Текст книги "Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном"

Следует помнить, что во всем есть положительное, из каждой вещи мудрый человек извлечет пользу. Из жгучей крапивы делают крепкие нитки, из горькой полыни – лекарства. Если человек не доволен всем тем хорошим, что у него уже есть, он не будет доволен ничем и никогда.

– Почему же тогда на свете столько несчастливых людей? Возможно, даже большинство.

– Потому что они сами зачем-то выбрали быть несчастными. Или им не хватает разума понять очевидное – то, что мир полон счастья. Или, что даже чаще, их воля слаба, и их обуревают порочные страсти. Едва ли не самая пагубная страсть – стремление вызывать восхищение окружающих. Люди, которые без конца сравнивают себя с другими и хотят иметь больше других – самые несчастные. А все дело только в них самих. Нельзя жить разумно и при этом несчастливо. И наоборот, невозможно жить страстями и при этом быть счастливым. Это исключено самой природой.

– То есть счастье – это способность смотреть на все вещи с правильной, положительной стороны?

– Да, но не только. Поразительно, как многие естественные вещи людям кажутся неочевидными. Вот тебе пример: как ты думаешь, кто выигрывает в любом споре?

– Понятно же, что тот, кто прав.

– А вот и наоборот. Тот, кто прав, не открыл для себя ничего нового, тогда как побежденный в споре приобрел новое полезное знание. Также и тот, кому кажется, что он выиграл в «состязании за счастье» у других, накопив больше богатства, выпив больше вина и переспав с наибольшим количеством женщин, не понимает, что на самом деле он потерпел фиаско, без пользы безнадежно опустошил себя, заняв в этом «соревновании» последнее место.

– Философ, должен признать, ваше учение очень привлекательно, хотя и небесспорно. Не могли бы вы дать несколько советов, как правильно жить?

– Помни, что в жизни нет рока, судьбы, вообще ничего предопределенного. Любое зло можно предотвратить, если заранее хорошо подготовиться. Я согласен с Демокритом в том, что весь мир состоит из атомов – мельчайших невидимых частиц материи. Но он считал, что атомы неподвижны. Я же уверен, что атомы находятся в беспрестанном хаотичном движении, и в этом сама суть природы. Наша жизнь такая же, как эти атомы. Бесконечно движущийся клубок событий, который мы силой разума можем направить в правильное для нас русло. Для получения большего удовольствия надо ограничивать себя в удовольствиях. После дня воздержания кусок хлеба намного вкуснее, чем мясо диковинной рыбы в конце долгого и слишком обильного пира. Никому не надо завидовать. Удачам хороших людей можно только порадоваться, а плохим людям даже самое большое везение все равно не принесет счастья. Не жди от людей благодарности, не обижайся на них, но сам не забывай их благодарить. Дари добрый совет вместо ненависти. Улыбку вместо презрения.

– Почему вы не основали большую школу, наподобие Академии? Ведь я слышал, что от желающих приобщиться к вашему учению просто-таки отбоя нет. Не хотите брать на себя лишние хлопоты, портить наслаждение безмятежной жизнью?

– Поверь, даже возглавляя Академию я мог бы превратить ее если не в одну, то в несколько таких же счастливых «семей» дружных единомышленников. Но пост главы Академии сделает меня слишком известным человеком – не только в Афинах, но и далеко за их пределами. Один из самых мудрых принципов – «живи незаметно». Нет ничего глупее, чем быть знаменитостью и выставлять свою жизнь напоказ. В этом случае всегда найдутся люди, которые будут желать тебе зла и станут твоими врагами. Зачем разумному человеку это нужно?

При этих словах я подумал о сегодняшней бесконечной «ярмарке тщеславия» в социальных сетях, о соревнованиях в количествах лайков и подписчиков. Возможно, большинство современных людей Эпикур в рамках своего мировоззрения счел бы наивными и несчастными.

– Вы собираетесь прожить так до самой старости?

