Текст книги "Ледяная Шарлотта"

Глава 4

В пятнадцати милях от нее

В деревне давали бал,

На улице был ужасный мороз,

А в девичьем сердце – жар.

Пальцы были ледяными, они обжигали кожу. Всхлипнув во тьме, я попыталась сесть и дотянуться до прикроватной лампы, когда еще одна ледяная рука поймала меня за запястье и прижала мою кисть к постели. Пальцы путались у меня в волосах, тянули голову на подушку. По всему телу скользили холодные руки. Казалось, они вырастали из кровати, щипали и царапали, как сотни маленьких птиц, желающих заклевать меня до смерти.

Я открыла рот, чтобы закричать, но поняла, что они проникли и туда – крохотные ледяные пальцы, слишком маленькие, чтобы быть человеческими. Миниатюрные ладошки смыкались вокруг языка, царапали зубы и нёбо, лезли в горло, не давая мне вздохнуть.

Я вырывалась, боролась с ними, как могла, но напрасно – их было слишком много, они побеждали. Я понимала: они хотят моей смерти.

Голос, теплый и нежный, голос, который я знала так хорошо, прошептал мне на ухо:

– Очнись, Софи. – Голос Джея. – Это просто сон. Просыпайся.

Наверное, я закричала потому, что Джей не погиб, а был рядом со мной, и все произошедшее оказалось просто ночным кошмаром. Осознав это, я нашла в себе силы стряхнуть холодные пальцы, которые хотели утащить меня во мрак. Последним усилием я освободила одну из рук и попыталась ударить их. Моя ладонь столкнулась в темноте с чем-то твердым. Я почувствовала, как ногти впились в чью-то кожу и под ними выступила кровь.

Снова раздался голос:

– Очнись, Софи! Это сон!

Говорил не Джей – Камерон.

Я несколько раз моргнула, пытаясь понять, что случилось. Горел свет, и я поняла, что нахожусь в гостевой спальне дяди Джеймса. Камерон склонился надо мной, его темные волосы были взъерошены, он сжимал мои руки. Глубокая царапина бежала по его щеке, сочась кровью.

– Это сон, – повторил он. – Просто ночной кошмар, тебе ничто не угрожает. – Левая рука Камерона, теплая и живая, прикасалась ко мне. Правая была загрубевшей, словно не рука вовсе, а какая-нибудь перчатка. Я знала: у Камерона были сильные ожоги, но не думала, что ладонь повреждена целиком до запястья. Я вспомнила об официантке в кафе. Ее крик все еще звенел у меня в ушах, я вновь почувствовала кошмарный запах горящих волос и плоти и задрожала. Камерон, вероятно, решил, что на меня так подействовала его рука, и резко отвел ее, словно я ударила его током. Он отступил от кровати так быстро, что едва не споткнулся. На его штанах не было карманов, и потому он спрятал руки за спину.

– Прости, – произнес Камерон. – Я бы не вломился к тебе так, просто услышал твой крик и подумал…

Внезапно он замолчал, и мне показалось, что кузен решил сказать что-то другое: я подумал, что ты поднимешь весь дом.

Да, мне приснился кошмарный сон, но я все равно осмотрелась, опасаясь увидеть руки, тянущиеся из матраса или сплетающиеся на подушке. Конечно, ничего такого я не увидела, только смятые, мокрые от пота простыни.

– Мне жаль, – сказала я. – Я просто… Похоже, у меня действительно был кошмар.

– Точно, – отозвался Камерон и поднял бровь. – Это же не будет повторяться каждую ночь, да?

Мои щеки запылали. Камерону явно было неприятно видеть меня такой, да и вообще, будить его посреди ночи – значит производить не самое приятное впечатление.

– Раньше такого не случалось, – попыталась оправдаться я, а затем, увидев царапину и не сумев сдержаться, застонала. – Это я сделала?

– Я никак не мог тебя разбудить, – ответил он и добавил: – Ты сильнее, чем кажешься.

– Мне очень жаль, – повторила я.

Камерон чуть склонил голову:

– Забудь. Меня не в первый раз ударила девчонка, и я уверен, что не последний. Теперь ты сможешь спокойно уснуть?

– Да, – смущенно сказала я. – Прости.

– Перестань извиняться. – Камерон повернулся к двери.

Я пожелала ему доброй ночи, но он не ответил и вышел, осторожно держа обожженную руку перед собой так, чтобы я ее не увидела.

