Текст книги "Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном"

– Например, прожить достойную жизнь?

– Это, безусловно, необходимо. Но само по себе недостаточно. Цель существования человека – это постоянное самосовершенствование его нравственности и интеллекта, естественным образом вытекающее из его бесконечной любви к Богу и стремления его души к божественной благодати.

– А что для вас в таком случае Бог?

– Бог есть первоначало, сотворившее Вселенную. Он существует сам по себе, вне пространства и времени. Он был всегда и будет всегда. Доказать его существование – это самая простая задача. Как известно, в мире нет движения без источника движения. Предмет начинает двигаться, только если приложить к нему усилие. Ведь в этом у вас нет сомнений?

– Разумеется, это один из законов физики.

– Тогда ответьте, пожалуйста. Кто, если не Бог мог сдвинуть с места самую первую вещь в истории, если до этого никакого движения и энергии во Вселенной не существовало?

– На этот счет есть разные мнения, однако строго логически вы правы. Но есть ли Богу дело до нас?

– Разумеется, нет. Он создал мир и пребывает в блаженных возвышенных сферах. Суть заключается не в том, нужны ли мы Ему. А в том, что это мы не можем обойтись без Него как высшего источника Блага и цели всей нашей жизни.

– То есть душа человека стремится к воссоединению с Творцом?

– Да, но стремиться – не значит достичь. Я полагаю, что наша душа, хоть она и существует как бестелесная сущность, – тут я с Платоном согласен, – неотделима от тела и, увы, умирает вместе с ним.

– Вернемся к вашим исследованиям. Какие области науки вас интересуют?

– Абсолютно все ее, как вы выразились, области. Включая даже те, которые еще не существуют.

Мне показалось, что Аристотелю хотелось, пока еще светло, вернуться в грот, где он был занят какими-то записям в момент моего появления. И заодно – ему наверняка не терпелось поскорее взглянуть на принесенные мною книги. Но, в то же время, он еще не утратил интереса к беседе:

– Сам перечень имеющихся наук требует серьезной классификации, и этим до меня никто не занимался. Я разделил все науки на две части – те, что касаются надлунного и подлунного мира. Подлунный мир – это все, что имеет отношение к окружающей нас природе: физика, арифметика, геометрия, этика, риторика, политика, строительство, военное дело и так далее. Надлунный мир – это сфера высоких, божественных истин. Философия, метафизика, религия. То, что не поддается измерению и наблюдению, но в то же время определяет сами принципы нашего бытия. В свою очередь, науки подлунного мира также делятся на несколько категорий. Лично я, говоря о земных науках, всегда предпочитаю начинать с математики, а конкретнее – с логики, самой ее основы.

– Эллада знает немало выдающихся математиков. Тот же Пифагор…

– Да, и далеко не только он. Однако математики, выводя доказательства, не исследовали правила таких доказательств. Я же вывел три закона математической и всякой иной логики. Закон тождества – все элементы исследования должны быть определены и разграничены друг от друга; закон противоречия – два противоречивых утверждения не могут быть одновременно истинными; и закон исключения – нечто либо истинно, либо нет; вариант «и да, и нет» исключен.

Я знал, что на этих трех законах логики, как и на пяти постулатах жившего позднее Евклида, построена вся математика. Что до философии Аристотеля – смеси материализма (природа сама есть основа себя, идеи вторичны) и теологии (вера в Творца и душу человека), то особенно интересной мне показалось доказательство бытия Бога как единственно возможного первоисточника энергии. Говоря современными терминами, Бог по Аристотелю был необходим для Большого взрыва.

– Вы упомянули этику среди главных земных наук. В чем, по-вашему, она состоит?