– Старость – еще одно неверное понятие о жизни. Довольный всем пожилой человек на самом деле молод, а вечно подавленный, полный тревог юноша – уже безнадежный старик. Все относительно.

Когда я поблагодарил философа за вино и беседу, уже стемнело. Ученики надели одежды свободного покроя, ярких расцветок, некоторые взяли музыкальные инструменты. Встретившая меня очаровательная девушка вместо цветка теперь повязала волосы тонкой длинной лентой, взяла в руки бубен, явно готовясь исполнять перед всеми зажигательные танцы.

Но я не стал смотреть представление, и, стараясь никого не отвлекать, пошел прочь из Сада.

Эпикур прожил в этом месте с учениками, состав которых постепенно менялся, еще много лет, до глубокой старости. И даже умирая и испытывая острую боль, он не переставал испытывать благодарность за свою прекрасную жизнь, полную наслаждений. По легенде, он закрыл глаза с улыбкой на устах. Идея коммуны Эпикура оказалась столь привлекательной, что Сад (с новыми наставниками, но теми же принципами) просуществовал еще полтысячи лет после ухода из жизни его основателя.

Современники и философы следующих поколений в основном критиковали учение Эпикура, считая его неоправданно оптимистичным и даже вредным для воспитания ответственности у молодежи. Но при этом признавали его выдающимся мыслителем и достойнейшим, интересным человеком.

В наше время термин «эпикурейство» стал означать «беспрестанную гонку за наслаждениями».

Эпикур бы смеялся до слез.

Глава 10
Стойкость среди безумия (Сенека)

Место: Рим

Время: 65 год нашей эры

Знакомство с величайшим и прекраснейшим городом Античности я предвкушал давно. Однако мне выпал, пожалуй, самый неподходящий для этого момент за всю его историю.

Всего год назад этот город был богаче и величественнее всех созданных человеком до этого. Даже и сейчас он производил сильное впечатление. Однако зияющие тут и там черные разломы в стенах еще вчера роскошных, отделанных мрамором дворцов, полуразбитые статуи вдоль улиц, горы обгорелых черепков и дыры на месте разрушенных домов и целых кварталов производили тягостное впечатление. Одно из главных украшений Вечного города, Священная улица со множеством изваяний и древним храмом Весты, которая тянулась через весь центр Рима к Форуму, и по которой проходили роскошные парады во время императорских Триумфов, теперь выгорела до последнего камня. Всего через несколько лет Рим отстроится, став еще величественнее прежнего, но в этот момент масштабные восстановительные работы только начинались.

К середине первого века нашей эры Римская империя оказалась на пике своего богатства и могущества. Уже столетие как были покорены крупнейшие страны южной Европы – Галлия (Франция), Испания, Греция. Римские легионы стояли в Египте, по всему северу Африки и даже в Малой Азии. Римляне, поначалу не имевшие развитых культурных традиций, совершили громадный рывок, впитав в себя все лучшее от древнегреческой культуры, науки и философии, а также немало достижений современной им культуры стран ближней Азии. Империя продолжала расширяться, хотя теперь уже гораздо медленнее. Ее пределы естественным образом ограничивали дремучие, почти непроходимые леса с воинственными германскими варварами на севере, океан на западе, Сахара на юге и на востоке – горы, населенные чуждыми и неподатливыми жителями Персии и Парфии.

Локальные конфликты римлян с германцами и парфянами порой все же вспыхивали. Но не они теперь определяли повестку дня в Риме. Порядок, сытость, процветание и повиновение цезарю в уже завоеванных частях империи были намного важнее. Однако главным для Рима с момента узурпации власти одним человеком после шестисот лет республики был расклад сил среди приближенных императора и сама его личность. Если правитель оказывался мудрым и справедливым, как божественный Октавиан Август, империя переживала невиданный расцвет. Если недалеким и жадным, как его наследник Тиберий, то вставали проблемы коррупции, денежных отношений, ущемления прав бедняков. Когда ему наследовал безумный юнец Калигула, Рим погряз в грязных оргиях, крови и жестокости. После того, как Калигулу (к неподдельной радости римлян) убили, на сцену вышел болезненный, трусоватый, но обладавший твердым здравым смыслом Клавдий. Многие его презирали, почитая за ничтожество, но ситуация в империи при нем значительно улучшилась.