Несколько минут я лежала без сна. Мне было плохо. Я ненавидела себя за то, как отреагировала, увидев ладонь Камерона. Если бы не кошмар, не воспоминание об обожженной официантке, такого никогда бы не случилось. Утром я могла бы все объяснить кузену, но побоялась, что это только ухудшит ситуацию.

Я откинулась на подушку, но все еще не чувствовала себя в безопасности. Боялась, что холодные руки вернутся, стоит мне выключить свет.

Я покачала головой, поражаясь своей трусости. Скоро начну вопить при виде обычной тени. Протянув руку, я выключила свет.

И тут внизу кто-то засмеялся.

Никогда прежде я не слышала этого смеха и от неожиданности щелкнула выключателем еще раз.

Смех зазвучал вновь.

Боже, каким странным он был. Я подскочила в кровати. Сердце бешено колотилось. Пронзительный, высокий, какой-то неправильный смех: вроде человеку было совсем не весело, но он все равно смеялся.

Я выбралась из постели и на цыпочках вышла в коридор к лестничной балюстраде. С этой точки можно было видеть прихожую и входную дверь, но во тьме я не смогла там никого разглядеть. Однако я продолжала слышать смех, ясней, чем прежде. Я замерла. Смех прекратился, и раздался голос.

– Чудовищно, – отчетливо сказали внизу. – Чудовищно, чудовищно.

Мурашки побежали у меня по спине. Голос тоже звучал как-то странно и неправильно, словно говоривший утратил рассудок или вовсе не был человеком, ведь человек не может издавать таких звуков. Я даже не могла понять, мужчина это или женщина. Голос был высоким, но все же не женским. Кто бы это ни был, он находился в прихожей и беседовал сам с собой во тьме.

Я вспомнила об ужасном убийстве, которое описывала за ужином Лилиаз, и тут же подумала, что надо бы кого-нибудь разбудить. Рассказать, что в дом кто-то вторгся, вызвать полицию. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем копы доберутся до этого одинокого утеса? Ближайший дом, наверное, в нескольких милях отсюда. Нас всех поубивают в постелях, и об этом еще много часов никто не узнает.

– Никогда не делай этого снова, – послышалось снизу. – Никогда не делай этого снова. Здесь под ковриком кровь!

Я попятилась от балюстрады, пытаясь вспомнить, где находится комната дяди Джеймса. В следующий миг дверь дальше по коридору отворилась. На пороге появился Камерон. Несмотря на жару, поверх пижамы он надел халат и прятал правую руку в кармане.

Лихорадочно жестикулируя, я поманила его к себе.

– Внизу кто-то есть, – прошептала я, когда он приблизился.

– Знаю, – ответил Камерон. – Это Темный Том.

– Чудовищно, – пропел голос. – Чудовищно.

Я вцепилась в перила:

– Какой еще Темный Том?

– Жако, которого завела Пайпер. – Увидев, что я ничего не поняла, Камерон разъяснил: – Африканский серый попугай. Его клетка – в нише над входной дверью. Она тебе его не показывала?

От облегчения я захотела расцеловать Камерона.

– Нет, видимо, не успела, – разжала я наконец пальцы.

– Наверное, ты подумала, что какой-то безумец решил зарубить нас в постелях, – предположил Камерон. – А я ведь не хотел, чтобы ты увидела рисунок Лилиаз.

В сумраке я не различала его лица, но услышала в голосе насмешку.

– Ты всегда такая нервная? – поинтересовался он.

– Я просто испугалась от неожиданности, – огрызнулась я. – Вот и все. И сколько слов он знает?

– Целую кучу. У него потрясающий словарный запас. Нам очень нравилось учить его, когда мы были младше. Он повторит что угодно, если услышит это несколько раз. Иногда ему хватает и одного раза.

– Он говорил о крови под ковриком.

– Да. Боюсь, Темному Тому пришлось услышать много ужасных вещей в этом доме. Не обижайся, если он начнет тебя костерить. У него отвратительные манеры. Не знаю, почему мы его до сих пор терпим. – Камерон нагнулся через перила и зловеще прошептал: – Том! Замолчи! Или не получишь фруктов на завтрак.

– Кровь, – мрачно сказал Том. – Под ковриком.

– Предупреждаю, Том, – прошипел Камерон.

Наконец попугай умолк.