– Главное правило этики – во всем придерживаться золотой середины. Исследуя любое проявление характера и поведения человека, мы всегда обнаруживаем две крайности, которых нам следует избегать. Например, крайности благородного мужества – это или его недостаток, трусость, или избыток – безрассудство. Возьмем другую добродетель, щедрость. Ее недостаток – это скупость, избыток – мотовство. Ни то, ни другое не красит человека. Недостаток остроумия делает человека занудой, тогда как избыток превращает в шута. Можно рассмотреть любое человеческое качество (основных я выделил десять, но на деле их гораздо больше), и мы в каждом случае обнаружим, что идеал – это точное следование золотой середине.

– Ранее, у водопада, вы упомянули, что вас интересует мир животных и растений.

– Да, эта тема действительно страстно увлекает меня. Прямо сейчас я собираю данные для книги, в которой собираюсь описать пятьсот самых известных животных – от крупных, таких как медведи, до самых маленьких и неприметных, вроде червей. Тем животным, у которых еще нет общепринятых названий, я дам их. Я собираюсь представить весь огромный животный мир в виде логической таблицы, построенной на основании общих признаков. Потом я планирую написать столь же детальную работу обо всех известных мне растениях. Всю природу я разделяю на растительный мир (растения питаются, но не могут двигаться и чувствовать), животных (питаются, двигаются, чувствуют, но не способны размышлять) и людей, которым присущи все перечисленные способности.

– Кстати, о людях и их взаимоотношениях. Что вы думаете об «идеальном государстве» Платона?

– Именно в нем и состояли самые непримиримые противоречия. Я не раз старался объяснить ему, доказывая на примерах соседних государств, что его видение политики слишком далеко уходит от реальности. Платон считал, что для всеобщего блага имущество граждан должно быть обобществлено, чтобы никто не жил ни в излишней роскоши, ни в отчаянной нужде. Я много раз возражал, что «общая собственность» превратит людей в безразличных животных. Частная собственность, при условии неукоснительного соблюдения законов, – основа стабильности любого общества. Первая задача государства – обеспечить ее неприкосновенность. Люди гораздо больше заботятся о том, что им принадлежит, чем о каком-то «общем» имуществе. Принудительное изъятие богатств – это путь ко всеобщему безразличию к результатам труда, а затем и к повальному обнищанию всех без исключения граждан. Далее, мне совершенно претит идея, что счастье людей вторично по сравнению с благополучием всего государства. В моем идеальном государстве счастье каждого отдельного гражданина – это и есть главная цель, смысл самого его существования. Унификация всего и вся в государстве напоминает мне попытку свести сложную красивую мелодию к одной-единственной повторяющейся ноте, что лишит ее всякого смысла.

– Какая форма правления вам кажется наиболее справедливой?

– Я разделяю не формы правления, а стоящие за ними принципы. Существует монархия – хорошее правление одного человека во имя общества, и тирания – вроде бы то же самое, но правитель все делает ради своего блага; аристократия и олигархия, полития – справедливая демократия – и ущербная демократия разношерстной толпы. Важна не форма правления, а его суть, содержание.

– И все же, идеальное государство может быть только эллинским?

– Да, я полагаю, что так. Все остальные народы пока не достигли нашего уровня. Мы, эллины, несем миру свет культуры и науки. Постепенно мы должны просвещать другие народы. Но в ближайшие годы в идеальном государстве варвары могут только служить нам рабами, в этом их предназначение.

– Спасибо, Философ, что уделили мне столько времени и подробно все разъяснили. Я не понимаю лишь одного: как вам на все хватает времени.

– Полагаю, вы сильно удивитесь, узнав, что я рассказал вам далеко не обо всех своих занятиях. В частности, меня очень интересует искусство. Я знаю наизусть трагедии Еврипида и поэмы Гомера, на память могу процитировать любой отрывок. Следуя заветам отца, увлекаюсь медициной, знаю множество лечебных растений, умею оказывать помощь при травмах – и, кстати, подробно посвятил в эти науки Александра, так как они пригодятся ему в будущем в военных походах. Я отлично знаком с культурой соседних стран. Изучаю законы движения небесных тел. Мне известны пять планет, которые, как и Солнце, вращаются вокруг нашей Земли, и тоже имеют шарообразную форму. Я исследую, как устроена человеческая память, почему мы видим сны, как работают человеческие органы чувств, особенно слух и зрение. Написал трактат об атмосферных явлениях – о том, как формируется погода. И совсем уж на досуге, я пишу стихи и сочиняю музыку.