Великий пожар Рима в правление Нерона, разразившийся летом 64-го года, стал апогеем бед эпохи этого странного и глубоко порочного человека, оказавшегося на высочайшем троне мира практически случайно, благодаря интригам его честолюбивой матери Агриппины. Еще при жизни Клавдия, своего мужа, она то и дело вмешивалась в государственные решения, но ей этого было мало. Она отравила Клавдия поганками, чтобы расширить свою власть, сделав императором Нерона, своего странноватого юного сына от первого брака, вместо законного наследника Клавдия.

Однако Нерон оказался достойным сыном своей матери, плотью от ее плоти. Когда она стала слишком откровенно давить на него, диктуя, что ему следует делать, Нерон распорядился утопить ее, отвезя подальше в море на корабле с течью. План не сработал, так как Агриппина отлично плавала и спаслась, сумев добраться до берега. Тем не менее, оставить дело неоконченным горячо любящий сын уже не мог, и вечером того же дня солдаты его личной гвардии вспороли родивший Нерона живот мечами.

Так как у Агриппины было немало сторонников, да и в глазах народа вся история выглядела неприглядно, Нерон поспешил выступить с оправдательным словом в Сенате. Момент был очень ответственный, поэтому написать вдохновенную речь он поручил своему многолетнему учителю, воспитателю, блестящему оратору, а с недавних пор и признанному философу Сенеке. Тот так талантливо справился с заданием, что Сенат аплодировал Нерону стоя, удивляясь лишь, почему эту насквозь порочную женщину, форменное исчадие ада, описанное Сенекой, не казнили раньше.

Однако все в жизни непостоянно, а благоволение правителя, да еще такого своенравного, как Нерон – и подавно. Вместо благодарности Нерон стал испытывать к своему учителю ревность. Тот был уже пожилым и умудренным огромным опытом человеком. Решив не испытывать судьбу и зная о ненасытной жадности ученика, Сенека добровольно отдал ему значительную часть своего огромного состояния, а сам отбыл в одну из оставшихся крупных резиденций, где планировал провести в спокойствии и занятиях философией и литературой остаток своей жизни.

Безумие Нерона заходило все дальше, и он объявил себя не просто правителем, но еще и великим поэтом и артистом, выступая на роскошных праздниках в свою честь, строя самому себе гигантские статуи и всячески транжиря казну направо и налево. За несколько лет Неронова правления богатейшее государство мира оказалось на грани разорения. Великий пожар Рима, который, по мнению литераторов, Нерон сам и организовал (для того, чтобы, глядя на зарево огня, написать бессмертную поэму о гибели Трои), вероятно, все-таки возник не по его воле. Правитель к тому времени был не в ладах с рассудком, но все же не до такой степени, чтобы уничтожать собственные роскошные статуи в центре Рима. Но то, что Нерон объявил виновниками пожара секты ранних христиан – несомненно. Обозленным римлянам необходимо было принести кого-то в жертву. Расправы над христианами продолжались почти год и были поистине ужасны.

Через несколько месяцев в Сенате созрел масштабный заговор против Нерона с участием не только верховных патрициев, но даже и начальника его гвардии, которого Нерон грубо высмеял в своих стихах. Тирана собирались зарезать на трибуне арены во время любимых им гладиаторских боев. Помешала случайность: жена одного из сенаторов проболталась подругам, и об этом донесли Нерону. Все участники заговора были казнены. Во время допросов некоторые из них признались, что были горячими поклонниками личности и философских работ Сенеки и отчасти вдохновлялись ими.