– Ну, – сказал Камерон, поворачиваясь ко мне и чуть приподнимая бровь, – восхитительная выдалась ночка. Если Том разбудит тебя снова, просто скажи ему, чтобы заткнулся. С ним надо быть построже. Пусть Пайпер познакомит вас завтра. Но не надейся, что вы с ним подружитесь, он ужасный мизантроп. И ни за что не суй пальцы в клетку. Откусит как пить дать.

– Спасибо за совет, – откликнулась я. – И за… за помощь в том, что случилось раньше.

Камерон взглянул на меня во тьме. На мгновение в воздухе разлилась тишина. Я услышала, как он набирает воздух, и подумала, что он хочет о чем-то поговорить, но в итоге кузен просто пожелал мне спокойной ночи и вернулся к себе, хлопнув дверью.

* * *

Больше той ночью меня не тревожили, и я проспала до самого утра. Проснувшись, первым делом я заметила, как солнечные зайчики танцуют на потолке, отражаясь от волн, и услышала вдалеке крики чаек.

Я встала и подошла к окну, выходившему в сад позади дома: внизу плескался океан. Но мое внимание привлекло обгоревшее дерево. Оно казалось черным и мертвым. Тонкие длинные ветви царапали воздух, как скрюченные пальцы. Кора обуглилась, но в ветвях я разглядела обгоревшие доски. Наверное, когда-то здесь был домик.

Взглянув на часы, я ужаснулась: время завтрака давно прошло. Я проспала намного дольше, чем хотела. Быстро надев джинсы и топик, я спустилась на первый этаж. Теперь, когда солнце светило в окна, я увидела нишу, о которой говорил Камерон. Клетка с попугаем стояла в глубине, почти незаметная. Жако оказался очень красивым, с гладкими серыми перьями и блестящими умными глазами, которые неотступно следили за мной.

– Привет, – сказала я. – Ты вчера очень меня напугал.

– Напугал, – отозвался Темный Том, покачивая головой, словно ему нравилось новое слово. – Напугал. Напугал. Напугал!

Я знала, что попугай не понимал, что именно говорит, и просто повторял за мной, но от удовольствия в его голосе у меня по спине побежали мурашки.

Пайпер, наверное, услышала мой голос и секундой позже вышла из гостиной.

– Негодник, так разбудить Софи! – Ее рыжеватые волосы сегодня были распущены и мягкими волнами рассыпались по плечам, от чего она еще больше походила на русалку.

Сочувственно посмотрев на меня, Пайпер проговорила:

– Камерон рассказал мне, что Том нагнал на тебя страху этой ночью. Мне ужасно жаль.

– Да ничего. К счастью, твой кузен вовремя появился, иначе я бы разбудила дядю из-за попугая.

– Ох, Камерон терпеть не может ночной болтовни Тома. У него хроническая бессонница. У брата, не у попугая! Наверное, от того, что он слишком много думает. Если бы он расслабился и позволил себе посмеяться, спал бы как младенец. Будешь завтракать? А потом можем погулять по утесу.

– Хорошо. Как там Лилиаз? – поинтересовалась я по дороге на кухню.

– О, с ней все в порядке. Ей всегда становится легче после крепкого сна. Садись. Я сделаю тосты.

Я опустилась на стул, и Ракушечка прыгнула мне на колени.

– Видимо, ты ей понравилась, – удивилась Пайпер. – Обычно она не идет к чужим.

Одной рукой я держала тост, другой – гладила Ракушечку. Теперь я видела, что это очень старая кошка. У нее осталось всего несколько зубов. Она была худой, как скелет, и мурчала все время, пока я ее почесывала.

– А что у нее с глазами? – Теперь, приглядевшись, я заметила: один глаз Ракушечки был плотно закрыт.

– Она одноглазая, – откликнулась Пайпер.

– Она такой родилась?

Пайпер помедлила и пояснила:

– Нет, не родилась. Понимаешь, это была кошка Ребекки.

Я нахмурилась и хотела спросить, при чем тут это, но Пайпер уже зашагала к двери.

– Может, пойдем, если ты закончила? – спросила она, оборачиваясь.

– Да, только камеру возьму.

Я сбегала наверх за фотоаппаратом, и несколько минут спустя Пайпер разомкнула тяжелую цепь на воротах.

– Папа уже говорил тебе об этих воротах?