Аристотель посмотрел на небо, на котором под вечер стали собираться тяжелые грозовые облака.

– Простите меня. Уделять так много времени одному собеседнику, если это не Александр, для меня непозволительная роскошь. До отхода ко сну мне надо закончить одну из работ. Благодарю за книги. И я, разумеется, понимаю, что к афинской Академии вы не имеете ни малейшего отношения. Но я не стану проявлять бестактность и расспрашивать, откуда вы. Всего наилучшего.

Мы как раз вернулись к гроту. С неба начали срываться первые крупные капли дождя. Аристотель повернулся и, как ни в чем не бывало, скрылся в этой небольшой уютной пещере с множеством папирусов. Я пошел прочь, чтобы не отвлекать его от работы.

По дороге я думал о том, что все время беседы у меня было странное, необъяснимое, но весьма стойкое ощущение, что я общаюсь не с мыслителем далекой Античности, а с практически современным мне человеком, или как минимум с профессором XIX века. Я был переполнен восхищением, хотя и с оттенком грусти, зная о его скорее нерадостном, чем счастливом будущем.

О невероятных подвигах Александра Македонского, покорившего почти весь известный эллинам мир, вряд ли что-то еще стоит рассказывать. Аристотель же, закончив обучение Александра, решил вернуться в Афины. Там он основал свою собственную школу науки и философии, которую назвал Лицеем, и она не уступала славой платоновской Академии. Он преподавал в Лицее 17 лет, написав за это время более сотни научных трудов. Всего треть из них сохранилась, но даже и этого хватило, чтобы совершить революцию в античной науке, хотя и не сразу оцененную.

Когда Аристотелю исполнилось шестьдесят, в далеком Вавилоне скончался Александр, с которым он все эти годы состоял в переписке. Сразу после этого в Афинах вспыхнуло антимакедонское восстание. Аристотель, воспитавший Александра, был объявлен врагом. Его, в точности как Сократа, обвинили в растлении молодежи и непочтении к греческим богам. Аристотель сказал, что не позволит афинянам еще раз принять на себя грех убийства невинного философа, и покинул город, вернувшись на склоне лет в свой родной городок в глуши Македонии. Менее чем через год он скончался от болезни желудка, которая обострилась из-за нервных переживаний. В чем-то его судьба подтвердила правоту Сократа, отказавшегося бежать из Афин от смертного приговора.

Следующие поколения греческих философов были хорошо знакомы с работами Аристотеля, но все же зачастую были склонны критиковать их. В Древнем Риме Аристотеля признали самым выдающимся древнегреческим автором. Но настоящий пик популярности его работ пришелся на Средние века, когда схоласты признали его единственным «достойным» дохристианским мыслителем.

Даже великий математик Пифагор во многом был мистиком, хотя и совершил ряд естественнонаучных открытий.

Аристотель был первым, кто предложил заняться тем, что мы понимаем под наукой сегодня.

Глава 9
Все оттенки удовольствия (Эпикур)

Место: Афины, Греция

Время: 293 год до нашей эры

Я вернулся в Афины спустя столетие после гибели Сократа. Главный город эллинской цивилизации, место высшего пика ее культуры, архитектурно, несмотря на череду бурных событий и смен власти, с тех пор изменился незначительно. Блистательный Парфенон по-прежнему возвышался на холме, приковывая к себе восхищенные взгляды. К немалому количеству старых храмов греческих богов прибавилось множество новых, по стилю весьма похожих.

Но в остальном Афины преобразились. На центральных улицах теперь толпилось вдвое или втрое больше людей, чем во времена Сократа. И они не были похожи на неспешно прогуливавшихся аристократов: город теперь наполнили торговцы, говорившие на множестве языков, небогатые ремесленники, рабы. Афины сильно разрослись: были обжиты все предместья, покуда хватало взора, темп жизни их граждан также заметно ускорился.

