запредельная вселенная существует, и по каким-то неведомым причинам иногда открывается избранным.

А возможно, просто потому, что я психически больна.

И то и другое – ужасно.

– Послушайте, – обратился ко мне другой мужчина, – мы понимаем ваше горе, но и вы должны понимать…

Он говорил, но я уже не слышала. Потому что в комнате раздался другой голос, хорошо знакомый, но сильно искаженный.

– Детка, детка, – проквакало нечто, при жизни бывшее Альбертом Асадовым, – папаше-то привет передать? А уж он как ждет, как ждет… Мы оба ждем! Недолго осталось, совсем недолго!

Существо захихикало, закряхтело, завозилось в своем коконе. Руки двигались, силились выпутаться и дотянуться до меня. Правая ладонь уже выпросталась и шевелилась, похожая на бледную рыбину. Голова приподнялась, и изо рта потекла густая темная жидкость. Остро запахло гнилью.

Я почувствовала, как кто-то сзади ухватил меня за локоть, и завопила, как никогда в жизни. Кричала, разрывая связки, а труп заходился мерзким хохотом, неуклюже приподнимаясь и усаживаясь на столе.

Это было последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание.

Очнулась в незнакомой комнате. Пахло нашатырным спиртом, валерианой и еще какими-то медикаментами. Приоткрыла глаза, но тут же закрыла снова. Интересно, где это я? Что произошло? Похоже, придется вставать, хотя и не хочется: слабость нестерпимая. Будто всю ночь вагоны разгружала.

Я облизнула губы и снова с трудом разлепила глаза. Возле окна сидела незнакомая пожилая женщина в очках и читала книгу. На ней было цветастое платье, кружевная шаль и черный платок.

Черный… Траурный… Я вспомнила. О господи! Лучше бы и не приходила в себя.

– Здравствуйте, – прошептала я, преодолевая боль в горле.

Женщина вскинулась, отложила книгу, засунув между страниц очки, и подошла к кровати.

– Проснулась? И слава богу!

– Где я? Я… упала в обморок?

Женщина оказалось словоохотливой и, не дожидаясь наводящих вопросов, подробно поведала, что произошло. Она соседка из двадцать шестой. Антонина Федоровна, можно тетя Тоня. Все уехали на кладбище, а ее оставили присмотреть за мной, потому как мне стало плохо. Я зашла попрощаться с покойным, стояла-стояла, да вдруг закричала и упала.

Вызвали «Скорую». Врачи сказали, глубокий обморок из-за шока и потрясения. В этом месте соседка прервала рассказ и сочувственно вздохнула, давая понять: она в курсе, что я недавно похоронила отца.

Врачи укол сделали да уехали. Сказали, отдыхать надо. Не нервничать.

«Да уж, – усмехнулась я про себя, – не нервничать сейчас легче легкого».

– Спасибо вам. Домой пойду. – Я попробовала сесть. Голова слегка кружилась, тело ломило. Лицо горело, как при высокой температуре.

– Да у тебя жар! – Тетя Тоня положила ладонь мне на лоб. – Точно! Горишь вся!

– Простыла, наверное, – пробормотала я. – Ничего, отлежусь.

– Как домой-то доберешься?

Правда – как? Я нынче безлошадная. При мысли об автобусе меня передернуло.

– Ничего, такси вызову.

– Такси! Погоди, внуку скажу. Отвезет. Все одно дома сидит!

Внук тоже оказался парнем общительным и разговорчивым. Наверное, в бабушку. Всю дорогу развлекал пассажирку рассказами о последней сданной сессии. Говоря о своих подвигах, бурно жестикулировал и вертелся, мало обращая внимания на дорогу. Я вежливо улыбалась и время от времени вставляла «Надо же!» или «Здорово!» В руках сжимала сумку и пол-литровую банку малинового варенья, которая туда не поместилась.

– Пропотеешь – и утром как огурчик! – пообещала добрая тетя Тоня, вручая варенье.

Прежде чем идти к себе, я решила на всякий случай заглянуть к Татьяне. Вдруг та вернулась из командировки? Долго звонила в знакомую дверь, но никто так и не открыл. Может, позвонить?.. Но эту мысль я отмела сразу. Объяснить все, что происходит, по телефону невозможно. Нужно дождаться приезда подруги.