– О том, что они всегда должны оставаться закрытыми?

Пайпер кивнула:

– Он ужасно боится, как бы чего не случилось с Лилиаз.

– Поэтому окна моей спальни запечатаны?

– Как и все окна наверху. Но это сделал не папа. Давно, когда здесь еще была школа, произошел несчастный случай. Одна из девочек выпала из окна.

– Ужасно. Она не пострадала?

– Она умерла. После этого запечатали окна.

Мы аккуратно закрыли ворота и зашагали по тропинке, которая вилась по краю утеса, и теперь я поняла, почему она опасна: на ней не было ограждений – сразу обрыв и скалы внизу. Ветер, такой же сильный, как и вчера, казалось, цеплялся за мои рукава, пытаясь спихнуть меня с дорожки. Когда я задала Пайпер вопрос о заборе, она рассказала:

– Ограду хотели поставить, но эта тропинка тянется через земли фермеров и пустоши на многие мили, и это стоило бы целое состояние. Ну как? Здесь красиво, не правда ли?

Так и было, но, когда я получше рассмотрела пейзаж, мороз пошел у меня по коже. Песок на пляже. Я представляла себе песок теплого золотистого оттенка, но он оказался черным, как грязь.

Черный песок…

Я словно вернулась в кафе и смотрела, как планшетка выводит эти слова.

Ледяная Шарлотта, черный песок…

– Ты знаешь девочку по имени Шарлотта? – спросила я Пайпер.

– Шарлотта? – удивилась Пайпер. – Не припомню. А что?

– Забудь. Не важно.

Мы шли по тропинке. Пайпер весело рассказывала о птицах, растениях и скалах. Через пять минут я не выдержала:

– Что ты имела в виду, когда говорила о Ракушечке?

– О Ракушечке?

– Да, ты сказала, что она была кошкой Ребекки, так, словно это объясняло, почему она одноглазая.

Пайпер застыла на месте.

– Я думала, ты знаешь, – ответила она. – Забыла, что вы встречались с Ребеккой только однажды.

Она взглянула на меня – рыжеватые пряди развевались вокруг лица.

– Если бы ты знала ее чуть лучше, тебе бы не пришлось объяснять. Ребекка иногда… могла быть жестокой. Боюсь, Ракушечка попалась ей под руку в плохой день. Или ей просто было скучно.

Я уставилась на нее:

– Хочешь сказать, что Ребекка… что она нарочно изуродовала свою кошку?

– Она обещала никогда больше так не делать, – еле слышно проговорила Пайпер. – Думаю, она знала, что поступила плохо.

– Но это же просто ужасно!

– Да, именно так. Но Ракушечка хотя бы выжила, а вот ее сестре не повезло.

– А с ней что случилось?

– Тогда у нас было две кошки, Ракушечка и Шелки, одна – Ребекки, другая – моя. Однажды мы с Ребеккой сидели на кухне. Ты видела там камин? Так вот однажды Ребекка подошла к нему с Шелки на руках. До сих пор помню, как она стояла перед ним, глядя в пламя, очень долго, а затем внезапно бросила бедную Шелки в огонь. Кошка обгорела и умерла. Ребекка потом проплакала целый месяц. – Пайпер покачала головой. – Бог знает, что на нее нашло, почему она это сделала. Тогда папа и купил мне Темного Тома. Эй, почему бы нам не пройтись до Нейст-Пойнта? Я покажу тебе маяк. Иногда с него можно увидеть дельфинов, китов, гигантских акул и прочих морских тварей.

Я не могла выкинуть из головы сожженную заживо Шелки. Неужели Ребекка могла совершить такой ужасный поступок? Мне хотелось поговорить о ней еще, но я поняла, что Пайпер решила сменить тему. Едва я открыла рот, она прервала меня.

– Ты когда-нибудь ныряла? – поинтересовалась кузина. – Вокруг этих скал есть прекрасные места для ныряния, а на дне – обломки кораблей, анемоны, пальцы мертвеца и всякие сокровища.

– Пальцы мертвеца? Что это?

– Растения, похожие на кораллы, но мягче. Кажутся распухшими. Они растут на скалах. Смотри, вон там внизу несколько!

Мы спускались по тропинке дальше. Через пару минут Пайпер сказала:

– Я сожалею о том, что случилось с твоим другом. Папа упомянул, что он умер совсем недавно. Для тебя это, наверное, ужасное потрясение. Как его звали?