Это была эпоха частой смены правителей. Вот уже несколько десятилетий город находился во власти македонцев. Однако внутри македонского царства после смерти Александра мира не было никогда. Крупнейшие города то и дело оспаривали друг у друга диадохи (полководцы, участвовавшие в походах Александра) и военачальники, остававшиеся дома и управлявшие Грецией, пока Александр был в Азии. Жителям Афин и те, и другие были одинаково неприятны. Пока кланы македонцев у власти менялись, афиняне старались жить, занимаясь своими обычными делами, по возможности – в спокойствии и достатке. Культурная жизнь Афин в то время по своей насыщенности не уступала периоду расцвета города при Перикле.

Завоевание Александром огромной части Азии изменило весь уклад эллинской цивилизации. Перемены произошли не сразу, но они были колоссальны. До Александра жизнь типичного гражданина Афин, Спарты, Коринфа и прочих крупных городов протекала строго в рамках своего полиса. Могли постоянно путешествовать торговцы; покидать свой город жителям иногда приходилось для участия в войне. Но абсолютное большинство граждан Афин в мирное время за всю жизнь могли ни разу ни отдалиться от города более чем на десяток километров. После Александра такой стиль жизни навсегда канул в лету. Исчезла демократия, полисы потеряли самостоятельность. Множество греков отправились искать лучшей жизни в быстро растущие восточные провинции, простиравшиеся теперь до самой Индии. Особенно активно греческие города возникали в Малой Азии, на побережье современной Турции. Уклад жизни успешного эллина теперь предполагал высокую мобильность, вовлеченность в торговлю, навыки в разных ремеслах, знание языков. Александр навсегда уничтожил эпоху классической Греции. Вскоре и его царство развалится, и Греция на две тысячи лет утратит независимость: будет частью сперва Римской Империи, затем Византии. Правда, на эту утрату свободы и идентичности можно посмотреть иначе. Влияние греческой культуры и языка на Рим будет огромным, а на Византию – и вовсе определяющим. Походы Александра создали не лучший, не худший, а совершенно новый мир, и с этим приходилось считаться всем.

Эти тектонические сдвиги не могли не отразиться на культуре и философии. Возникает много новых сильных философских течений: киники с огромным числом последователей (философы, отрицавшие абсолютно все материальные блага и традиционные ценности, на манер жившего в бочке Диогена), стоики (своей вершины это течение, популярное и сегодня, достигнет в Риме позже, где мы к нему вернемся), многие другие. Главное, что их всех объединяло – акцент на индивидуальности человека. Основным вопросом, волновавшим и мыслителей, и обычных людей в ту эпоху было не нечто отвлеченное, наподобие вопросов о том, кто создал Вселенную. Теперь, когда человек оказался оторван от общины и города, ощущал себя чем-то вроде тонкого стебля на ветру, надо было определить Цель – зачем он живет на свете – и Средство – каким образом ему следует жить и почему. Философы наступившей эпохи в основном исследовали именно эти два вопроса.

Я направлялся в пригород Афин. Когда-то я гулял здесь по пустым улицам, сейчас же мне то и дело приходилось проталкиваться через плотные группы людей. В ближних пригородах по-прежнему процветали и Академия, основанная Платоном, и Лицей учеников и последователей Аристотеля. Мне было бы любопытно заглянуть в обе эти школы, чтобы послушать, о чем их нынешние преподаватели просвещают учеников. Но в этот раз моей целью была другая школа, о которой, пусть она и открылась недавно, по всей Элладе уже ходило множество разных, в том числе довольно нелестных слухов.

Я был развозчиком еды и вина. В моей трехколесной тележке с длинными деревянными ручками были аккуратно уложены различные деликатесы. Толкать ее перед собой по неровным камням и выбоинам оказалось очень нелегким занятием. Но, к счастью, моя цель находилась недалеко, всего в паре километров – значительно ближе к центру, чем платоновская Академия.