Едва переступив порог своего дома, я напоролась на Азалию. Та стояла, скрестив руки на груди, и насмешливо смотрела на меня.

– Как похороны? Чего такая растрепанная?

Я молча сняла сапоги и прошла мимо нее в кухню. Сунула в холодильник банку с вареньем, закинула в комнату сумку и направилась в ванную. Температура – не температура, но без душа никак. Требовалось смыть с себя этот чудовищный день. А там уж и чай, и малина, и аспирин в придачу.

Легла я рано, еще и десяти не было, и мгновенно заснула. Глубокой ночью, в третьем часу, внезапно пробудилась, как от толчка. Открыла глаза и уставилась в темноту. Голова была ясная, озноб прошел.

Что-то меня беспокоило… Это «что-то» имело огромное значение и многое объясняло. Во сне я поняла какую-то важную вещь, а пробудившись, не могла сообразить какую и с досады стукнула кулаком по подушке.

Помассировала пальцами виски, постаралась воскресить в памяти сон, но ничего не вышло. Мысль ускользнула, оставив после себя раздражающее ощущение недосказанности. Промучившись некоторое время, я снова уснула, а когда проснулась, было почти одиннадцать. В доме тишина: Азалия уже на работе. Мне бы тоже надо съездить в институт, написать заявление. И машину на ремонт загнать.

Однако автомобиль ремонтировать не потребовалось. Я на всякий случай попробовала завести двигатель, и машина послушно тронулась с места.

«Что с ней вчера случилось?» – почти безразлично подумала я.

Слишком много в последнее время вопросов, на которые нет ответов.

На кафедре меня встретили радушно, но слегка настороженно. Коллеги исподтишка поглядывали в мою сторону, а когда замечали ответный взгляд, поспешно отводили глаза. В брошенных украдкой взорах читались жалость и вроде бы даже испуг.

То ли Ира разболтала про случившееся в кинотеатре, то ли люди инстинктивно осторожны с теми, на кого валятся несчастья: вдруг это заразно?..

Покончив с формальностями, я попрощалась и спустилась в вестибюль.

– Динуша! – Ира, оказывается, пошла за мной. На Косогоровой был белый с черными вставками костюм, который делал ее похожей на пингвина. – Ты как… вообще?

– Отлично, – усмехнулась я.

Повисла пауза. Ирина вроде хотела что-то сказать и не отваживалась. Но потом все-таки рубанула:

– У врача так и не была? Не показывалась? Не обижайся, но сама подумай…

– Я не обижаюсь, – прохладно ответила я. – Ты кому-то рассказала про… ну про то? В кинотеатре?

– Ты что?! – вскинулась Ира. – Никому я ничего не говорила!

От сердца немного отлегло. Значит, просто показалось, что на меня смотрели как на экспонат кунсткамеры.

– У тебя горе. Отец, теперь дядя Альберт… Ты так реагируешь, это понятно! Но на себя посмотри! – Косогорова говорила торопливо, наверное, боялась, что я ее остановлю.

– Что со мной не так?

– Высохла вся, руки…

– Что с руками? – вздрогнула я.

– Они дрожат!

Это ладно. Я уж испугалась, вдруг на кистях видны шрамы от порезов.

– А волосы! Волосы! – не успокаивалась Ира. – Тебе же двадцать с копейками!

– Волосы-то тут при чем?

– Ты хоть видишь, сколько в них седины! – почти прокричала Косогорова.

Вахтерша строго глянула на нее из-под очков.

Я бросилась к зеркалу и чуть не заорала сама. Как я не заметила?! Утром смотрелась в зеркало, но ничего не увидела! В темных волосах тут и там змеились серебристые пряди. И как много!

– Разве ты не знала? Все сегодня увидели…

Так вот почему так смотрели!

– У тебя сильный стресс. Волосы за один день не могут поседеть! Это ненормально! Срываешься, в обмороки падаешь… Покажись врачу, пускай что-нибудь назначит! – Ира нервничала, вертела кольца на пальцах.

– Спасибо, что волнуешься за меня, – проговорила я.

Нестерпимо хотелось уйти отсюда, залезть в свою машину, остаться одной. Но приятельница не отставала, говорила и говорила, убеждая позаботиться о здоровье.