– Джей. – От имени, произнесенного вслух, ком подступил к горлу. Мне не хотелось говорить о нем с Пайпер или с кем-то еще, но я понимала, что и кузина не станет распространяться о своей сестре, если я не расскажу о нем.

– Вы встречались? – уточнила Пайпер.

– Нет. Мы просто дружили, целую вечность. Познакомились в школе, когда нам было четыре. Никакой романтики, но…

– Но?..

– За пару дней до того, как он… он… – Боже, я просто не могла произнести слово «умер». Тогда все стало бы правдой. Сейчас, вдали от родных, на Скае, я могла притвориться, что Джей остался дома и ждет моего возвращения, чтобы сходить со мной в кафе, в боулинг или в кино.

Пайпер смотрела на меня, ожидая продолжения. Я сглотнула слезы и заговорила вновь:

– Пару недель назад у меня дома он… он спросил, пойду ли я с ним на выпускной бал. Я решила, что он шутит, и рассмеялась. Через секунду он засмеялся тоже, но потом я думала, что… я не знаю… что, может…

– Может, он не шутил? – в голосе Пайпер звучало сочувствие.

– Да. И теперь я просто… думаю: если это было всерьез, как я могла смеяться над ним?

Я никому еще не рассказывала об этом неловком моменте и едва ли могла признаться в нем самой себе. Слезы жгли глаза, и я понимала: надо срочно сменить тему, иначе я разрыдаюсь, как маленькая девочка, и не смогу остановиться.

Он снова стоял передо мной на темной парковке и посылал воздушный поцелуй. Тогда я тоже подумала, что он шутит.

Я снова услышала его последние обращенные ко мне слова:

«Ради тебя я готов на все…»

– И что бы ты ответила? – тихо произнесла Пайпер. – Если это было всерьез?

– Я не знаю, – ответила я, сжав руки так, что ногти впились в ладони. – Правда не знаю.

Пайпер не задавала больше вопросов, а через секунду мы дошли до простого белого креста на вершине утеса. Я смотрела во все глаза – на перекладине было выведено: Ребекка Крейг.

– Она умерла здесь, – объяснила Пайпер, когда я спросила ее. – Разве ты не знала?

– Нет. Родители никогда не рассказывали, как это случилось.

– Думаю, они не хотели тебя расстраивать. Это было ужасно. Она пришла сюда одна, посреди ночи. Никто не знает почему. Был январь, все засыпало снегом, а зимние ветра на островах просто кошмарны. Говорят, их скорость достигает девяноста миль в час. Услышав, ты бы поверила в это – их вой просто ужасен. Бабушка говорила, это Слуа, проклятые души, скачут по острову. Думаю, здешняя жизнь делает нас суеверными. Слуа появлялись с запада, и люди говорили, что в непогоду западные окна надо держать закрытыми, чтобы не дать им войти. Одному богу известно, зачем Ребекка пришла сюда, одна, да еще ночью. Она знала, что это строжайше запрещено. Но это было так похоже на Ребекку. Она никогда не подчинялась правилам.

– Она сорвалась с утеса?

– Да, но она не разбилась. Она пролетела три метра и упала на маленький скалистый выступ, сломала ногу и не смогла забраться наверх. В том году было так много снега. Никто из нас понятия не имел, что она там. Только утром мы обнаружили, что Ребекка пропала. К тому времени она замерзла насмерть.

– Какой ужас!

Прелестное личико Пайпер омрачилось. Она смотрела на волны.

– Как же ей было страшно, совсем одной. Наверное, она снова и снова звала на помощь, но мы были слишком далеко и не услышали. Знаешь, иногда ночью ветер с утеса шутит с тобой – его вой похож на голос. Пару раз я думала, что это она зовет меня – не может найти дорогу домой. – Пайпер взглянула на меня и сказала: – Софи, могу я попросить тебя об одолжении?

– Конечно. В чем дело?