Я вспомнил, что меня, помимо прочего, просили привезти большой кусок хорошего сыра. Разыскать изысканный сыр на рынках Афин было несложно. Древние греки были мастерами сыроварения. Обычно его делали из молока молодых коз, а технология производства не слишком отличалась от современной. Как и в наше время, сыр был белым, с характерным тонким запахом; можно было купить и дорогой твердый сыр, который готовили для перевозки через море, острый, соленый, и особо любимый гурманами десертный сладкий сыр, похожий на творог, смешанный с медом.

Пока я с аппетитом разглядывал всю эту красоту на прилавке, женщина, продававшая сыр, заметила несколько бутылок дорогого изысканного вина в моей тележке, свежую рыбу, обложенную льдом, отборные куски говяжьей вырезки, оливки, всевозможные спелые фрукты.

– Кому вы все это везете? Такие вкусности стоят немалых денег.

– Я направляюсь в Сад, к Эпикуру.

Торговка состроила гримасу, выражавшую если не отвращение, то как минимум неприязнь. По ее лицу казалось, что я произнес вслух нечто совершенно непристойное.

– К Эпикуру? В этот вертеп разврата? Как им только не стыдно жить так, творить такие вещи! Да разразит его Зевс молниями! Вместе со всеми его приспешниками, этим нечестивым сбродом!

– Творить какие вещи? Простите, я в Афинах недавно и ничего плохого об Эпикуре не знаю.

– Да такие вот. Совсем стыда не имеют. Не уважают ни горожан, ни традиции, ни порядки. Презирают богов. Говорят, на своих оргиях эти нечестивцы даже открыто насмехаются над ними! Много сейчас развелось лже-философов и проповедников. Время такое, будь оно неладно. Но те хотя бы просто болтают языком на площадях и в тавернах, одурачивая разных бездельников, и поделом. А этот самый Эпикур явился откуда-то из Самоса. Дыра, наверное, жуткая. И мать его была колдуньей. Он учился в Лицее у Аристотеля, но, когда того выгнали из Афин, забросил учебу. И ладно бы уехал домой или работу какую полезную себе нашел. Но он завел себе учеников и с ними купил кусок хорошей земли с садом – вон там, в той стороне. Отгородились от людей стенами, назвали себя школой, но не учатся, а без конца развлекаются. Днем громко что-то декламируют. А вечером, когда уже темно, и все порядочные люди ложатся спать – поют, играют, пляшут, хохочут. Приличный народ от этого дурного места шарахается. И ладно бы там у него были только мужчины, это еще куда ни шло. Нет, там живут и девушки, и рабы, и они там все вместе развлекаются! Представляю, какие гадости и непотребства у них творятся. Куда только смотрят власти!

– А вы там сами бывали, видели своими глазами эти непотребства?

– Вот еще. Я достойная женщина, у меня муж, дети. Что обо мне подумают, сунь я к ним нос хотя бы на полчаса?

– А туда посторонних пускают?

– Ну, дверь-то свою они ни днем, ни ночью не запирают. Но люди серьезные стараются обходить этот сад стороной. А вот молодежь – наоборот, постоянно просит этого самого Эпикура, будь он неладен, принять их жить в общину. Говорят, это стоит немалых денег. Вот ваш сыр.

Я взял несколько кусков разных видов, один аппетитнее другого, и, еще более заинтригованный, покатил тележку дальше, в сторону северных городских ворот, рядом с которыми располагался «вертеп разврата».

Я подошел ко входу под каменной аркой. К нему вела длинная аллея, благоухающая распустившимися розовыми, красными и желтыми цветами. Дверь под аркой, украшенная по краям тонкой резьбой, была приоткрыта. На подставке рядом стоял кувшин с водой и лежала хлебная лепешка. Я не удержался, отломил кусочек, и затем отпил из кувшина. Хлеб был простым, из обычной муки, но очень свежим и вкусным. Чистейшая прохладная родниковая вода хорошо освежала.