В этот раз я был военным, главой отряда римских всадников. Я знал, что у меня в запасе совсем немного времени. До виллы Сенеки было рукой подать: километров двадцать от Рима. Она располагалась в одном из самых живописных мест центральной Италии – городке Альба-Лонга, где по легенде родились основатели Вечного города Ромул и Рем. Рядом находился огромный храм, святилище Юпитера, в котором патриции получали благословение на успешную государственную службу в столице. Вилла Сенеки до наших дней не сохранилась, но о ее облике можно судить по множеству других богатых загородных резиденций той эпохи. Она стояла на берегу прекрасного овального вулканического озера с прозрачной водой, прохладной даже в самое жаркое лето. В наши дни приблизительно в этом же месте находится роскошная загородная резиденция римского папы.

Виллу сторожило сравнительно немного людей. Городок считался респектабельным и спокойным, вокруг жили сплошь представители знати, которые часто посещали друг друга в свободное время. Зато невольников, обслуживающих виллу, было необычайно много – не меньше двадцати человек: садовники, повара, конюхи, посыльные и другие, девушки и мужчины разного цвета кожи. Вилла Сенеки казалась верхом роскоши: белый двухэтажный дом в форме большого прямоугольника с обширным внутренним двором с фонтанами, клумбами растений, цветными мозаиками на полу и стенах.

Увидев наш небольшой вооруженный отряд, защитники виллы лишь поинтересовались целью нашего прибытия и не стали нам препятствовать. Рабы в страхе бросились по углам. Некоторое время я просто стоял посреди двора, созерцая прекрасное искусство вокруг. Прошла, кажется, целая вечность, когда перед нами наконец появился кто-то из хозяев. Но то был не Сенека, а его супруга – стройная, очень ухоженная женщина с правильными, красивыми, хотя и холодновато-строгими чертами лица, одетая в длинную, до пят, облегающую белую тогу с полуоткрытыми плечами. Я знал, что ей было около сорока, но выглядела она на тридцать с небольшим. Аристократка до мозга костей, она смерила нас оценивающим и недобрым взглядом.

– Вас, вероятно, прислал рыжебородый? Мы знали, что нам не отделаться от этого глупца. Но не думали, что сегодня. Не беспокойтесь, муж не станет оказывать вам сопротивления. Он наверху, в своей библиотеке.

– Нет, госпожа, все обстоит как раз наоборот. Нас прислал наместник императора в Испании Сервий Гальба. Как вы знаете, он давно уже находится в натянутых отношениях с правителем. Кроме того, ваш муж, как вам известно, тоже родом из Испании, и его там почитают почти как живое божество. Друзья Гальбы в Сенате узнали, что Нерон приговорил Сенеку к самоубийству, но из-за бюрократических проволочек ему еще не успели донести это послание. По нашим сведениям, у нас в запасе есть два дня. Этого достаточно, чтобы мы прямо сейчас увезли вас отсюда. Сегодня же вечером мы тайно переправим вас на торговый корабль, который уже ждет в устье Тибра. Когда посланники Нерона прибудут, мы будем уже в море, на полпути между Римом и островом Корсика. Оттуда вас под чужими именами переправят в Валенсию, где вы будете в безопасности.

Я старался говорить, как можно тише. Рабов во дворике не было, а значит, наш разговор никто не мог услышать. Но я ошибался.

– Корсика? Увольте. В свое время я провел семь лет в ссылке в этой дыре. И ни за что не хотел бы оказаться там снова.

Голос раздавался сзади и откуда-то сверху. На втором этаже, в месте, где смыкались два перехода, находился незаметный балкон. Очевидно, Сенека слушал нашу беседу с самого начала.

– Паулина, не тревожься. Если бы это были его стражи, я бы помнил их в лицо. Ты же знаешь, я не забываю ничего. Да и смысла им никакого не было бы нас обманывать. Слава Юпитеру! У меня есть еще пара дней, чтобы изящно закончить последнее из нравственных писем Луцилию.