– Не упоминай о Ребекке дома. Ты видела вчера, как все отреагировали. Это больная тема в моей семье. Лилиаз ее даже не знала, но иногда я думаю, что она все время думает о Ребекке, как и каждый из нас. Она боится ее старой спальни и проходит мимо лишь в крайнем случае. У мамы случился нервный срыв, а папа с тех пор помешался на воротах, оградах и замка́х. Думаю, он ужасно боится, как бы это не повторилось с Лилиаз. И еще, боюсь, Камерон винит Ребекку в том, что произошло с его рукой. Думаю, она и правда была виновата. В конце концов, пожар устроила именно она. Конечно, любой бы на его месте сильно переживал, но Камерон – музыкант, поэтому ему гораздо тяжелее. Он научился играть на рояле одной рукой, но не так хорошо, как раньше. Некоторые пьесы он больше не может исполнять – для них нужны обе руки. И этого он ей никак не простит. Не думаю, что когда-нибудь сможет. Ты ведь не станешь больше говорить о Ребекке?

– Я… я постараюсь. – Сказав эти слова, я сразу же пожалела о них. Мне не хотелось соглашаться, в конце концов, я должна была расспрашивать о Ребекке, если хотела побольше о ней узнать. Но как я могла сказать Пайпер о своих догадках? О том, что ее мертвая сестра могла убить моего друга?

Кузина улыбнулась мне:

– Я знала, что могу на тебя положиться.

Глава 5

Знакомый голос услыхав,

Вся вспыхнула она,

Ведь милый ждал ее в санях,

Ждал у ее окна.

Мы спустились к Нейст-Пойнту, где я сделала несколько фотографий выступающей в море мощеной дорожки, маяка и укромных заливов более чем в тридцати метрах под нами. Мы не увидели ни дельфинов, ни гигантских акул, но там было много гагарок и черных кайр, и я делала снимок за снимком.

Вскоре мы вернулись и, после того как я несколько раз сфотографировала фасад дома, вошли внутрь. Едва переступив порог, я услышала прекрасную музыку. Мелодия была нежной, грустной и тихой, но такой живой, полной невысказанных слов и полузабытых сновидений.

– Камерон, видимо, решил, что может тайком позаниматься, пока нас нет, – хмыкнула Пайпер.

– Это Камерон играет? – Я не верила своим ушам.

Пайпер улыбнулась:

– Я же говорила, он очень хорош. Можем пойти и послушать, если хочешь. Он нас не заметит. Забывает обо всем, когда начинает играть. Думаю, мир вокруг может лететь в тартарары, а он все равно закончит пьесу.

Мы прошли в старый зал с высокой сценой у дальней стены. Камерон сидел за роялем. Голова его склонилась над инструментом, левая рука летала по клавишам. Мне отчаянно захотелось услышать, как он играет обеими руками, но и теперь у меня замирало сердце. Я почувствовала, что могла бы сидеть здесь и внимать ему целую вечность.

Днем комната казалась совсем другой. Солнечный свет струился через высокие окна, в его лучах танцевали пылинки и блестели гладкие доски сцены.

Наконец прекрасная пьеса закончилась, оставив угасавшее эхо: пальцы Камерона задержались на клавишах, извлекая последние ноты. Пайпер зааплодировала, и я даже немного рассердилась на кузину за то, что она выдала наше присутствие. Камерон тут же отдернул руку от рояля. Он развернулся и холодно посмотрел на нас.

– Уже вернулись? – спросил кузен. – А я надеялся, что вы задержитесь подольше.

– Пожалуйста, продолжай, – попросила я. – Это было чудесно.

Мне показалось, что его взгляд немного смягчился, но голос все еще оставался холодным:

– Рад, что ты оценила.

– Не мог бы ты сыграть что-нибудь еще?

Рука Камерона вздрогнула над клавишами, и я подумала, что он согласится, но Пайпер все испортила, защебетав:

– Да, пожалуйста, сыграй что-нибудь еще, Камерон. Как насчет «Милой Серафины»? Она прелестна, и ты замечательно исполняешь ее.

– Едва ли. Вообще-то я совсем не могу ее играть, – заметил Камерон. Он встал и так резко закрыл крышку рояля, что клавиши задрожали, издавая еле слышные звуки – на миг показалось, что пианино играет само. – Для этой пьесы нужны две руки, одной тут не справиться.

Пайпер вздрогнула.

– Прости, Камерон. Я не знала.

– Ты и не должна была, – голос кузена стал совсем ледяным. – Ты ведь ничего не понимаешь в музыке.

– Прости. Я просто пыталась помочь.

– Пыталась помочь! – повторил Камерон с непонятной горечью. – Я никогда не просил тебя помогать, Пайпер, и совершенно не хочу этого сейчас! Почему бы вам двоим не отправиться, скажем, собирать ягоды? Это ведь одно из любимых занятий глупых девчонок? Я думал, у меня будет хотя бы час покоя, но, видимо, зря размечтался.