Наконец прозвенел звонок, Косогоровой надо было бежать: начался семинар. Мы наспех попрощались, и я с облегчением покинула институт.

Ни к какому врачу, конечно, не собиралась.

А вот краску для волос купить следовало.

Глава 11

Тот самый косметический магазин, сертификат которого мне подарили на кафедре ко дню рождения, был неподалеку от института. Я выбрала оттенок краски, максимально приближенный к моему естественному цвету, и направилась к кассе.

И снова какая-то мысль пощекотала меня, дразнясь и не давая себя поймать. Я упускала некую важную деталь. Какую, в конце концов?!

Выйдя из магазина, пропитанного ароматами духов, вдохнула полной грудью и направилась к машине. Хотела сесть за руль, но внезапно передумала. Закинула коробку с краской на сиденье, захлопнула дверцу. Здесь совсем близко – вглубь, во дворы. Проехать сложно, лучше прогуляться пешком.

Я решила сходить в церковь. Желание пришло неожиданно: раньше я никогда не ходила ни в мечеть, ни в христианскую церковь. Дома хранилась маленькая потемневшая икона, оставшаяся от мамы, которая была крещеной. Изредка я доставала ее с полки, вглядывалась в потемневшее от времени изображение. Чувствовала при этом только грусть по маме, ничего больше.

Веровала ли мама в бога? Я не знала, мы с отцом об этом не говорили. Был ли верующим он сам? Папа отлично знал историю религий – и православия, и мусульманства, и буддизма. Читал Библию и Коран. Помнил даты религиозных праздников. Но веры не было. Возможно, ее подорвал ранний уход жены. А может, не было и прежде.

Настоятельная потребность зайти в храм поразила меня. В какой именно, православный или мусульманский, не имело значения. Просто я знала, что неподалеку есть церковь, и направилась туда.

Церковь была выстроена не так давно: богатый человек решил пожертвовать на благое дело. Современная, из белого и красного кирпича, она горделиво сверкала новенькими золотыми куполами. Во дворике были разбиты круглые клумбы, стояли скамейки и урны.

Я медленно поднялась на высокое крыльцо. Служба закончилась, народу было немного. Внутри оказалось просторно и светло, горели свечи. Иконы были тоже новенькие, красочные. Впереди, под потолком, разноцветные лампочки образовывали надпись «Христос Воскрес!». Сейчас лампочки не горели.

Нерешительно помявшись у входа, я двинулась дальше. Что полагается делать в церкви? Наверное, надо купить свечки и поставить к иконам.

Слева и справа от входа располагались широкие прилавки. На них плотными рядами лежали книги, большие и маленькие иконы, распятия, крестики, цепочки и много чего. Торговля шла бойко. Девушка примерно моих лет выбирала колечко. Мужчина купил массивный серебряный крест и поинтересовался:

– Для автомобиля иконки есть?

– Конечно, – ответила молодая женщина в скромном светлом платочке и принялась показывать требуемое. Мужчина качал головой, перебирая образа и распятия.

– Что вам? – вполголоса деловито осведомилась другая продавщица. Я сразу не заметила ее, потому что она копошилась под прилавком и только сейчас вынырнула оттуда.

– Дайте свечки, пожалуйста.

– Выбирайте – по двадцать, тридцать пять или дороже?

Я купила три самые дорогие, не взяла сдачу и направилась в глубь церкви. Расставила свечки у образов. Постояла и посмотрела на иконы. Теперь я и сама не понимала, чего хотела от этого посещения. Надеялась на озарение? Ждала, что откроется истина, придет понимание, что со мной происходит?

Но ничего такого, разумеется, не случилось. Я вообще не ощущала здесь присутствия бога, какой-то святости или еще чего-то возвышенного. Обычное помещение, где на стенах висят красивые картинки, а сквозь аромат воска и ладана пробивается свежий запах краски. Да и прилавки эти…

Ненамоленное место, всплыло в памяти. А может, бог просто не захотел показать мне своего присутствия. С чего бы? Всю жизнь я о нем не вспоминала, а тут вдруг решила, что он явит себя по первому зову.

Так или иначе, зря пришла.

Из-за алтаря вышел священник в нарядном золотистом облачении. Он тоже был молодой, под стать церкви. Быстро зашагал к выходу, и из-под подола выглядывали белые кроссовки. Я развернулась и пошла следом.