Сенека говорил, грузно и с небольшой одышкой спускаясь по невысокой мраморной лестнице. Когда он предстал передо мной, солнечный свет из окон упал на него, и я смог рассмотреть одного из самых цитируемых философов в истории.

Это был пожилой, лысый, полный мужчина со старческими дряблыми мышцами на руках и ногах, обвисшим подбородком и толстыми губами. Он выглядел как привыкший к изысканной еде, обласканный всевозможными удовольствиями, купающийся в роскоши надменный неприятный старик – именно такое первое впечатление у меня от него осталось. Но стоило ему заговорить, как от этого неприглядного образа не оставалось и следа. В его низком, неторопливом, рассудительном голосе звучала потрясающая уверенность в себе, слова чеканились так, словно должны были быть тут же отлиты в граните. Его глаза контрастировали с другими чертами внешности – это были глубокие, проницательные голубые глаза не апатичного, с одутловатым телом старика, а скорее живого, энергичного юноши.

– Пожалуйста, не тратьте понапрасну мое время. У меня его почти не осталось. Передайте Гальбе мое почтение, благодарность и надежду, что когда-нибудь он избавит Рим от безнравственного проходимца, позора общества и лично моего. Разумеется, я никуда не поеду. Это было бы верхом трусости и безрассудства. Прощайте. Впрочем, постойте… Паулина, ты не раз говорила, что мечтаешь побывать в прекрасных местах моего детства, на далеком юге Испании. Кажется, сейчас для этого выдалась подходящая возможность.

– Как ты смеешь! Это даже не смешно. Я останусь с тобой до твоего смертного часа. Если тебе придется взрезать себе вены, я сяду рядом, обниму тебя, и сделаю то же самое.

– Вы слышали? Расскажите всем и каждому, какую прекрасную жену подарила мне Юнона. Разумеется, я не разрешу ей этого сделать, но тем не менее. Скачите обратно и будьте осторожны, чтобы не попасть в лапы преторианцам. Всего доброго.

– Простите, философ. Я большой почитатель ваших работ. Кроме того, мне известно, что последнее из писем Луцилию вы уже закончили неделю или даже две назад.

– Странно. Я действительно закончил текст цикла и сейчас занимаюсь редактированием отдельных фрагментов. Но откуда вам это может быть известно?

– У меня есть и вопросы по вашим предыдущим трактатам. Кроме того, у вас наверняка имеются списки – копии ваших редких работ, сделанные домашними писцами. Я мог быть доставить их в Испанию, где множество людей хотели бы познакомиться с ними.

– Вижу, вы увлекаетесь философией. Что ж, это похвально. Я попрошу рабов накормить пока ваших спутников, уставших с дороги, и напоить лошадей. А мы с вами поднимемся в библиотеку.

Я поблагодарил. Мы оказались в богато обставленном помещении с дорогими изделиями из тонкого голубоватого китайского фарфора, большими персидскими коврами (и то, и другое стоило целое состояние) и огромным архивом папирусов, разложенных в соответствии с неким порядком на множестве полок. В глубокой нише стоял бронзовый бюст императора Октавиана, в правление которого Сенека родился. Бюст был так тщательно выделан, что я залюбовался.

– Да, мне тоже он нравится. Он был кумиром моего детства. Вы знаете, я так стар, что хорошо помню, как дела в империи шли еще при нем. Я действительно стар. На днях мой садовник сказал, что платан перед главным входом надо срубить и посадить новый, так как дерево засохло от возраста. А ведь я своими руками посадил его. А того садовника я принял еще юношей, а теперь он пожилой человек.

– Бросьте. Вам всего семьдесят. Платон прожил на десять лет дольше и преподавал до самого конца.