Он спрыгнул со сцены и прошел мимо нас.

– Ну вот, – посетовала Пайпер, когда он скрылся из виду. – Я снова расстроила его. Как я и говорила, он ужасно переживает из-за своей руки.

Она вздохнула и добавила, уже веселей:

– Ладно, таковы все мальчишки! Вот почему я рада, что ты к нам приехала. Здорово пообщаться с девочкой ради разнообразия.

Мы возвратились в прихожую, и, когда проходили мимо клетки Темного Тома, тот принялся напевать. Звук был таким же странным, как и речь, и напоминал лепет тронувшегося умом ребенка. Ребенка, который слишком долго был заперт во тьме, не понимал, что значат звуки, и копировал чужие слова. Жако покачивал головой в такт своему пению и переступал по насесту когтистыми лапами. Он фальшивил, но эту мелодию я узнала бы где угодно. Она все еще преследовала меня во снах. Простая песенка, звучавшая в мобильнике Джея в ночь его смерти.

Я остановилась у клетки Тома так внезапно, что Пайпер едва в меня не врезалась.

– Что он напевает? – спросила я резче, чем хотела.

– Как странно. – Пайпер растерянно глядела на Тома. – Знаешь, он не вспоминал эту песенку многие годы. Ее очень любила Ребекка. Это старая баллада. Называется «Прекрасная Шарлотта»[4]4
  «Fair Charlotte», или «Young Charlotte» (англ.) – американская народная баллада, основанная на стихотворении американского писателя Себа Смита «Труп идет на бал» («A Corpse Going To A Ball»), которая была опубликована в декабре 1843 года.


[Закрыть].

– Шарлотта?!

– Да, так зовут девушку. В балладе Шарлотта едет на бал, но отказывается накинуть плащ – она хочет, чтобы все увидели, как хороша она в платье. Шарлотта отправляется в путь со своим возлюбленным Чарли, в открытой карете. Когда они приезжают на бал, она уже мертва – замерзла по дороге.

«Шарлотте холодно…»

Слова с виртуальной доски уиджа всплыли у меня в голове, и я вздрогнула.

– Темный Том часто бормочет и поет про себя, когда Камерон играет на рояле, но обычно он повторяет последнюю песню, которую слышал. Возможно, ему ее пела Лилиаз.

– Почему Ребекка любила эту балладу?

– Думаю, из-за кукол.

– Каких кукол?

– Из-за Ледяных Шарлотт. У Ребекки была целая коллекция. Эти куклы символизируют ту самую Шарлотту из баллады. Она их просто обожала.

– Можно мне на них посмотреть?

– Если хочешь. Они в ее комнате.

Мы поднялись наверх, оставив за спиной бормотавшего попугая. Пайпер открыла дверь, и мы вошли в спальню Ребекки. Воздух внутри был спертым и тяжелым. Это место давно не проветривали. Внезапно меня кинуло в жар.

Я видела кровать, шкаф, туалетный столик и другие вещи, которые можно найти в комнате любой семилетней девочки, но мое внимание сразу же привлек шкаф-витрина два метра в высоту, со стеклянной дверью, за которой виднелись уставленные куклами полки.

После того, что Пайпер рассказала мне о балладе, я думала, у Ледяных Шарлотт будут идеально уложенные белые локоны, длинные ресницы, прекрасные бальные платья, и, возможно, изящные шляпки и туфельки. Куклы оказались совсем другими. Честно говоря, я таких раньше не видела.

Сделанные из хрупкого белого фарфора, Ледяные Шарлотты лежали на спине, абсолютно нагие. Надо лбом у них были нарисованы короткие завитки волос, а на мертвенно-бледных щеках – пятна румянца. Губы обозначала единственная алая капля – от этого куклы казались недовольными. Глаза разные: у кого открытые, у кого закрытые, а некоторые и вовсе выцвели, так что девочки казались слепыми. Шарлотты были очень маленькими, иногда – размером с монетку. Большинство – в несколько сантиметров длиной. Почти на всех фигурках виднелись сколы и трещины, у многих не хватало рук, ног, у кого-то даже головы. В отличие от современных кукол, у них не было шарниров, так что конечности не гнулись. Шарлотты застыли на месте с согнутыми в локтях руками. Их пальцы царапали воздух, словно пытались удержать последний вздох. Они походили на трупы детей. Это были не Шарлотты, отправившиеся на бал, но Шарлотты, замерзшие насмерть.