На двери красовалась табличка с надписью: «Гость, войди! Тебе здесь будет хорошо. Здесь удовольствие – высшее благо».

Зайдя внутрь, я увидел уютный ухоженный парк. Кое-где выделялись небольшие клумбы цветов и декоративных растений, были также и деревья с пышными кронами, в которых виднелись плоды. И все же это был не сад, а скорее, загородный поселок, коммуна, с центральным зданием с широкой верандой и симпатичными деревянными домиками вокруг. Общую площадь «сада», огороженного невысокими каменными стенами (служившими защитой не от воров, а от любопытных глаз) я оценил гектара в два. Время было предвечернее, солнце не палило, а в воздухе после небольшого дождя ощущался чудесный запах свежести, влаги и травы.

Меня заметили почти сразу. Ко мне подошла красивая темноволосая девушка лет двадцати, с цветком в волосах, в легком платье и изящных сандалиях, приветливая и улыбчивая. Она поблагодарила за деликатесы, аккуратно попробовала пальчиком на твердость разные виды сыра и предложила присоединиться к их компании.

На веранде я насчитал человек двенадцать, плюс, как я понял, еще какие-то участники коммуны в данный момент находились по делам в городе. В основном это были молодые люди. Помимо встретившей меня были еще две женщины, возрастом чуть постарше. Они приносили блюда из кухни, расставляя их на ковре с тонкой вышивкой, лежавшем на полу и служившем скатертью. Вокруг были разбросаны подушки, набитые овечьей шерстью, на которых во время еды было удобно сидеть или возлежать, по древнегреческому обычаю.

Никто не спросил меня, кто я и откуда. Даже называть мое имя было, кажется, необязательно. Среди молодых мужчин, как я позже узнал, были и дети афинских богачей, и отпрыски бедноты и даже один раб, которого хозяин за какие-то заслуги отпустил пожить здесь, заплатив за него взнос. Каждый перед тем, как занять место у «стола», старался побыстрее окончить свое занятие: кто-то писал на папирусе, кто-то мастерил или рисовал, двое юношей занимались гимнастикой. Когда все расселись, сама собой потекла увлеченная непринужденная беседа – с анекдотами, философскими спорами, милой бытовой болтовней. Все улыбались, при случае одобрительно похлопывали соседа по плечу и аплодировали удачным шуткам. Окончив трапезу, я спросил соседа, могу ли я поговорить с хозяином «сада». Тот ответил, что это вполне возможно и мне надо лишь дождаться, когда он вернется со своей привычной трехчасовой прогулки по окрестностям Афин.

Молодежь разбилась на группы по интересам по два-три человека. Тем временем, тихо и незаметно, в арку прошел Эпикур – я заметил его, лишь когда он подошел к веранде. Это был стройный, подтянутый, энергичный мужчина лет сорока с длинной ухоженной темной бородой и умными, немного озорными глазами. В наше время так выглядят профессиональные путешественники или альпинисты. Я представился торговцем, и он почтительно, но не без юмора меня поприветствовал. Я сказал ему, что меня прислал его давний друг, тоже философ, с которым Эпикур состоял в переписке. Тот спросил Эпикура, нуждается ли он в чем-либо, на что хозяин сада ответил, что у него есть абсолютно все, что делает человека счастливым. Но в постскриптуме добавил: «и все же отменный сыр и пара бутылок доброго вина еще никому не помешали». Я сказал Эпикуру, что видел эти письма и отдаю должное его чувству юмора (не уточняя, что видел их в музее спустя две с лишним тысячи лет).

Тот белозубо усмехнулся и предложил выпить с ним по чашке молодого вина из Фессалии урожая прошлого года. Мы сели вдвоем на мягких подушках на веранде, одна из женщин принесла амфору, в которой плескался рубиново-красный напиток, чашки, а также орехи и оливки.

– Я слышал, вы учились у Аристотеля? Это был воистину великий человек.