Священник стоял на крыльце и беседовал с молодой парой. Судя по обрывкам фраз, речь шла о крещении младенца. Я начала спускаться по лестнице и вдруг споткнулась от неожиданности.

Что-то щелкнуло в моей голове, и я вспомнила то, что упускала из виду. Теперь я точно знала, что меня беспокоило. Вот тебе и озарение.

Я сбежала со ступенек, пытаясь привести мысли в порядок. Надо тщательно все обдумать, понять, действительно ли все это имеет важное значение.

Азалия знала, что дядя Альберт умер, хотя никак не могла этого знать! Вот что крутилось у меня в голове.

Когда Зоя Васильевна позвонила сообщить о его смерти, мачеха нежилась в ванной. Звонок был на городской телефон, но подслушать по параллельному аппарату она не могла. Душевая кабина телефоном не оснащена, переносных трубок в квартире нет. Телефонной розетки в ванной комнате – тоже. Выходит, возможность, что Азалия взяла стационарный аппарат и подключила там, исключалась.

Выйдя, она вскоре отправилась на работу. Я о смерти дяди Альберта с ней не говорила. Общих знакомых у Азалии и Асадова не было. Поэтому о его смерти ей никто сообщить не мог. Если и существовала такая вероятность, она была микроскопической. Вряд ли ее стоило принимать во внимание. Итак, знать она не могла.

И тем не менее знала!

Знала и встретила меня вопросом, как прошли похороны. А если вспомнить, что однажды пообещала, мол, дядя Алик пожалеет о своей болтливости…

Но ведь никакого отношения к смерти Асадова Азалия иметь не могла: он умер от сердечного приступа, это подтвердили врачи.

Все произошло так же, как с папой.

Бессмыслица, бред. Погруженная в свои мысли, я быстро шла мимо блочных пятиэтажек к своей машине. Что это за пустырь? Откуда он здесь взялся? Вроде бы раньше его не было. Или был? Нет, точно не было!

Я помнила, как проходила мимо дома, на углу которого располагалась парикмахерская с гигантскими ножницами на вывеске. Чуть поодаль возвышались несколько девятиэтажек. Я шла мимо детского садика и симпатичного двухэтажного здания из красного кирпича. Пересекла маленький парк с игровой площадкой для малышей – горки, лесенки и качели из разноцветного пластика – и оказалась возле церкви.

Но сейчас пейзаж был иным. Задумавшись, я не замечала ничего вокруг, а теперь изумленно озиралась по сторонам. Куда я умудрилась забрести? Пустырь окружали покосившиеся деревянные строения. Не то сараи, не то бараки. Пространство между ними поросло бурьяном. Двери многих построек сорваны с петель, окна выбиты. Всюду валялись железки, полусгнившие доски, автомобильные шины. Людей видно не было.

Неужели заблудилась? Но ведь шла по прямой, никуда не сворачивала. Да и не могло здесь быть ничего такого! За последние годы город изменился, превратился в миллионный современный мегаполис. Его активно застраивали жилыми небоскребами, офисными центрами, отелями, спортивными и торговыми комплексами. Прокладывали новые дороги и двухуровневые автострады. Прорыли метро, перечеркнули реку и озера новыми мостами. Институт, где я работала, находился близко к центру Казани, здесь не могли оставить такую безобразную язву!

Я сделала несколько шагов и остановилась. Нет, туда не пойду. Пустырь и эти домишки выглядели довольно зловеще. Лучше повернуть назад и спросить у кого-нибудь дорогу.

Повернула назад и обомлела. Дома исчезли! Не было ни детского садика, ни парка. Теперь передо мной зиял провалом огромный котлован, на другом берегу которого возвышался реденький лесок.

Как я сюда попала? И куда – «сюда»? Я прикрыла глаза и попыталась успокоиться. Тихо, тихо. Главное, не нервничать. Это одно из видений: раньше мерещились чудовища, теперь – незнакомое место. На самом деле я стою где-нибудь в парке, возле горок с качелями, и пугаю своим диким видом малышей и мамочек.

Но успокоиться не удавалось. Что, если на этот раз мне не удастся выбраться? Так и придется блуждать в этом непонятном мире и неизвестно кто будет бродить рядом?