– Они же мертвые! – вырвалось у меня.

Их протянутые белые руки напомнили о холодных пальцах, скользивших по моей коже в кошмаре, щипавших, царапавших, терзавших меня.

– Да, думаю, они должны были преподать детям урок. Всегда надевай пальто, слушайся маму – все такое. Ребекка нашла их, едва мы сюда переехали. Они были внизу, в подвале. Мы думаем, с ними играли ученицы здешней школы в эдвардианскую эпоху[5]5
  Эдвардианская эпоха – период правления великобританского и ирландского короля, императора Индии Эдуарда VII c 1901 по 1910 гг. Следует после викторианской. Считается благоприятным периодом в истории Соединенного Королевства.


[Закрыть]. Некоторые Шарлотты лежали в закрытом ящике, но в нем не хватило места, и остальные были вмурованы в гипсовую поверхность стен подвала. Разве не странно? Наверное, это был арт-проект. Ты отличишь тех, кто оказался в стене. На них все еще видны следы гипса. Папа освободил бедняжек – ради Ребекки, после того как она их нашла.

Я снова посмотрела на кукол сквозь стекло. В основном они были обнажены. Некоторым нарисовали туфельки, чепчик или чулки с голубыми подвязками.

Пайпер сказала:

– Ребекка взяла одну из кукол с собой. Той ночью, когда убежала. Наверное, она разбилась, когда сестра сорвалась с утеса. Осталась только голова. На следующее утро ее нашли в руках у Ребекки. Я не расстаюсь с ней с тех самых пор. Смотри!

Ее рука скользнула за ворот футболки и вытащила ожерелье на серебряной цепочке. Оно было украшено головкой Ледяной Шарлотты и тем, что сначала показалось мне белыми бусинами. Приглядевшись, я поняла, что это ладошки – десятки кукольных пальчиков – и даже пара белых рук.

– Одна голова смотрелась как-то странно, так что я добавила отколовшиеся кисти, – объяснила Пайпер. – У большинства кукол не хватает конечностей. Они старше века, не мудрено, что немного разбиты.

На мой взгляд, ожерелье с ладошками выглядело странно, но я не стала говорить об этом кузине, явно гордившейся своим усовершенствованным вариантом.

– Очень мило, – нашлась я.

– Так я чувствую себя ближе к Ребекке. – Пайпер спрятала ожерелье обратно под футболку и махнула рукой в сторону шкафа. – Целые куклы стоят дороже. И те, что в чулках и чепцах. И Черные Шарлотты, конечно. Одна была где-то здесь. Ах да, вот она.

Пайпер показала на крохотную куколку, лежавшую на одной из полок. Она выглядела так же, как и остальные Ледяные Шарлотты, но была совершенно черной.

– Почему они все голые?

– Девочки должны были мастерить им наряды из бархатных лоскутков и обрывков лент. Они маленькие, так что на платье хватало и клочка ткани. Викторианцы запекали кукол в рождественском пудинге на счастье, а летом замораживали самых маленьких и опускали в напитки, вместо льда. Разве не прелесть?

Ну да, подумала я, мертвые куклы в роли ледяных кубиков – это просто великолепно. Меня все это нисколько не умиляло, напротив, казалось жутким и странным, и я ограничилась коротким кивком.

– А еще они хорошо держатся на воде, – продолжила Пайпер. – Поэтому их называют Малышки-Купальщицы. У Ребекки даже была музыкальная шкатулка с Ледяной Шарлоттой.

Кузина подошла к туалетному столику.

– Отец нашел ее в антикварной лавке и подарил Ребекке на Рождество.

Шкатулка на столике была совершенно белой с серебряными сосульками на крышке. Когда Пайпер открыла ее, в воздухе зазвенели ноты «Прекрасной Шарлотты» и две фигурки закружились в вальсе. Я подошла, чтобы как следует их рассмотреть, и увидела, что это Чарли и Шарлотта. Они оба были в викторианских нарядах, но кожа Чарли казалась теплой и розовой, а кожа Шарлотты – белой. Ее губы посинели, крохотные снежинки блестели на платье и в волосах. Чарли танцевал с трупом.