– Да, но, к сожалению, недолго. Ему пришлось бежать из Афин, и это был форменный стыд. Меня потом приглашали преподавать в платоновскую Академию, еще позже – завлекали в общину стоиков, которая только-только возникла. Но я отказался, сказав, что пойду своим путем. Это было давно, я был очень молод, но уже тогда в основном дал себе ответы на те вопросы, которые меня волновали.

– Мне кажется, ваши «ответы на вопросы» более-менее понятны. Достаточно оглядеться вокруг.

– Ну что вы. Это лишь видимость, оболочка. Мое учение намного глубже. Это настоящая, полноценная философия, хотя и не все в Афинах ее признают таковой.

– Да уж. Чего только мне не наговорили о вас по пути сюда. Говорят, что вы безбожник. Это правда?

– Это личное дело каждого человека – верить в богов или нет. И никто не вправе ни навязывать веру другому, ни, тем более, злословить о нем за его спиной. О себе я могу сказать лишь, что в богов я безоговорочно верю. Они – ну а кто же еще? – создали весь этот прекрасный мир, всю Вселенную. Но я не могу не понимать и того, что с тех самых пор им нет никакого дела до людей. Боги живут в свое удовольствие в недостижимых заоблачных сферах, даже не вспоминая о нас. Не переживаем же мы с вами о судьбе муравьев в лесу, хотя и не имеем ничего против них.

Философ взял в руку чашку, наполненную вином до середины, долил туда родниковой воды, затем с наслаждением, прикрыв глаза, не торопясь, сделал пару глотков, после чего положил в рот крупную маслину. Пауза в разговоре вышла приличная, но торопить его не хотелось совершенно.

– Так вот. Кто-то может посчитать подобное положение дел невыносимым. Многим кажется, что без богов человек бессилен, одинок в окружении темных сил. Я же полагаю, что это замечательно. Выходит, что судьба человека – только в его руках. В его собственной власти сделать свою жизнь ужасной, греховной, беспросветной, полной губительных страстей, или мудрой, спокойной, приятной, счастливой – такой, чтобы до старости улыбка ни на день не сходила с его уст.

– Говорят также, что в вашей «школе» царят блуд и невоздержанность, что вы без конца выпиваете, а по ночам устраиваете разнузданные оргии.

– Посмотрите на меня внимательно. Я хотя бы в чем-то похож на невоспитанного, несдержанного, одержимого пороками человека?

– Вовсе нет. Но откуда тогда эти упорные слухи?

– Не знаю. Может, их специально распускают мои завистники, коих, увы, немало. Но, скорее всего, люди не слишком большого ума, ничего не зная, судят обо мне и моей школе по себе, переносят на нас собственные потаенные пороки и темные страсти.

– Иными словами, никто здесь не распивает вино днями напролет, а по ночам не устраивает оргий?

– Вино мы все, конечно, очень любим. Но разве пьяный может насладиться его вкусом? В день каждый из нас выпивает одну, самое большее – две вот таких небольших чашки, наполовину разводя вино водой. Только от такого количества вина его изысканный ценитель получает наслаждение. Дальше хмель мутит разум, и тонкости вкуса вы уже не ощущаете. А что до оргий – моя школа существует уже больше десяти лет. Ученики меняются, хотя трое из нынешних живут здесь со дня основания. За это время среди нас образовалось несколько пар. Все они после свадьбы покинули школу, таковы правила. Вероятно, эти страстно любившие друг друга люди занимались любовью по ночам, в подобающей тайне. Но обычно у нас этого нет. Суть нашего сожительства – в искренней, теплой дружбе, взаимной поддержке во всем и в общности интересов. По ночам, точнее вечером, всего пару часов после захода солнца, мы танцуем, музицируем, смеемся. Затем ложимся спать. Сон – еще одно великое удовольствие, данное природой человеку. Зачем лишать себя этого удовольствия?

– Могу ли я спросить, как вы пришли к своей философии?