– Возраст человека не имеет значения. Он ничего не говорит о том, сколько настоящих, полных жизни лет, месяцев, или даже дней у него было. Подобно тому как в музыке или театре длительность пьесы не соотносится с ее ценностью. Пусть седина и морщины не наводят тебя на мысль, что человек перед тобою прожил долгую жизнь. Он просто долго пребывал на земле. А по-настоящему жил, может быть, всего-то месяц. Большинство людей всю жизнь чем-то заняты, но так ничего стоящего и не сделали.

– Но почему так происходит?

– Потому что вокруг нас слишком много людей, без пользы отнимающих наше драгоценное время. Никто из нас не позволит чужаку вторгнуться в дом, и, защищая свою собственность, мы с готовностью возьмемся за оружие. Однако в свою жизнь мы привыкли с легкостью пускать тех, кто совсем нам не нужен! И так щедро раздаем им самое ценное – наше время. А ведь именно этот день, который мы посвятили боги знают кому и непонятно ради чего, может оказаться последним.

– Учитывая, как мало у нас времени, расскажите хотя бы немного о вашей философии.

– К науке о жизненной мудрости меня привела сама жизнь. Я родился в богатой образованной семье, хотя и в далекой провинции. С детства был хилым, болезненным ребенком. Из описаний всех хворей, которые мне довелось перенести, можно составить целый трактат по медицине. Зато я был крайне любознательным, много читал и научился разбираться в людях. Возмужав, я приехал в Рим. У моего отца были друзья в Сенате, они помогли мне обустроиться, и так я стал юристом. А через несколько лет – не просто юристом, но главным знатоком права в Империи. Богачи и родственники жадного Тиберия то и дело умоляли меня помочь в их тяжбах, так что я быстро сколотил огромное состояние. Калигуле я чем-то не понравился, и он приказал казнить меня, но за меня вступилась одна из его любовниц, которой я ранее оказал услугу. Император Клавдий меня тоже не любил – считал выскочкой и не выносил моего влияния при дворе. Но пачкать руки в крови он не стал и распорядился сослать меня на Корсику. Там я провел худшие годы жизни: без конца болел, тосковал, не раз был близок к самоубийству. Однако в ссылке у меня появилось время, и я впервые всерьез занялся философией. После смерти Клавдия Агриппина амнистировала меня с условием, что я стану воспитателем ее сына Нерона. Конечно, я согласился.

– Вы считаете его безумцем или редкостным негодяем?

– Я не знаю, кто на самом деле безумнее – он или я, воспитавший его, а теперь получивший от него приказ убить себя, хотя я ни разу не сделал ему ничего дурного.

– В юности Нерон был другим?

– Нет. Или мне кажется, что нет. Наш первый урок с ним состоялся, когда ему было тринадцать. Он был странноватым, непоседливым, но смышленым мальчиком. Когда я читал ему лекции, он бегал вокруг и дурачился, но потом довольно сносно пересказывал суть. В шестнадцать Нерон стал самым юным в истории императором, и поначалу держался достойно. Но он был убежден в двух вещах: во-первых, что мир существует только ради его забав, а во-вторых – что все придворные только и думают о том, чтобы его убить. Мне так и не удалось ничего с этим поделать.

– Но ведь вы видели его порочность – и тем не менее продолжали оставаться ему ближайшим советником и даже другом?

– Потому что кроме меня рядом с ним не было ни одного порядочного человека. И только я мог хотя бы изредка отговорить его от очередной разрушительной и жестокой затеи.

– Но и не потому ли, что он продолжал осыпать вас золотом? Вам ведь известно, что за спиной вас зовут «книжным философом»? Потому что в книгах вы проповедуете умеренность, а сами купаетесь в роскоши.

– Я ценю то, что живу в достатке. Но я не заражен богатством. Не заносчив: на равных разговариваю с любым, хотя другие в моем положении не удостоили бы большинство людей и словом. Даже рабов и нищих я полагаю равными себе и никогда не выражаю своего превосходства ни словом, ни делом. Только глупцы гордятся своим богатством и всячески демонстрируют его.