Надо двигаться. Просто идти. Но это было тяжело. Я глянула под ноги: сапоги застревали в красноватой вязкой грязи. Я с трудом выдергивала ноги из противного месива и снова проваливалась по щиколотку. К тому же было ощущение, что жижа затягивает вниз. Трясина! Самая настоящая трясина!

В младших классах я прочла «А зори здесь тихие…», и самое сильное впечатление на меня произвела страшная смерть Лизы Бричкиной, которая провалилась в болото.

Я отчетливо представляла себе смертный ужас, когда грудь сдавливает свинцовая тяжесть и неоткуда ждать спасения. Невозможно пошевелиться, густая жижа заливается в широко раскрытый в крике рот. Я кожей, нутром чувствовала тоску Лизы, ее огромную жажду жизни. Как страшно умирать такой молодой и видеть рядом лишь угрюмые, склоненные к тебе деревья, похожие на участников похоронной процессии.

Разом вспомнив все это, я не удержалась и заплакала от страха.

– Мамочка, мамочка, – бормотала я, прижимая ко рту руки.

Сделала шаг – и он дался на удивление легко. Я поскользнулась, чуть не упала. Снова шагнула. Под ногами было грязно, но по крайней мере меня больше не засасывало вниз.

Зато теперь вокруг клубился туман. Молочно-белый и такой густой, что я не могла разглядеть вытянутую перед собою руку. Сразу стало холодно и сыро, словно я не шла, а плыла по воде. Пахло так, будто неподалеку протекала речка, были пруд или озеро. Мне даже послышался тихий плеск воды.

Туман казался живым. Теперь я знала, что уже не одна в этом ранее пустынном месте. Под ногами неведомого существа чавкала грязь. Оно перемещалось, оказывалось то слева, то справа. Хрипло, со свистом дышало и пристально наблюдало за мной. Выжидало. И было готово в любую минуту броситься, сомкнуть свои челюсти на моем горле. Я откуда-то знала, что оно было очень, очень голодным.

Я беспомощно крутила головой по сторонам, но ничего не видела.

«Не могу, больше не могу…» – вертелось в голове.

И снова, как тогда, в день папиных похорон, пришла мысль: быстрее бы уж. Только теперь я знала, чего именно ждала. Нужно было принять неизбежное. Если это должно случиться, так пусть уже случится. Не буду больше бегать, бороться, прятаться от судьбы. Я опустилась на грязную влажную землю, подогнув под себя ноги. Никогда в жизни мне не хотелось умереть, я ни разу не задумалась о самоубийстве, но сейчас почти просила смерти.

И в эту минуту раздался телефонный звонок.

Это был гимн жизни. Зов из привычного, реального мира с голосами прохожих, сигналами автомобилей, смартфонами, компьютерами. Того, где люди не попадают в несуществующие места, не проваливаются в трясины и не плутают в тумане, населенном невиданными тварями. Трясущимися руками я достала из сумочки телефон, нажала на кнопку.

– Привет, – беззаботно произнес Жан.

Я силилась ответить и не могла, только крепко сжимала телефон в одеревеневшей руке. Зубы стучали, как от холода. Закрыв глаза, слушала, как Жан зовет, вновь и вновь произносит мое имя.

– Девушка, вам плохо? – спросил кто-то.

Я подняла голову. Надо мной склонился пожилой мужчина в смешной шапочке, похожий на постаревшего Мурзилку.

– Вы больны?

– Да она пьяная! – уверенно сказала какая-то женщина.

– Нет, не похоже. Вроде одета прилично, – вступил в дискуссию кто-то третий.

– Может, «Скорую» вызвать? – предложил «Мурзилка».

– А то только неприличные пьют! Все пьют! Тем более молодежь! – не сдавала позиций женщина.

Я обнаружила, что сижу прямо на тротуаре, у входа в парк. В телефоне слышался голос Жана. Вокруг – ничего необычного, ни липкой грязи, ни пустыря, ни тумана. Только кучка граждан, активно обсуждающих, пьяна я или больна.

С трудом, пошатываясь, я поднялась на ноги. Старик в шапочке с готовностью подал мне руку.

– Вас проводить? Или врача вызвать?

– Нет-нет, у меня машина рядом. Спасибо, – слабо улыбнулась я и неверной походкой поспешила прочь. Стараясь не смотреть, как старик печально качает головой, провожая меня взглядом.