– Еще в детстве я познал сполна, до чего тяжелой и горькой может быть непродуманная жизнь. Мои родители были умнейшими людьми, однако их без конца преследовали беды. Отец был философом, но он пришелся не по душе правителю острова, и тот изгнал нас на окраину. Мать лечила людей травами, а ее объявили колдуньей и едва не казнили. Мы жили как нищие в лачуге. Когда я уже юношей приехал учиться в Афины, я был покорен величием города и его ученостью. Но потом увидел и обратную сторону: здесь тоже происходят гонения на достойнейших, правителями становятся солдафоны, и с этим, как с плохой погодой, ничего нельзя поделать. Я задал себе вопрос: если справедливости в мире нет, значит ли это, что в нем также нет ни счастья, ни смысла? Чем дольше я размышлял об этом, тем лучше понимал, что между внешним и внутренним, политикой и удовлетворенностью отдельного человека своей жизнью нет почти никакой связи. Помимо тех цепей, которыми люди сами себе сковывают руки, не позволяя себе жить счастливо.

Аристотель говорил, что человек по своей природе стремится к знаниям. Я же говорю, что еще сильнее человек стремится к счастью. Довольный Диоген, живший летом и зимой полуголым в бочке у центрального рынка Афин, бесконечно богаче тирана, желчного и страдающего от нервных приступов. Зачем нам, в конечном счете, нужны слава, богатство, почет, положение в обществе, если не для того, чтобы ощущать большее удовлетворение? Парадокс в том, что идеальный уровень богатства для счастья – относительно скромный. Разумеется, я не дохожу до крайности Диогена. Полагаю, что человеку необходимо достаточно денег, чтобы иметь удобное красивое жилище, вкусную умеренную еду, работать тоже лишь по желанию и в меру своего удовольствия. Но не более того. Все богатство, что выше этого, ведет, как ни странно, лишь к уменьшению счастья. Человека одолевают страхи, что кто-то у него все отберет, день и ночь он думает лишь о том, как сберечь и приумножить свое добро. А жизнь… внезапно заканчивается. Богатство – это не то, что принято считать таковым. Лучше спокойно спать на соломе, чем ворочаться, не смыкая глаз, на золотом ложе.

– И все же, по-вашему, в чем именно заключается счастье? Говорят, о счастье вы знаете все.

– В безмятежности духа и сознания. Пусть тебя все время окружают недорогие, но приятные сердцу предметы. Интересная новая книга, бутылка доброго вина, в саду – свежие цветы с капельками росы. Однако же главное, что должно быть рядом с тобой – это приятные тебе люди. Твои любимые и друзья, которые не предадут.

Многие философы исследовали вопросы сотворения мира, логики, этики, математики. Мне это тоже интересно. Но главный вопрос всех времен иной: если сильнее всего люди стремятся к счастью, то как же сделать их счастливыми? Очевидно, что счастье есть вытеснение несчастий. Приятнее всего жить тому, кто не думает ни о чем плохом. Но как этого добиться, если тревога нас гложет постоянно, как правило, по мелочам и без особого повода? Несчастье бывает двух родов: боль (физическое чувство) и страх (психологическое). К счастью, острую физическую боль человек переживает редко – лишь в краткой смертной агонии и в тяжелой болезни, которая быстро заканчивается со смертью. Таким образом, основное несчастье – это страх, или воображаемая боль. Чего же боится человек? Этих вещей не так много. Сильнее всего люди боятся смерти, но это самый странный страх. Когда мы есть – смерти еще нет. Когда есть смерть – нас уже нет. Люди также боятся мести богов за их земные грехи. Но если богам все равно – чего же бояться? На третьем месте – страх болезни. Однако легкая болезнь даже приятна, особенно когда за тобой заботливо ухаживают хорошие люди, а тяжелая, как я говорил, длится недолго. Все прочие страхи – одиночества, ревности, потери части имущества и так далее – касаются настолько малозначимых и легко поправимых проблем, что о них смешно всерьез говорить. Таким образом, в жизни мудрого человека не должно и не может быть ничего, что делало бы его несчастным, тем более надолго.