– В чем же суть вашей философии?

– Меня называют римским стоиком, продолжателем традиций греческих стоиков. Я не люблю это сравнение. Стоики Греции искали мудрость во многих вопросах бытия, но делали это слишком академично и узко. Я же в своем учении честно полемизирую с главными мыслителями всех школ науки: от Пифагора до Аристотеля и много ссылаюсь на них. Самое удивительное, что мой любимый философ (хотя я с ним и не соглашаюсь) – это Эпикур, главный «враг» стоиков! Я спорю с ним в своих трудах едва ли не на каждой странице, но при этом нередко перечитываю его книги просто ради удовольствия.

– В чем же вы так сильно расходитесь с представителями иных школ, не стоиками?

– Более всего я не приемлю учение Платона. Нет никакого мира идей. Вообще. Нас окружают только материальные осязаемые предметы. И даже душа человека и его разум, как и все во Вселенной, состоят из материальных атомов – это лишь чуть более тонкие субстанции. Идеи вещей – не более чем наши собственные мысли о них. Главные предметы науки – физика (изучение безграничного окружающего мира), логика (то, как мы осмысляем этот мир) и этика (то, каким образом мы, будучи людьми, обязаны жить). Прочие науки второстепенны.

– Давайте коснемся этики. Как людям следует жить?

– Мне смешны идеи нашего милого Эпикура о том, что человек должен жить, постоянно смакуя чувственные удовольствия, и в этом, якобы, и есть смысл жизни. Для животных, быть может, так оно и есть, но не для людей. Человек рождается для того, чтобы совершить на Земле дела, которые больше и достойнее его самого. Это непросто, и для этого необходима сила духа, спокойствие и чистота помыслов. Наша душа – наша крепость. Чтобы правильно ориентироваться в мире, все вещи и события следует разделить на две группы: на те, которые мы может изменить, и те, что вне нашего контроля. Мир в основном течет и изменяется помимо нашей воли и желаний. Тогда зачем беспокоиться о том, что нельзя изменить? Точно так же не стоит переживать и о том, что мы можем изменить. Надо просто идти и совершать необходимые перемены, отринув все тревоги и сомнения, которые лишь мешают нам.

– Значит ли это, что идеал человека – прочный, но бесчувственный камень?

– Ни в коей мере. Камень не может мыслить и не может определять свою судьбу. Достойный человек активно размышляет каждую секунду и осознанно исполняет свой долг, совершая благие дела. Но чем более спокоен и уверен в себе он при этом будет, тем лучше.

– Значит ли это, что он должен отвергнуть все удовольствия?

– И это в корне неверно. Весь вопрос в том, что такое удовольствия. Человек должен отвергнуть пустые и вредные развлечения – пьянство, разврат, погоню за богатством любыми способами. Вместо этого он должен наслаждаться удовольствиями духовными, которые проистекают от осознания того, что ты живешь достойно и постоянно творишь благие дела. Поверь моему опыту: наслаждение твоей души от того, что ты накормил голодного ребенка или спас жизнь слабому невинному человеку, во много раз сильнее и острее, чем ощущения от наилучшего вина или горячих ласк юной рабыни.

– Но как обрести такую неколебимую силу и спокойствие духа?

– Первый и главный шаг – принять мир таким, какой он есть. В детстве мы все хотим, чтобы мир был лучше. С годами же постигаем, что есть некий великий, заранее определенный ход вещей. Жизнь – это длинная драма, в который каждый человек играет свою уникальную роль. Выбор в том, играть эту роль красиво, талантливо, с высоко поднятой головой, или противиться ходу событий, жаловаться, страдать и терпеть то, что судьба тебя тащит грубо, против твоей воли, железными щипцами, словно осужденного раба на крест. Сделав правильный выбор в пользу достоинства, надлежит раз и навсегда успокоить свою душу, которая от природы капризна как ребенок. Несчастье следует принимать невозмутимо: ведь оно уже произошло, значит, мы не в силах его изменить. Делай любое дело как последнее в жизни. Лишь тот заслуживает называться человеком, кто и в радости, и в печали, и в момент триумфа, и испытывая боль всегда владеет собой. Это, безусловно, мудро. В своем воображении мы страдаем гораздо чаще и сильнее, чем на самом деле.

– Но есть же ситуации, в которых ярость необходима и даже полезна. Например, в бою.

– Это заблуждение. Я много раз бывал на сражениях гладиаторов. Лучшие бойцы – не те, у кого больше мускулы. Побеждает тот, кто ясно мыслит, замечает каждую мелочь – даже взгляд и угол наклона руки своего соперника, хладнокровно уходит от его атаки и наносит точный удар в ответ. Нельзя ничего бояться. Чаще всего человека побеждает не стихия или враг, а страх перед ними.

– А что если тебя несправедливо обидели? Следует ли мстить в таком случае?

– Сначала, как всегда, надо включить разум и понять, почему это произошло. Если ты это заслужил, поблагодари своего обидчика. Если нет, все зависит от того, кто это сделал. Ты будешь смешон, если начнешь мстить неразумному ребенку, слабой женщине или немощному старику. Если же тебя ударил такой же мужчина, равный тебе, спокойно спроси его, за что. Отвечать ударом на удар, не разобравшись – удел трусов и глупцов.

– То есть, если вас ударили по правой щеке, следует подставить левую?

Философ посмотрел на меня с удивлением.

– Такие слова я слышал от одного знакомого, Павла из Тарса. Он один из основателей новой тайной иудейской секты в Риме. Мы общались с ним, и даже обменялись парой писем. Это крайне странная секта, но в их учении есть интересные идеи. Нерон их ненавидит, и сейчас, пока мы разговариваем, мужчин-последователей этого учения сжигают вечерами на крестах, как живые факелы, перед прохожими на римских улицах, а стариков и женщин бросают в клетки голодным львам. Следует признать, что у них нет никакой надежды на будущее. Скоро никого из них попросту не останется в живых.

– А как вы относитесь к смерти?

– Спокойнее, чем к чему-либо еще. Что может быть естественнее и неизбежнее смерти? Как и к прочим жизненным испытаниям, к смерти надо идти спокойно, улыбаясь. Ты должен умереть потому, что ты родился. В этом нет ничего ужасного. Нелепо думать, что светильнику хуже оттого, что он когда-то погаснет. Сократ своим примером призвал умереть тогда, когда это необходимо. Зенон считал правильным умереть чуть раньше, чем это станет необходимым. Он также утверждал, что зло не может быть славным, а смерть бывает славной. Стало быть, смерть – не зло. Но только если ты встретил ее достойно.

– Благодарю, философ. Вы уделили мне столько времени, которое, как известно, дороже золота. Мы больше не увидимся. Может быть, на прощание вы дадите еще пару советов?

– Помни, что все люди – богачи, бедняки, рабы, женщины – по своей природе изначально равны. Уважай всякого и не будь ни с кем высокомерен. Не бойся проблем, не скорби о несчастьях. Все это идет нам на пользу. Атлет, не набивший синяков, будет беспомощен на арене. Избегай толпы. Толпа чаще всего неправа. Заботься о физическом здоровье. В здоровом теле – здоровый дух.

Я снова поблагодарил Сенеку, пожелав ему оставаться сильным до последней минуты. Он лишь невозмутимо повел головой.

– Я прекрасно знал, что мои дни сочтены. И я, разумеется, заслуживаю такого конца. Меня убьет то, что я сам взрастил, пусть и из лучших побуждений. Это справедливо. Пусть не всегда я жил в соответствии со своим же учением, но хотя бы умру как подобает. Нет ничего тяжелее, чем начинать жизнь сначала, особенно когда ты уже почти подошел к ее концу. Слава богам, что все сложилось так, как сложилось.